ФИО, сан: архимандрит Никон (Пипинеев)

Год рождения: 1942

Место рождения и возрастания: Коми АССР, Татарстан

Место проживания в настоящее время: г. Краснодар

Образование: Московская духовная семинария

Дата записи интервью: 23.10.2022

Я, архимандрит Никон (Пипинеев), родился в Сыктывкаре, в Коми АССР. Мой отец был военным, служил в Пскове до начала Великой Отечественной войны. Участвовал в Финской войне, после которой остался работать в Коми АССР, тем временем мама жила в Казани. 22 июня 1941 года мама приехала к отцу в Коми АССР. Встреча оказалась короткой, потому что объявили о начале Великой Отечественной войны, успели только чай попить с отцом. Отца забрали на войну, а мама осталась жить там. Когда я родился, мать меня привезла в Татарстан. В деревню Большие Аты, где я учился в школе.

Всегда обзывали меня «поп-поп», потому что я ходил в общину верующих, церкви там не было… Собирались каждый воскресный день где-нибудь тайно в доме. И там молились. Много певчих было, даже мой дедушка 95-ти лет. И я туда ходил постоянно. Мне нравилось там. Даже такая мечта была – псаломщиком быть. Так жизнь шла. Всё время свободное, в воскресные, в праздничные дни, на Пасху ходил я туда молиться. Молились без священника, только каноны читали, Псалтирь, Евангелие. Так я и вырос.

Церковь я не знал. По-настоящему только Пасху слышал. А потом… 7-й класс мне не дали закончить, потому что узнали, что я верующий. Сорвали с меня крест, там безбожники были. Я, конечно, слава Богу, не отказался от веры. Власти следили, где мы собираемся на молитву. Безбожники мучали всех верующих, не только меня. В нашем классе крещёными были 30 человек, все с крестами. Заставляли нас снимать крестики. И это постоянно было.

В 1961-м году начались хрущёвские гонения. И нас, верующих из этой деревни – 20-25 человек, отправили в ссылку в Иркутск. Моя мама, мамина сестра – вся семья отправилась в ссылку. Везли нас как преступников. С нами везли убийц. Помню, в Чистополе в самолёте наручники надевали. И так из Татарстана до Иркутска мы ехали полгода. Вот так.

И вот вспоминается, едем в поезде. Рабочий поезд для тюремщиков. Давали нам по 300 грамм хлеба и очень солёную рыбу. И со мной попали там двое верующих людей. Я же ещё тогда по-русски по-хорошему не знал. Эти пожилые люди мне всегда помогали. Что мне делать, как мне поступать, что сказать. И вот они мне говорят: «Смотри, – говорят, – Коля, не кушай рыбу солёную. Вот хлеб кушай, и всё». И действительно, потом, как поели, воды не дают. Все солёную рыбу покушали, а воды нет. Целый день до вечера. Бедные, мучаются люди. Мне, слава Богу, подсказали люди, так мне легче было. А потом принесли воды – пей сколько хочешь. А в туалет не пускают. И тоже… Бедные там уже пожилые… Не могли терпеть. А что делать? Ну, таким путем доехали до Иркутска. Были в таких городах: Екатеринбург, Омск, Новосибирск, Красноярск. Где месяц, где два находились. Потом приехали в Иркутск уже. И нас привезли в тюрьму. Было нас человек 60 и две машины: милицейская закрытая и автобус.

Затем нас повезли до города Осы Боконского района. Привезли туда. Самая крайняя деревня – и там уже начинается тайга. Работали мы в лесу. Как-то спросили, есть ли плотники. Я плотником работал уже, молодой был ещё, и записался в плотники.

Нам определили один район, за пределы которого мы не должны были выходить. А если нарушали этот закон, тогда определяли в тюрьму на год. Затем возвращали обратно в район, а в срок отбывания в ссылке не засчитывали это время. Так что все сидели, работали. Каждый месяц приезжал проверяющий, проверял нас. Проверяли нас постоянно, все ли на месте.

Вот один раз меня комендант спрашивает, откуда я, что да как. «Верующий?» – Я говорю: «Да». Он как начал меня материть, ругаться. Бурят был по национальности. – «Я, – говорит, – научу тебя, как молиться!» Конечно, я говорю: «Господи, помоги». Думаю, сейчас будет искушение. Такой злой был! И потом… Месяца два-три, наверное, прошло, и его сняли, слава Богу, поставили другого. А другой был из Казани, татарин, мой земляк. Ну, он уже, конечно, уважал, жалел меня. Он уже жил прямо в этом селении, где мы жили. Он каждый день нас видел, как мы работаем. Меня тогда уже, слава Богу, никто не обижал. Деньги нам платили, и была возможность самим себе покупать, что нужно. Вся наша бригада жила в одном доме. Сами варили, сами работали. Приходит этот начальник один раз и говорит: «Чем тебе помочь?» А я говорю: «Чем мне помочь? У меня всё есть, слава Богу. Но, вот у меня мама, – говорю, – в Тайшите находится. Вот мне надо маму забрать к себе». «Помогу», – говорит. Оформили документы, всё сделали. Я поехал в Тайшит за своей мамой. Приехал в лагерь, где она находилась. Говорят: «Она убежала. Её нет здесь, в лагере». Я говорю: «Как же это?» Ну, всё, выгнали меня. «Иди», – говорят. Ещё раз пришел. Опять меня выгоняют. Мамы, сказали, нет, она убежала. А куда мне деваться? Зима была, уже темнеет. Я пошёл на вокзал. Пришёл на вокзал. Где-то купил хлеб. Перекрестился, сижу, кушаю. Приходит уборщица. Говорит: «Вы откуда? Куда идёте?» Ну, я рассказал ей, вот так и так, ищу маму. Она мне говорит: «Вчера женщина сидела, плакала. Я её взяла себе, может, она?» Пошли к ней домой, действительно, моя мама! И потом пошёл в лагерь где она находилась, оформили документы. Забрал маму, поехал в Иркутск. И вот пять лет мы с мамой жили в одном месте, слава Богу. Благодаря новому начальнику. Плохо было. Церкви не было нигде. И я ничего не понимал. Какую знал молитву, ту и читал. В нашей бригаде плотников были одни мусульмане, я один кряшен[1]. Но язык-то одинаковый, друг друга понимали, они меня не обижали.

Мы, поехали в ссылку именно за веру. Когда меня судили, даже сказали: «Ты откажешься от этого? Вот ты ходишь молиться, ты вот этот крест носишь, откажешься?» Я говорю: «Нет». И тогда пять лет.

Когда ехали, так было: в тюрьме каждого проверяют, раздевают, всё проверяют, что там у тебя, всё, что есть. Ну, я никогда не унывал, слава Богу.

Вот, я познакомился с одним татарином, тоже молодой, мы с ним вдвоём сдружились. Вот, идём, впереди я, а он сзади меня. Приезжаем, и говорят: «Ты как, верующий?» Я говорю: «Да, верующий». – «Проходи». Потом его спрашивают: «Ты верующий?» – «Нет». – «Раздевайся». Раздели его, проверили. Сидит потом: «В другой раз, – говорит, – буду говорить, что верующий». Я говорю: «Ты уже отказался, побоялся». Ну, так, нормально было, я чувствовал себя нормально. Конечно, переживал я за маму, а когда мама уже со мной была, уже всё, никакого не было такого переживания. Главное, церкви не было, вот это да, главное.

Ну вот, пять лет так прошло. После пяти лет маму освободили, она поехала домой. А меня ещё три года держали, документы не дают.

Из Иркутска нас отправляли в Красноярск. Плотничья наша бригада, под надзором конечно, приехала туда работать. И там работал один чуваш православный, он знал, что я верующий. Говорит: «Давай в воскресенье пойдём в церковь?» Я говорю: «Давай». Пришли в церковь. Я же в церкви сам не воспитывался. Я пришел, он сам сзади стоит, а я, как помолиться, не знаю. Подходит ко мне батюшка молодой, откуда я, спрашивает и говорит: «Заходи в алтарь». Ну, я пошёл в алтарь. Оказалось, он иеромонах Серафим тогда был. И пока я там работал, ходил в храм каждое воскресенье, многому он меня научил. Он мне написал, как попасть в семинарию, какие нужно молитвы знать, все молитвы расписал. Он потом отправил меня к своему брату, а брат у него в Иркутске служил иеромонахом тоже. Когда я в Иркутске был уже, они меня очень поддержали, помогали мне. Потом он уже схиархимандрит был, умер недавно. А тот, другой брат – схиигумен Виктор. Мы постоянно встречались, даже тогда, когда уже здесь я служил, в гости к ним ездил в Красноярск. Поддерживали они меня постоянно.

Я освободился в 1968 году, и уже домой не поехал, приехал в Иркутск и сразу пошёл в церковь. Ещё не знал, как благословение взять. Меня очень хорошо приняли. Там настоятель был отец Николай Соколов. «Ну, ничего, – говорит. – Что ты хочешь?» Я говорю: «В семинарию хочу». – «Ну, ладно, – говорит, – пойдем к владыке Вениамину[2], узнаем». Конечно сомневались, я судимый, власти за духовенством следили ведь.

Владыка меня расспрашивал, я ему всё рассказал, тем более, он сам сидел. Он говорит: «Коля, не беспокойся, всё будет хорошо». Принимал он меня очень по-отечески. «Оставайся здесь, – говорит. – Научишься читать». И я остался там. Отец Николай Соколов меня поддерживал, хоть он и был такой горячий, но он меня никогда не ругал. Не знаю, за что он меня не ругал, не знаю. Ну, я делал, что мне говорят. Если бы они не поддержали, не было бы с меня пользы.

Целый год я пономарил там, научили читать, и потом владыка меня отправил в Московскую семинарию. Сперва я хотел поступать в Одесскую семинарию, писал прошение. Всех вызывали, а меня не вызвали. Мальчики туда поехали, а я остался. Я сижу, начал плакать, владыка Вениамин приходит, говорит мне: «Коля, Коля, не беспокойся. Я тебя отправлю в Москву учиться на следующий год». Так оно и получилось, владыка отправил меня в семинарию, я поступил. Тогда там был инспектором владыка Симон Рязанский[3], а ректором – владыка Филарет[4], который умер в Беларуси.

Первый год я очно учился. Ещё ситуация такая была, что литературы не хватало, мы вручную всё переписывали. Через некоторое время, месяц-два уже как учился, меня вызывают в военкомат. Пришёл. В военкомате мне говорят: «Мы знаем, кто ты такой, ты должен будешь нам передавать, что делается в семинарии, кто приходит к владыке, какие иностранцы, что дарят ему, какие подарки». Я замер, сразу внутренне смутился. Как-то Господь вразумляет, и я говорю: «Дайте мне срок». – «Тогда через три дня придёшь».

Я пришёл в семинарию, пошёл к инспектору, тогда он был архимандрит Симон, говорю, вот так и так. Он говорит: «Хорошо, вечером пойдём к владыке Филарету, там решим». Мы пришли, меня Слава Богу поддержали, сказали: «Мы не дадим выгнать тебя. Только не соглашайся». И спросили: «Ты хочешь монахом быть или жениться?» Я говорю: «У меня есть девушка, я дружу с ней». – «Тогда пиши заявление сразу, что ты жениться будешь. И в крайнем случае мы тебя сразу рукоположим и отправим на приход». Так оно и получилось. В новый год приехала из Иркутска моя знакомая, владыка нас благословил, и мы поехали. Венчались мы в Краснодаре, в Красном Соборе (Свято-Екатерининском кафедральном соборе), венчал меня там иеромонах Виктор, сейчас он заштатный митрополит. Потом меня рукоположили, и я уже доучился заочно.

После рукоположения в Иркутске меня вызывает опять военкомат. И опять те же разговоры: «Всё что у вас происходит, передавайте, пожалуйста нам». У меня уже практика была, я говорю: «У вас ведь есть старший начальник?» – «Есть, конечно». – «Вы его слушаетесь?» – «Слушаюсь». Я говорю: «А у меня есть епископ, я пойду, благословение возьму, разрешит он или нет. Если разрешит, я приду и буду говорить всё». – «Ты что? – говорят – Чтобы даже жена не знала, что мы спрашиваем у тебя!» Я говорю: «Жена со мной, сидит на первом этаже, ждёт уже полтора часа, вы меня держите!» – «Ты что, – говорят, – с женой пришёл?» Я говорю: «Конечно!» И меня выгнали оттуда, обозвали, и после меня не трогали, слава Богу.

Три года я служил в Иркутске, и владыку перевели в Чебоксары. Я с владыкой поехал в Чебоксары, но там прихода не было. Все деревни там по-чувашски служили. И я потом уже поехал в Рязань.

Владыка Симон тогда меня уже знал, он меня принял хорошо и отправил в рабочий поселок Катам. Там храм был в плачевном состоянии. Там священник уже старый служил, он ничего не мог делать. Они уже собирались этот храм закрывать. Свет отрезали, воду тоже, и вот в таком состоянии я туда попал. Ну, слава Богу, потихоньку, потихоньку. Я там и крышу крыл храма, а храм большой был, трёхпрестольный. Прихожан очень много было там, очень много. Например, в Великий пост причащались в воскресенье по 500-600 человек.

И, слава Богу, там тоже участковый милиционер меня уважал, такие вопросы задавал: «Вот, – говорит, отец Николай, ты не пьешь, всё работаешь, работаешь. Какой смысл жизни у тебя? Вот я пью, гуляю, у меня всё хорошо». Я говорю: «Не знаю, мне и так хорошо, неплохо».

Когда я ремонтировал там, как только жалобы на меня – сразу ему сообщают: «Вот он отопление делает», или ещё что-то. Он меня вызывает, говорит: «Что у тебя там?» Я говорю: «Да, вот, делаем». А я ночью работал. Начали штукатурить колокольню, белить. И он мне сказал: «Вы только не делайте днём». А милицейский дом рядом был, прямо на наш двор, смотрел. И он говорит: «Вы только работайте, когда меня нет здесь». Вот с двух часов, летом светло, до восьми часов. И мы так и делали. Таким путём мы работали потихонечку. Ему прямо при мне жалуются, он говорит: «Там никого нет, никто не работает, всё в порядке». Потом уже в последний раз я отопление делал. Аккурат к Пасхе я закончил отопление. Там же зима, холодно. Затопили в первый раз. И, конечно, все узнали, и безбожники узнали, что у нас отопление. Уже уполномоченный рязанский говорит владыке: «Убирай, всё, хватит ему там быть». Пять лет я там отслужил благополучно. Для меня всё нормально было, не знаю, как другим. Люди довольны были. Хотя я и не проповедовал, но читал проповеди из московских журналов.

Потом всё. Владыке пришлось меня убирать оттуда. Он мне дал другой приход, где я стал служить. Помню, что староста в этом храме безбожная была. Я тоже хотел там отопление делать: в храме отопление было, а в алтаре – нет. И батюшка там стоял, всегда простужался. Я сказал, что у меня есть знакомые, которые могут помочь. Она пошла к уполномоченному и пожаловалась на меня. Затем последовал запрет на служение в данной епархии.

Потом владыка сказал мне ехать в другую епархию, и я приехал в Краснодар. Сперва я служил в городе Майкопе год. Потом меня отправили в Вознесенскую, там я прослужил три года. В 1980-м году преставился ко Господу владыка Гермоген (Орехов). И приехал сюда владыка Владимир (Котляров). А когда я в Иркутске служил, он там был епископом. Ну, он говорит: «Ну как ты?» Я говорю: «Владыка, далеко мне служить как-то».  – «Давай я переведу тебя в Брюховецкую», – сказал он. Брюховецкая уже ближе, там я служил пять с половиной лет.

Помню, как будущий владыка Тихон (Лобковский), когда ещё учился, ходил в церковь, где я служил. Я его скрывал в алтаре от учителей и проверяющих, там, где никто не видел. Вот так с владыкой Тихоном мы тогда уже были знакомы.

Потом умер батюшка в ст. Новотитаровской, владыка меня перевёл вместо него, там я прослужил 10 лет. Так я оказался ещё ближе к Краснодару. Моё служение на этом месте сопровождалось строительством Покровского храма. Помню, пришёл местный уполномоченный, ругал всех за строительство храма. Купола на нём ещё не было, и он сам сказал, чтобы поставили хотя бы крест на храм. А у меня там такой мастер был, сделали мы пять куполов, поставили. Уполномоченный пришел, посмотрел, говорит: «Как же так!» – «Ну так Вы же сами сказали крест поставить, вот мы и поставили».

Потом ещё несколько приходов открывал в Старомышастовской, Нововеличковской. Слава Богу, тогда возможность была, в 1987-м году. В 1988-м уже не наказывали за строительство храмов. Слава Богу!

Потом перевели меня в посёлок Северный, где тоже храм строили, хоть маленький, но строили.

Когда я служил в Брюховецкой, поехали всей семьёй в Сергиев Посад, там причастились на праздник преподобного Сергия Радонежского. Потом матушкин брат, он служил в качестве протодиакона в городе Владимире у владыки Серапиона, повёз на своей машине моих детей – девочку 10 лет и мальчика 13 лет, а мы с матушкой поехали поездом. Отец протодиакон забрал моих девочку и мальчика, они не доехали до Владимира, попали в аварию. И погибли все 7 человек в машине. Мы очень сильно переживали утрату. Матушка заболела и в 2000 году умерла.

У меня возникло желание принять монашество, хотя я в нём ничего не понимал. Обратился к владыке Исидору (Кириченко). Я даже не был уверен, что он меня пострижёт. Он меня очень, конечно, любил, чувствовалась какая-то любовь. Он меня ни о чём не спрашивал, а только спросил, не жалко ли будет потерять все награды. А у меня крест с украшениями уже был. Я говорю: «Мне ничего не жалко уже». – «Ну, тогда готовься». И меня постригли в монашество с именем Никон.  

Я служил в Свято-Георгиевском соборе 4 года. А потом меня перевели в Кореновск в женский монастырь. Там не было настоятельницы, и владыка Исидор меня вызывает и говорит: «Отец Никон, так вот и так». Я говорю: «Владыка, так что это такое? Я в монашестве ничего не знаю…» – «Ну, ничего, ничего, давай». И благословил быть временным настоятелем. Но временно 16 лет пришлось быть настоятелем, в монастыре. Потом нашли игумению. К тому времени я уже 50 лет служил в священническом сане. Потом стал я духовником епархии, в течение 15 лет был… Батюшки у меня исповедовались. Было 250 там батюшек, 100-150 исповедовал. Потом я поехал в Майкоп к владыке Тихону, там 2 года прослужил и заболел, вот этой болезнью последней. Потом владыка меня уже освободил. Хотя я всё равно до сих пор в штате майкопском числюсь. А потом уже после болезни я приехал обратно сюда, в Краснодар. Вот здесь живу пока один. В церковь хожу потихонечку, здесь до храма 3 километра. К отцу Константину Капранову и отцу Николаю Щербакову, здесь две церкви. Каждое воскресенье, праздник, не оставляю. Ещё за рулём сам, потихонечку. Ну, вот так живу, что ж, хвалиться нечем.

Что Вам придавало силы в период трудностей?

Знаешь, что? Религия мне верно помогала, вот особенно, когда мои дети погибли, только вера. Вот, причастишься, неделя проходит спокойно, но со временем начинается духовная брань, опять идёшь на причастие. Так постепенно вера помогала, укрепляла.

А что укрепляло веру, батюшка? Трудности, да?

Переживания, трудности, конечно, а что ещё делать? Только терпеть.

Я только могу одно сказать, когда гнали неверующие, никакой обиды не было, как бы так надо.

А контингент прихожан как менялся, батюшка? Многие же стали приходить в храмы.

Когда я в Рязани служил, я же сказал, что там причащались по 700-600 человек. Исповедовал я до двух часов ночи и утром ещё. По району одна церковь была всего. Сейчас, конечно, мне кажется, меня бы никто не рукоположил священником. Ну, неграмотный же. А тогда в Иркутске, конечно, нуждались в священниках. Хотя бы пусть он говорить не умеет, но пусть служит. Меня рукоположил владыка Вениамин. Сколько же под его покровительством было! Якутск, Владивосток, Чита, Хабаровск. Один архиерей – половина России, считай. Там нужны были священники, вот он меня и рукоположил. И сейчас ко мне относятся нормально, слава Богу. Ну, священники, конечно, совсем другие. Как-то они себя чувствуют свободно. А тогда мы как мышки, так потихоньку. Ну, всё равно же до 1988 года хоть мы и были свободны уже, но, покоя не было. Всё равно уполномоченный следил, что хотел, то и делал. Меня только наказали за то, что, ну, я строитель ведь. Вот вижу, что здесь не так. Вот это здесь не так лежит. Я давай ремонтировать, что-то делать. А если были там предатели, пойдут, скажут: «Вот он там делает что-то». И потом начинают гонять священника.

Батюшка начал рассказывать о своём опыте духовной жизни.

Молитвы читаю утренние, ну и что положено, а так главная борьба идёт со своими страстями. Вот, всю жизнь она идёт, покоя нету от этих страстей. Вот уже, считай, 80 лет, уже хочется освободиться от всех <страстей>. Бывает, осуждаешь, всё равно, нет-нет, скажешь: «Вот это не так, вот этот не такой». И ревность бывает, конечно. Всё равно вот эта страсть, покоя нету. Леность. Хочется молиться – а всё борьба. Вот в последнее время я уже самим собой занимаюсь: как мне готовиться к будущей жизни. Честно говоря, конечно, ничего я не смог хорошего сделать. Всё равно, каким был, таким остался, конечно, духовно я не вырос.

Вот помню, ещё в Иркутске, я в праздники не работал. На Крещение пошёл за посёлок, там речка, зима. Иду, пою по-своему, по-кряшенски, пою тропари Крещению. А вдалеке всё слышно было, прохожу дальше, и меня спрашивают: «А что ты там поёшь?» Ну а я что? – «Молитвы пою». Ничего особенного не было в жизни.

Вот знаете, когда гнали, там молитвы совсем по-другому ощущались. Там уже «помоги Господи», молишься. А сейчас расслабленность. Никто не гоняет, ничего не делает. Леность. А тогда совсем другое. Молитвы совсем по-другому были.

Дай Бог, чтобы страх Божий был. Самое главное. Если страх Божий есть, всё будет. Что бы ты ни делал, страх всегда держит. Держит от греха, от соблазнов. Что-то хочешь делать, страх Божий уже не дает. Если есть страх Божий, то, я считаю, всё будет нормально.

Батюшка рассказывает о владыках, с которыми он был знаком.

Владыка Вениамин (Новицкий), который меня рукополагал, конечно, глубоко верующий был, 15 лет сидел на Колыме. Молитвенник, умел примирить враждующих. Например, идут батюшки, между собой ссорятся – идут туда, к владыке Вениамину, или там супруг и жена идут. Оттуда выходят с улыбкой. Всегда умел он как-то примирить людей.

Когда я молодым священником был, у нас там игумен был, он уехал куда-то. А владыка всегда обязательно исповедовался перед тем, как рукополагать кого-нибудь. Игумена не было, он меня вызвал исповедовать. Я пришёл туда, к владыке, у меня руки трясутся, как архиерея исповедовать? – «Вот, читай», – говорит, он мне дал книжку, общую исповедь прочитал. А потом говорит: «Ну, можешь вопросы задавать». Я говорю: «Владыка, какой вопрос задавать?» – «Ну ладно, – говорит, – вот крест, возьми, благослови вот так». Так меня научил, я прочитал молитву. Вот в первый раз архиерея исповедовать, страх был такой. Никогда так не боялся, можно сказать. Я, наверное, и в ссылке так не боялся.

Ну вот, потом владыка Симон, который инспектором был, от него тоже столько примеров можно было взять. Даже без слов – вот он сидит, и можно наслаждаться духовно. Он приходил к нам в класс, когда мы занимались в субботнее время, уроки делали. Говорил нам что-нибудь такое духовное постоянно: священники должны быть такие и такие.

Даже один раз рассказал нам: в деревне был священник, и лесник в лесу жил недалеко, и этот лесник постоянно издевался над священником. Потом, зимой на Рождество Христово уже отслужили ночью, приезжает этот лесник на коне. – «Батюшка, моя жена умирает, надо причащать». И вот он <владыка> нам говорит: «Смотрите, каким священник должен быть. Он даже не вспомнил, как он обижал его, сел на коня и поехал причащать. И поехал при том один, батюшка сам поехал, а лесник остался. Он приехал, оказывается, жена родила ребенка, и батюшка замотал ребёнка и на печку положил в тёплое место, причастил её и обратно поехал. Его ждут, уже светает, а батюшки нет. Видят, конь идёт, смотрят, а батюшка мёртвый, замёрз. Вот, – говорит, – таким батюшка должен быть, безотказным». Так нас воспитывал владыка Симон.

Ну, владыка Исидор (Кириченко), любил меня очень, чувствовалось это. Владыка Филарет тоже относился очень хорошо.

Ну, меня среди архиереев, мне кажется, никто не обижал. Я, когда в Рязани служил, часто ездил со своей внутренней страстью, пойду, исповедую, он меня успокоит. Вот это поддержка хорошая была.

Там ещё отец Адриан был, отец Александр там был такой. Вот среди них я, действительно, тоже много взял примеров. Даже идём кушать все, и там старый-старый архимандрит, был у него пояс, ключи там висят, а какой-то семинарист его тянет туда-сюда, а он улыбается, голову гладит… Там вот такие, простые были люди, действительно. Слава Богу, от них много я взял. Какая-то была у них духовность, притягивало всё это. Исповедовал я свои страсти, меня не ругали, а, наоборот, всегда поддержат, какое-то дадут наставление.

Схиархимандрит Иоанн (Маслов) был у нас в семинарии преподавателем, тоже такой же. Я один раз ему говорю: «Отец, дай мне епитимью». А он так благословил: «Епитимья тебе такая: больше не греши».

Сейчас переживаю за своих детей, вот у меня дочка младшая, ей 33 года. Если меня не будет, как ей одной быть? Она говорит: «Папа, я молюсь, чтобы ты долго жил, как твой дедушка – 95 лет». Я отвечаю: «Что Бог даст».

Что изменилось, когда закончились гонения?

Когда свободу дали, желание появилось открывать храмы, возможность была. В станице Новотитаровской одна бабушка дом давала под использование верующими в будние дни, а в субботу я туда сам приезжал, устраивал там всё. Антиминс мне владыка благословил, и я немножко там служил, а потом мне другое здание дали, здание бывшей конюшни царской. Кирпичное. До сих пор они там служат, отремонтировали всё.

Батюшка показывает свои вещи и фотографии.

Ну, вот календарь, 1970 года, когда я рукоположился (показывает календарь). Это владыки Иоанна келейная книжка, и здесь исповедь, каждый день читаем, исповедуемся, очень хорошая, духовная. (Показывает фотографии на стенах). Это владыка Вениамин, который меня рукополагал в Иркутске, он отсидел в тюрьме 15 лет, и даже волос у него не осталось потом. Владыка Симон, который был инспектором, когда я учился, потом митрополит Рязанский. А здесь я в командировку ездил в Сергиев Посад…

Это память: (показывает записку с именами и памятными датами на стене) родные, когда умерли, когда родились, поминаю всегда их, чтобы не забыть, написал. А то памяти нет, забываю.

(Читает написанные под портретом архим. Иоанна (Крестьянкина) его слова): «У Бога нет забытых людей, и Промысл Божий зрит всех, и миром правит Бог, только Бог и никто другой». Вот от этого спокойно, я сам себя успокаиваю этими словами.

Владыка Кирилл. (Продолжает показывать фотографии). Вот, к сожалению, владыки Тихона фотокарточки нет у меня, надо приобрести, только вот, где молодой он ещё. И владыка Питирим.

(Показыват фотографии своих родственников, вывешенные на стены). Это в нашей деревне церковь. А это мои родные, которые в аварию попали, погибшие, они всегда в памяти, всегда их поминаю.

Батюшка, а какую книгу Вы открываете чаще всего? Может, Молитвослов? Может, Псалтирь? Может, Евангелие?

Евангелие, конечно, всегда читаем, и Псалтирь читаем.

Любимая книжка вон у меня там. Есть у меня знакомый, он верующий был, судья. Две книжки он мне подарил: собрания из всех книг… Святителя Тихона Задонского… А это святитель Игнатий Брянчанинов (показывает книгу «Кто жаждет, иди и пей. Путеводитель по творениям святителя Игнатия Брянчанинова»). Это мне легче читать: нашёл тему, которую тебе надо, например, какую-то страсть, как с ней бороться, открыл и читаешь. Очень удобно. А в пятитомнике где найти?.. Слава Богу, помогает. Если не почитаешь сразу всё не идет, внутренний дух теряется. Всё-всё-всё, сразу забываешь.

(Продолжает показывать фотографии). А это мои живые дети. Дети у меня – трое там, трое здесь. Матушка там, я здесь, разделились. Шестеро детей у меня было. А когда погибли, вот этот батюшка тоже погиб и матушка его и их двое детей, а третий, восьмимесячный, остался живой. И мы его себе взяли, воспитали у себя.

Батюшка, спасибо Вам, что Вы нам времени столько уделили.

[1] Кряшены – этноконфессиональная группа в составе татар волжского и уральского регионов, исповедующих Православие.

[2] Архиепископ Вениамин (Новицкий) 

[3] Митрополит Симон (Новиков)

[4] Митрополит Филарет (Вахромеев)