ФИО, сан: архимандрит Платон (Игумнов)

Год рождения: 1945

Место рождения и возрастания: г. Алзамай, Иркутская обл.

Социальное происхождение: из семьи служащих

Место проживания в настоящее время: г. Москва

Образование: высшее, высшее духовное, доктор богословия, профессор

Дата записи интервью: 30.05.2024

Отец Платон, спасибо, что согласились принять участие в этом проекте. Просим Вас поделиться своими воспоминаниями.

Батюшка, расскажите, пожалуйста, о Вашем социальном происхождении и условиях жизни, об образовании, о местах Вашего служения.

Мой отец закончил Иркутский государственный университет. Занимал должности преподавателя, завуча и директора в средних школах. Вёл уроки математики и географии. Мама была заведующей детсадом.

В Алзамае, а затем в Иркутске родители имели дом с усадебным участком земли. В материальном отношении семья была достаточно обеспеченной.

Я окончил Иркутский государственный медицинский институт в 1968 году. После окончания института я служил в системе Министерства здравоохранения. Служил по распределению в городе Омске, затем в Иркутске и в Подмосковье, в Коломенском районе Московской области. Два года в звании лейтенанта медицинской службы служил в Забайкальском военном округе в городе Кяхте.

Расскажите, пожалуйста, о религиозности Ваших родителей.

Папа и мама родились в начале XX века в дореволюционной императорской России, исповедовали православную христианскую веру и привили нам, детям, христианское миросозерцание, православную религиозность и благочестие. В семье соблюдались посты, великие праздники и воскресные дни. В доме были доставшиеся по наследству от дедушек и бабушек старинные дореволюционные иконы, книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета, церковные молитвословы, лампадки. По праздникам вся семья молилась, папа читал молитвы, отрывки из апостольских Посланий и Евангелия в соответствии с церковным уставом.

До революции в Алзамае, рядом с вокзалом, была построена деревянная церковь, но после революции она была снесена, и новое поколение жителей Алзамая об истории этой церкви абсолютно ничего не знало, не ведало.

Батюшка, расскажите, пожалуйста, когда и где Вы приняли крещение?

Я был крещён вскоре после своего рождения в городе Алзамае. Церкви там не было. Меня крестил священник, иерей Пётр Редников, мой дядя, мамин брат, который вернулся с войны инвалидом. У него не было одной ноги. И затем, когда мне было уже примерно четыре или пять лет, меня возили в город Красноярск, где после войны была открыта большая старинная каменная церковь в честь Покрова Пресвятой Богородицы. И там я был миропомазан, помазан священным миром.

В то время многие наши соотечественники, будучи русскими людьми, крещёнными в православной вере, соблюдали религиозные обряды, крестили детей. В послевоенные годы в некоторых городах и посёлках были храмы, но в Алзамае, как я уже сказал, храма не было. Когда мне было 15 лет, мои родители купили дом в Иркутске, и наша семья переехала в Иркутск, появилась возможность ходить в церковь. И когда я учился в институте, я регулярно ходил на церковные богослужения, во все праздники, во все воскресные дни. Но это я делал тайно, т.е. никому из своих друзей по институту об этом не говорил.

В то время в Иркутске было три действующих храма. В историческом центре города своей уникальной архитектурой привлекал внимание храм в честь Воздвижения Креста Господня. Этот храм был построен в стиле сибирского барокко в середине XVIII века, в 1760 году. Храм находится в самом центре города, недалеко от Вузовской набережной (ныне бульвар Ю.А. Гагарина), совсем близко от медицинского института. Я в эту церковь ходил крайне редко из-за опасения встретить кого-то из знакомых студентов.

Кафедральным собором в Иркутске был Знаменский собор бывшего дореволюционного женского Знаменского монастыря, основанного в 1689 году. С 1929 года здесь была архиерейская кафедра. В послевоенное время на всю Сибирь было всего три епархии: Омская, Новосибирская и Иркутская. В Знаменском соборе на архиерейских богослужениях я присутствовал, молился, приступал к церковным Таинствам. Но часто я ездил ещё в Михайло-Архангельскую церковь в Иркутске. Это был деревянный скитский храм. Он принадлежал к дореволюционному Вознесенско-Иннокентьевскому монастырю. Но после революции монастырь был закрыт и разрушен. Сохранился только этот скит, Михайло-Архангельская церковь, построенная и освящённая в 1876 году, закрытая в 1938 году, вновь открытая 23 мая 1944 года. Кресто-Воздвиженский храм в Иркутске, закрытый в 1936 году, был открыт в 1943 году. Знаменский собор, который в середине XVIII века в 1762 году был построен и освящён святителем Софронием Иркутским, был закрыт в 1936 году. В 1945 году он был возвращён Иркутской епархии.

Итак, в богоспасаемом граде Иркутске кроме кафедрального Знаменского собора действовали Кресто-Воздвиженская церковь и Михайло-Архангельская деревянная церковь в пригороде Иркутска. Раньше это была станция Иннокентьевская, потом называли эту станцию Второй Иркутск или Иркутск-Сортировочный, где от вокзала до церкви 15-20 минут ходьбы. Для советского времени, когда в миллионных городах было по одному храму, где-нибудь на окраине города, Иркутск, конечно, в этом отношении составлял редкое исключение. Три храма – это всё-таки была большая роскошь. Хотя город не был миллионный, как, например, Новосибирск или Екатеринбург, но, тем не менее, в Иркутске было три действующих храма. Кроме того, в посёлке Листвянка на Байкале была открыта церковь святителя Николая Чудотворца, куда можно было доехать на рейсовом автобусе за один час, а к западу от Иркутска в посёлке Тельма действовала построенная в 1816 году церковь Казанской иконы Божией Матери. В 1936 году церковь была закрыта и ограблена. Были сброшены с колокольни и уничтожены все колокола, самый большой из которых был весом в 75 пудов. В апреле 1945 года храм был открыт вновь. Его настоятелем был назначен протоиерей Михаил Семенович Мещеряков (1898 – 1977 гг.).

А насколько разрешено было свободно посещать эти храмы? Было ли такое сильное притеснение, как, например, в центральных регионах России?

Наше поколение, в отличие от эпохи интербеллума, жило в более благополучное время, это уже был послевоенный период в нашей отечественной истории. Конечно, притеснения верующих со стороны органов государственной власти имели место быть, но они носили только лишь административный характер.

В Иркутске на праздник Пасхи проводились ограничительные мероприятия с целью не допустить присутствия молодёжи в храмах во время торжественной пасхальной утрени. Приглашались дружинники, которые помогали милиции поддерживать порядок, и молодёжь для того, чтобы соблюдался порядок, в храм не впускали. В Знаменском соборе после начала утрени сотрудники милиции приглашались к пасхальному столу в здании епархиального управления, и после обильного угощения блюстители порядка расходились по домам.

В алзамайской школе проводилась антирелигиозная пропаганда. Помню, в начальных классах перед праздником Пасхи учительница провела с учениками беседу на религиозную тему. Она объявила: «Скоро будет религиозный праздник Пасхи, когда верующие будут праздновать Воскресение Христа. Но человек, если умрёт, уже воскреснуть не может. Поэтому и Христос не воскрес. Вот в ваших семьях ведь были случаи, когда кто-то умирал?» Своим вопросом она пригласила к диалогу учеников. Одна ученица с фамилией Петухова подняла руку и сказала, что в её семье умер в детстве брат. И учительница спросила: «Он воскрес?» Она ответила: «Нет, не воскрес». Потом решил выступить другой ученик, Макаров. Он сказал, что у них в семье умер дедушка. Тогда учительница с торжествующим видом задала вопрос: «Воскрес он или нет?» Макаров ответил, что он не воскрес, и при этом почему-то очень сильно покраснел. В заключение учительница сказала, что Пасху праздновать не надо. Возможно, что проведение антирелигиозной беседы с учениками было её собственной инициативой. Эта учительница, Лидия Николаевна Политковская, принадлежала, как и её муж, к категории спецпереселенцев из западных краёв нашей страны.

В зимние каникулы, когда я учился в шестом классе, мы с мамой приехали в Иркутск и присутствовали в соборе на архиерейской службе в праздник Рождества Христова. Служил Владыка Вениамин, архиепископ Иркутский и Читинский. Вообще, ещё раньше, когда я учился в третьем классе, мама возила нас, детей, в Москву. И там мы ходили в Богоявленский собор на Рождественскую службу. И вот я тогда в первый раз видел Святейшего Патриарха Алексия I, который служил с митрополитом Николаем Крутицким и Коломенским. Была торжественная служба, пел замечательный патриарший хор, всё блистало в сиянии паникадил и свечей. Святейший Патриарх служил в золотом облачении, как это было принято на Рождество. В общем, всё было великолепно.

А там, в Иркутске, мы остановились у знакомых, у которых был телевизор. И по телевизору выступал перед праздником Рождества Христова известный пропагандист. Фамилия у него была Решетников или Решетнев, сейчас я точно не помню. Позднее, когда я был студентом в медицинском институте, один мой сокурсник, человек абсолютно нигилистических убеждений, с которым у меня были дружественные отношения, как-то в своих комментариях по поводу этого Решетникова с восхищением сказал: «Его боятся все попы Советского Союза». И вот этот Решетников выступал и говорил, что скоро Православная Русская Церковь будет отмечать праздник Рождества Христова. И мне очень понравилось то, что в эфире прозвучал такой анонс, потому что, может быть, кто-то не знает, что скоро будет Рождество Христово, но вот он об этом заявил, как мне показалось, как-то очень авторитетно и торжественно. А содержание беседы я совершенно не запомнил. Оно было, как мне тогда представлялось, вполне выдержанным и преподнесённым в рамках просветительной исторической парадигмы.

Когда я учился в школе, в девятом классе, всем ученикам предложили вступить в комсомольскую организацию. Я, не ссылаясь на свои убеждения, решил отказаться. Во время урока меня вызвали на какое-то заседание, своего рода как бы некое комсомольское политбюро, я пришёл в это собрание, и все ждали, что, как все, я тоже изъявлю желание вступить в комсомольскую организацию, но я сказал, что я не готов. Все члены собрания смутились, не знали, что делать. Тихо обменявшись мнениями между собой, они разрешили мне пойти обратно в класс, где проходили учебные занятия. В институте меня активно агитировал мой сокурсник, комсорг Лёня Безденежных. Но я как мог отговаривался.

Помню, когда я учился в школе, в восьмом классе, нас, школьников, отправили на колхозное поле убирать урожай моркови. И вот когда нас везли на автобусе по Иркутску, автобус проезжал мимо кафедрального Знаменского собора. Многие ученики впервые были в этом районе Иркутска, никогда собор не видели и с удивлением на него смотрели. И один из учеников сказал, что вот было бы хорошо эту церковь взорвать. И он же, или кто-то другой, добавил: «Во время службы!»

Вот так было воспитано молодое поколение – в духе нигилизма и атеизма. Но потом уже в старших классах ученики стали мыслить более критически и более объективно оценивать идеологическую ситуацию, откровенно посмеиваясь над содержанием учебников по истории СССР, когда читали о событиях революции и о составе правительства, которое после революции пришло к власти в России.

Приходилось ли сталкиваться с инославными, допустим, с протестантами, католиками?

В тех регионах, где не было православных храмов, процветало сектантство. Среди разного рода сектантов лидирующей конфессией был баптизм, и баптисты иногда даже ходили по домам и проводили свою агитацию. Я помню, к нам в дом зашел один баптист и вступил в диалог с моим отцом. Он стал его убеждать, что баптистская вера – это единственная вера, которая в отличие от православной является истинной. В общем, я не помню точно, что он говорил. Когда папа ему сказал: «Всё это значит, что вы изменили вере своих отцов», проповеднику баптистского учения нечего было ответить, и он ушёл.

Скажите, были ли у Вас встречи со святостью?

Я встречал старинных людей, которые были традиционно православными. Среди них были даже участники Первой мировой войны, представители дореволюционной мировоззренческой и этической культуры. Конечно, среди духовенства, среди народа встречались подлинные носители харизматических дарований. Между Ангарском и Иркутском расположен посёлок городского типа, который называется Тельма. Там находится замечательная церковь, построенная в честь Казанской иконы Пресвятой Богородицы. Церковь была построена купцами в начале XIX века в стиле позднего классицизма. Она сохранилась, там после войны проводились регулярные богослужения, и теперь она является памятником архитектуры федерального значения. В этой церкви служил некий иеромонах Евгений, один из насельников бывшего закрытого и разрушенного Вознесенского-Иннокентьевского монастыря. Отец Евгений был исповедником, 40 лет просидел в заключении. В народе о нем говорили, что он имеет харизматические дары, что он обладает прозорливостью и даром чудотворений. Иногда я уезжал в Тельму, обычно Великим постом для исповеди и причастия. В этой Казанской церкви настоятелем был протоиерей Михаил Мещериков, исповедник, отсидевший много лет в разных тюрьмах. Когда я бывал у отца Евгения, в его келье, которая была рядом с храмом, он всегда меня благословлял Евангелием, причем Евангелие было достаточно тяжёлое, и он благословлял меня, прикладывая Евангелие к голове и на плечи, что меня, конечно, удивляло. Но после его благословения, когда я приходил на автобусную остановку, сразу всегда приходил автобус, ходивший по маршруту Ангарск – Иркутск, я его почти никогда не ждал. Церковный народ почитал отца Евгения за его благодатные дарования. Фамилия отца Евгения была Краснопёров.

У нас под Иркутском по дороге в город Шелихов был садовый участок. Однажды летом, возвращаясь с этого участка, я в автобусе увидел священника. Это был игумен Анатолий, как я потом узнал. Он сидел в автобусе недалеко от меня. Я сразу понял, что он священник, а потом я увидел его в соборе. В то время он был студентом, или, возможно, уже преподавателем Московской духовной академии. В летний отпуск он приезжал в Иркутск, служил в Знаменском кафедральном соборе и говорил замечательные проповеди. В последствии он был возведён в сан епископа Виленского и Литовского, служил за границей, в Дамаске, был епископом Звенигородским, затем был на Уфимской кафедре. Там, в Уфе, несмотря на то, что ещё было советское время, он сумел построить новое здание епархиального управления. На дворе был 1982 год, когда какое-либо церковное строительство расценивалось в Церкви как великое достижение, потому что вообще в плане внутренней политики государства в отношении к Церкви строить ничего не разрешалось. Постройка нового храма — это вообще было редкое исключение. Владыка Анатолий долгое время служил в Великобритании и потом с 2017 года находился на покое в Савино-Сторожевском ставропигиальном мужском монастыре. В этом году, 26 января, он преставился ко Господу и по благословению Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Кирилла был похоронен в нашем академическом некрополе.

Приобретали ли Вы самостоятельно религиозную литературу, иконы, предметы религиозного обихода? Были ли они в свободном или ограниченном доступе?

О каком свободном или ограниченном доступе в плане приобретения религиозной литературы, церковных икон, церковной утвари в те далекие годы могла идти речь? Единственное, что было доступно в советское время, что можно было купить в храме, – это церковные свечи, нательные алюминиевые крестики, чёрно-белые бумажные венчики и хлопчатобумажные покрывала для покойников. Для лампад люди употребляли вазелиновое масло, которое приобретали по знакомству через аптечную сеть. В некоторых русских семьях, где соблюдались старинные устои, хранились иконы письма XIX – начала XX веков, перед которыми молились дедушки и бабушки. Иконы могли быть в медных или серебряных окладах, в резных деревянных киотах с позолоченной внутренней рамой. Иконочки небольшого размера выполнялись в технике ростовской финифти, были иконы на тонкой картонке. Иконы в то время, вот как теперь, нельзя было купить. Были мастерские в Московской Патриархии, но там делались предметы храмовой церковной утвари. А вот иконы для дома были большой редкостью, старинные, сохранившиеся ещё с дореволюционного времени. Некоторые люди просто делали чёрно-белые фотографии старых икон и как-то их раскрашивали, украшали их разными искусственными цветочками, изготавливали деревянные киоты с внутренней рамой из резной алюминиевой фольги. В общем, в то время в этом отношении не было таких возможностей, которые мы видим теперь.

Никакая церковная, богословская, религиозная, религиозно-философская литература в Советском Союзе не издавалась. Хранившаяся в домашних библиотеках церковная и богословская литература тоже была исключительной редкостью. Единственным официальным изданием, выходившим очень ограниченным тиражом, был в советское время «Журнал Московской Патриархии». Обычно на каждый приход присылались два экземпляра «Журнала Московской Патриархии». Один экземпляр был для священника, другой – для старосты прихода. И то же самое было в отношении календарей. А вот в Иркутске в Михаило-Архангельской церкви, куда я приходил на праздники, в церковном ящике продавался последний номер «Журнала Московской Патриархии», и его можно было приобрести. Это была исключительно редкая привилегия, которая существовала, вероятно, только в Иркутске. Я помню, как Владыка Вениамин в своей проповеди говорил прихожанам, что мы не можем вам рекомендовать никакую религиозную литературу, кроме «Журнала Московской Патриархии».

У нас в доме были дореволюционные книги, дореволюционная, можно сказать, библиотека, книги религиозного содержания, религиозно-философского и апологетического содержания, художественная литература, журналы «Нива».

В то время нелегально существовал, так называемый самиздат. И были такие энтузиасты, которые находили и печатали на машинке какие-то интересные рассказы на религиозные темы. Благодаря перепечатке эти издания распространялись среди народа.

Расскажите, пожалуйста, как Вы решили в духовную академию поступать. Какие обстоятельства сопровождали Ваше поступление? Свободно ли можно было поступить или нужно было обязательно в армии отслужить?

Да, обычно после армии можно было уже поступить в семинарию. Я как-то не планировал поступать в семинарию, потому что после вуза, после двух лет служения в армии, после трёх лет работы я считал себя уже в достаточно солидном возрасте, чтобы быть способным жить среди семинаристов, вчерашних школьников. У меня была мечта – познакомиться с каким-нибудь преосвященным архиереем, рукоположиться, а затем уже поступить на заочное отделение Московской духовной семинарии, Московской духовной академии.

Настоятель нашего Иркутского кафедрального собора, отец Николай Соколов, помню, на Рождество надел на свою рясу академический серебряный знак. Я тогда в первый раз увидел знак кандидата богословия. Отец Николай заочно учился в академии и был знаком с традицией нашей Московской alma mater. Он привёз в Иркутск некоторые новшества.

Например, раньше в Иркутске, когда пели «Воскресение Христово видевше…», в словах «распятие бо претерпев» слово «распятие» не растягивали и пели в обычном таком же ритме, как и все предыдущие слова, а уже в конце в словах «смертию смерть разрушив» делали удлинение в слове «смерть». А когда отец Николай ввёл это новшество, чтобы на слово «распятие» делали акцент и его удлиняли, иркутянам это нововведение не очень понравилось, а потом оно распространилось. Хотя никакой необходимости в нем с точки зрения музыкальной композиции всего этого текста, конечно, нет. В греческом тексте нет слова «распятие», там сказано «Σταυρὸν γὰρ ὑπομείνας», «крест бо потерпев».

Итак, я мечтал, что буду служить где-нибудь на приходе и буду заочно учиться в Московской духовной семинарии и академии, и два раза в год буду приезжать на каждую сессию, и сдавать экзамены по всем обязательным дисциплинам.

Но потом я пришёл к выводу, что всё это мечты, только мечты, которые осуществиться никогда не смогут. На моём личном горизонте я не видел никаких предпосылок, чтобы эти мечты могли как-то реализоваться. Я тогда решил, как пишет апостол Павел «не совещаться с плотью и кровью» (Гал.1:16), а, не раздумывая, написал заявление на поступление в семинарию.

Так, в 1973 году я поступил в Московскую духовную семинарию. У меня был опыт иподиаконского служения в кафедральном соборе города Омска. После окончания института в 1968 году я по распределению был направлен в Омскую область. В Омске был кафедральный собор, в котором служил Преосвященный Николай (Кутепов), епископ Омский и Тюменский. Омск, Новосибирск и Иркутск — это были три епископские кафедры на всю Сибирь и Дальний Восток, три архиерейские кафедры, три епархии. В Омске я устроился на службу в областную контрольно-аналитическую лабораторию. У меня были командировки в пределах всей Омской области. Приходилось ездить по железной дороге, летать местными авиалиниями, но чаще всего совершать путешествия на автобусах. Однажды у меня была командировка на север Омской области в посёлок Малая Бича на Иртыше. Я плыл на теплоходе и видел панораму древнего сибирского города Тара, в котором возвышался Спасский Собор, построенный в стиле сибирского барокко. В 2012 году была образована Тарская и Тюкалинская епархия, входящая в состав Омской митрополии.

В Омском кафедральном соборе первым иподиаконом владыки Николая (Кутепова) был Александр Канаткин. Александр пригласил меня в штат иподиаконов. Он примерил мне стихарь, – я тогда в первый раз надел стихарь, – и объявил мне, что мы вместе будем иподиаконствовать на праздник Троицы, первого июня. И в этот день я в первый раз участвовал в качестве иподиакона на архиерейской службе. В то время в Омске было два прихода: кафедральный Кресто-Воздвиженский собор и Казанская церковь. Оба храма были трёхпрестольные. В Кресто-Воздвиженском соборе правый придел был освящён в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали», левый придел – в честь пророка Божьего Илии. А в Казанской церкви один придел был освящён в честь святителя Николая Чудотворца, а другой – в честь Архангела Михаила.

Настоятелем собора в то время был протоиерей Трофим, клирик ещё старинного, дореволюционного рукоположения. Когда я позднее приезжал в Омск к Владыке Феодосию, Владыка с большим интересом расспрашивал меня об отце Трофиме и искренне удивлялся, что я его видел. Об отце Трофиме он знал только по отзывам прихожан. В моей памяти митрофорный протоиерей Трофим остался как человек совершенно безупречной пастырской доблести.

Осенью 1969 года Омским Военным комиссариатом я был призван на действительную воинскую службу в Забайкальский военный округ. После демобилизации, осенью 1971 года, я был в Москве, и в Богоявленском соборе меня во время вечерни увидел спешивший в алтарь Александр. Он первым узнал меня и пригласил в алтарь, чтобы представить меня Владыке Питириму (Нечаеву). Владыка Питирим служил в Богоявленском соборе, совершал праздничную Всенощную накануне праздника Архангела Михаила. И когда Владыка спросил Александра, кого он представляет, Александр чеканно отрапортовал: «Это второй иподиакон Омского кафедрального собора». Я подошёл к Владыке под благословение, и Владыка Питирим сказал мне, что с рекомендацией из Иркутской епархии, тем более с рекомендацией Владыки Вениамина, поступить в семинарию невозможно, и чтобы получить рекомендацию, мне нужно приехать в центральный регион, не обязательно в Московскую область, а в какую-то из областей, которые граничат с Московской областью, в центральной России, и там получить рекомендацию. Я по рекомендации Владыки Питирима устроился на работу в Коломенском районе Московской области, жил в Коломне и был прихожанином Богоявленской церкви, единственной в городе. Настоятелем этой церкви был старинный протоиерей Василий Кмита. Он был настоящим исповедником. Он был репрессирован, правда, он об этом подробно не рассказывал, но говорил, что сидел в тюрьме, где были ванны с кипятком и ещё что-то говорил, сейчас точно не помню. В общем, он был настоящим исповедником. Он имел супругу и дочь, которые уже давно оставили этот мир, служил в Коломне в переполненной народом в воскресенья и великие праздники единственной церкви в честь Богоявления Господня. Он мне дал рекомендацию, с которой я был принят в Московскую духовную семинарию. Потом в монашестве он стал иеромонахом Петром, почил в 99 лет и был похоронен близ деревни Карасёво, где находится земельный надел женского Свято-Троицкого Ново-Голутвинского монастыря. С рекомендацией отца Василия меня зачислили в третий класс семинарии. В последний раз в мой приезд в Карасёво найти могилку отца Петра мне не удалось, на том месте выросло большое кладбище.

Абитуриенты приезжали сдавать вступительные экзамены, был конкурс, примерно, человека три на одно место. Когда меня зачислили в третий класс семинарии, я должен был поехать на место своей службы в Коломенском районе, чтобы выписаться и сняться с воинского учёта. С воинского учёта сняться было непросто, потому что были случаи, когда некоторых ребят сразу же забирали на воинские сборы. Я опасался, что может возникнуть какая-нибудь непредвиденная обструкция. Но всё обошлось благополучно. В моём воинском билете поставили штамп, что я снят с учёта. С момента поступления в семинарию в моей биографии началась вторая студенческая пора.

Батюшка, можете что-нибудь об учебном процессе рассказать? Возможно какие-то интересные случаи из семинарской жизни?

С самого начала меня удивила система организации учебного процесса. После вуза с его системой лекций, семинаров и зачётов я отвык от школьного шаблона, когда, как в школе, сначала делают опрос по материалу прошлого урока, а потом преподаётся новый материал по программе каждой конкретной дисциплины.

Помню, какое яркое впечатление произвёл на весь наш класс профессор богословия Алексей Ильич Осипов. Он нас всех поприветствовал и сказал, что мы будущие служители культа, и нами это было воспринято как некая аллюзия на идеологическую ситуацию в нашей стране, где священников считали служителями культа. В общем, как-то встреча с ним нас не очень порадовала. А потом мы по-настоящему смогли оценить Алексея Ильича как блестящего оратора, апологета и православного богослова. Следующим уроком был урок по истории СССР.  Вопреки моим ожиданиям, на пороге нашей аудитории появился священник в рясе с наперсным золотым крестом. Это был отец Василий Фонченков (1932 – 2006). И он с нами очень откровенно, очень любезно поговорил. Он сказал, что материал в учебнике по теме «Гражданская война» мы прочитаем сами, и рассказал нам о современной ситуации в мире. В общем, он оставил самое благоприятное впечатление. Он был замечательный историк. Прекрасно знал церковную историю, гражданскую историю, историю Византии, историю России. Память у него была феноменальная, его уроки были очень интересные. Царство Небесное приснопамятному протоиерею Василию.

А как обстояло дело с рукоположениями в академии в то время? При каких событиях происходило Ваше рукоположение?

В то время, с 1973 по 1982 гг., ректором академии был Владыка Владимир (Сабодан), епископ Дмитровский, викарий Святейшего Патриарха Пимена. Я вообще поступил в семинарию, можно сказать, случайно, потому что в советское время была негласная установка, чтобы людей с высшим образованием в семинарию не принимать. Когда лица с высшим образованием подавали заявления о поступлении в семинарию, они, как правило, не проходили по конкурсу. Владыка Владимир, новый ректор после владыки Филарета (Вахромеева), принял сразу больше десяти человек с высшим образованием. И когда ему в Совете по делам религий поставили это на вид, он сказал, что он первый год является ректором академии и этого положения не знал. Так что вот, если бы я годом раньше или годом позднее поступал в семинарию, то меня бы, конечно, не приняли. Некоторых абитуриентов с высшим образованием в 1973 году зачислили даже на первый курс академии.

После окончания академии в 1979 году я был назначен преподавателем Нравственного богословия в семинарии и в академии. В 1980 году Пасха была 24 марта/6 апреля, ранняя Пасха. И вот, сразу после рождественских каникул, уже приближалась Масленица. На Сырной седмице Владыка Владимир вызвал меня в кабинет и спросил, буду ли я принимать священный сан, то есть, думал ли я принимать священный сан. Я ответил: «Да, думал». Тогда Владыка сказал: «Тогда, значит, надо написать прошение». Я спросил его о монашестве, и Владыка сказал: «Монашество потом». Обучение — это послушание. Как Владыка благословил, так я и поступил. Написал прошение и стал сначала диаконом, потом священником. В 1981 году Владыка Владимир возвёл меня в сан протоиерея. В 1982 году после назначения архиепископа Владимира на Ростовскую и Новочеркасскую кафедру и возведения его в сан митрополита, новым ректором академии епископом Александром (Тимофеевым) я был пострижен в монашество с именем Платон, в честь преподобного Платона Студийского.