ФИО собеседника: Филатова Любовь Ивановна

Год рождения: 1947

Место рождения и возрастания: с. Паревка, Инжавинский р-н, Тамбовская обл.

Социальное происхождение: из семьи священнослужителя

Образование: среднее специальное

Место проживания в настоящее время: г. Тамбов

Дата записи интервью: 22.04.2024

Отец мой был священником. Мама, Шальева Анастасия Федоровна, закончила курсы бухгалтеров, работала бухгалтером в селе, а также была и псаломщицей, и регентом, и певчей. И мама, и папа были 1927 года рождения. В 14 лет, когда началась война, отец закончил школу механизаторов, и в 1941 году он уже начал работать трактористом, потому что он остался самым старшим семье, все остальные на фронте были.

В тылу, получается, работали?

Да, и мама была тружеником тыла, и папа был тружеником тыла. Бабушки наши были очень верующие.

Расскажите, пожалуйста, про протоиерея Иоанна Шальнева, Вашего отца. Он обучался в духовной семинарии?

Он, когда он работал в колхозе, был передовиком. Работал на тракторе, и однажды один подтянул снегоочиститель. Сорвал поясницу. Его стали лечить знакомые врачи дедушки, его папы, а потом выписали умирать домой из-за перенасыщения лекарствами. Мне было 10 лет, когда это случилось. Я каждый день иду в школу, и меня спрашивают: «Люба, ну чего, папа-то умер?» Маме сказали: «Готовь смертный узел». Потом ему является преподобный Серафим.

А вот об этом можно поподробнее? Преподобный Серафим явился?

Преподобный Серафим ему явился. Я у мамы спросила, в каком образе, – с котомкой за плечами. Я всем купила потом такие иконки. И сказал ему: «Ешь сахар, воды не пей». Вот так он ему сказал. И он, как сейчас помню, по литровой банке сахара съедал, воды ни грамма не пил. И организм очистился. Приходил его соборовать и причащать отец Николай Троицкий. Отец Николай семь лет на каторге пробыл, так как он тогда был диаконом. Священникам по десять лет и больше давали, а ему – семь лет. И, когда он его соборовал последний раз и причащал, спросил: «Иван Иванович, выздоровеешь, пойдёшь служить Господу Богу?» Он сказал: «Пойду». Ему тогда было 30 лет, когда это случилось. И он стал в колхозе работать. Ну, таким лёгким трудом занимался – пчеловод, садовод. И тут же он стал отцу Николаю в храме помогать. Он сразу там сторожку построил, она до сих пор стоит, стал сторожем там. Потом счетоводом был, бухгалтерскую работу вёл. И стал попутно учиться богослужению. Переписывал всё, что отец Николай ему давал.

То есть, он не учился в семинарии, его обучал сам священник?

Да, его обучал сам священник. И вот он стал изучать всё, что связано с богослужением. Тогда же книг-то этих не было. Вот он всё писал, по писанному учился. И по ночам, и если где-то минута была в саду – он всё изучал. Он работал и в колхозе, и в храме. В колхозе тогда не деньги платили, а палочки ставили, называлось «трудодни». У нас скотина была, конечно, потому что семью-то надо было кормить. И когда папа стал в храме трудиться, даже корову не разрешили пускать в стадо. Она всё равно, бывало, оторвётся, убежит. Приходит вся кнутами исстёганая, даже корова, потому что он в храме!

Козни такие устраивали.

Да, козни такие устраивали. Ну, вот он сам стал учиться, потом потихонечку стал маму обучать и меня. Вот напоёт: «Люба, вот такой глас». Я запомню, потом проходит время: «Так, Люба, ну-ка, вот на такой глас напой нам». Я ему напою. И вот так сами обучались. А потом он уже с отцом Николаем Степановым[1] познакомился, в Тамбове, в Покровском храме. Он с ним начал общаться, тот ему начал подсказывать.

А в каком году его рукоположили?

Его рукоположили в 1967 году. Как раз незадолго до того Хрущёв сказал, что последнего попа покажет по телевизору. Его рукоположили на Троицу. По-моему, это было 10 июня 1967 года. Ему было 40 лет. И дают ему указ в село Карай-Пущино, Инжавинского района. Он с этим указом приезжает туда, а там ночью прислали солдат, и солдаты этот храм весь разрушили. Так что в храм приехали, а храма нет.

Разрушили – взорвали имеется в виду? Иконы побили, поразобрали?

Нет, просто они разобрали весь храм, он, видимо, деревянный был, они его просто разобрали, а иконы, может быть, там люди по домам разобрали. Сейчас там храм есть, построили, я там не была ни разу. И вот, с указом-то он остался, а храма-то нет. Он возвращается. Владыка даёт ему указ в село Моршань-Лядовка Инжавинского района. Храм в честь Покрова Пресвятой Богородицы.

В Паревке, где мы родились, скотинку, которая была, продали, домик, в Моршань-Лядовке купили домик из камня. Этот домик они взяли, а огород у них отрезали по порог. Сарай оставили, где дрова лежат, и нужник. Там никто ничего не сажал, но им не разрешили сажать: «Ты священник, тебе не положено». Хотя они по 25 лет уже отработали в колхозе и были тружениками тыла. Мама, конечно, очень расстроилась, потому что она привыкла трудиться, детей надо было кормить. А папа сказал: «Мать, не беспокойся, Господь не оставит». Но там народ очень хороший был, прихожане. Осень подошла – и овощи привезли, и всего на свете, на зиму заготовки сделали. Этот храм и сейчас стоит. Храм кирпичный, очень высокий, по-моему, 42 метра высотой. Там были старинные иконы, красивый храм. Но он был холодный, там всё замерзало. Папа там печку сложил, бабульки приходят в шалях укутанные. Он печку сложил, трубу вывел в окна, чтобы стоять хоть немножко было возможно. И его тут же в райисполком вызывают. Тогда шло всё на разрушение храмов, на уничтожение храмов. Вызвали: «Мы тебя под запрет! Всё, ломай печку!» Он говорит: «Ну берите, ломайте, я не буду ломать. Старушкам же холодно!» Ну и вот там он стал служить, стал этот храм ремонтировать. Он уже привык, хозяйственный человек был, стал его украшать, ремонтировать, красить внутри всё. К его приходу все близлежащие сёла относились. Но, конечно, очень тяжело было, ведь в те времена были люди, которые, если что-то ремонтируют, тут же сообщали уполномоченному. Приезжают, вызывают: «Ты зачем это сделал?» Всё делалось, чтобы разрушить храм, чтобы эти храмы не устояли.

А в нашем роду были все очень верующие: и дедушки, и бабушки, и прародители – все у нас были верующие, и родители были глубоко верующие, особенно папа.

Нас всех крестили в возрасте где-то трёх недель, прямо в младенчестве. Сейчас через сорок дней крестят, а нас через 2-3 недели сразу крестили. И крестил нас всех отец Николай Троицкий.

А официально оформлена была регистрация крещения? То есть через регистратуру, в метрических книгах всё написано?

Ну, тогда я не знаю, как это всё оформлялось. Официально крестили нас в храме. И в этом храме мама с папой повенчались. Это Ольховский храм. И теперь там источник преподобного Серафима Саровского, напротив этого храма почти.

И в школу мы крестики нательные носили. Но за это ругали очень сильно, даже учителя пытались эти крестики с нас снять. Так нам мама завязывала их так, чтобы никто не снял с нас. А иной раз приходилось даже прятать крестики. Мы ни в октябрята, ни в пионеры, ни в комсомол не вступали. Наши родители говорили: «Вам это не нужно». Но их приглашали в школу из-за того, что мы не вступаем во все эти ячейки. Но, так как учились все хорошо, поведение было у всех хорошее, придраться не к чему было. У меня была одноклассница, мы с ней сидели за одной партой, вот она тоже не вступала ни в комсомол, ни в пионеры, никуда не вступала. Ну и с крестиками так мы и ходили. Папа говорил: «Если мои дети не будут носить крестики, кто же тогда их будет носить?»

Он уже был священником?                                     

Нет, ещё не был священником. Он ещё тогда даже и в храме не трудился.

А до момента, пока он не трудился в храме, как часто вы посещали храм и богослужения?

Мы каждое воскресение ходили, хотя храм у нас был в селе Ольховка, он и сейчас там стоит, храм Покрова Пресвятой Богородицы.

А в Паревке, где мы жили, в храме Вознесения Господня служил отец Михаил[2]. И этого отца Михаила с Евангелием вместе с прихожанами расстреляли. И сейчас там на кладбище сделан памятник, его недавно сделали. Поэтому мы ходили в храм в Ольховку, километра за три-четыре.

Когда под Пасху в субботу все шли к Плащанице приложиться, куличи посвятить, около храма стояли учителя и всех записывали. И потом перед всем классом ставили. И за крест перед всем классом стыдили, что вот такие они не образованные, крестик носят, и за это перед всем классом ругали, стыдили. Было пренебрежительное отношение. В классе над нами насмехались, нас девчонки дразнили монашками, над нами смеялись, что мы отсталые.

А были ли дома иконы, книги, Евангелие, может быть, молитвословы?

Иконы были. Книг – нет, этого тогда не было. Это всё писали.

От руки, да?

Это от руки писали. И нас с самого детства, как только мы научились говорить, учили молитвам. Мы с детства знали «Царю Небесный», «Отче наш», Верую, 50-й Псалом, 90-й Псалом, благодарили Бога, когда покушали. Это мы всё знали с самого детства. Нас научили, а потом уже тех, которые младше, мы уже учили. Иконы у нас были – благословение родителей. У папы была старинная икона Господа, литография. А у мамы почему-то была мученица Параскева.

Иконы были на видном месте или где-то припрятаны?

Нет, нет, нет. У нас иконы висели в святом углу, и мы никогда не садились кушать, не помолившись. У нас в переднем углу в одной комнате, где кушали, и во второй тоже были иконы. Это был святой угол неприкосновенный.

Храм посещали, мы каждое воскресенье, но у меня осталось в памяти, когда папа после болезни стал трудиться в храме, отцу Николаю помогать, мне тогда было лет 10, наверное, может 11. Была Пасха, и папа меня, как старшую, взял на ночную службу. Тогда света не было, темно в храме, лампы все потушены, и они в алтаре потихонечку начинают петь: «Воскресение Твое, Христе Спасе…», тихонечко, потом погромче, погромче, и открывают царские врата. И выходят с крестным ходом. Папа несёт запрестольный крест. Этот крест и сейчас там висит в храме на стене, деревянный запрестольный крест. И вот этот крестный ход, остался в памяти, прошло столько лет. На всю жизнь это осталось.

А какие чувства Вы испытывали в этот момент?

Это было чувство необыкновенное. Вот такое ощущение, как будто не здесь находишься, как будто находишься где-то в другом мире. Так вот это подействовало на меня! Вот сейчас говорю, и у меня всё перед глазами, как будто вчера всё случилось. И хор так пел! Бабушки были, самоучки все, пели молитвенно, душевно так. И нам разрешали подходить к иконам на солее. Сейчас не разрешают, а мы перед причастием всегда подходили, прикладывались к иконам, а потом шли на причастие.

Переписывали Вы что-то от руки? Акафисты, может быть?

Папа переписывал. Тогда литературы особо не было. Нас шесть человек было, папа сам старался учиться всему. Поэтому он до самой кончины старался переписывать. У него был акафист «Скорби души», я что-то нигде такого не встречала. А мы – всё на память. Запоминали всё.  

К Троице всегда у нас почему-то убирали храм не берёзками, а клёнами. И у нас очень много чабреца на выгоне, в храме и в домах на пол стелили чабрец.

Как Вы относились к пропаганде атеизма в Ваше время? Каким было отношение Ваших родителей? Что они Вам говорили? Может, как-то Вас наставляли?

Папа говорил, что все эти времена пройдут. И почему-то он всегда говорил: «О-о-о, дочка, эта власть обманет!» Мы думали, как это так, власть может обмануть? И в то же время мы уснули при советской власти, а проснулись, коммунисты сказали: «А нас нету, всё. Нет ни власти, ничего, и денег у вас нету».

А в школе обязывали учителей. Учителя потихонечку были все верующие. Просто должность не давала им показывать, что они верующие. Их заставляли и около храма стоять не пускать, и всё. Они там говорили, что Бога нет, но мы даже этому не верили. Мы вообще на этом даже не зацикливались. Мы знали, что Господь есть!

На личном опыте, да?

Нас родители приучили. У нас иконы, мы молимся, в храм ходим. Поэтому для нас не было никаких сомнений, что как-то может быть по-другому. У нас село было очень большое, все работали. Но, как говорили, в «годовой праздник», (годовые праздники – это Рождество, Пасха, Троица, Крещение) был полный храм народу, люди все шли храм.

Даже во времена гонений?

Да, все шли в храм. И очень было много мужчин в храме. Всегда храм был полный. На Крещение цепочкой все идут и идут. Вот придут из храма, принесут Крещенскую водичку, так попьем, покропят дом, и после этого только кушать начинали.

Это у Вас традиция была такая?

Да, у нас была такая традиция. И все у нас ходили, Крещенской водой все запасались. И вот в эти годовые праздники все ходили в храм.

А это примерно года какие? 1950-е-1960-е, Вы сейчас рассказываете, да?

Да, это 1960-е годы. У нас все соседи были верующие на нашей улице, где мы жили. У нас один только был партийный, он хотел иконы снять в доме, а жена сказала: «К иконам не прикасайся». И вот его вызывали тоже на партийное заседание: «Почему у тебя в доме иконы?» – «А мне что, с женой развестись?» А так у нас в основном в селе были верующие все, народ был верующий.

А в эти годы бывали ли крестины, отпевания, венчания в храме? Я вот слышал историю, что, например, в 1960-е годы люди в машинах венчались. Они ехали со священником в машине, и он их венчал, чтобы об этом никто не знал, кроме вот супруга и супруги.

Некоторые ночью венчались, приходили просить священника, ночью венчались и крестили ночью.

Чтобы никто не знал? Чтобы с работы не уволили?

Да, чтобы с работы не уволили. Особенно те, которые военные были, или кто на должностях был. Даже в 1970-е годы, когда папа в Козьмодемьяновке служил, отец Николай Степанов писал записочку ему. Ночью приезжают, стучат: «Отец Иоанн, отец Николай нас прислал». Он идёт в храм, венчает, крестит.

А отпевания в храмах или на дому бывали больше?

Отпевания в основном были в храмах.

А было такое, что не разрешали отпевать, так прямо хоронили, а потом как-то заочно землю приносили?

Ну тогда мы как-то особенно не замечали. Вот когда папа в Моршань-Лядовке служил, то там были заочные, но так в основном ездили, на дому отпевали. Потому что храм далеко, на дому отпеваний было очень много. Причащались на дому, соборовались на дому очень много.

Особенно это было, когда вот уже в конце 1970-х – начале 1980-х ввели документы, надо было выписать приходники, записывать паспортные данные и приходные документы, чтобы приходить в кассу, и указывать венчания, крещения. И когда папа служил в Космодемьянске, там до него служили два священника, они уже были старенькие. Но там были такие люди, которые их избивали, хотели денежку у них забрать. Ну и они уже такие, очень дряхлые были. И когда папе туда указ дали, он опять там начал храм восстанавливать, красить. Краску привезли ночью. Ну, кто-то написал уполномоченному. Приезжает ОБХСС: «Где краска?» – «Ну вот ведро только краски». – «Ну, как же это, ведро?» К Пасхе храм весь выкрасит, приезжают: «Ты что сделал? Ты зачем храм покрасил?» Пишет этому уполномоченному: «Листок железа оторвался, можно покрыть?» Ну, он разрешение даёт. А под это люди добрые железо привезут и храм покроют. Приехали: «Ты что сотворил? Храм покрыл!» Вызывают сельский совет его. Ну и мама пришла. И его берут за грудки.

Отца Иоанна?                                       

Да. Когда его туда привели, он храм отремонтировал, народ потянулся из ближайших сёл, очень много прихожан, крестить, венчать стал много, и очень пошёл большой доход. А для власти это был очень плохой показатель, особенно для партийных работников. Ну а потом, значит, приехала в сельский совет комиссия, вызвали его: «Уменьшай доход, не показывай. Храм не ремонтируй». Ну и дошло до того, что берут его вот так вот, за подрясник, за грудки и начали его как бы душить. И мама забегает, она шустро так этому уполномоченному по рукам: «Да что ты его, как преступника? За что ты его душишь?» Ну и народ весь сбежался: «Ой! Батюшку хотят у нас посадить, забрать, на Соловки сослать». И эта комиссия ухала. А его вызвали в Тамбов. И тут ему такой дал нагоняй уполномоченный!

Архиереи тогда не имели власти, они не могли ничего сделать, они только могли своей мудростью наставлять, как поступать. Архиереи наставляли потихонечку, а руководил всем уполномоченный по церквам. У нас Рачков Владимир Ильич был, я не помню только, в областном он был, или в Тамбовском районе, он был более лояльный. Но его всё равно, его вот эта должность заставляла. Потому что всё было направлено на то, чтобы закрыть и порушить храмы. И вот он за все эти ремонты, за все эти доходы страдал. Потом они бились-бились с ним. Ну что, значит, священника под запрет, храм закрыть… Но Бог миловал, не закрывали, на Соловки не сослали. Господь помог.

То есть, они уже были готовы это сделать?

Они были готовы на всё.

Но отец Иоанн не отступал всё равно от своих убеждений?

Он сказал: «Я за Господом Богом. В меня будут стрелять, я от Господа Бога не откажусь. За Господом Богом я буду всегда». И храмы потихонечку все украсил, всё восстанавливал, храмы все ремонтировал. Потом в Рождественское перевели его, там храм в честь Рождества Христова. Туда приехал, там фундамент весь и цоколь разваливается. Потихонечку привезли кирпич, сделали фундамент. Только приехали – и всё. Храм на землю садился, а тут вдруг всё починили. Ещё чуть-чуть оставалось, чтобы разрушился, а тут его отремонтировали, он до сих пор стоит на этих кирпичиках. Поэтому он от своих убеждений никогда не отступал. Ни Соловков он не испугался, ни того, что его посадят, он не боялся. Ну и мама, конечно, мама всегда была с ним вместе. Голос был красивый у мамы. Они с папой пели, так их и звали «соловьи». Всегда мама поставит старушку впереди, а сама становится сзади. Она поёт, они слышат, и они все за ней. – «Ой, матушка, как мы хорошо пели!» Прихожане их всегда везде любили, очень любили. Но находились и всякие писаки, которые старались заложить священника, каждый шаг писали: отремонтировал – пишут, что он делает. Он не должен красить и ремонтировать храм, а он это делает, он не должен его покрыть, а он его покроет. Они закладывали священника, и приезжала комиссия во главе с уполномоченным: ему деваться некуда, ему написали, у него факт есть, значит, он приезжает и начинает этот факт разруливать.

[1] протоиерей Николай Степанов (1931 – 2008).

[2]протоиерей Михаил Успенский.