ФИО: игумен Кирилл (Сахаров)

Год рождения: 1957

Место рождения и возрастания: г. Артёмовск, Луганская обл.

Социальное происхождение: из семьи рабочих

Место проживания в настоящее время: г. Москва

Образование: Высшее, Московская духовная семинария, Московская духовная академия

Дата записи интервью: 10.06.2024

Я – уроженец Донбасса, это моя малая родина. Мои родители переехали после войны. Отец из Воронежской, мать из Курской областей. В 1957 году я родился. Донбасс – это такой специфический регион, в том числе в религиозном отношении. Такой пролетарский промышленный регион, где зачастую один город переходит в другой. Такие мегаполисы мощные образуются.

Самое первое впечатление в религиозном плане – это молящаяся бабушка. Она молилась не вслух, а шёпотом. И мы, дети, замирали видя такую необычную перемену в ней, и как-то пытались её отвлечь. Она долго держалась, потом не выдерживала – и обрушивалась на нас. Но какого-то воздействия с её стороны в силу, наверное, малограмотности всё-таки не было. Она могла что-то рассказать, я её постоянно теребил, о том, например, что монах служит в районном центре (в нашем городке храма не было), или хоронили священника, и лик был закрыт. И как-то это всё создавало впечатление, что церковная среда такая таинственная, где всё не как в обычной жизни. И этот интерес значительно возрос, когда в учебниках советской школы видишь фотографии храмов и икон – Софийский собор в Киеве, Софийский собор в Новгороде, Троица Рублёва, образ великомученика Димитрия Солунского. И я чувствовал отзвук в своей душе, смотря на эти фотографии, всё-таки, икона – окно в горний мир. И я как бы слышал небесную музыку в этой гармонии как в архитектурном плане, так и в иконописном. Поразительно, что другие как-то этого не ощущали. На меня это сразу воздействие оказало. Я помню, даже из пластилина сделал макет Софийского собора в Киеве, покрасил его золотой краской, даже как-то отметили это моё достижение.

И вот ореол таинственности храма как-то постепенно меня подвёл к его посещению.

Да, первое посещение было в детстве, ещё в младенчестве. Я, помню, неистово орал, когда меня к мужчине с большой бородой в необычной одежде подносили чтобы причастить. А потом уже, где-то лет в 11-12, я был в белой рубашке, у меня был пионерский значок с огоньком. Это посещение было не по моей ещё инициативе. Это речь идёт о городе Алчевске, Луганская область. Тогда это был Коммунарск. Потом название вернули в честь предпринимателя Алчевского, владельца фабрик и заводов, в частности, Алчевского металлургического завода, одного из крупнейших в Европе, кстати говоря. И тогда, я помню, какое-то было впечатление скорее неблагоприятное. В основном пожилые люди, от густого запаха ладана немножко голова подбаливала. Я, помню, руки в брюки ходил по храму, и вдруг нарвался на одного дедка который мне говорит: «Молодой человек, выньте руки из карманов, Вы не в клубе находитесь». Я руки вынул. Ну, видимо, это ветеран войны был, для них свойственна такая прямота и твёрдость. И, в общем-то, мир верующих ассоциировался с чем-то таким старческим, непривлекательным.

Ну потом нарастал интерес уже самостоятельно. Как в случае прихода к вере, так и в случае прихода к церковному служению, монашескому, никаких рациональных, земных моментов не прослеживается. Я всегда на этот вопрос привожу слова Христа: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал». Действительно, каких-то особых не было проблем, не было никаких катастроф на любовном фронте, если говорить о монашестве. В чистом виде призвание. Естественно, были, вот фотографии, о которых я сказал. Даже «Война и мир» фильм, где чудотворную икону несут, очень такой сильный кадр, который на меня подействовал.

И вот я в конце концов сагитировал друга своего поехать в этот Алчевск, благо, что недалеко, буквально полчаса на автобусе напрямую без пересадки, рынок, базар и там храм Никольский первой четверти XIX века. Сейчас он собор называется и титул архиерея Луганский и Алчевский. В этом храме меня крестили. Мне даже года ещё не было. Всё это как раз было на рубеже начала активных гонений. Вот мы с другом приехали, молодые ребята. Сколько нам там было? Ну, лет 13, наверное. Я от этой цифры веду свою летопись или духовную родословную. Мы приехали, долго кружились вокруг храма не решаясь войти. Мы увидели священника впервые в жизни: в рясе, без головного убора, крест немножко так вот под рясу спрятан. И это было такое сильное впечатление в контексте шума и гама от проходящей рядом дороги. Вот он идёт к храму на фоне этой суеты, он как бы вне суеты, надмирно, так сказать, плывёт и мы, как заворожённые, пошли по его стопам. Вошли на территорию храма внутрь и стояли как замороженные при входе. Помню, потом решились немножко вперёд пройти. Одна женщина говорит: «Да вы идите на правую сторону, это женская сторона». А там мужчины все стояли впереди справа, ближе к иконостасу. Интересная такая публика, в основном мужики за 50. Отец Антоний, которого мы видели, так красиво, изящно отслужил. Обычно он проходил, почему-то не в алтарь, там была отдельная дверь в храм. И как-то раз он мимо шёл, а я приезжал только на всенощные впоследствии, он кого-то поприветствовал и говорит: «А это что за мальчик? Откуда?» Я говорю: «Шахты, Ейск» – «А, знаю, знаю». И ушёл дальше. Вот так он шёл из храма, с кем-то общался, кого-то благославлял.

Протодиакон Василий, почему-то, безбородый был, такой крупный, но голос был потрясающий – бас. Он служил великолепно. У него была такая особенность: он, когда шёл по храму с каждением, обычно стихиры читали, пропоют «Господи, воззвах» первые два стиха, а потом читают: стих, стихира, стих, стихира – и так пока не обойдут весь храм. А он ходит, кадит и называет имена каждого: Ивана, Петра. Помню, как он лирично читал в Великий Четверток 12 Евангелий. Была такая возвышенность ближе ко входу в храм, и он там читал.

Мы с Сергеем ещё раз предприняли такую поездку. Там он сошёл с дистанции, не стал больше приезжать. Я стал один ездить тайком от родителей. Я приходил со школы, бросал портфель дома (родители работали с утра до вечера) и переулками, чтобы быть менее заметным, бежал на автобусную остановку – там шла Харьковская трасса большая, интенсивная. Рядом с ней было наше огромное кладбище города Артёмовск, шахта 10. Второй маршрут – это остановка уже ближе к центру города. Ну и там тоже я садился и ехал до базара. Я помню, перебежками, как на крыльях летел, так ощущалось. По трубе какой-то пробегал, по мостику…

Вот я приходил только вечером, вечерние службы стоял до помазания. Там была порушена колокольня, звонил слепец-звонарь на хорах. Ну, конечно, там были маленькие колокольчики, но был такой чёткий рисунок звона. Евангелие массивное такое торжественно выносили – и трезвон. На словах «И о сподобитися нам…» тут, значит, слепец начинал трезвонить, читали Евангелие, подходили к помазанию. Была такая пахучая смесь, обильно так помазывали. И потом я спешил на автостанцию на базаре, с тем, чтобы успеть домой. Ну, более-менее время для этого подходящее, не рисковое.

Однажды задержался, было интересно, что дальше после Евангелия, после помазания – «Честнейшую», «Великое славословие». И когда я стал возвращаться, оказалось, что последний автобус уехал. Что делать? Тогда я на троллейбусе поехал в соседний, примыкающий к Альчевску Перевальск. И там нет автобусов. Это километров шесть до нас, а дело зимой было, под Новый год. И вот я перебежками, уже темнеет, асфальтированная дорога. Ну, в общем, прискакиваю домой такой морозный весь, раскрасневшийся. На меня так подозрительно смотрят. Ну, в общем, как-то прошло, обошлось.

Ну, конечно, не скроешь. Вот я помню, стою на службе подходит одна женщина так умилительно: «Ты не Сахарова ли будешь?» Я от неё так шарахнулся! Оказалось, она на соседней улице жила. Ну, молва пошла. Пошла молва, что я бываю в храме. Шила в мешке не спрячешь.

Два таких эпизода можно вспомнить. Первый эпизод дома. Такой четырёхквартирный из дикого кирпича дом, может быть, ещё 1930-х годов, а может быть, послевоенной постройки. Мимо шла дорога на кладбище. Вот всех покойников с музыкой или без музыки, со «Святый Боже», мимо нас туда вниз проносили на кладбище, туда, где была автобусная остановка.

И вот, значит, воскресный день. Уже труднее улизнуть, потому что все дома. Ну, когда немножечко освобождалось, я включал трансляцию Голос Америки. Cлушал что там, в Вашингтоне, в Нью-Йорке. Причём на всю громкость, не сообразив, что стена тонкая, а на той стороне жил ярый коммунист, который не одного посадил, говорят, в 1930-е годы. Ну, он ветеран войны, шахтёр, участник войны с Японией. Вот, значит, я на всю громкость врубал. Как-то он заходит и спрашивает: «Отец дома?» – «На работе». – «Ну хорошо». Потом отцу говорит: «Значит, так, сосед. Вас нет дома, а ваш сын включает по радио трансляцию церковной службы. Только и слышно “Господу помолимся, Господи, помилуй”». Ну, отец насторожился, естественно.

А я имел потребность что-то читать, а что прочитаешь? Только православные вести на украинском языке. Издание украинского экзархата в храме. Он был тоже был такой пахучий, тоже от него запах шёл, зелёненькая такая обложка. И была библиотека наша клубная, где большой раздел атеистический. Вот я перелопатил весь этот раздел, и как-то у меня получилось так, что всё критическое у меня как «об стенку горох», а всё информационное как-то я впитывал. Скажем, из словаря атеистического – фактология какая-то, цитаты из Писания.

Единственное, что я опасался, и даже до сего дня – деньги публично брать. Допустим, отдают, а у меня вот эти вот картинки перед глазами – толстые попы с этими карманами. И как-то я стеснялся. Мне было неприятно.

А так я много прочитал тогда. Прочитал Осипова «Катехизис без прикрас», «Женщина под крестом», прочитал большой сборник страниц на 600 «Мы порвали с религией». Это выступления типа Доломана, Дарманского и подобных. Стал делать какие-то выписки. Потом это отец всё накрыл, изъял и отдал соседу. Только не этому, а другому – на хранение.

Мне он так говорил: «Я тебе не запрещаю. Молись. Я тоже молюсь, но в церковь не ходи». – «Почему?» – «Узнают, тебе поступать в институт, у тебя будут неприятности». Кстати, это исполнилось его предсказание, действительно. Об этом позже. 

В конце концов, отец не выдержал, пошёл в школу, причём это был второй визит его. Первый, когда он меня вёл в школу, мне не было ещё семи лет, а второй раз в 10 классе. Он пошёл к директору: «Вот мой сын, так сказать, увлекается явно». Директор отцу сказал: «А я тоже заметил». У него было обыкновение в начале урока давать минут на 15 письменную работу по предыдущему материалу. Помню, попалась тема «Материализм и идеализм». Я, недолго думая, пишу в таком стиле: материализм считает, идеализм считает, так отстранённо пишу. Но в какой-то момент нужно было написать слово Бог. Недолго думая, пишу с большой буквы. На следующем уроке он разбирает вначале предыдущие письменные работы, доходит до моей и говорит: «Вы знаете, у нас в классе есть такой ученик, который пишет слово Бог с большой буквы». И все как засмеялись. Весь класс. Я так затушевался. Но это в нём запало, что есть какой-то интерес.

Директор, Иван Иванович, помню, был такой крупняк двухметровый, гроза всех. Учителя прижимались к стенкам, когда он шёл тяжёлой поступью по коридору, и ученики разбегались. Вот на уроке физики помню: «Сахаров, к директору». Я прихожу. – «Что, ты посещаешь храмы?» – «Ну да, бываю». У нас там было несколько храмов на районе, в том числе старообрядческий, в посёлке Городище в нашем районе Перевальском. – «А для чего?» – «Ну, мне интересно, – говорю, – там с точки зрения истории, искусства». – «Ну ты смотри, – говорит, – ты же поступать собираешься в пединститут на исторический факультет. Чтобы не было осложнений». Как-то обошлось.

Хотя некто Ситкин всё-таки написал в партком докладную, что молодой человек увлекается религией. Но уже Союз слабел, система уже, так сказать, была не в том тонусе, что раньше. Как-то всё сошло на нет. Потом ещё по поводу моего поступления в семинарию тоже какие-то были следы в архивах КГБ в Луганске, но система обмякла и в общем-то, никаких действий не было. А потом я уже переехал в Москву. Уже что они могут сделать? Вот такие моменты вспоминаются.

Ну, а потом окончание школы. Конечно я был непонятен соученикам. Вся жизнь ушла, как бы во внутреннюю такую глубину, а на поверхности так вот немножко торчало, то есть замкнутый в себе. Не поделишься же ни с кем, правильно? Всё как бы скрывалось, всё в себе. Поэтому такое было представление, когда на одном мероприятии была ёлка, а на ней вешали пакетики, в которых текстовка: каждый должен написать о том, кто ему достанется. Кому-то я достался, там было такое содержание про меня: «странный, непонятный человек». Ну что делать? Что было, то было.

И, поскольку не было мне восемнадцати лет, ещё не дорос до армии, поехал поступать в Москву в институт МГПИ на Фрунзенской – головной пединститут страны. Жил в начале там у троюродного брата. Подготовка шла к поступлению в вуз.

Ну тут уж я в Москве, так сказать, уже развернулся, когда поступил. Бывало, так едешь и высматриваешь храмы, где-то останавливаешься, я вёл блокнот, где записывал храмы как действующие, так и не действующие, с краткой исторической справкой, с именами священников, которые там служат, престолы. Помню, одна прихожанка подозрительно: «Зачем Вам?» Такое время было.

Ну и Елоховский собор. После провинции это благолепие от служения и владыки Питирима и Патриарха Пимена, такое царственное, такое особенное харизматическое колоссальное впечатление. Первое посещение лавры. Тут же со старообрядцами как-то параллельно познакомился. Ну, Преображенскую Рогожскую церковь посетил впервые в 1973 году, а уже внутри побывал в 1975. Первая служба на Рогожском была на Благовещение вечером. Ну, конечно, такой более архаичный мир, эти деды седобородые, стилистика службы, пение, всё, конечно отличалось, ещё большее впечатление на меня и воздействие произвело. В институте я посещал храм всё чаще и чаще. На последних курсах ежедневно, обычно по вечерам. В понедельник – Серафиму Саровскому у Илии Обыденного акафист. Во вторник – Споручнице Грешных на Парке Культуры, у Николы в Хамовниках. Среда – мученику Трифону, Знаменский храм. В четверг – Никола в разных храмах. Пятница – по-моему, на Таганке, Троеручице. Воскресенье – святителю Алексию в Елоховском соборе.

Во время учёбы в институте я пытался поднять вопрос о написании работы кандидатской на тему «Великая Отечественная война и Русская Православная Церковь», но преподаватель, к которому я обратился, как сейчас помню, фамилия Тюкавкин сказал: «Нам с Вами по шапке дадут за такую тему». В общем, кандидатская не состоялась, я не решился ничего писать. В общем-то, это не совсем моя сфера, как показала учёба в духовных школах, такие работы писать. Как публицист я, конечно, развернулся: 600 статей только на Русской народной линии, на 10 томов воспоминаний. А вот такое что-то научное… Ну, у каждого свой дар.

Что ещё по институту. Ну, кое-что читал, посещая, допустим, Дом научного атеизма на Таганке. Там я прочитал дневник отца Иоанна Кронштадтского, Библию читал. Дисциплина была у нас в институте не очень сильная, можно было пропускать лекции. Эта идеология марксистско-ленинская, которая пронизывала все предметы в ущерб живой истории, конечно, она засушивала. И изучать аграрные отношения в Египте в каком-то веке до нашей эры было мало интересно. Обычно мы так поступали: там две – три ходили студентки, а мы просто обращались к ним и какую-то выжимку для себя делали.

Ну, кое-кто оставил впечатления, тем не менее. Утченко, профессор по Древней Греции, Кобрин по Средневековой Руси. Попова по Новейшей истории, такая женщина уже перестроечного плана, в брюках, в возрасте, но тем не менее, «живчик».

Я три года был пономарём и чтецом в храме Петра и Павла у Яузских ворот. Отец Симеон тогда был там настоятель, старейший клирик Москвы, отец Александр Торопов, который мне давал Журнал Московской Патриархии читать регулярно. Там же я познакомился с отцом Павлом, в монашестве схиигумен Рафаил (Шишков), потом он в Данилов перешёл. Там я пономарил, читал. В целом у меня приятное осталось впечатление от периода посещения этого храма в основном. Но я по престолам любитель был ходить, по архиерейским службам. Я тогда все эти 46-48 храмов Московских посетил и по многу раз некоторые.

По окончании меня направили по распределению в Белгородскую область, село Белый Колодезь, Вейделевский район, преподавателем истории, обществоведения, государства и права.

Ближайший храм был на станции Валуйки, в самом Колодезе храм был порушен, сейчас он действующий. Я приехал. Там, конечно, были руины. Немножко пьющий был преподаватель, который пропускал занятия. В общем, там был развал в плане преподавания истории. Я ездил в храм в Валуйки. Никольский храм, сейчас собор, там служил отец Иоасаф Шибаев. По возвращении с празднования святителю Иоасафу Белгородскому меня вызывает Рано. И я поехал в это Рано. Была беседа с секретарём по идеологии. Женщина по фамилии Лепетюха, такая украинская фамилия, там много выходцев с Малороссии в тех краях. Она долго на меня смотрела пристально, а потом спрашивает: «Александр Сергеевич, а Вы что, в церковь ходите?» – «Да, хожу», – я почувствовал смелость, прилив мужества. Она так откинулась в кресле: «А что Вы там делаете?» Я говорю: «Как что? Молюсь». – «Молитесь? В наше время? Молодой человек! Да Вы понимаете, что идеологическая работа!» Это 1979 год был. – «Канун Олимпиады! Всё-таки, надо бы по собственному желанию». А я рад был, потому что понял, что это не моё. В силу слабости здоровья. Это колоссальная нагрузка – в школе работать. В школе 6 – 8 уроков, пришёл в один класс, там, допустим, история Древнего Рима, потом ты идёшь на новую историю, потом на новейшую, потом на средневековую российскую, потом обществоведение. Ну, это очень сильно выматывает. Только звонок, ещё не перестроился, не отошёл от одной темы – уже другая тема. Потом, конечно, дисциплина учеников. Ну, в общем, я и рад был. Получил расчёты, заехал домой на Донбасс, а потом в Почаевскую, где я раньше бывал несколько раз. Там один преподаватель института, Виктор Арамович, впоследствии архимандрит Виктор (Мамонтов) служил в Рижской епархии, он меня туда как бы направил. Там я познакомился с отцом Амвросием (Юрасовым). С ним там плотно общался в Почаевской лавре. Ну, в общем, поступил туда. И там прошёл несколько послушаний: трапезником был, пономарём был, и помощником келаря, и даже до келейника наместника дошёл. Вот почаевский мой период жизни. Помощником ризничего был, но не больше одного дня, потому что я, как историк, очень сильно заинтересовался там какими-то реликвиями, древностями. Это показалось подозрительным, тем более, что там накануне какая-то кража была, в общем, ризничий, отец Гермоген, наместнику сказал, что подозрительный человек. Давайте всё-таки убирайте его. В Почаевской лавре запомнилось общение с отцом Амвросием больше всего. Он не совсем был принят братией. Он был проповедник, он был исповедник, к нему тянулись люди. Вот картина: Успенский собор, у него десятки там, ну полторы сотни человек стоит, его слушают, за час до службы он проводил общую исповедь, а рядом какой-то иеромонах, даже уже пожилой, и у него там полтора человека. Естественно, враг действует. Поэтому приходилось как-то немножко скрывать. Идёшь по коридору, так немножко прячась, чтобы никто не видел, что к нему, и юрк в келию. Ну и там уже несколько часов обо всём! Тут и кассеты какие-то, и актуальные темы. Он был притягательным в этом плане, очень интересным человеком, и к нему многие тянулись, живое было общение с ним. Я посещал все его общие исповеди. Потом всё это вошло в сборник под названием «Яко с нами Бог». Но Почаев пришлось тоже покинуть. Девять месяцев я там был послушником, я был прописан не лавре, а в районе. Комиссии приезжали перед Олимпиадой, закручивали гайки. Администрация написала прошение в Киев, чтобы сад вернули монастырский, который был при Хрущёве отнят, и в ответ на эту просьбу приехала комиссия, стала шерстить там всё – молодёжь буквально вот вызывали по одному для беседы. Мне благочинный говорит: «Я тебе не советую идти, лучше уезжай». Я собрал вещи и пошёл на остановку. Потом на остановке меня осенила мысль: а что, если вместо того, чтобы где-то болтаться, в семинарию поступить? Я возвращаюсь обратно в лавру к отцу Амвросию, он благословляет, и я поступаю. Потом говорил владыка Владимир нашему первому наместнику Данилова монастыря, Евлогию, что были сложности с принятием в семинарию, потому что высшее светское образование, да ещё идеологического плана. Но поскольку я был от монастыря как бы уже отрезанный ломоть, что ли, то закрыли глаза и меня пропустили. Обычно там тормозили, была установка стараться образованных людей туда не пропускать.

Ну вот, учёба в семинарии. Я в подряснике был. Старался утром всегда литургию посещать в академическом храме или раннюю в лавре. Несколько раз в неделю братский молебен. Ну и потом уже на уроках сидел. У меня остались все тетради, 250 штук. Я стенографией занимался. Конечно, профессора Нелюбова стенографировать было очень сложно. Но всё сохранилось, даже все лирические и исторические отступления. Всё это фиксировал. Особенно много их было у владыки Питирима.

Из преподавателей запомнился, конечно, Осипов – вне конкуренции. Я там что-то и на кассеты записывал, посещал его лекции. Даже без обучения во втором классе меня, перевели с первого в третий, я приходил во второй класс на его занятия просился. Также на Ветхий Завет к отцу Владимиру Иванову. Вот после Осипова он, наверное, был на втором месте, преподавал классно Ветхий Завет! Архимандрит Елевферий, он потом наместником стал, у него была интересная система по Новому Завету, она как-то запоминалась. Он давал какие-то схемы, рубрики: цель написания, автор, содержание, главы, богословская часть, нравоучительная часть посланий апостола Павла. Тоже это всё сохранилось и очень помогло усвоению Священного Писания. Ветхий Завет был только вот во втором классе у отца Владимира, а в академии, как это ни странно, уже был не такой. Не так высока была планка преподавателя. Очень часто профессор Комаров уходил немножко в сторону. Допустим, отделил Бог Землю и твердь от воды – и пошла тема воды: сколько литров потребляет город, сколько литров нужно для человека. Я не против, но когда этого слишком много, предмет страдал, к сожалению.

Кто ещё из преподавателей? Я назвал троих или четверых. Ну, наверное, это были основные. Ну, вот так проходил день. Утром молитва, потом занятия до обеда, после обеда полчаса я себе выделял на отдых. Когда я уже потом приезжал, в академии учась, из Данилова, то у меня не было даже комнаты, я просто шёл, видел – свободная кровать, днём никого нет, полчаса полежу – и сразу вставал. Даже будильника не было. Вот это весь был отдых. На самоподготовке тоже сидишь в читальном зале, тебя развозит, полежишь. Там тоже я всё перечитал. Конечно, того, что мы сейчас имеем, там не было. Там, конечно, классику можно было найти, святых отцов, богословские работы дореволюционного времени, а такого раздолья и разлива литературы, как сейчас, тогда, конечно, не было. Вот так вот семинария закончилась. Потом в академию.

И одновременно открывается Данилов монастырь, отец Евлогий, тогда эконом лавры, на меня обратил внимание. Я был старшим пономарём академического храма. Вроде, такой усердный, как-то приглянулся, и он пригласил меня помогать. Я как-то легко переключился на Данилов монастырь, и стал помощником отца Евлогия. Ну, в Даниловом тоже несколько послушаний: звонарь, трапезник, летописец, библиотекарь. Потом иеродиаконское служение. Мне очень нравилось, два года я был в этом качестве, шлифовался.

Отец Евлогий, тогда наместник, конечно, был человек, который на меня произвёл одно из самых сильных впечатлений в жизни. Усердный молитвенник приходил на все службы. Он себя отдавал без остатка, полностью выкладывался. У него не было ни отпусков, ни какой-то другой жизни. Это было ему свойственно на всех участках его послушаний: эконом лавры, митрополит во Владимире – там вообще, говорят, его знала в лицо вся область, приезжал по многу раз на каждый приход. И там в епархии он много монастырей открыл. Там легенды ходят про его пребывание.

Второй – это владыка Питирим. Он привлекал таким царственным служением, стилем служения. Я его бомбардировал вопросами. Поэтому он так потом и сказал: «Мне запомнился любознательный студент Александр Сахаров». Он у нас однажды служил всенощное бдение. Цветы поднесли, а он: «Вы зачем мне эту траву даёте?» Владыка был такой прямой. Он был естественным, у него это было природное. У него несколько поколений духовенства, выправка, потом учёба в светском вузе, военная кафедра. Статность такая была у него, внешность импозантная. Стиль служения был такой великолепный, он привлекал, притягивал к себе. На службе ему понравилось. Он обошёл храм, увидел белые платочки и косоворотки и спрашивает: «А у вас так крестятся?» Я говорю: «Да». – «Ну и я так буду креститься». И всю службу крестился двуперстно. На трапезе очень тепло общались. Он поднял тост за всё: и за белые платочки, и за косоворотки. И пригласил меня опекать подворье Иосифо-Волоцкого монастыря в селе Покровское рядом с обителью. Храм был уже подзапущен сильно, но мы его до кондиции довели. Я туда регулярно приезжал, даже в холод приезжал, когда морозы отчаянные стояли. Владыка меня удерживал, а я рвался в бой. Потом это на бронхах отразилось. Колокола повесили, придел один ещё обустроили.

Вот какой-то контакт с ним бывал. Его девиз был такой: «Дело Божие делается тихо». Он по этой методе обрёл мощи преподобного Иосифа Волоцкого из-под спуда, естественно, могли быть препятствия. Вот он так поставил перед фактом: мощи обретены, вот рака с мощами, всё.

С владыкой также точки соприкосновения были по линии старообрядчества. Он же был одним из тех, кто подготовил документы на снятие клятв в 1971 году на Соборе. Наряду с саратовским владыкой и ещё некоторыми, митрополит Никодим (Ротов) зачитывал доклад по этому поводу. Вот эта тема нас сближала. Он своим видом являл славу Церкви. Я был в числе тех, кто читал Евангелие в храме в Брюсовом переулке на его погребении. Это тоже человек, который оставил большой след в моей жизни.

Запомнился преподаватель русского языка. Он был сельский человек, и, в общем, невоцерковленный, он был такой интересный, и даже чисто внешне был похож на какой-то знак препинания своим видом. Он так говорил: «Слушают внимательно 10-15 минут, 20-25 уже слушают рассеянно, а если 30 и больше, то готовы разорвать выступающего, в том числе и проповедника». Студенты народ такой, конечно, ушлый, в том числе и в духовных школах. Бурсацкий дух, он, так сказать, присутствовал. И вот какие были коллизии с этим преподавателем. Студенты, пользуясь его маловоцерковленностью, поступали следующим образом. Он знал, что студенты молятся перед занятием. Вот он заходил в класс, студенты начинали «Царю Небесный», он становился, руки по швам, не крестился, но руки по швам и стоял слушал, ждал окончания. Студенты же начинали петь после «Царю Небесный» всё, что знали: «Верую», «Царице моя Преблагая», «Отче наш»… Он думал, что так положено в духовной школе! Пол-урока уходило на молитвы! Такой был занятный момент.

А что в академии? Во-первых, опять по новой тоже самое прокручивали под тем предлогом, что на более высоком уровне. Вот я ещё не упомянул, в первом классе семинарии отец Вадим Смирнов, впоследствии в монашестве Никон, блестящие преподавал Историю Русской Церкви. Никаких конспектов, вживую говорил, это всё хорошо ложилось на восприятие. А потом тоже самое в академии, когда преподаватель всё это зачитывал буквально. Когда вживую, это совсем по-другому воспринимается.

Тоже самое с проповедью. Пускай ты там что-то упустил, ничего страшного, в письменном варианте всё упомянешь, что хотел сказать, но в устном нужно обращаться к людям. Вот это в том числе и на лекциях.

Отец Иона (Карпухин), покойный владыка, литургику преподавал, вот он влетал в класс вместе со звонком. И сразу все садились. И он начинал таким угрожающим тоном, растягивая слова, говорить: «Итак, на прошлом уроке мы рассмотрели такую-то тему и вот сейчас к доске…» Все – голову в плечи, и выходила очередная жертва. За многие годы преподавания у него как-то смешались в голове все фамилии, запутались. Бывало, вызывает студентов к доске: Лихоносов, Лиходеев. Студент, идёт: «Батюшка, я не Лихоносов, я Лихоманов». – «Не имеет значения, отвечайте!» Ну потом ситуация разряжалась, начинались шутки-прибаутки, все выдыхали.

Ректора, владыку Александра, я видел только один раз. Лекция по Пастырскому богословию начальная была, из которой запомнилось, что «нужно иметь доброе свидетельство от внешних». А владыка Владимир Догматику преподавал во втором классе, а меня из первого в третий перевели. Я его только на каких-то внеурочных мероприятиях видел. И проповеди блестящие у него были, своеобразные. Ну вот, академия.

Потом, владыка Евлогий назначен был в Оптину пустынь, потом владимирским епископом. У нас тогда сменились наместники: Пантелеимон, а потом Тихон. При Тихоне вторая в Москве воскресная школа открылась, я был её директором. Первая в Елоховском открылась.

Что касается прихода. В 1991 году открываются массово храмы.

Меня в начале заместителем председателя Союза Братства, потом председателем избирают, встаёт вопрос о месте для этой организации церковно-общественной. Были разные варианты, остановились на Берсеневке. Так я стал настоятелем, но задокументировано, что с оставлением в числе братии Данилова монастыря. Я не хотел отрываться от монастыря, чтобы эта мистическая нить не прерывалась с обителью, чтобы я не превращался в приходского иеромонаха. Ну, тут началась эпопея с приходом. С первого шага. Мы отвоёвывали по кусочку храм. Чего там только не было в алтаре! Был отдел парков, в другом алтаре был туалет. Мы проводили крестные ходы, какие-то петиции вешали и передавали в кабинеты, там всё было в кабинетах. Но особенно подействовало на них, когда мы сказали: «Ну вот, сколько пойдут отпевания, гробы будем заносить». Это была последняя капля. Они поняли, что нужно освобождать. Мы придали храму первоначальный вид, каким он был в XVII веке, семь цветов радуги. Начались службы по старому чину. Я общим порядком с первого дня в силу Соборного постановления о том, что если четыре пятых прихожан желают по старому чину, то Собор благословляет, и наоборот. Ну, со временем как-то это всё стало уже привычным. Никаких не было разбирательств. Патриарх Алексий так рассуждал, что если есть в нашей Церкви те, кто стремится к более глубокой модели, к корням, надо дать им нишу, чтобы они никуда не уходили, а практиковали всё это в лоне нашей Церкви. Такая была установка. При Патриархе Кирилле ещё больше. По-старому служите, ну служите – Бог вам в помощь. Главное – чтобы обряд вёл ко Христу. Ну вот начались такие службы уставные, многочасовые даже до сего дня. Такая насыщенная богослужебная жизнь, общинная жизнь стала созидаться. Бесконечные мероприятия, посиделки, беседы, поездки. Кроме Москвы мы стали активно посещать некоторые регионы, где старались помогать, дать толчок к возрождению храмов заброшенных. Так было в Каширском районе и в Волоколамском в Подмосковье. Так было в Воронежской области на малой родине моего отца. И особенно сейчас в Тверской области. Кое-чего добились, кое в чём не преуспели. Но, тем не менее, более 20 деревень, 6 заброшенных храмов востановили 19 крестов поклонных, 4 часовни и монастырь, и сельскую школу. Такой масштаб по Тверской области.

Ну, начал я что-то писать, как-то так загорелся, начал писать, начиная с детства. Кое-что я Вам рассказал. Это вошло в первый том. Потом что-то из архива пришлось доставать.