ФИО, сан: игумен Пимен (Ивентьев)

Год рождения: 1977

Место рождения и возрастания: г. Рязань

Социальное происхождение: из семьи служащих

Образование: высшее, Казанская духовная семинария

Место проживания в настоящее время: г. Казань, Кизический монастырь

Дата записи интервью: 04.04.2024

Здравствуйте, отец Пимен, хотелось бы побольше узнать о том, какой была православная жизнь в советские годы. И в связи с этим вот такой вопрос о Ваших родителях: были ли они православными и как Вы вообще пришли к Православию?

Ну, честно говоря, тут сложно сказать, потому что антирелигиозными они не были, но церковными тоже не были.

Я родился в обычной советской семье, это 1977 год, Советский Союз, у нас из верующих церковных людей была только прабабушка. Бабушки с дедушками тоже противниками веры никогда не были, но ничего церковного не соблюдали практически, ну если только какие-то, может быть, внешние обряды, вроде пасхальных яиц.

Родители тоже обычные люди, папа у меня инженер, мама по образованию педагог, но она практически не работала по профессии, на госслужбе работала.

Прабабушку я застал и помню её хорошо, когда она скончалась, мне было уже 13 лет, и как раз благодаря ей я смог, что называется, дорогу к храму найти, потому что она скончалась в 1991 году, и в то время как раз начали первые храмы возрождаться и открываться, и о церковной жизни мы стали узнавать не только в частном общении, священники стали появляться на телевидении, в газетах.

У неё были книги, она, в отличие от многих своих ровесниц, была грамотной, умела читать, писать и что-то из церковных книг читала. Ну, по крайней мере, Новый Завет, Часослов, Псалтирь на церковно-славянском – это у неё всё было, и она по-славянски умела читать.

Когда стали возрождаться храмы, «первой ласточкой» был Петропавловский собор, 1989 год, а спустя год, наверное, открылась первая воскресная школа в Казани, и как-то я там оказался.

Петропавловский собор я помню, когда ещё там был планетарий, нас со школы водили, и так было интересно, что вот ещё год назад был планетарий, а сегодня уже на службу можно.

Мы с папой часто по городу прогуливались, иногда идём вечерком в субботу, а это как раз время всенощного бдения. Мы ничего не знали: «Давай зайдём?» Потом: «Давай ещё зайдём?» Вроде, интересно, красиво. А потом узнали, что воскресная школа открылась, и мне родители сказали: «Ну, смотри, если хочешь, можешь пойти». Вроде, и не отговаривали, но и особого восторга не было. – «Ну сходи, посмотришь, что там, наверное, ничему плохому не научат». Довольно много там собралось, кстати, ребят моего возраста. Ну, это уже был 1990 – 1991 год. Настоятелем в Петропавловском соборе был владыка Анастасий. Он всегда любил Петропавловский собор, потому что это его «первая ласточка» по открытию храмов. В 1989 году это действительно, тогда быстро-быстро решили, открыли как раз, по-моему, Азимутскую мечеть и Петропавловский собор параллельно, и первая литургия была 26 августа 1989 года. Кстати, эти кадры есть, фотографии, если поспрашивать у казанских фотокорреспондентов, некоторые из них ещё живы: Владимир Зотов, Фарид Губаев, которые в казанских газетах работали, и у них неплохие архивы.

Владыка Анастасий, кстати, не номинально числился настоятелем, он реально несколько раз в неделю приезжал служить. Вечером во вторник акафист установили Седмиезерной иконе, потому что Седмиезерную привезли туда, и он каждый вторник приезжал. В будние дни частенько приезжал по-простому послужить. Он был уже епископ Казанский и Марийский, но всё равно, по Петропавловскому собору он с любовью во всё вникал.

Многие, узнав, что храм открылся, шли туда, и там первые встречи со священниками, с духовниками происходили, а старшим священником в то время был нынешний владыка митрополит Иоанн Йошкар-Олинский и Марийский, он был секретарём епархии и игуменом. Два года всего лишь на нашей памяти: в 1991 мы пришли в алтарь, а в 1993 его уже рукоположили, во епископа и отправили в Марий-Эл.

Ну, и священники, конечно были: отец Георгий Давыдов, он потом долгие годы служил в Больших Кабанах, отец Леонид, он не так давно скончался, отец Николай Соседкин, который открыл первую воскресную школу, он ещё жив, он сейчас служит где-то под Астраханью, в Астраханской епархии, и я его не видел очень давно. Потом открылись другие воскресные школы. В те годы у людей был такой подъём – и у священников, и у церковных работников, и у прихожан, что вернули храм. На этом воодушевлении люди могли буквально горы свернуть. А потом храмы стали один за одним открываться, и людям нравилось, что вот ещё руины, ещё окон нет, ничего нет там, а уже служба совершается.

Когда Вы приняли крещение и при каких обстоятельствах? Кто из родителей был инициатором, кто Вас крестил?

Ну, честно говоря, у нас в семье некрещёных не было, несмотря на годы советские трудные. Меня крестили в младенческом возрасте в июле 1978 года в Никольском соборе. Там и моих родителей когда-то крестили.

Моей бабушке каким-то дальним родственником приходился Дмитрий Фёдорович Камакин, это был старейший церковный работник, он в епархии трудился завхозом, но священного сана не принимал. Участник войны, очень интеллигентный человек, такой вежливый, учтивый. Он при владыке Михаиле, при владыке Пантелеимоне работал завхозом в епархиальном управлении, а в Никольском соборе просто алтарничал и с бабушками пел акафист. Народ собирался в храм задолго до начала всенощного бдения: за час, за полтора, и они успевали там что-то попеть.

Папа в то время, по-моему, уже состоял в партии, но крёстным позвали старшего брата моего отца, он был уже офицером, окончил военное училище, и он всё время спрашивал: «А там не спросят удостоверение?» Но там договорились через покойного Дмитрия Федоровича, что никто никуда ничего записывать не будет, просто подойдём к батюшке, батюшка покрестит. Мама говорила: «Мы думали, придём к батюшке потихоньку, а там несколько десятков детей таким образом крестились!» Это было в Покровском храме при Никольском соборе. Храм был битком просто, как в большой праздник, ну с каждым младенцем ещё два-три человека, и там крестили, и крестили, и крестили, и крестили.

Священники вспоминают, что в те годы именно в дни летних каникул количество крещений возрастало очень сильно. Говорят, что в воскресные дни до 120 человек крестили в Никольском соборе в советские годы, в 1970-е, 1980-е. Я родился в 1977, а крестили, когда ещё не было года, в июле 1978. По описаниям мамы, меня крестил покойный игумен Амвросий (Лукьянов), такой интересный был священник. Он был тогда протоиерей Александр, а окончил свои дни в Свияжском монастыре уже в монашестве. Я, слава Богу, с ним ещё пообщался, когда уже был в алтаре. И, кстати, я на его отпевании был уже священником.

По поводу священства, честно говоря, у меня особых раздумий не было. Как-то всё органично было. Сначала воскресная школа, потом пригласили помогать в алтарь, нас там было несколько таких: кто-то старшие школьники, кто-то уже студенты, кто-то помладше. Владыка Мефодий, конечно, мой друг, он на год моложе. Отец Владимир Мухин, отец Димитрий Богданов, который служит в Дербышках, отец Евгений Сурков, он сейчас в Йошкар-Оле директор гимназии, отец Владимир (Луценко) из Зилантова монастыря. То есть, в то время молодежь в Церковь, что называется, повалила, и владыка Анастасий не препятствовал тому, чтобы молодые люди в алтарь попадали и привлекались к богослужениям, а нам это была большая радость – надеть стихарь, чтобы рипиды вынести или свечу. Ну и, честно говоря, с того момента, как я стал прислуживать в алтаре, я каких-то других планов уже и не строил, я почему-то знал, кем стану. Хотя у родителей, может быть, были какие-то другие замыслы, но, честно говоря, они их никогда не навязывали. У меня родители – люди довольно мягкие, такого не было, чтобы говорили в приказном порядке: «Пойдёшь и будешь, и всё, не обсуждается».

Тогда, наверное, переключимся немного на Ваших прихожан, или тех верующих, которые застали более тяжёлые времена Церкви, советское время?

Ну, честно говоря, я очень дорожу и благодарю Бога, что старых священнослужителей застал в храме на Арском кладбище. Ну, я и до этого с ними общался, а потом, когда меня туда назначили, я застал отца Виталия, отца Александра, отца Игоря Цветкова, которые разными путями пришли в Церковь в разное время. Все они были очень интересными людьми. Отец Виталий Марфушкин в советские годы, после войны, в сельхозинституте учился на агронома, но за то, что продолжал посещать храм и даже помогать в алтаре, его исключили из института. Причём уже на третьем или четвёртом курсе. Ну, и он решил, что воля Божия такая, и принял священный сан со временем. А в семинарии он, по-моему, заочно учился. Но вот 50 лет после распоряжения прослужил в одном храме на Арском кладбище. Ну, там был небольшой перерыв, около пяти лет, в Царицыно его переводили, но это уже 1980-е годы. То есть, через него сотни и сотни людей прошли тех, кто помнил ещё и ссылки, и лагеря, и старых священников, которые после тюрем и после войны уцелели. Они совсем другие были, эти старые люди. Среди пожилого населения и в селе, и в городе очень много было церковных. Поэтому даже в будние дни там всегда был поток людей. Храм маленький, духота. Нужно и отслужить, и поисповедовать, и требы, крещения, отпевания, это всё было. И всё это было под контролем внешним: уполномоченные Советом по делам религий. Но как-то люди не озлобились. Меня вот это удивляет. Оставались добрыми.

А есть такие свидетели, которые ещё, возможно, 1930-е годы застали, но при этом были верующими? Может, рассказывали по поводу отношения советской власти?

Ну, честно говоря, какие-то свидетельства были. Покойный отец Виталий Марфушкин общался с теми, кто был до него, кто застал довоенные годы.

Один действующий храм был в городе Казани – кладбищенский. И служить в нём могли только те, кто имел регистрацию от соответствующих органов.То есть священник, даже вернувшись из ссылки в родной город, не мог священнодействовать, не имея удостоверения от уполномоченного. И такая картина продолжалась вплоть до конца 1980-х годов. То есть лишение регистрации Совета по делам религий грозило священнику потерей места. И просто так перейти в другую епархию тоже было нельзя, потому что один уполномоченный сразу посылал телеграмму другому, говоря: «К Вам едет такой-то, будьте осторожны». И, приходя к архиерею, священник уже получал отказ, потому что ему уже сказали этого не брать.

Владыка Анастасий очень любил вспоминать про иеросхимонаха Серафима (Кошурина), последнего ризничего в Седмиозерной пустыни, который сохранил от поругания чудотворную икону Седмиозерную. Вот он тоже после войны вернулся, жил в частном доме у духовных чад и тайком приходил на раннюю литургию в Никольский собор, стоял там в уголке. Настоятель служил позднюю, а он приходил на раннюю. Постоит, причастится – и тут же уходит, чтобы не попадаться на глаза настоятелю, потому что настоятель скажет: «У меня будут неприятности, нечего ходить». Вот такое было отношение. Хотя и священники, и народ его почитали, как старца. Даже владыка Михаил[1] у него исповедовался, но это вот со слов владыки Анастасия.

И, конечно, были монахини из закрытых Казанского Богородицкого и Фёдоровского монастырей, они после открытия Никольского собора там собирались на службах, были согласны на любое послушание, лишь бы быть при храме Божием. Ну кто-то, конечно, работал и на светской работе.

Я застал только одну пожилую инокиню Марию из Богородицкого монастыря, она жила на улице Зинина, там был такой красивый двухэтажный деревянный дом, выкрашенный в жёлтый цвет необычный, и нужно было обойти, со двора зайти, на второй этаж подняться – и там была небольшая квартирка. А про неё говорили, что раньше весь дом был их семьи, то есть её родителей. Видимо, они были сосланы, дом отнят, и только вот маленький уголок был оставлен. Она ещё до закрытия Казанского монастыря поступила туда послушницей, была пострижена в иночество, но вскоре монастырь закрылся, и пришлось жить вот так. Ну, благо, через дорогу Арское кладбище, храм, и они всей семьёй туда ходили, я помню, какие-то двоюродные сёстры у неё были. Мы с прабабушкой к ним в гости заходили иногда, мне было лет шесть-семь, я сейчас уже смутно помню, но помню иконы, лампады…Прабабушка с ней была знакома через свою родственницу из деревни. Раньше ведь народ просто жил, прабабушка приезжала в Казань, чтобы поговеть, причаститься, а деревенские раньше говели основательно. В основном приезжали на неделю, утро, вечер ходили в храм на Арское кладбище или в Никольский собор, и только потом в субботу причащались и уезжали, они другого не признавали. Я ещё помню, дедушки приезжали из деревни с такими бородами окладистыми и с именами Иоасаф, Евлампий… 30 лет назад это ещё можно было увидеть. И всегда, когда Петропавловский собор открылся, даже в конце Рождественского поста приезжали деревенские. Казалось бы, в Рождественский пост уж не все так строго говеют, но причащали и в будние дни на три чаши – столько было желающих причаститься. Служили все: один служит, двое исповедуют, чтобы все могли причаститься.

Ну, и вот прабабушка тоже приезжала и говорила: «Мы уж после храма сразу пойдём, чайку попьём, молитву почитаем, утром на службу». То есть ночевали спокойно у людей, которые были или дальними родственниками, или вообще не родственниками. Как-то в этом плане проще было.

А может быть, есть такие свидетельства, что кто-то желал пойти на работу или учёбу в светский вуз, и вера становилась препятствием или причиной потери работы?

Нынешний схиигумен Ириней[2], в Свияжске рассказывал, что его маму уволили с какой-то руководящей работы за то, что её сын тайком посещал храм. Начальником цеха она была, или кем-то на фабрике. Она его за это и наказывала, и била: «Ну сколько можно?! Одни неприятности!» А он всё равно тайком на Арское кладбище побежит. Ну, в школе уроки прогуливал, конечно, как он говорит. Про него даже была заметка в газете, то ли «Красный татарин», то ли какая-то ещё городская газета была, там прямо название было «Маленький фанатик». То есть, вот школа не знает, что делать, советский школьник посещает церковь! В школе склоняли, его, конечно. Но он сам по себе человек такой озорной, и кто-то из священников, по-моему, покойный отец Леонид рассказывал, что как-то они тайком решили в Седмиозерку поехать в советские годы. Тогда ещё Игорь, сейчас Ириней, напросился. Тогда паломничества пресекались, святые источники кто-то засыпал землёй, кто-то даже пытался бетоном залить, чтобы люди не паломничали к святым местам, но люди всё равно ходили. И они как-то тайком поехали туда на источник в Седмиозерку, и Игорь тоже, начали молебен, тихонько поют, а из соседнего пионерского лагеря пионеры прибежали: «Что это такое? Школьник! Почему вы детей завлекаете?» А этот ребёнок начал сам: «А чего?! Да ваш Ленин…» То есть, такой конфликт. Батюшка говорит: «Давайте уже уйдём, чтобы в милицию не сообщили». Ну а потом он при храме псаломщиком был, потом диаконом в Царицыно, на Арском кладбище, и в 1991 году как раз я его ещё застал иеродиаконом. В 1991 году владыка Анастасий рукоположил его в иеромонаха, и он довольно долго служил в Петропавловском соборе, ну а в настоящее время – в женском монастыре в Свияжске, в схиме уже.

Ну, конечно, у священников, работы, если можно так говорить, хватало, потому что сотни людей шли, и нужно было совершать службы. Боролись с совершением треб на дому. Отец Виталий Марфушкин покойный рассказывал, что было время, когда чуть ли не карманы выворачивали у священников. Какие-то жетончики были, чтобы всё было только через кассу, потом уполномоченный проверял, сверял все доходы, расходы, если вдруг где-то несоответствие в несколько копеек, налог выпишут.

Вопрос касался только проверки финансов, или это требовалось, чтобы отслеживать, кто крестит?

Уполномоченный, как говорят, требовал обязательно, чтобы всё фиксировалось в церковной книге, а соответственно, оттуда сведения могли получить соответствующие органы, сообщить на работу. Ну обычно на работе чем кончалось? Я вот с людьми общался, рассказывали. На работе вызывают: «Это правда, что Вы крестили ребёнка?» – «Правда». Ну все же понимали, у большинства тех, кто там сидит, тоже дети и внуки крещёные – «Вот, поступила разнарядка провести с Вами беседу. Больше так не делайте». – «Да, да, ладно». Наверное, ещё в 1960-е годы было жёстко при Хрущёве, а потом уже всё это на тормозах спускалось. Потому что Хрущёв же постановил усилить идеологическую работу антирелигиозную, и новые люди появились, которые за это отвечали. Не знаю, правда, или нет, но покойный владыка Феофан несколько раз говорил: «Он именно меня имел ввиду, когда сказал, что покажет последнего попа!» Потому что где-то какое-то было мероприятие, и семинаристы там участвовали, и, вроде как, Никита Сергеевич это сказал. Не знаю, правда это, или нет. Но, так или иначе, слава Богу, те люди, которые должны были быть по мысли руководителя последними, долгую жизнь прожили и послужили Церкви.  

У нас был ещё один замечательный человек, покойный Виктор Андреевич Лошадкин. Он был иподиаконом всю жизнь. По-моему, у семи казанских архиереев, начиная с 1936 года, когда мальчиком был иподиаконом у владыки Серафима (Александрова), убиенного митрополита Казанского. Когда Александр Владимирович Журавский начал посещать архивы в начале 1990-х, он нашёл запись, что рядом с митрополитом Серафимом замечен мальчик, Виктор Лошадкин, который держит посох, помогает за богослужениями.

Ну, а потом вот Виктор Андреевич священного сана не принимал, но всю жизнь помогал в храмах. Особенно, конечно, он потрудился много, когда в 1946 году, после войны, Никольский собор вернули верующим. Он же был закрыт, а после войны как раз было потепление отношений к Церкви, и вот он там лично своими руками много что восстановил из утвари, помог с ремонтом. Очень много утвари до сих пор в храмах есть, какая-нибудь мельчайшая деталь, допустим, копие, и там выгравировано «от Виктора Лошадкина». Голос у него был прекрасный. Он скончался в 2018 году. И, кстати говоря, когда он скончался, а он всю жизнь проработал на заводе электроприборов напротив Арского кладбища, прямо полный храм был народа на отпевании, хотя, казалось бы, ну, старичок, 92 года. А он такой был известный человек. Не только в Церкви, но и на заводе его уважали за золотые руки. Он говорил, что с детства был верующим, и, даже работая в советские годы на заводе, он в храм ходил и в алтаре помогал. Его несколько раз предлагали наградить правительственными наградами, но, когда доходило до руководства, там говорили: «Нет, он церковник» и отметали.

А когда он попал на фотографию, где он держал посох в руках, это какой год был?

Это не фотография, это просто архивная запись, видимо, агента осведомителя. Это 1936 год, а он был с 1925-го, по-моему, года. Ну, то есть, отроческий возраст. Ну и после этого он сопровождал всех архиереев: и владыку Сергия, и владыку Иустина, и владыку Иова которого арестовали в 1960 году. Архиепископ Иов (Кресович). Знаменитый был скандальный судебный процесс. Обвинили в махинациях, дали 7 лет, потом снизили до трёх, три года он отсидел. В Казани был этот процесс. И Виктор Андреевич был свидетелем всего этого.

Ну, то есть, его мальчиком привели, наверное, родители были верующие, значит?

Про отца он рассказывал, что он был одним из ведущих партийных работников, главным агрономом в Казани. Ему посвящена часть экспозиции в Свияжском музее. Он был, помимо агронома, ещё и талантливым художником. И вот некоторые его рисунки там выставлены. Андрей Гурьевич Лошадкин. Но потом он был репрессирован, посажен в Свияжскую тюрьму, в Свияжском Успенском монастыре тюрьма была. Ну и там до суда дело не дошло, там просто была эпидемия, и он там скончался. И где-то погребён либо на островах вокруг Свияжска, либо где всех заключенных хоронили, которые массово умирали от эпидемии. А мать была у него верующая, он говорил. В советские годы, в годы войны он просился на фронт, но, поскольку на заводах нужно было кому-то работать, он всю войну провёл здесь, и победу встретил здесь. Ну и потом он до последнего он ходил на завод, как свой человек.

Вы хотите сказать, что его не трогали?

Нет, но священный сан он не принимал, потому что у него была большая проблема семейная. У него жена была преподавательницей, кандидат физико-математических наук, но потом повредилась в рассудке немножко, и двоих сыновей нужно было ему тянуть. Она постоянно ложилась в больницу, потом скончалась. Он говорил: «Если бы я стал священником, а у священников такая нагрузка, у меня мальчишки просто на улице выросли бы». Вот он трудился на заводе, храм посещал. Ну, сейчас сыновья уже пожилые. Он жил в самом центре города, в частном доме. Вот сейчас его только недавно снесли, после его кончины город приобрёл этот участок, и сыновья уступили. Он сам не уступал. У него от отца было огромное количество земли, потому что отец там своими агрономическими опытами занимался. Вот он лет 20 назад, наверное, говорил: «Пасеку отца, все опытные деревья, растения – всё отдал городу, но дом оставил, я доживу в этом доме». Память у него была прекрасная. Он так громогласно читал Апостол на поздней литургии! Вернее, он приходил на раннюю, на ранней была так, разминка, а потом шёл в Покровский на среднюю, которая в 8 часов, там тоже Апостол читал. А на поздней уже в полную силу. Ещё при владыке Феофане он читал Апостол. Меня поразило, что оказывается, многие-многие люди вспоминали его доброту. Он никому не отказывал в помощи, кому-то советом, кому-то и материально помогал. Он говорил: «Я же на заводе неплохо заработал, потом у меня частный дом, пасека была, медок». Когда открылась Варваринская церковь, а там венчались его родители, он дал зарок, что все сбережения, которые у него были с советских лет, отдаст на Варваринскую церковь. Это вот тоже очень показательно. А последние годы своей жизни он лично трудился над восстановлением храма в селе Тагашево. Это, по-моему, где-то на стыке Пестречинского и Лаишевского районов. Храм он восстановил, конечно, своими силами, не так уж, может быть, и пафосно, благолепно, но храм очень уютный получился. И это родина его отца как раз, Тагашево.

А в военное время у вас всё-таки был открыт храм, да?

Да, только вот единственный храм и действовал. И, кстати говоря, там народ не умещался. Кто-то мне говорил, что видел фотографии, где народ стоял прямо по аллеям кладбища, вокруг храма. То есть желающих помолиться, попасть в храм было много. Но, честно говоря, кладбищенский храм очень маленький, и я помню в детстве в дни больших праздников, никогда не забуду, в праздник Николая Чудотворца – не войти в храм было, даже через боковую дверь. В Никольском соборе была та же картина, покойный отец Иоанн Протащук, настоятель, выходил: «Кто был на ранней, пожалуйста, выйдите, дайте возможность зайти другим людям!» А многие же так приходили, и дверь отстаивали. Бабушкам, вроде, торопиться некуда. Ещё такой момент, владыка Анастасий говорил: «Вот, 7 ноября, а у нас полный храм народу». Потому что бабушкам, вроде как, не с руки праздновать этот праздник. А ещё придёт директива из горисполкома: завершить службу к 7 утра. Уже завершить, не начать! То есть, часов в 5, полшестого начинали – и полный храм. Такое вот негласное сопротивление. Но Церковь была единственной, если можно так выразиться, организацией, которая идеологически себя противопоставляла существующему строю, существующей идеологии. Для религии места вообще-то не находилось. Но потом, когда брежневская конституция была принята, там всё-таки было прописано о свободе исповедовать любую религию, и многие верующие оборонялись этим: «А в конституции написано, что можно быть верующим». Особенно когда комсомольцы наезжали в институте, или на предприятии каком-то обсуждали верующего человека, можно было сказать: «А по конституции не запрещено!» И, вроде как, у них не находилось больше аргументов.

А всё-таки, полегче стало в послевоенные годы?

Ну, говорят, что ощутимо стало легче. Я, конечно, уже свидетелей тех лет не помню, но, когда в Казани было принято решение открыть ещё один храм в 1946 году, как раз Виктор Андреевич уже был в курсе всего этого, правящим архиереем был тогда епископ Гермоген (Кожин), будущий митрополит Североамериканский, потом скончался он в Краснодаре, по-моему. Он, кстати, был обновленческим епископом, женатым, его рукоположили, потом после войны он раскаялся, вернулся в Церковь, его приняли протоиереем, опять постригли в монашество, рукоположили снова епископом, и он одновременно был архиепископом Казанским и ректором Московской духовной академии, то есть совмещал несовместимое. А до этого он был на Донбассе, в комитете по расследованию фашистских злодеяний, когда освободили, прогнали фашистов, Маленков принимал участие в работе этого комитета, и вот от лица религиозных деятелей – владыка Гермоген. И, когда он уезжал в Казань, Маленков ему, как говорил Лошадкин, оставил свой телефон, ну уж я не знаю, напрямую или как, но он сказал: «Если у вас там будут проблемы, пожалуйста, обращайтесь, поможем». И вот он приехал, увидел, что в Казани один действующий храм, город большой, и созвонился с Георгием Максимилиановичем, и оттуда из Москвы пришла директива: «Содействовать в открытии ещё одного храма». Предложили на выбор Богоявленский храм на Баумана, Никольский, и, по-моему, Петропавловский. Но в Петропавловском был партархив, поэтому сразу сказали: «Не рассчитывайте, никто вам его не отдаст». Ну а Никольский было проще на тот момент восстановить в кратчайшие сроки, и в самом начале 1946 года его передают. А там была мастерская по ремонту тракторных двигателей: всё в мазуте, Виктор Андреевич рассказывал, всё выгребали, вымывали. И первая служба была 22 марта 1946 года, в день 40 мучеников Севастийских. И он помнит первую Пасху 1946 года. Люди вернулись с войны, очень много раненых, очень много в военной форме, потому что нечего было надеть. И вот была служба в Покровском алтаре в Никольском, и на Баумана сколотили помост, как сцену, поставили престол и служили литургию прямо на улице. И вся улица Баумана — это море свечей горящих было. Он, говорил: «Может, это моё впечатление такое, но мне казалось, что весь центр города утопает в горящих свечах, потому что люди после войны, и милиция особо не давила, потому что фронтовики, они могли что-то ответить». Поэтому, он говорил, было очень трогательно.

Потом при Хрущёве, конечно, опять всё ужесточили. Доходило до того в 1960-е годы, даже в 1970-е, что крестный ход в пасхальную ночь не совершали. Выходили к дверям, пропели и обратно зашли. Потому что были опасные случаи, молодёжь начинала кидать всякие камни, бутылки. И было просто небезопасно.

Виктора Андреевича Лошадкина я встретил буквально за месяц до кончины, ему был уже 91 год. Он перед этим, к 90-летию, получил звание почётного гражданина Казани. Он жил на спуске у Суворовского училища. Я прогуливался вечерком, и Виктор Андреевич идёт. Он никогда не путал ни имён, ни фамилий. – «О, привет, Серёженька!» То есть, как-то он к имени Пимен не привык, а как в детстве, «Серёженька, Серёженька». Он нас всех знал, мальчишек. И он очень радовался, когда видел, что молодёжь в алтаре, говорил: «Вот, как хорошо, будет, кому служить!» И потом при нём я был рукоположен, он свидетель, на его глазах. Ну и вот буквально, наверное, за месяц до кончины он идёт: «Да я вот тоже вышел подышать». А уже видно, что слабенький, болеет. – «Я, – говорит, – дома обычно сам готовил, а что-то обленился. Пойду сейчас в кафешечке перекушу». Девяносто один год. Через месяц он уже почил. Причём, до последнего здравый ум сохранял, всех помнил. Он у нас был свидетель самый колоритный. Вот жалко, что Вы его не застали. Ведь всего лишь шесть лет назад он скончался, в 2018 году. Но самое яркое свидетельство уважения к нему – то, что храм был битком набит людьми и церковными, и нецерковными. Отец Иоанн Барсуков от Никольского собора речь сказал, очень трогательно было. Его похоронили в семейном склепе на Арском кладбище, недалеко от храма. Ну вот, о нём можно сделать интересную подборку, потому что он у семерых казанских архиереев был практически в ближайшей команде иподиаконов.

А перечислить можете, какие были архиереи?

Ну вот, владыка Серафим (Александров), митрополит Казанский и Свияжский, в 1937 его уже расстреляли. Потом менялись очень часто, бывало, что на несколько месяцев владыки приезжали. Кого-то номинально назначали, не успевали приехать. Был такой владыка Андрей (Солнцев). Он, по-моему, был временно управляющий, не носил титул Казанского. Ну а потом, во время войны, приехал владыка Андрей (Комаров), до конца войны служил. Потом владыка митрополит Гермоген (Кожин). После него – владыка Иустин (Мальцев), который служил всего три литургии в Казани. В 1949 году он приехал, а в 1950 скончался. Он уже был ослабленный после ссылок, лагерей. У нас ещё, помню, была прихожанка Александра, тётя Шура, в Петропавловском, она в Петропавловский ходила до закрытия и после открытия храма в 1989 вернулась. И она рассказывала, что владыка Иустин в Казани только три обедни служил, слабенький был. После него владыка Сергий (Королёв) два года. Ну а после приехал владыка Иов (Кресович), его служение окончилось арестом в 1960 году. После него был архиепископ Михаил (Воскресенский) с 1960 по 1975 годы. После владыки Михаила был временно управляющий владыка архиепископ Мелхиседек (Лебедев). Он скончался не так давно. Он был на покое. Ну и потом уже с 1975 года уже епископ Пантелеимон (Митрюковский) – до 1988. Дальше владыка Анастасий, владыка Феофан.

И Виктор Андреевич при всех при них в Никольском соборе пономарил. Ну и всегда, конечно, если во время уборки нужно было что-то подтянуть (подсвечники, лампады), если где-то какая-то поломка, он возьмёт тихонечко на завод. Руководство завода уже потом не препятствовало. В советские годы не знаю, как он выкручивался, но у него и дома были свои станочки. Умелый был человек. Он даже иногда какие-то старинные иконы маленечко промоет, подреставрирует. – «Я-то, – говорит, – уж сам, конечно, не учёный, но отец-то художник был, он меня в детстве учил». Он всю жизнь прожил в Казани. Человек твёрдый был, и как раз то, что он не был священником, его и выручало. Многие же считали, что в Церкви нетрудовые доходы. А он говорил: «А что? Я прихожу, помогаю в свободное от работы время! Я же не священник, треб не совершаю. Я работаю на заводе, можете спросить. Тунеядцем не был, спекулянтом – тоже».

[1] архиепископ Михаил, (Воскресенский), (1897 – 1976).

[2] схиигумен Ириней (Епифанов).