ФИО: Котрелев Николай Всеволодович

Даты жизни: 1941 – 2021

Место рождения и возрастания: г. Москва

Образование: высшее

Дата записи интервью: 22.02.2021

Интервью с Николем Всеволодовичем Котрелевым (1941–2021), участником богословских кружков в Москве 1970-х гг. подготовлено в рамках изучения истории создания 8-го тома «Настольной книги священнослужителя: Пастырское богословие».

Николай Всеволодович, расскажите, пожалуйста, о кружках, которые Вы посещали вместе с Владимиром Исидоровичем Кейданом. Он называет их тайными, почему они были «тайными»?

Потому что за явные можно было сесть. Даже не на короткий срок, не на 15 суток. Но, естественно, всё было не специально тайное. Это были не афишируемые собрания. У отца Николая Ведерникова, Царство ему Небесное, замечательного священника вечером собрались, греческий текст перед нами… Я не так много был на греческих встречах, не знаю, как долго они продолжались. Не настолько, наверное, чтобы кто-то выучил греческий. Язык непростой, требует труда и дисциплины. Но ни тот же Кейдан не знает греческий, ни я, ни супруга отца Николая, Нина Аркадьевна. Она устраивала певческие музыкальные собрания: пели, разучивали песнопения, ставили Рожественские действа и всё прочее. Но поскольку это всё каралось, отец Николай рисковал лишиться своего священнического места. Время от времени поступал звонок от Нины Аркадьевны: «Сегодня погода не та». Об этом можно у супруги спросить, она заведовала участием наших детей в этих мероприятиях. Про участие Кейдановских детей я не помню. Но, во всяком случае, ухо приходилось держать востро. Отец Николай был, несомненно, под наблюдением, поскольку приезжавший владыка Антоний (Блум) с ним постоянно общался, у него бывал. У него устраивались встречи с владыкой в переполненных комнатушках. Всё это было в общем противозаконно. До войны это бы, несомненно, стоило лагеря. Но в это время коммунистический режим, мягко говоря, становился менее зубастым. Я, например, не знаю, почему отец Николай из кладбищенской церкви стал священником храма в Ивановском, который был, как я помню, совершенно деревенским. Классическая разорённая советская деревня.

Слово «тайное» не должно приводить на память бандитские эсеровские или большевистские собрания. Так что, тайные, потому что преследовалось и каралось. Могли быть неудобства личные или семейные. Всё зависело от масштаба. Не обязательно должны быть публичные выступления, как у отца Димитрия Дудко. Например, отец Александр Мень держался очень скромно и строго. Его перевели из Тарасовки в Новую Деревню, и там собиралась тьма народу. Правда, она собиралась на службу… Служба есть служба – не придерёшься. Но домой к нему ездили уже избранные. Я не помню, хотя я хорошо с ним общался, заседания у него какого-нибудь семинара. Он держался в рамках, что не позволяло богоборцам, действительно, всё более обезумившим, применить своё давление на Патриархию, иерархические рычаги, и не хватало материала сугубо для КГБ. Но это не афишировалось. Из группировки вокруг какого-нибудь священника выходили люди своего толка. Скажем, из окружения отца Александра Меня вышла в основном, мягко говоря, не смиренная православная публика. Из окружения того же отца Николая Ведерникова публика выходила более церковная. Центр из, тех, которые я знаю, – это храм Илии Обыденного. Но там не было семинаров, «кружковщины».

Чем Вы занимаетесь, какая Ваша специализация в истории?

Я занимаюсь историей русской литературы, историей русской философии, а под старость лет стал даже заниматься историей русского искусства. Основные герои моих учёных работ – Владимир Соловьёв и Вячеслав Иванов.

Тут Вы с Владимиром Кейданом по историко-философской тематике встретились?

В 1977 году я пригласил его принять участие в разыскании материалов по Александру Блоку. В 1980 году был столетний юбилей с его рождения, и мне было поручено составить большую работу по свидетельствам о Блоке в письмах и дневниках современников. В это время я работал в библиотеке иностранной литературы. Сделать самому фронтальный просмотр за 40 лет жизни Блока огромного количества документов было невозможно. Реальным руководителем проекта были Роман Давидович Тименчик, теперь профессор в Иерусалиме. Роман Давидович был блестящим знатоком архивов, он делал комментарии по своим компетенциям, он был уже тогда блестящим знатоком Ахматовой и акмеизма. Я взял другую часть комментариев. Вышел большой том. До этого Кейдан в архивы не ходил, никакие документы не печатал и не искал. А тут как раз оказался подбор исполнителей отчасти диссидентский: покойная Ира Якир, внучка командарма и жена Юлия Кима, Володя Кейдан, жена тогда сидевшего Орлова. Время было диссидентское, и к жизни церковной это не имело никакого отношения, кроме того, что кто-то был православным и ходил в храм. Там Владимир Исидорович приобрёл вкус к архивной деятельности.

После этого я его познакомил с наследницей В. Ф. Эрна, у неё был на руках архив, из которого родилась первая версия «Настольной книги священнослужителя». То, что издаётся теперь – это автоматическое расширение неизданных документов после того, как он всё, что было доступно из архива Эрна, напечатал в одной однотомной версии. Теперь мало прибавляется, в основном это свод изданных документов. Но я – «повивальная бабка» этого дела, за что меня иногда благодарит Владимир. Я, хотя и не работал над книгой, в некотором смысле поучаствовал в её появлении.

В. Кейдан писал, что Вы руководили семинаром.

Нет, ничем я не руководил! Какое-то время у меня был семинар с докладами, на который человек 5-6 собиралось, но он мгновенно заглох, потому что писать доклады – это дело хлопотное. Нужно было время, но мы были молоды и должны были зарабатывать деньги. Я прочёл доклад, Барабанов прочёл доклад и был кто-то ещё. Народ был непрофессиональный, там были математики, тот же Кейдан. Это я себе в заслугу не ставлю, это было недолго. Вероятно, были какие-то семинары более или менее долгие. Есть классические семинары Щербитского и другие, но они не имеют отношения к Православию. Это надо быть специальным человеком, настойчиво готовить и иметь людей, которые этим будут заниматься.

Как Вы думаете, как так получилось, что 8 том «Настольной книги священнослужителя», который отличается от других томов своим «программным» характером, оказался поручен человеку не из «системы?»

Во-первых, при том, что было некоторое количество грамотных богословов, большинство из них, я думаю, было людьми сильно в возрасте. Это те, которые получили вообще нормальное академическое или хотя бы «семинарное» образование. Богословы к этому времени практически перевелись. Оставалось какое-то количество именно пастырей, вроде отца Тавриона (Батозского) или того же отца Николая Педашенко[1], кто помнил академию. Был также Сергей Фудель. Но по возрасту это уже было другое, отошедшее поколение. Даже если бы хорошо пишущему и владеющему материалом отцу Александру Меню дать, он бы не стал этого делать. Это большой труд. И он понимал, что во многих вопросах будет писать не то, что ожидают. А вокруг Издательского отдела сложился круг людей, которые могли переводить с иностранных языков, которые хотели это делать не только ради Церкви, но и за мзду. Издательский отдел платил. У кого-то устанавливались, как у Кейдана, хорошие отношения. В этой ситуации, когда священников было немного, был голод на рукоположения, рукоположение было получить очень сложно. Тот же отец Владимир Зелинский пытался получить вместе с Кейданом, но владыка, который охотно многих рукополагал, вот их рукоположить не смог. Отец Владимир получил рукоположение уже в эмиграции. Но Карманов, Троицкий, Просвирнин – вокруг есть молодые люди, христиане. Почему других нет? Не Аверинцеву, не Хоружему же поручать это? А кому? Володе Кейдану и другим почему бы не поручить? Тем более, что эта работа так или иначе контролируемая, заказная, нужно подобрать материал, его склеить, а мы проверим. Я, честно говоря, никогда не держал в руках 8-ой книги. Есть первая и почему-то седьмая, а остальных не было в продаже. Добиваться её к прочтению мне было ни к чему. Я читал только то, что было нужно. Надо было кормить детей. Я удваивал зарплату переводами кино из будки, получал гонорар за то, что хотел написать.

Были ли Вы связаны с Издательским отделом?

Я что-то начал переводить про Эфиопскую Церковь и в середине труда бросил. Получил деньги за перевод, но никто не закончил. Но когда мне перед отпуском нужными были деньги, ходил в бухгалтерию. Говорил владыке, что денег не платят. И тут же выдавали. Естественно, это не афишировалось, но власти про это знали. Несомненно, бухгалтерская отчётность была под контролем.

Как Вы думаете, как положения из декрета Optatam Totius могли попасть в «Настольную книгу» православного священнослужителя в 1980-е годы?

Так или иначе, с католиками мы все общались, и какая-то католическая литература поступала. В том числе, вероятно, и соборная, потому что поступало каждому своё. Или наоборот, случайные попадались книжки. Какая-то информация могла быть. В общем, если человек не ставил специальной задачи знакомиться с документами Второго Ватиканского собора, то это могли быть только случайные вещи. Всякий из нас смотрел, что лежит на столе, на полке у друзей, у знакомых священников. Это с трудом контролируемая область жизнедеятельности… КГБ, может, и контролировало, но это другой вопрос, который мог отражаться в делах Комитета по делам религии. Но вот проконтролировать движение – N привёз и дал такому-то – на этом уровне распространения – это весьма сложная вещь. Для этого надо иметь специальные указания и признания.

[1] протоиерей Николай Педашенко (1894 — 1980).