ФИО: Курбацкая Тамара Ивановна

Год рождения: 1946

Место рождения и возрастания: д. Шатташкем, д. Лопатино Нижегородской обл.

Социальное происхождение: из крестьян

Образование: высшее, член Союза писателей России

Место проживания в настоящее время: д. Ратчино, г. Воскресенск

Дата записи интервью: 10.04.2024

Беседу проводил Новиков Николай Алексеевич, студент 2 курса Коломенской духовной семинарии.

Меня зовут Тамара Ивановна Курбацкая[1]. Последние 27 лет работала в племзаводе Ачкасово в должности бухгалтера. В настоящее время, хотя я и на пенсии, занимаюсь немножко литературным творчеством. По выходным дням и по праздникам вместе с мужем ходим в храм. Конечно, сейчас реже стали ходить. Когда было здоровье, то не пропускала ни одной службы. Ездим мы в храм Архангела Михаила в село Карпово[2], которое в 7 километрах от нас. Почему именно туда? Потому что у меня был духовный отец, протоиерей Александр Коробейников[3], он начал меня, так, скажем, воспитывать чуть не с нуля. И на мою просьбу ездить в храм в Ачкасово, сказал: «Нет, будешь ездить в Карпово и помогать». Всё очень строго, я стала слушать его. И уже после его кончины продолжаю исполнять его наказы.

Расскажите, пожалуйста, о Вашем детстве, о семье, о родителях.

Мой отец Лопатин Иван Павлович[4] рано потерял отца, который погиб при заготовке леса в возрасте сорока двух лет. Заготавливали лес тогда очень много на строительство и себе, и всем родственникам, так в деревне было заведено. На него упало дерево и убило. Отец остался за старшего в семье, хотя сам был ещё совсем небольшим. Кроме него в семье был младший брат Михаил, сестра Елена и ещё была совсем небольшая сестрёнка Анечка. Мою бабушку звали Прасковья Емельяновна, и он стал ей помогать в воспитании брата и сестёр. Вскоре отец и Анечка заболели сильно. И почему-то врачи не разрешили им есть мёд при этой болезни. А дед всегда имел пчёл, мёд всегда в семье имелся. Отец очень был приучен к мёду, он ослушался врачей, стал есть мёд, а сестрёнка не стала, и, к сожалению, умерла. А отец сумел выкарабкаться.

Со временем отец полюбил деревенскую девушку Екатерину, приглянулась она ему. Семья её по тому времени жила зажиточно. Мой дед, её отец, Макаров Илья Степанович, имел наделы земли, сельскохозяйственное оборудование, редкое в то время, лошадей, коров – в общем, всё хозяйство было, причём очень крепкое. Кроме этого, от нас, детей, тщательно скрывалось то, что дед служил в храме Архангела Михаила села Ошминское диаконом. Верующие люди в то время преследовались властями. У деда в семье было четверо детей: три сына – Алексей, Дмитрий, Михаил и дочь Екатерина (моя мать). Бабушку мою звали Татьяна Ивановна Макарова. Всё, что у них имелось в хозяйстве, было создано руками членов семьи: деда и троих его сыновей. На время уборки хлеба дед нанимал ещё помощников. Вот это как раз сыграло роль: дед как зажиточный крестьянин, как эксплуататор чужого труда подлежал раскулачиванию и переселению, хотя бабушка и моя мать также трудились без выходных и отдыха на поле. В 1930-е годы, когда началось раскулачивание, у них отняли абсолютно всё и из дома выселили прямо на улицу. Потом их посадили на подводу и повезли в соседний район в г. Шахунью, это районный центр Нижегородской (Горьковской) области, там на железнодорожной станции формировался состав для отправки «врагов народа», таких же, как мои родные, на север.

Мой отец, узнав, что семью отправляют на спецпоселение, тайно уехал в Шахунью, разведал, где находится мама и сумел передать ей записку, чтобы она с вещами вышла к колодцу. Отец посадил её на лошадь, спрятанную в лесу, и отвёз в дальнюю деревню к родственникам. Там она пряталась до исполнения брачного возраста. Сам отец был одним из первых комсомольцев, и его жену, вернувшуюся в деревню, власти потом не тронули.

Точно не знаю, сколько лет прожила семья мамы в Архангельской области, которую называли «всесоюзной лесопилкой», где безвестно пропали сотни человек. Но они выжили и возвратились в деревню, и мой отец, уже, будучи председателем колхоза, сумел вернуть им (не знаю, как) половину их бывшего дома, а в другой половине располагалась колхозная контора.

Во время Отечественной войны дед и бабушка проводили на фронт всех троих сыновей. Самый младший из них, Михаил, попал в плен в самом начале войны и умер вскоре в фашистском лагере в Польше. Старшие сыновья вернулись домой живыми после победы. Дед и бабушка усиленно молились все годы войны. До самой смерти они ждали возвращения младшего сына домой, так как он всё время числился пропавшим без вести. Бабушка всегда говорила: «Мишенька живой и обязательно вернётся домой». Только с Божией помощью в 2021 г. мне помогли по открывшимся источникам установить, что Михаил, оказывается, попал в плен в октябре 1941 года. Из учётной карточки лагеря следовало, что умер он в декабре того же 1941 года. Немцы по своей пунктуальности регистрировали все сведения о военнопленных. Я прочитала в интернете про этот лагерь, там к русским относились очень жестоко, хуже, чем к скоту. Одежду им не выдавали, заставляли работать на шахте и очень сильно били за каждую провинность. Там он и умер от голода и холода, хотя был здоровый деревенский парень.

Мой отец тоже воевал на фронте с самого начала войны, с июня 1941 года, вернулся домой в 1945 году, а в 1946 году родилась я. Детство моё прошло в лесной глухой деревеньке в Нижегородской области. Это было непростое для всех время: разрушенное сельское хозяйство, где не хватало крепких мужских рук, не было практически сельхозтехники, транспорта, и всё держалось на слабых женских руках. Женщины и дети трудились на полях и фермах, на домашних огородах. Вернулись с фронта оставшиеся в живых солдаты, и стало в деревне легче, хотя многие вернулись инвалидами, измученными трудностями долгих лет войны, а сколько не вернулось тогда! Больше половины деревни. Но жизнь стала постепенно налаживаться, хотя многие жили впроголодь, надеть было нечего. В основном ели картошку, иногда лебеду, щавель, травку какую-то заготавливали. Я помню хлеб с лебедой и мякиной, который пекла моя мать. Была у нас и корова, но молока мы вдоволь не пили, так как мать перегоняла его на колхозном сепараторе, из сливок готовила масло и сдавала его государству. Яйца от кур тоже сдавались – это был обязательный продовольственный налог с каждого вида домашнего скота. Выручал нас от голода лес, который окружал деревню со всех сторон. Нам в этом плане повезло, кругом были леса. Мы собирали там летом грибы, которые мать сушила в русской печке, солила на зиму, да и в свежем виде ели, пока был сезон. Ещё собирали ягоды: землянику, малину, чернику, голубику, бруснику. Богатый был край. А ещё собирали клюкву, за которой ходили на дальние болота с бабушкой: одним нам мать ходить туда не разрешала: это было далеко, могли заблудиться и из болота не выйти. Ходили одни малолетки, лет с шести и чуть постарше, а подростки все трудились на полях с родителями вместе, зарабатывая трудодни, которые в народе называли палочками. Дело в том, что в колхозе деньги за труд не платили, а начисляли трудодни. По окончании года на них выдавали зерно, которое можно было продать государству за деньги. Но это в том случае, если был урожай, а если год был не урожайным, что случалось часто, то соответственно, никто ничего не получал. Вся надежда была на свой огород и лесные дары.

Отец, Иван Павлович, когда вернулся с фронта, работал председателем сельского совета, его избрали в населённый пункт в четырёх километрах от дома. Мать моя, Екатерина Ильинична, работала уборщицей в магазине. В общем, так сказать, имелся доход. Ну а так было как у всех в то время, как во всех семьях. Потом в 1951 году, когда мне было 5 лет, отца переизбрали председателем колхоза уже в его родную деревеньку. Он фамилию носил Лопатин, и деревня, куда мы потом переехали, называлась Лопатино. Её я считаю больше своей родиной, она до сих пор у меня в памяти, во всех моих воспоминаниях.

Мы сначала жили с матерью отца, бабушкой Прасковьей. Нас, детей, было девять, но старшая сестра Валентина и младенцы Александр и Николай умерли, осталось шестеро и все сейчас, за исключением старшего брата, живы.

Конечно, бабушка и мать были верующими людьми. Но храма рядом не было. Был только в районе за 25 километров, но его закрыли, сделали в нём промкомбинат, пряники выпускали. А в ближнем храме,[5] в селе Ошминское, в 7 километрах от нас, тоже после закрытия была машинотракторная станция. То есть храмы были разрушены, вера всячески попиралась, преследовались верующие люди. Поэтому у нас в доме про Бога старались не говорить. Ну мы дети были ещё и бестолковые, могли всё рассказать. Мать очень скрывала, что она молится вечерами и утром, как встанет. Бабушка тоже как-то не показывала это, но иконы у нас в доме были. Если к нам приезжало начальство из района, инспектора, раньше были проверки всякие, кто только не приезжал, они задавали вопрос: «Как это, председатель колхоза, коммунист – и иконы в доме?» Отец вступил в коммунистическую партию, когда был на фронте. Он прошёл всю войну с первых дней 1941 года по 1945. Пришёл уже после Японской войны. Отец отвечал, если про иконы ему задавали вопрос: «У меня мать верующий человек, пожилой, и я не хочу её обижать. Мать – это святое. Раз мать сказала, что будут иконы, пусть они стоят».

Ещё вспоминаю, как мать крестить меня водила. Ближайший храм тогда был в селе Беляево[6]. Это в 30 километрах от нашей деревни. Я думаю, по договоренности с отцом это было сделано. Отец не запрещал матери молиться. Он, оказывается, даже сам веру сохранил, хоть он был коммунист. Конечно, он всё это скрывал.

Вот однажды он уехал в район на совещание с ночёвкой, а мать вечером мне сказала: «Ложись пораньше, завтра мы идём рано». – Я говорю: «Мама, куда»? – Она ответила только: «Потом узнаешь». Даже не сказала, чтобы я, не дай Бог, не проболталась. А утром рано мать подоила корову, потом взяла сестрёнку, ей было 6 месяцев, а мне – 9 лет. Раньше не было никаких колясок, как сейчас. Детей носили на таком широком полотенце, подвешивали его на шею. И вот мать взяла Люську, мою сестру младшую, повесила её на полотенце, мне дала сумку в руки, там было что-то перекусить и новое бельё. И ещё с нами пошли две мамины племянницы с ребятишками маленькими. И рано утром, пока деревня спала, мы выдвинулись в путь. У меня об этом событии в первой книге[7] напечатан рассказ «Памятный день». Я писала воспоминания детства. Помню, это было летом, мы шли, было жарко, усталость такая у меня была: в 9 лет 30 километров пройти за день! Утром рано встала, даже не выспавшись. Помню, что дороги сначала полями шли, потом через лес, то есть чередовалось: то поле, то лес, то перелесок какой.

Мать хранила тайну нашего путешествия, и только уже подходя к Беляеву, может быть, оставалось километров пять, остановились мы в одной деревне попить у колодца, и хозяйка спросила: «Куда с ребятишками-то идёте?» А мать говорит: «Да вот детей крестить». Я только тогда узнала, куда мы идём. А я всё мучилась в догадках, куда же мама ведёт меня и племянниц своих с ребятишками?

Мы только к вечеру уже подошли к этому селу, потому что дорогой долго отдыхали в лесу. Ребятишки маленькие, их надо было покормить и самим поесть. Когда подходили к селу, у речки остановились, помыли ноги, переобулись, так как шли босиком. В то время обуви-то особо не было, а если какая-то обувка была, так по-деревенски скажу, то берегли её. И вот шли всю дорогу 30 километров босиком, и только около храма переобулись. И мать, и все шли так, зато ноги не натёрли.

И, когда подошли к храму, я поразилась: я же ни разу не видела храмов, хотя мне 9 лет уже было. Меня удивило больше всего то, что на крыше были такие большие огромные чугунки. Я так посчитала, мне так представилось. Мама варила кашу, супы, и борщи, ставила вот такой котелок в миниатюре, конечно, в печку. А тут они прямо наверху! Я была поражена. И потом я увидела такое большое здание! Тоже не видела таких высоких зданий раньше. Мы прошли мимо храма. Ночевали мы, помню, у хозяйки в соседнем доме с храмом, она пускала постояльцев. Это было в порядке вещей, люди издалека приходили, она их всех пускала на ночлег. Сейчас это невозможно, наверное. И потом, наутро, когда мы пришли в храм, я, конечно, тоже была поражена его внутренним убранством. Увидела впервые священника с большой бородой, с длинными волосами, на голове что-то у него было, я не поняла, что у него за убор такой.[8] Иконы меня поразили, конечно. Вся эта атмосфера. Я, наверное, очень долго стояла с открытым ртом, всё разглядывала: и убранство храма, и священника. Это меня всё так поразило! Почему я и рассказ свой назвала «Памятный день», потому что столько было впечатлений в этот день! Ну, а потом после службы были крестины. А крёстных-то нет, мы же с собой никого не взяли. Вот помню, мама очень беспокоилась. Она надеялась, что, может, кого-то из знакомых встретит, потому что с окрестных деревень приходили туда всё-таки, и наши бывали там на службе в основном по необходимости детей покрестить, может, кого-то отпеть. И оказались там две женщины с соседней деревни. Марийская деревня была, но эти две женщины-мариечки православные были. Вообще я не знаю, какая у марийцев вера, но эти были православные, и они стали нашими крёстными. Нас покрестили. Маленькую сестрёнку опустили в купель, а меня батюшка просто поливал водичкой. И мама дала нам всё новое бельё, рубашечки, платьица новенькие. Мама всё приготовила заранее. Крестики нам надели. И после службы, после крестин мы пошли домой, и где-то по пути ещё раз ночевали. Вот представляете? Чтобы сходить в храм в то время, сколько нужно было потратить усилий. Сейчас сели в машину и поехали. И храм рядом. А тогда, сколько мать готовилась к этому дню! И надо было как-то угадать, чтобы и отца дома не было: он, наверное, уехал накануне, а в субботу мы ушли, потому что в воскресенье были крестины. Вот с такими препятствиями мы попали в этот храм.

И, конечно, у меня было столько впечатлений! Когда я назад шла, помню, всё время вынимала крестик и его целовала. Я видела, что крестики целуют, и я всё время целовала свой крестик. И у меня было, помню, такое приподнятое настроение, я чувствовала, что какое-то событие особо важное произошло в моей жизни. Я надолго запомнила этот день, на всю мою оставшуюся жизнь.

Но что интересно, я всё-таки проболталась. Ну, ребёнок есть ребёнок. Когда пришла в школу 1 сентября, я начала рассказывать: «А вы знаете, а я в храм ходила, меня крестили! И там такой батюшка, священник, у него такая борода! А на храме там такие чугунки огромные!» Всё-таки я рассказала всё, хотя мне строго-настрого было приказано молчать. Ну и, слава Богу, там народ у нас был хороший, не было доносчиков. Деревня маленькая была, никто не донёс на нас, слава Богу.

Таким же образом крестили младшего братишку Женю, тоже выбрали время. И, как будто отец ни при чём, он не в курсе, тоже туда же ходили, за 30 километров, мать носила маленького братишку крестить.

Моя старшая сестра, выходила замуж где-то в начале 1960-х. Мать у её мужа была глубоко верующая, и он был верующим человеком. И его мать, конечно, поставила условия, чтобы им обязательно обвенчаться, и он сам знал, что надо венчаться. И вот тоже за 30 километров зимой ходили они в этот же храм. Мороз, метель, шли пешком. Какой там выбор был? Такси не было. Машин ни у кого не было. Раньше был конно-гужевой транспорт, но на такие дела кто даст тебе ехать в храм? Нас бы отец мог отвести, у него бричка была председательская. Он бы нас посадил, отвёз, но он не мог этого сделать. Так что это всё делалось в тайне, потому что всё преследовалось. Не дай Бог, кто узнает, что в семье верующие люди живут.

Потом, когда мне было лет одиннадцать-двенадцать, нашу деревню решили вывезти из лесов к районному центру поближе, так как уже урожая не было, там поля такие подзолистые были, почва плохая, удобрений раньше не было, кроме органики с фермы. И переезжали на новые поля, лес выкорчёвывали. Там были сосновые посадки, но пришлось их убрать. Отец этим делом руководил. На берегу речки такая красивая деревня получилась, пруд запрудили. Очень было всё интересно.

У нас в то время жила бабушка, мать матери моей, бабушка Татьяна, а она посмелее была. Она тоже сказала моему отцу, зятю своему: «Иконы у меня будут в доме». Отец говорит: «Ладно, ладно!» Мать уже перед смертью мне завещала две иконы родительские. Они, конечно, никакой ценности не представляют, хотя кажутся старинными. Когда я отдала их на реставрацию знакомому художнику, он посмотрел их и сказал, что они не на доске написаны. На бумаге написаны, и бумага наклеена на доску. Они опять уже потемнели от времени. Но я их храню как реликвию родительскую. И намолены эти иконы. Я представляю, что прабабушки молились, бабушки, мама перед этими иконами. Вот эти иконы у нас висели. И кроме них ещё были, их уже сестре мать отдала. Были иконы, что на кухне висели, перед едой и после еды молились бабушки и мама. А вот эти, которые сейчас у меня есть, стояли в зале. Начальство приезжало к нам все годы. И отец на все вопросы: «Ох, у тебя-то Иван Павлович, иконы?» говорил: «Всё, я сказал, этот вопрос не поднимайте. У меня тёща верующая. Всё. Пусть они висят!» Категорически отказывался их убирать.

Несмотря на то, что храмы были закрыты, все в деревне почитали церковные праздники. К Пасхе готовились заранее. Все по очереди железным скребком скребли потолки добела. На Пасху мама красила яйца. Куличи не готовили, но пекли пирожки, рыбники и другие угощения. Мама стелила красную скатерть в клетку. Всегда к празднику готовила нам новую одежду. Помню, мама купила мне новое синее платье, а я умудрилась его порвать, перелазя через забор. Сестра мне помогла его зашить, как могла, но я всё равно боялась показываться матери на глаза. На Троицкую субботу от колхоза выделяли грузовую машину, в ней сооружали лавки и ехали на кладбище. Вербу не освящали, но в доме ставили. Также и на Троицу приносили берёзовые веточки.

Позднее я поняла, что отец мой всё-таки, хоть и был коммунистом, но такая жизнь была, обстоятельства, что он сохранил веру. Перед смертью, примерно за год, он у нас зиму с матерью жил вот здесь, в этой квартире. Когда они приехали, мы собирались в храм. Помню, он говорит: «А меня возьмёте в храм?» А я говорю: «Поедем!» И он с нами ездил, потом и мать ездила, а мать ослепла, правда, и плохо ходила, она согнулась, ей было трудно, и всё равно она ездила на исповедь, на причастие, мы её в Карпово тоже возили. А когда ещё помоложе она была, ездила в районный центр [Тоншаево][9]. У нас открыли всё-таки храм-то, такой красивый небесно-голубой. И люди потянулись, стали туда ходить. Хотя, конечно, очень много людей в годы безверия отпало от храма, но, какая-то часть ходила. Ну вот в родительские субботы очень много было народу. Чтились эти родительские субботы. Ну а в связи с тем, что храмов не было, и что были гонения, вера, конечно, в людях пооскудела, это понятно. Отец мой перед смертью соборовался.

Расскажите теперь, пожалуйста, о своей юности. В послешкольный период, уже повзрослев, сами Вы как-нибудь проявляли свою веру?

Нет, я могу сказать точно, что нет. Потому что, вы понимаете, в какое я время выросла, когда даже запрещено было говорить о Боге. Потом после восьмого класса в пятнадцать лет я уехала, поступила в техникум в другой город.

Уехать из деревни в город никто не мог: паспорта сельским жителям были не положены. Помнится, с каким трудом я отпрашивалась на учёбу у председателя колхоза, каковым являлся мой собственный отец! Он всё же выдал мне справку со словами: «Тебя отпущу, и другие захотят уехать. А кто в колхозе останется работать?»

Правда, там я только год проучилась, не понравилась мне специальность – бухгалтер. Может, скучала по дому, потому что я одна осталась. Никто больше не поступил, и мне одной было скучно, и непривычно после деревни жить в городе. И я уехала к брату, попросила его, чтобы он мне сделал вызов, получила паспорт, и уехала на остров Русский. Там брат мой служил, потом на Камчатку уехали. А потом я уже в 18 лет вышла замуж. Муж мой, служил на срочной службе, а когда службу заканчивал, увёз меня в Казахстан, в город Джамбул.

Муж мой, Курбацкий Евгений Иванович, родился в многодетной семье, как и я, его родители были переселенцы из Днепропетровска, они бежали от голода в Сибирь, но задержались в Казахстане. У них, хоть все и крещены, но не приучали их посещать храм, который был поблизости в четырёх километрах на сахарном заводе[10]. Как вспоминает супруг, он помнит, что мать его в детстве пекла куличи и носили освящать. Икона в доме была ещё при мне, но потом её перенесли на чердак. Со временем супруг постепенно начал со мной ходить, укрепился в вере, он никого не стеснялся, несмотря на то, что последние годы работал на руководящих должностях, избирался председателем сельского совета.

Но в семье мужа почему-то не было разговора о Боге. И поэтому как-то и мне никто этого не прививал. В связи с тем, что я переезжала с места на место, что обстановка менялась, не было у меня учителя, чтобы всё мне рассказать о вере.

У нас дочка родилась в Джамбуле. Вопроса не стояло, чтобы её крестить. И когда мы уже вернулись на мою родину, там сын родился. Уже моя мать ребром поставила вопрос. Сказала: «Давайте ребёнка крестить!» Потом свекровь сестры старшей говорила, она в общем, по-своему выражалась, что ребёнок некрещённый – бесчувственный как бревно. И мать моя настаивала: «Давайте крестите!» А я говорю: «Мама, ну где крестить? Церкви нигде нет рядом». Она говорит: «Пусть бабушка покрестит». Вот бабушка сначала покрестила сына, и когда ему уже годик исполнился, поехали в Джамбул в гости к родителям, а там храм был в пяти километрах. Я уже тогда начала немножечко что-то разуметь. Начатки веры у меня уже были в голове. Поехали туда, покрестили и дочь, и сына вместе. Но я совершила ошибку, я батюшке не сказала, что он уже бабушкой был крещён. Тогда не разумела этого. Вот когда я уже стала понимать смысл Символа веры, тогда уже пришлось покаяться. И дети у нас были крещёные. Тогда был год 1969-1970, ещё и храм был закрыт, и как-то ещё о вере громко не говорилось теми, кто веровал.

А потом, прожив четыре года в Казахстане, мы вернулись на мою родину. Но, чтобы дать детям хорошее^[11] образование, мы в 1974 году переехали в Воскресенский район, Московской области.

Потом одна женщина меня позвала: «Пойдём в храм!» И к матушке Матроне нас знакомая возила несколько раз. Потом вот тут в Новлянске[12] ходили в храм Иоанна Златоуста, он не закрывался. А потом я узнала, что в селе Карпово храм есть, туда поехала, он тоже не был поруган. А потом через 30 лет совместной жизни мы с мужем венчались в нём, здесь же венчалась дочь, крестили внука.

Я пришла к вере окончательно в 2004 году, уверовала, грехи мне Господь Бог открыл. Я сломала ногу и лежала поэтому с переломом в постели. Мне дочь, потом подруга (она верующая была, мы ходили с ней в храм) принесла книги православные, я начала читать. И особенно на меня произвела большое впечатление книга про царя Николая II. Я просто тогда читала со слезами на глазах, когда поняла, что царь Николай был таким верующим человеком, вся семья была верующая, какой они образ жизни вели, что были такие глубоко православные люди. И ещё я прочитала стихотворение княжны Ольги, оно мне очень понравилось, и я обратилась к ней, лёжа в постели, говорю: «Княжна Ольга, ты так хорошо писала, помоги мне, чтобы я тоже писала стихи!» Обратилась так, потому что в детстве я увлекалась стихами. И Вы знаете, со мной что-то началось, я не поняла, но ночью я вставала и писала стихи. Я писала, иногда не отрываясь, не искала ни рифму, ничего, так пошли! Но сначала у меня ещё писались православные стихи, покаянные.

Приехали мы в Воскресенский район по лимиту, нашли работу в племзаводе «Ачкасово» и сразу с мужем пошли учиться, я на экономиста в институт в г. Балашиху, а супруг на техника-электрика в сельхозтехникум, которой находился в Загорске. Во время его учёбы, он не раз бывал в лавре, так как их просили менять и устанавливать проводку в некоторых помещениях лавры. Муж был ещё далек от веры, но вид лавры, проходящих монахов, населяющих её, казался притягательным, являл собой что-то необычное, трепетное. Это было первое святое место, которое мы очень часто посещали, привозили родственников, гостивших у нас. Мы ездили не потому что мы были верующие, скорее, как на экскурсию, но лавра нас притягивала, это окружение, здания, монахи, монашеская жизнь. В лавре себя чувствуешь отвлеченной от мирской жизни, именно это и притягивало нас и гостей, но позднее мы ездили уже осознанно. Ещё хочу добавить, что моя старшая сестра Лида, которая с мужем ходила венчаться за 30 километров, когда мы уже жили в Подмосковье, прежде чем ехать к нам в гости, в начале ехала со всей семьёй в лавру, они останавливались у знакомой женщины, у которой также останавливалась свекровь. Но нам они об этом не говорили. Сказали намного позже, когда мы с мужем уже стали ходить в храм. До этого скрывали. Также и её муж Виктор вёл незаметный образ жизни верующего человека, постился, и мы все, сидя за праздничным столом, даже об этом не догадывались. Мы знали, что его мама Зоя питалась отдельно, но что он, работая на пилораме рамщиком, постился, не могли и подумать. А он сядет за стол и ест картошку, капусту.

Вы уже упоминали в начале разговора протоиерея Александра Коробейникова. Были ли ещё такие встречи, значимые для Вас в жизни, люди, которые наставляли, делились опытом?

Я ещё сейчас добавлю, что когда протоиерей Александр уходил в вечность, я лежала в больнице, в кардиологии, и пришёл отец Андрей, внук его, он нас причащал в больнице. И он сказал: «Знаете, что отец Александр здесь лежит, в соседнем здании, и сейчас умирает? Часы его уже сочтены». А я-то не знала, я сразу побежала к заведующей, чтобы мне разрешили, отпустили сходить туда. Пошла, но он уже без сознания в последние дни был, когда приходил в сознание, то на пальцах рук показывал, сколько дней ему осталось жить. Пять показывал сначала, потом вот всё – один, последний день жил. Он всё ещё показывал, говорить уже не мог. Главное, я с ним попрощалась, попросила у него прощения. На похоронах мне не пришлось у него быть, а на сороковой день я из больницы уже выписалась, и собрались мы, духовные чада, на могилке и решили, что надо написать книгу воспоминаний о протоиерее Александре. Поручили это мне, так как у меня уже имелся писательский опыт. Долго у меня не шёл сбор материала, и всё как-то тормозилось несколько лет. А потом отец Александр мне приснился в белой рясе, такой солидный, весь сверкает, такой необычный и мне говорит: «На книгу, правь. Что здесь не так, правь!» А книга большая, такая красивая. Я её полистала: тут, вроде, не так, тут надо бы не так написать. А править побоялась. Ну как такую книгу красивую, что же я буду марать? А потом через некоторое время уже ко мне приходит батюшка и спрашивает: «Ну что, всё исправила?» Я говорю: «Нет, батюшка, я ничего не исправляла, я боюсь исправлять». Он книгу у меня взял молча, ничего мне не сказал, повернулся и ушёл. А потом я стала его просить, и он снова приснился. Я встала перед ним на колени. Батюшка молча благословил меня, и всё, уже со мной не разговаривал. Но почему-то я поняла, что это всё-таки было мне благословение собирать материал. Всё-таки писать книгу мне поручили, я пообещала, а книга не идёт. Ну и тут дела потихоньку пошли, и книга всё-таки в конце концов вышла.

Ещё я познакомилась с родственниками священномученика Андрея Воскресенского, бывшего настоятеля нашего храма Архангела Михаила в селе Карпово. В день памяти его мученической кончины 31 октября в храм на праздничную службу приехали его дети Александр Андреевич, герой Советского Союза, и дочь Людмила Андреевна, она работала в научно-исследовательском институте, замуж не выходила. С ними также приезжала Мария, она дочка приёмной дочери Александра Андреевича. Это был памятный незабываемый день. Прошёл крестный ход с иконой прославленного новомученика. С тех в этот день совершается праздничная служба в храме. А я общалась с Людмилой Андреевной до самой её смерти, и продолжаем общаться с Марией.

[1]Курбацкая Тамара Ивановна, член Союза писателей России, член Воскресенского литобъединения «Радуга» им. И.И. Лажечникова. В 2014 году удостоена литературной награды «Медаль Ивана Бунина». Автор многих литературных произведений, автор-составитель книги «Добрый пастырь» (Москва: Ковчег, 2018), посвящённой памяти протоиерея Александра Коробейникова.

[2]На окраине села Карпово стоит Михаило-Архангельский храм. На его металлической закладной доске сохранилась надпись: «Сооружён сей храм во имя Архистратига Михаила в благословенное царствование Всепресветлейшего Державнейшего Государя Императора Александра Александровича с благословения Высокопреосвященнейшего Макария, митрополита Московского и Коломенского в 1884 году 8 июля, и освящён в 1891 г. в 15 день…». В советские годы храм не закрывался. В 1930-х гг. настоятелем церкви Михаила Архангела был сщмч. Андрей Воскресенский. В 1937 г. он был арестован и 31 октября 1937 г. расстрелян на полигоне НКВД в Бутово. Андрей Воскресенский причислен к лику священномучеников на Юбилейном архиерейском соборе 13-16 августа 2000 г.

[3]Митрофорный протоиерей Александр Павлович Коробейников (1929-2005) служил на многих приходах Московской епархии, дважды был настоятелем Михаило-Архангельского храма, проживал в с. Карпово. Протоиерей Александр имел много церковных наград, последняя из них – служение Божественной литургии с отверстыми Царскими вратами до Херувимской песни. В школе отец Александр был отличником, но однажды на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, он пропустил занятия. На следующий день, как рассказывал сам батюшка, директриса, войдя в класс, подняла его с места и спросила, где он был вчера. На что он ответил: «Конечно, в церкви». Та с пафосом начала говорить: «Где это видано, чтобы советские школьники в церковные праздники не ходили в школу?!» Мальчик не растерялся и сказал: «Например, я». Весь класс дружно рассмеялся. И позора не получилось / священник Михаил Пшеничный. Протоиерей Александр (Коробейников) // Село Карпово. https://www.karpovo.0o.ru/htm/o_alexander.html (дата обращения 07.10.2024 г.)

[4] Лопатин Иван Павлович родился 30.03.1914 г. в д. Лопатино, Тоншаевского р-на, Горьковской обл. Во время Великой Отечественной войны 12.07.1941 г. был призван на фронт, имел звание младшего сержанта, был писарем при штабе, дошёл до Польши. Имел награды: Орден Отечественной войны II степени, две медали «За отвагу», медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и другие награды.

[5] Церковь Архангела Михаила, трёхпрестольная с пределом Иверской Божией Матери и Спаса Преображения в селе Ошминское, Тоншаевского района, Нижегородской области, построена в 1853 г.

[6]Храм святителя Николая, село Беляево Яранского уезда Вятской губернии был построен в 1893 г. Недалеко от этого места находился новосозданный Иоанно-Предтеченский монастырь, в нём строителем был иеромонах Нил. В помощь ему был прислан иеромонах Матфей (в миру Шевцов Митрофан Кузьмич). После закрытия монастыря в 1921 г. иеромонах Матфей переехал в соседнее село Ершово, где жил в келейке, а на службы ходил в Никольский храм. Он продолжал свои духовные подвиги и принимал народ. В это время настоятелем был отец Василий Изергин, прослуживший до 1928 г. Скончался старец 16 (29) мая 1927 г. Гроб с его телом несли несколько километров до Яранска, при многочисленном собрании верующих Его могилка вскоре стала местом посещения тысяч людей. Никольский храм был закрыт в 1939 г. после ареста его настоятеля иеромонаха Алексия. Но по просьбе трудящихся был открыт в 1946 г., в нём сохранились подлинные иконы и иконостас. 27 ноября 1997 года состоялась канонизация Матфея Яранского чудотворца в лике местночтимых святых Вятской епархии / Храм в честь святителя Николая Чудотворца с. Беляево, Яранская епархия // https://hram-belyaevo.cerkov.ru/ (дата обращения 03102024 г.).

[7] Курбацкая Т.И. Дорога, длинною в жизнь: рассказы, стихи. – Москва: Интеллект-Центр, 2008.

[8] По свидетельствам приходского сайта, настоятелем храма с 1946 г. был вернувшийся из повторной ссылки архимандрит Иоасаф (в миру Иван Васильевич Сычёв; 1889-1961).

[9] Церковь во имя святителя и чудотворца Николая Мирликийского построена в 1811 году, каменная, с каменной колокольней и оградой. Престолов три, во имя свт. Николая Мирликийского, прор. Илии и Алексия, Человека Божия. Закрыта в 1930 г. Действующей стала с 1990 г.

[10] В 1961 году в Джамбуле закрыли Успенский храм, который располагался в самом центре города на кладбище, а всех священников перевели в Покровскую церковь, под начало митрофорного протоиерея Нила Рясенского, бывшего настоятелем в 1953-1987 гг. Так Покровская церковь на сахарном заводе стала единственным храмом в Джамбуле, а отец Нил стал духовным отцом всех православных джамбулцев. Приход достался сложный, состояния плачевного. Бывший в начале 1950-х годов в ссылке в Джамбуле архимандрит (впоследствии – епископ) Вениамин (Милов) в письмах рассказывал о конфликтах между священнослужителями, склоках и доносительстве. «Был в местной церкви; здесь хорошо, но склок – море. Атмосфера сугубо тяжёлая», «крестятся люди совершенно неподготовленные, сами кумовья даже креститься не умеют, подчас и крестов не носят. Можно по этому признаку судить, как низок здесь уровень религиозного развития» / иерей Владимир Воронцов. Под молитвенным покровом столобенского чудотворца ; Союз православных граждан Казахстана. – https://spgkz.kz/ierej-vladimir-vorontsov/817-glava-3-pod-molitvennym-pokrovom-stolobenskogo-chudotvortsa (дата обращения 08102024 г.).

[11]Воскресенск – город в юго-восточной части Московской области, был образован 14 июля 1938 и известен как город-химик.

[12] Бывшее село Новлянское, вошло в черту города Воскресенска. Раньше храм был подворьем московского Иоанно-Злотоустовского монастыря, разрушенного в советское время.