ФИО: Курносов Юрий Васильевич

Год рождения: 1953

Место рождения и возрастания: г. Дубляны, Львовская обл.

Социальное происхождение: из семьи служащих

Образование: доктор философских наук, профессор

Место проживания в настоящее время: г. Москва

Дата записи интервью: 12.09.2024

Беседу провели: игум. Антоний (Кадышев), проректор ОЦАД, Бесчастный Михаил, студент 2 курса магистратуры ОЦАД.

Меня зовут Курносов Юрий Васильевич, я офицер в отставке, полковник. Служил в пограничных войсках ФСБ России на разных должностях. Сейчас пенсионер. Родился в семье преподавателей Львовского сельхозинститута на Украине в городе Дубляны. Там аграрная академия сейчас находится, раньше был сельхозинститут.

У моих родителей были очень большие, дружные семьи. Отец мой родом из села Варваровка, что в 10 километрах от Краснодона. Там жили бабушка и дедушка, у них было шестеро детей, на сегодняшний день уже никого не осталось в живых. А по линии матери это село Шаповаловка Борзянского района Черниговской области, недалеко от станции Бахмут. И лето делилось на две половины: меня отправляли сначала на Черниговщину, там я месяц-два был у одних бабушки и дедушки, а потом отправляли в Краснодон, там у вторых. В общем, довольно счастливое детство было.

То, что касается религии, мои родители были крещёнными людьми, но официальная позиция была такая: поскольку они были служащими, преподавателями, естественно, официально они считались атеистами. Тем не менее, в детстве я был тайно крещён, так же, как и моя сестра, во Львовской области. Назвали меня Юрием, потому что 6 мая день святого Георгия, а я родился 5 мая.

В нашем доме, сколько я себя помню, всегда были иконы и священные книги, даже когда я был совсем маленьким. Впервые я увидел их в руках дедушки. Дедушка, Федот Яковлевич Гаврюшенко, жил в огромном селе, более 500 дворов, и в селе не было священника, потому что он был репрессирован в 1930-х годах. Но всё равно нужно было исполнять требы, люди умирали, и, поскольку больше было некому, а дедушка закончил церковно-приходскую школу, ему приходилось исполнять такую роль самодеятельного священника. Он пел, и кадило у него было, и я помню несколько похорон, где он всё совершал. Ну, приходили, просили, говорили, что надо бы отпеть покойника: как же так? По православным обычаям.

В доме было много, около 20 книг. Ни у кого столько не было. Я потом, с соседским мальчиком дружил, у него 1-2 книги были религиозные. Иконы были у всех. Вот почему-то это считалось нормальным, что иконы в красном углу, обыкновенная изба-пятистенка. Иконы были и у наших родственников. И потом был такой период, когда при первой же возможности я их покупал, и они хранились и хранятся у меня дома. Помню, одна из моих тётей подарила мне храмовую икону Николая Угодника из Новочеркасска, там тоже разграбили храмы все, и была у них икона в серебряном окладе, я попросил её. Потом, в трудные времена, я перед ней молился.

И ещё про иконы такой интересный эпизод. У меня супруга умерла 5 лет назад от рака, Наталья Николаевна, и 9 лет мы боролись с этой страшной болезнью, рак лёгких тяжело очень лечится, и практически неизлечим. Мы посетили все святые места, и был такой момент, она лежала в клинике после тяжёлой операции в онкоцентре на Каширской, и мне пришла такая идея. У метро Университет был комиссионный магазин, там была икона, которая была треснута наискосок. Я не умею реставрировать иконы, но у меня был друг, профессиональный реставратор, и у него целая школа, Дионисий Гарсия, он испанец, но православный человек, более 90 лет прожил, 2 года назад умер. Я ему позвонил, говорю: «Дионисий, у меня такая идея. Давай спасём икону, отреставрируем её, и Наташа выздоровеет». Он говорит: «А давай». Она, по-моему, 15 или 18 тысяч стоила. Я её купил, привёз к нему, и он целый день работал с ней, я не отходил от него, он мне одновременно показывал, как реставрирует иконы. Он только щель и утраты аккуратненько восстановил, а всё остальное оставил нетронутым. Она до сих пор есть в моём доме. И странное дело – после этого жена ещё прожила 5 лет, хотя прогнозы были неутешительные. После операции обычно там процент выживаемости очень маленький. Ну есть, кому удаётся выжить, но в любом случае я убеждён, что это продлило ей жизнь. Божия помощь. Я эту икону повесил в молитвенном уголке дома. Я дружил с Дионисием, а его ученик написал икону Спасителя, которая находится в Храме Христа Спасителя в алтаре. Огромная икона, при Патриархе Алексии он её написал и подарил.

Но вернусь всё-таки к советским временам. Я про дедушку начал рассказывать, что литература у него была на церковнославянском языке, это был XVIII – XIX век, книги были до того затёрты, на них воск капал. Какая-то особая энергетика была. Я видел, как дедушка заворачивал их в холст, он берёг эти книги, он понимал их ценность. Нам иногда дарили односельчане. Ну, человек умирал, и оставались книги, они ему приносили. У него такой закуток свой был.

Светлица была, мы, дети, все спали на печи, там стояли мешки с сеном, лук. Внуков было много, большие дружные семьи. Я удивляюсь, мы никогда не ссорились, мы вечно играли. И я помню, полы были земляные, их дом был под крышей из соломы, и помню, как электрическая лампочка впервые появилась. Где-то в 1961-1962 году появилось электричество, и то благодаря тому, что наш дядя служил на морском флоте, он три года на флоте служил. Большая семья, света нет, и он пошёл председателю, настоял, чтобы провели электричество.

К славным деяниям маминой семьи Гаврюшенко скажу, что во время Великой Отечественной войны солдаты отставали от частей, кто-то попадал в партизаны. И двое человек жили у них как члены семьи. Ну, большая семья, они их взяли, как своих детей, спасли их фактически от гибели, потому что они могли попасть в плен. Потом один из них через 20 лет после войны приезжал. Бабушка так обрадовалась, что он живой остался. Ну, спасли от смерти. Такие благородные дела.

А по папиной линии тётя была очень верующая, тётя Мария. У неё тоже было много икон. Они жили с родителями через забор, я к ней всё время ходил и с её дочерьми дружил. Она однажды мне подарила икону, я уже офицером был, и говорит: «Я скоро помру, пускай у тебя будет икона от меня». У меня совершенно благоговейное отношение к таким религиозным предметам, я чувствую намоленность и этих книг, и икон.

Как я пришёл к Богу сам, наверное, тоже можно рассказать. Был такой случай, когда я ходил на работу через Ладожское озеро. Сортавальский пограничный отряд на берегу Ладоги находится, прямо чуть ли не в центре города, большая территория, у нас там караульное помещение было. И тропинка шла, чтобы сократить путь, не через КПП, а прямо через озеро. Я ходил на работу наискосок, срезал примерно два километра пешком, всю зиму так ходил. А весной в Карелии очень быстро происходит таяние, и история, которая описана в моём романе «Анахорет» с главным героем, – это моя история, я присвоил её главному герою, но ощущения, которые я испытывал, совершенно аналогичны. Как получилось? В начале мая начал таять снег, и образовалась тонкая водяная плёнка на льду. Лёд примерно толщиной сантиметров 50-60, он толстый, но поскольку весной тает, и сверху лунки есть, рыбаки сверлят лунки, лёд проседает, и вода поднимается вверх. И в определённый момент раздаётся треск, льдина проваливается, и вода поднимается. И там до лета плавают льдины под водой, тяжёлый лёд, пласты такие. Я пришёл на работу, был солнечный день, и я возвращаюсь, уже часов 8 вечера. Я прошёл наискосок пролив, метров 600, наверное. Я иду и вдруг вижу, воды всё больше. Я в сапогах был и воды уже выше щиколоток. Я оглянулся, а сзади меня вода. Мне надо или возвращаться, или идти вперёд.  Я на секунду застыл. Ну, думаю, надо идти вперёд, потому что там уже лёд просел, если я второй раз пойду, он может в любой момент треснуть, и меня никто не спасёт, потому что доплыть нереально, вода ледяная, мне не выплыть, тем более, я в шинели и в портупеи, в сапогах. И у меня мысль промелькнула, весь город будет смеяться: «Вот дурак, старший лейтенант, пограничник, утонул на виду у всего города». Мне стыдно, и я начинаю расстёгивать шинель, чтобы её сбросить в момент, если я провалюсь под воду. Я, как на лыжах, двигался вперёд. Когда вода дошла до колен, я испугался настолько, что у меня холодный пот между лопаток тёк ручьём от страха, потому что я понимал, что гибель неминуема. И вдруг что-то меня толкнуло: «Господи, спаси меня, пожалуйста, я грешник, я плохой. Я неправильно делал, что я храм не посещал, не верил в Тебя. Я верю в Тебя. Помоги мне, пожалуйста…». У меня такое состояние было, что я напрямую со Всевышним говорю. До слёз. Такое мощнейшее чувство страха, и мне стыдно, что весь город скажет: «Ну чего, дурак, понесло? Ну что нельзя было обойти, что ли? Почему он пошёл? Один ночью через пролив…». И когда я перешёл середину, и лёд не треснул, то вода начала мешаться, и я перешёл уже на бег. Прибежал домой, сразу в горячую ванну, выпил стакан водки, и меня отпустило. Всё, на следующий день уже была вода, льда уже не было. Он ушёл, он провалился, он треснул в эту ночь, и там больше никто не ходил уже. Наступила весна моментально, за один день. Как это произошло? Что это было за указание свыше, что надо всё-таки идти к истинным высшим ценностям? Это был такой переломный момент в моей жизни.

А потом я увидел человека, священника отца Варсонофия, это Борис Хайбулин[1], из деревни Цикул Гусь-Хрустального района Владимирской области. Вот его портрет. У меня был знакомый, Гена Шолохов. Я пришёл к нему в гости, и вдруг к нему приехал из Владимирской области священник, настоящий священник. Я был майором, учился в аспирантуре, и он с такой любовью, с такой, я бы сказал, благодатью, с таким интересом меня расспрашивал! Оказалось, он очень известный человек, и он пострадал. Я спросил его: «Как Вы пришли к Богу?» А он сказал: «Ты знаешь, я в тюрьме был». Я говорю: «Как в тюрьме?» – «Да, я пять лет был в колонии в Сибири». Я говорю: «Как получилось, что священник в тюрьме?» Он говорит: «Нет, я был простым студентом Ленинградского госуниверситета, мехмат». Он был детдомовский, одна семья героя Советского Союза его приютила. Они создали кружок (это была хрущёвская оттепель) «за истинную демократию, за истинный ленинизм». Этим кружком руководил потом бывший министр культуры России Сидоров. Была прокламация такого содержания свободолюбивого, и он потерял листовку на которой написали эту прокламацию. И он её долгое время не мог найти, приехали НКВД-шники, пришли с обыском, за 15 минут нашли в общежитии эту листовку, было следствие. И он единственный из этой всей группы был осуждён и попал в колонию. Там он поверил в Бога. Это очень тяжёлое испытание, он физически не очень крепкого здоровья был, но он встретил людей в тюрьме. После этого он закончил духовную семинарию, потом три курса духовной академии в Загорске и был рукоположен в сан священника, был игуменом. Потом он во Владимирской области всю службу свою церковную проходил сначала в Муромском районе, а потом в Гусь-Хрустальном. Пользовался огромным авторитетом. Он дружил с Василием Витальевичем Шульгиным, очень известным политическим деятелем, депутатом трёх царских дум.

И вот, встретив его у Геннадия Шолохова здесь, в Москве, я почувствовал необыкновенную силу духа и масштаб личности. Он меня просто потряс. Я таких людей не видел раньше. Во-первых, глубина знаний, отец Варсонофий и по-английски неплохо говорил и писал, и иврит изучал. У него огромная библиотека была в Гусь-Хрустальном районе, в деревне Цикул. Этот дом потом бандиты сожгли. Была библиотека, и была переписка. Он письма Василия Витальевича Шульгина мне подарил, там такая ванна была, он говорит: «Всё, что найдёшь ценного в этой ванне, бери». Целая ванна переписки! Он переписывался и с Израилем, и с Лондоном, и с Вашингтоном, и с Нью-Йорком, и с различными старообрядцами даже поддерживал отношения. Он писал богословскую работу «История ереси на Руси». Много лет, лет 15 он писал. И потом я начал ездить к нему с супругой, с детьми. И как-то произошло моё приближение к церковным делам. Я очень гордился этой дружбой, и он тоже дорожил дружбой со мной. Мы иногда целую ночь могли напролёт разговаривать на разные темы, я приезжал на два дня. Он мне рассказывал про Шульгина, про многих других людей, которых он в заключении встретил, про Даниила Андреева, который «Розу мира» написал, его жена Алла Александровна, тоже была в тюрьме в Сибири. И многие другие священники, которые там были, продолжали эту работу. Его уже нет несколько лет, и я до сих пор молюсь за упокой его души. Считаю, что это подарок судьбы встретить такого человека, который не только глубоко, искренне верит в Бога, но и своими поступками веру проявляет. Абсолютное бескорыстие, абсолютное нестяжание. Он выдержал все обеты, которые дают монахи: послушание, нестяжание, безбрачие. Я когда жил у него, на 2-3 дня приезжал, я видел, что когда есть службы, которые совершаются ночью, он вставал ночью, и это было для меня примером такой крайне ответственной жизни перед Всевышним.

Ну ещё такие детали. Рядом с деревней Цикул цыгане были, в соседней деревне, и они трижды грабили церковь. Первый раз машина не завелась. Вырвали топором из иконостаса иконы, нагрузили «жигулёнок» так, что багажник не закрывался. Набили иконами, церковной утварью, серебряными чашами, и машина не завелась. Они сказали, что машину угнали, придумали что-то, но следователи быстро разобрались, и они были осуждены. Прошло 5 лет, они отсидели. Второй раз опять. Они отомстили. Я помню, как мы по церковному кладбищу ходили, растаял снег, и там эти серебряные чаши лежали, разная утварь. От храма до дороги, где стояли машины они носили ночью, грабили эту церковь. Отец Варсонофий, конечно, очень мне много рассказал. Он настолько был силён духовно! Болел, и операции ему делали, но он до последнего дня служил Богу так, как полагается. Он похоронен на кладбище, рядом с храмом деревни Цикул. Очень жаль, что его уже больше нет. Я мысленно всегда в своих системах координат духовных ориентируюсь на него: что бы он сказал? Что бы он посоветовал? Его скромность в быту, его, сейчас можно сказать, святость – для меня пример абсолютно бескорыстного служения Богу.

Я посвятил книгу «Анахорет» именно отцу Варсонофию. Многие вещи документальны в этом романе, потому что я рассказываю, как человек приходит к Богу, у каждого свой путь. Я пришёл через испытание, искушение, когда мог погибнуть. И, если бы я погиб, не было бы ни детей, ни внуков и так далее, и род бы прервался просто по глупости. Всевышний всё-таки дал мне возможность искупить свои грехи какими-то добрыми поступками. Вот такие были встречи с церковным миром. Когда писал этот роман, я ездил на Валаам и в монастыре общался со священниками, жил на святом острове в палатке. Там был отец Василий, дай Бог ему здоровья, к нему даже президент Путин дважды приезжал. Он меня благословил на написание этой книги, и мы с ним много-много бесед провели, он тоже с 1953-го года. Там красивейшие места. Я люблю посещать святые места, монастыри, храмы, святые источники. Я считаю себя очень счастливым человеком, что в моей жизни, в моей судьбе были такие люди, как Дионисий, как отец Варсонофий, которые очень мне много дали в духовном смысле. И память всё хранит.

Что касается религиозной литературы и её изучения, тоже есть интересные моменты. Друг мой, разведчик, который работал за границей, подарил мне трёхтомную Библию, изданную в Финляндии, на русском языке. Тогда Библия – ценность была такая! Вот я заболел и думаю: «Всё, буду читать Библию». Взял средний том, раскрыл посередине и фраза, которая мне, попалась: «Все бегают, суетятся, а сидящая дома делит добычу[2]» [Смеётся]. Почему считается Библия книгой мудрости на все времена? Потому что, конечно, если с точки зрения формальной смотреть, да там многое повторяется многократно, вариативное изложение тех или иных событий, но всё равно есть ощущение полноты бытия. Вот есть слово «онтология», в науке два ведущих научных подхода: онтологический и гносеологический. Онтологический – это как мир устроен, а гносеологический – как мир познать. Что касается устройства мира, когда человек верит в Бога, он начинает понимать, что есть материальная сторона дела, а есть нематериальная – духовная. Система координат, в которой растёт человек и взаимодействует с миром, во многом определяется как раз нематериальными факторами. И эта духовная сторона жизни, её феномены, такие, как время, энергия, путь человека, судьба человека — это совершенно реальные вещи. Вот у меня книга «Аналитика судьбы», я анализировал свой жизненный путь, описал свой род, своих родителей, бабушек, дедушек, друзей, как моя судьба складывалась. Всё-таки на восьмом десятке, уже понимаешь, что в любой момент ты можешь уйти в мир иной. Поэтому, появляются собственные размышления о том, всё ли ты правильно делал и, конечно, есть грехи, есть поступки, о которых человек может никому никогда в жизни не рассказывать, но совесть может мучить. Даже за одно неосторожное слово человек может каяться всю жизнь, потому что цена неосторожного слова бывает очень высока, и смерть других людей может быть, и материальные потери. Слово очень важно. Почему сказано, что в начале было Слово. Нужно очень аккуратным быть со словами и с мыслями, важна даже дисциплина мысли. Вот слово методология многие понимают очень примитивно. Я как учёный, как доктор философских наук, профессор, понимаю, что такое методологическая культура личности или какой-то структуры, какого-то учения.

И вот, что касается, религии, я скажу, что у меня был друг Валерий Яковлевич Далин. Он был атеистом, воинственным причём, он написал письмо Патриарху Алексию, где сказал, что религия – тоже одна из форм аутизма, и что надо, чтобы она более адекватно отражала реальность. Такое большое письмо. Как ни странно, пришёл ответ за подписью самого Патриарха, я видел. Большое письмо, больше полутора страниц текста, причём настолько уважительно написано. И одна фраза мне запомнилась из этого письма: «Понимаете ли, уважаемый Валерий Яковлевич, религия и наука различаются в методологии прикасания к истине». Мне так понравилась эта фраза «методология прикасания к истине»! Нигде и намёка не было на какую-то нетерпимость, письмо, подписанное Патриархом, было образцом миролюбия, доброжелательности. Когда мы говорим «любите друг друга», то эта любовь должна быть действенная, она не должна быть просто словами какими-то. Любовь к людям, любовь к Родине должна действовать, она не должна заканчиваться на молитве и просьбе Господа о спасении. Каждый по мере возможностей должен помогать.

Многие люди жертвуют жизнью. Я, как сын фронтовика, прекрасно это знаю. Мой отец – героический человек, он прошёл войну, был в концлагере, но не в плену, он был угнан в Германию, потом за побег его из трудового лагеря в уже настоящий концлагерь отправили, в Маутхаузен. Отца били так, что рёбра ломали за побег. За второй побег – 10 дней карцера. Вот, восьмушка хлеба – 300 грамм и кружка воды на все 10 дней. Там и так все голодные были, и не выживал никто. Даже в карцере он написал стихотворение. Просто прочитаю Вам одну строфу, чтобы было понятно:

«Пока в груди горит огонь, пока дышу и вижу,

 Отрубят руки, напишу ногой – фашистов ненавижу».

Был он и в Австрии, и в Германии, и в Венгрии, 8 концлагерей, 3 побега, и третий был удачным. Я спрашивал отца: «Как ты спасся вообще? Это же немыслимо!» Вот батальон, стройбат строили железную дорогу от Волги до станции Гумрак, сейчас там городской аэропорт Волгограда, 35-40 километров, примерно полгода.  Батальон был 700 человек, через полгода осталось 26, но дорогу они построили, это знаменитое строительство номер 10. И командующий 62-й армии сказал, что эта дорога помогла победить в Сталинградской битве. Отец заболел сыпным тифом, отморозил ноги, и его отправили домой умирать, посадили на поезд, и вот он ехал от Волги до Дона. В марте месяце в мороз на улице он держался за поручень поезда, и потом проводница на каком-то полустанке постучала, говорит: «Здесь пацан замерзает!» Ему справку дали, что его отправляют домой, потому что он уже обморозил ноги. И он спрыгнул на полустанке, на Дуванной, и ещё 10 километров шёл по степи домой, переступил порог, упал и потерял сознание. И полгода у него был сыпной тиф, а семья большая. Он в конюшне, в сарае лежал. Тётя Вера рассказывала: «Мы так заглянем через занавесочку, а он там лежит худой-худой!» Он разучился ходить, пролежни были. И я спрашивал его: «Ну а как ты спасся вообще? Это же не мыслимо! Под бомбёжками, такие потери каждый день». Он говорит: «Ты знаешь, вот когда я болел, в этом сарае лежал, мне приснилась Божия Матерь. Как облачко спустилась, мне руку на лоб положила и говорит: “Нет, ты не умрёшь, только кров свой никому не давай”. Что Она имела ввиду? Сказала и растаяла, и с этого времени я пошёл на поправку, потихоньку начал ходить».

Вот книга есть «Будапештские молодогвардейцы», они в концлагере создали свою Молодую гвардию, мало кто знает, это тоже такая история необычная. Около 20 человек краснодонских парней, одноклассники тех молодогвардейцев, которые в «Молодой гвардии», создали свою подпольную организацию, собрали взрывчатку, взорвали завод, на котором работало 25 000 человек, который «Мессершмитты» делал: фюзеляжи и моторы. Даже Геринг приезжал с инспекцией на этот завод. Он под землёй был, невозможно было никак добраться, наши бомбёжки не давали эффекта, на двадцатиметровой глубине он был. И они взорвали завод, 25 000 вольнонаёмных венгров работало и около 600 было советских узников. Они взорвали, 134 «Мессершмитта» не поднялось в воздух. Вот 12 октября в этом году будет 80 лет этому подвигу, там даже мемориальной доски до сих пор нет. Я писал президенту Венгрии и нашему послу, ходил в музей на Поклонной горе, ну такое равнодушное отношение: есть какие-то общепризнанные праздники и герои… Я школьником был, разыскивал материалы, переписывался с одним из этих будапештских молодогвардейцев, он написал: «Наши сердца бились единым ритмом с замечательными молодогвардейцами».

Я равняюсь на то поколение героев, представителем которых был мой отец. В концлагере, в подземельях. В центре Вены Пратер есть, знаменитый парк, и в полутора километрах от него был концлагерь, 1 из 49 филиалов Маутхаузена. Австрийские экскурсоводы говорят: «Да что Вы, какой концлагерь?» Даже знать не хотят. Я в книге «Будапештский молодогвардеец» специально карту этих лагерей привёл на территории Австрии. 49 филиалов было Маутхаузена, то есть не только в самой Германии, в Польше, в Австрии – везде были эти лагеря смерти.

Анализируя свою судьбу и советское время, я скажу, что, конечно, простые люди были против закрытия храмов. Ну кому они мешали? Зачем надо было делать какие-то склады в храмах, в монастырях? И, конечно, репрессии в отношении верующих. Но в то же время в храме, где служил отец Варсонофий, 300 лет была служба, 300 лет, не переставая! Даже немцы не дошли, там в двадцати километрах линия фронта по Владимирской области проходила – не дошли. И в 1930-х годах тоже комсомольцы не добрались. Один из самых богатых храмов по иконам. Конечно, там нужны деньги на реставрацию, и мы помогали, насколько могли, храму.

Насчёт молитвы – молились все: бабушки, дедушки, тёти. Моя мать только крестилась, когда минуты трудные были, когда она болела после инсульта. Она начала креститься, хотя разговаривать не могла. Тринадцать лет отец её спасал, она научилась читать по-новому и восстановилась. Паралич прошёл. Вообще очень трудолюбивые люди были и отец, и мать, и дед шахтёр, и другой дед кузнец. Души были все чистые, и в повседневной речи слова «Слава Богу» упоминались постоянно. То есть не было такого воинствующего атеизма или какого-то запрета, я спокойно носил крестик, никто мне никаких замечаний не делал, хотя я был комсоргом школы. Вот как-то это стыковалось. Уже позже, когда я пришёл сознательно к Богу, я понял, насколько это важно в жизни человека. Есть разные формы общественного сознания, есть политика, есть религия, есть мораль, есть философия, наука, право, искусство, разные формы отражения реальности. И, конечно, я прекрасно понимаю, что у религии своё место, и сейчас в нашем обществе нет другого такого мощного союзника у государства и у других общественных структур, которые борются за общественную нравственность, кроме Церкви, кто бы что ни говорил.

Если человек пришёл к Богу сам, я думаю, он должен этот светоч хранить, и теперь уже с позиции жизненного опыта я вспоминаю, сколько раз я мог погибнуть. Служба на границе постоянно сопряжена с опасностью, постоянно. Даже такая простая вещь: гроза, боевая сработка: сигнализационная система сработала. Я старший, летим на ГАЗ 66-м. Там у нас пирс и моторная лодка. Границу перекрывали, там рубеж прикрытия на границе с Финляндией. Молния сверкает. Дождь такой лупит. Мы на огромной скорости летим, а дорога к пирсу меньше километра, метров 800, узкая, там не развернуться. И вдруг упал столб и повис на проводах, и прямо в лоб мне приближается, метров 10. Я кричу: «Влево!» И в этот момент раздаётся страшный удар, и этот столб уже в кабине возле моего лба. Он согнул буквой «зю» стойку машины, стекло лобовое вылетело. Я руками даже не успел закрыться, вижу этот столб перед носом – и остался живой!

И это неоднократно. Замначальника состава послал в тыловой дозор на 5 часов: тылы тоже иногда просматривать надо. Мы вдвоём со старшиной, даже фамилию помню, Александр Анин, старшина заставы, идём, возвращаемся через стрельбище. Вдруг автоматная очередь, и пули над головой «тю-тю-тю», щепки летят, деревья. Мы упали. А это зам. по бою принёс 20 автоматов, пристреливать решил оружие. Два ящика патронов. Мы лежим, голову невозможно поднять, он и пулемёт пристреливает, и автоматы. Огонь такой силы… А мы ползём, так тяжело! [Смеётся] Метров 200 надо до деревьев доползти. Он забыл, что нас туда послали. Ну, конечно, мы ему высказали всё. Он обнял меня, мы оба старшие лейтенанты, говорит: «Юрий Васильевич! Прости, брат, ей Богу, забыл, что вас послали… убить мог». Вот такие были случаи. И тогда на озере тоже. Я думаю, что эти спасения неслучайно происходят. Есть Всевышний, который ведёт человека, и у каждого свой срок. Моя покойная супруга Наталья говорила: «Мы всегда будем там, где мы должны быть». И когда я начинал возмущаться какими-то уродствами жизни, она говорила: «Ну что ты? Успокойся, тут есть Кому контролировать, и мы всегда будем там, где мы должны быть».

Я думаю, что человек должен быть счастлив в своей доле, радоваться тому, что есть, никому не завидовать, никого не упрекать, поступать, как должно. Я счастлив, что в судьбе были такие великие люди. И с позиции семидесятилетнего опыта я хочу просто пожелать тем людям, которые ещё не пришли к Богу, помнить, что Бог всё устроит так, как нужно. Просто никогда не хулите. Я не любил и не люблю тех людей, которые богохульствуют. Во мне всегда это вызывало отвращение, и я всегда пресекал такие разговоры. Если ты не веришь в Бога, зачем же оскорблять, порицать? Среди людей религии есть хорошие и плохие люди, но нет ни плохих наций, ни плохих народов. Я считаю, что наша страна должна быть на высоте. Духовные подвиги предков, их сила духа – для нас очень большой пример.

[1] игумен Варсонофий (Хайбулин), (1937 – 2015).

[2] «Цари воинств бегут, бегут, а сидящая дома делит добычу» (Пс. 67:13).