ФИО: Никулина Наталья Николаевна

Год рождения: 1951

Место рождения и возрастания: с. Чёрный Отрог, г. Соль-Илецк Оренбургская обл.

Социальное происхождение: из семьи служащих

Место проживания в настоящее время: г. Оренбург

Образование: высшее

Дата записи интервью: 15.05.2024

Я, Никулина Наталья Николаевна. Родилась в селе Чёрный Отрог, тогда Гавриловского района. В то время, в 1951 году, мы там жили, а потом переехали в Соль-Илецк, где я почти до школы прожила. Папа работал учителем, мама работала в аптеке. Потом вернулись снова в Чёрный Отрог, и дальше я уже до окончания школы жила там. Школу закончила, тогда 10 классов, не 11, и сразу поступила в медицинский институт. Закончила мединститут в 1974 году, и по распределению была направлена в Светлинский район, в центральную районную больницу, где проработала рентгенологом-фтизиатром более восьми лет. Затем вернулась в Оренбург, и здесь уже с 1983 года по настоящее время работаю в областном клиническом противотуберкулёзном диспансере врачом-фтизиатром поликлиники.

В детстве, конечно, когда мы учились в школе, о Церкви или о религии разговора было мало. Но я не могу сказать, что было какое-то гонение или что-то нам говорили против Церкви. Такого не было. Бабушки, ну и дедушка, наверное, (дед Фёдор) были верующими людьми. У них были все книги, обязательно утренние молитвы читали. Это я просто видела. Когда я училась в начальных классах, с нами жила бабушка Мелания. Она была мамой моего папы. Абсолютно никакого гонения по отношению к ней не было. Она спокойно всё, что считала нужным, то и выполняла, то есть утренние молитвы читала, Библию читала, Евангелие. Всё в определённое время. И она как раз научила меня одной молитве, которую я знала с детства. Это уже потом, когда стала взрослой, я выучила другие молитвы. И опять же, ей никто ничего не говорил, в семье с ней не спорили. Моя тётя, то есть её старшая дочь Ганна, мы её звали баба Ганя, была 1906 года рождения. Бабушка Мелания и тётя Ганна вместе уже в советское время всегда ходили в церковь. Когда был закрыт храм Иоанна Богослова в Чёрном Отроге, они ходили в студенецкую церковь даже пешком. А вообще они совершали путешествия и были в Почаевской лавре. Мы просто всегда знали, что они были там, но тогда мы их не расспросили об этом путешествии. В принципе, в паломническое путешествие требовалось пешком ходить. Но я не думаю, что они пешком ходили, где-то, может, и доезжали. Воспоминания у них были, они это часто вспоминали. Но мы были тогда детьми, бегали, прыгали, не слушали их. А в студенецкую церковь они ходили. Но так как они уже были в возрасте, папа их отвозил на лошади, или ездил за ними на лошади. А когда бабушки уже не было, баба Ганя одна была, она ездила, когда транспорт был, автобусом 12 километров. И назад со службы приезжала. Ну, первым делом заходила она к нам. Мы обязательно ей готовили поесть что-то, потому что она со службы приехала, надо накормить её, чтобы она немножко отдохнула. То есть вообще гонений не было.

Помню, когда я училась в начальных классах, даже батюшка студенецкий, ходил по дворам в Чёрном Отроге на Пасху, освящал куличи, пасху. Но к нам домой он, естественно, не заходил, потому что мы жили при аптеке, мама работала аптекарем, мы жили в служебной квартире, которая была в одном доме с аптекой. Аптека – это государственное учреждение, ну и папа был учителем, то есть в такие дома батюшка не заходил, а в другие, в частные, заходил на Пасху, это я помню. Но потом это прекратилось.

В принципе, вся семья Никулиных, все они отучились, закончили школу, все получили высшее образование: среди них были – врач, две мои тёти – учителя, папа – учитель, дядя Павлик – инженер. То есть, несмотря на светское образование, никто из них никогда не говорил чего-то против Церкви, такого не было. Сейчас вот удивляются, что мы могли в советское время много чего делать.  Да, нам не запрещалось.

Крестили меня в раннем возрасте, наверное, это было в сентябре месяце 1951 года. Это получается, мне было тогда месяца 4, когда меня крестили. Крещение было в Соль-Илецком храме. Причём, вот ещё очень интересная история. Там [в Соль-Илецком храме] был священник в начале 1950 годов, который доводился братом священнику, который служил в храме в Чёрном Отроге, когда этот храм ещё был открыт. Но потом их репрессировали. Когда меня крестили, конечно, может, уже другой был священник в Соль-Илецком храме, но о братьях-священниках мы знали.

Почему меня крестили в четыре месяца? Я была маленькая и очень часто плакала, всё время плакала. Ну, там были определённые проблемы, связанные с переездом нашей семьи в Соль-Илецк, когда папу направили туда на работу учителем. Там и мама стала работать. Раньше рано выходили на работу, не сидели с ребёнком. Так вот, я пищала постоянно, и бабушка, у которой мы жили на квартире вначале, пока нам не дали казенное жильё, взяла меня, отнесла в церковь и покрестила, и свою дочь взяла мне крёстной.  Дочь её звали Полиной.  Полиной Михайловной. Бабушка, у которой мы жили на квартире, не была нашей родной бабушкой, звали её бабушка Наташа. Ну, для нас она как родная бабушка была. Когда уже взрослой я ездила в Соль-Илецк, я всегда заходила к своей крёстной Полине Михайловне. Это уже после смерти бабы Наташи я ездила в Соль-Илецк, обязательно встречалась с Полиной Михайловной, со своей крёстной. Полина Михайловна была учителем, и мой папа её хорошо знал, они оба были учителями математики.

Как отмечалось моё крещение, я не могу сказать. Да и отмечалось ли вообще всё это? Правда, и после крещения я всё равно плакала, но уже крещёная плакала. Ну, так вот, эта бабушка Наташа взяла меня и покрестила. Родители, конечно, знали об этом. Она взяла и всё, молчком, но они знали. Баба Наташа ходила в церковь, а её муж не ходил. И когда у неё пост начинался, он её измучает: то дай мне пельмени, то ещё что-то сделай. И мой папа всегда успокаивал его и говорил, чтобы он относился спокойно к этому [к её вере], с уважением.

Ну, потом мы уже не жили там, нам дали квартиру. Но с этими людьми мы поддерживали связь, дружили.

У бабушки Мелании, которая с нами жила, естественно, и Библия была, и Псалтырь, ну, в общем, все ей необходимые книги. Причём на церковнославянском языке она читали молитвы, не по-русски переведённые. И иконы были. Я, конечно, не помню, какие у неё были иконы, но она могла их выставлять, ничего. И у бабушки Паши [по материнской линии] то же самое. Причём, у меня сохранилась Библия бабы Паши, это Библия старая, порванная уже. Эту Библию мы отдавали, когда баба Паша умерла, тёте Гане. Баба Паша перед смертью своей у нас в Чёрном Отроге была, и с ней были её книги, и вот эта Библия была. И потом, когда тётя Ганя умерла, мы Библию забрали.

У бабушки Паши был сундук, и там, с внутренней стороны сундука, была приклеена памятная картина с очень красивым зданием, нам, детям, всегда интересно было её разглядывать, и только потом я поняла, что это был собор, который в 1935 году снесли в Оренбурге. Вот этот собор был приклеен у неё с внутренней стороны сундука. Сундук, к сожалению, не сохранился.

Так что, у родственников книги были, у тёти Гани, всё было. Мы брали книги, она приносила мне. Жития святых, ещё что-то читала. У неё много было литературы. А сама я покупала только вот уже когда в 1990-е годы стали всё продавать открыто. Так и узнавали что-то новое – то там, то тут посмотришь что-нибудь.

У тёти Гани вообще иконостас был дома, ну, она была очень верующая. Никто их не преследовал. Никто не говорил: «нельзя». Никто никуда не выгонял. Они всю жизнь трудились и молились, как хотели, то есть, как считали нужным. Они считали, что так положено. Молились тихо, спокойно, никому не мешая. И всем [иконами, книгами] пользовались. А такого правила для семьи, чтобы молиться всем вместе, не было. Конечно, когда они жили вместе, можно было молиться. Тётя Ганя у нас на крыльцах пела. Потому что она заикалась, и отец Василий сказал: «Давайте, она у нас певчей будет». И правда, после того, как она стала петь, а она достаточно долго на крыльцах пела (ещё ребенком), заикание прошло. И никто и не знал, что она, оказывается, раньше, в детстве заикалась. Это я только знала.

Баба Ганя называла новую власть «бесстыжей». Мы маленькие были, не понимали почему, потом нам объяснили, что в то время был установлен налог на бездетность. Брали налог с неженатых мужчин, с девушек налог не брали до замужества, а когда девушка выходила замуж, то не брали налог только первые три месяца после замужества, а через три месяца и с женщины начинали брать налог на бездетность. Вот баба Ганя и ругалась, называя новую власть «бесстыжей», ведь, действительно, откуда детям-то взяться через три месяца? 

С церковью моя первая встреча состоялась, когда меня крестили в Соль-Илецкой церкви. Но это, конечно не сохранилось в моей памяти.  Какие-то воспоминания у меня были о посещении студенецкой церкви, но я даже не помню, с кем я там была и что делала. Но у меня сохранились воспоминания самой внутренности церкви, это у меня было в памяти с детства. Хотя сказать, что меня водили туда постоянно не могу, нет, потому что это было далеко, надо было ехать. Ну и бабушка, как она возьмет – не возьмет… Но знать-то [о церкви, о службах, о молитвах] знали, и все знали. А уже более, так сказать, подробно начали всё узнавать и ходить в церковь, когда разрешили молиться, но ещё не восстановили храм Иоанна Богослова. А до этого сами же писали всё, и крещение детей, внуков, правнуков, кто крестил, родственников, своих племянников. Вот Олю [племянницу 1982 года рождения] мы в студенецкой церкви крестили спокойно. Никто не препятствовал. Оле уже пять лет, наверное, было. Где-то 1987-й это был год. Ну, спокойно, то есть договорились, всё. Батюшка тогда ещё в студенецкой церкви служил, его сейчас нет, он крестил. Ну, а другие в Оренбурге крестили.

Мне кажется, у меня не было и мысли, что не нужно верить. Это существовало. Если мы даже учили, что мир материальный, и всё объяснялось наукой, а всё равно везде, какое бы ты произведение ни читал, – у Пушкина, у Лермонтова, у всех было сказано, что Бог существует, что Он есть.

Ну, я ещё делала, это вообще глупость, конечно, была. Я помню, сдавала экзамен в школе, уже 10 классов заканчивала. И по химии билеты были. Я говорю: «Господи, хочу, чтобы шестнадцатый билет мне попался». Для меня это был самый лёгкий билет. Утром прихожу, беру билет – шестнадцатый! И без подготовки пошла сдавать его. То есть вот такие какие-то вещи интересные возникали, или ещё что-нибудь такое необычное, и это укрепляло веру. Да, потом ещё вот что было. Когда я сдавала экзамены в институт, химию я знала очень хорошо, можно сказать, в том объёме, в котором я её и после института знала. Так вот, когда я отвечала, в этот момент представитель из института вышла, а в комиссии сидели учителя школьные, городские. Они же всегда принимали экзамены, присутствовали. И они сказали, что я вроде как не так ответила. Вопрос был по генетике, а я знала генетику и всё ответила. Но из-за плохого ответа я могла бы не поступить в институт. И вот тогда я просила: «Господи! Ну, как же так? Это что такое? Как же так, я лучше всех училась в школе, и я не поступлю в институт?» Я об этом попросила, и я поступила. А потом уже, когда поумнее-то стала, поняла, что нельзя так делать. Надо просто просить о хорошем. Как Бог даст. В молитвах нужно просить, чтобы болящий поправился или родственник. Но это уже не как чудо, а как просьба. И обязательно надо благодарить.

Однажды, когда я ещё работала в Светлом, нас, врачей, послали в Институт марксизма-ленинизма на курсы, курсы были антирелигиозные.  Что-то связанное с атеизмом, я сейчас не помню, как этот цикл назывался. Ну, в общем, на этом учении я поняла, что нас учили именно религии. Когда на курсах были лекции по основам мировых религий, для нас это был ликбез по религиозному воспитанию, именно там нам рассказали, как всё в Библии было. Вот там мы немножко истории Православия узнали. То есть до этого я слышала – Понтий Пилат. Кто такой Понтий Пилат? А вот там, на курсах, нам рассказали и о нём, и о его роли в распятии Христа. То есть курсы помогли нам восполнить недостающие моменты религиозного воспитания, несмотря на то, что это был Институт марксизма-ленинизма.  Вот с религиозным образованием было так. Ну, в школе я не могу сказать, что у нас там была открытая антирелигиозная пропаганда, нам просто говорили, ну вот, человек слетал в космос, в космосе был, а Бога не увидел. Ну, это вовсе не пропаганда против Бога была, не пропаганда антирелигиозная. А вот уже когда нас посылали в Институт марксизма-ленинизма, и, так как мы были не коммунисты, не руководящие работники, нам доверялась атеистическая работа, сначала нас должны были обучить, как надо действовать, как проводить антирелигиозную пропаганду, чтобы мы знали, вдруг там кто-то писать о Боге или о религии будет. Программа курсов была такая интересная! Когда они рассказывали, вспоминали и художественные произведения, как у того же Пушкина, у того же Лермонтова, у тех же наших советских писателей, у Блока, например, тоже упоминания о Боге есть. Многие доводы советской антирелигиозной пропаганды неправильно где-то рассказывают, построение сообщений было неправильное. Интересно, например, в газете пишут: «…миллионы и миллионы людей отказываются от религии и идут сбросить оковы религиозные, чтобы идти вперёд для строительства коммунизма…». То есть, этим примером они сами же говорят, что верующих были миллионы. «Как? Откуда миллионы? У нас же нет такого количества верующих! Значит, получается, вон их сколько!» Было смешно. Но мы как-то относились критично к этим лекциям. То есть мы понимали, что на этих лекциях мы получали знания как раз о религии, вот и всё.

Конечно, все мы знали, кто Патриарх всея Руси, кто митрополит у нас в Оренбургской епархии, какие праздники, ну, от того, что мы, может быть, в селе жили. В селе более, наверное, обряды соблюдали. Что уж говорить, Рождество, Крещение, Пасха, Троица… Ну Троица вообще всегда праздновалась, к ней, так сказать, приспосабливали что ли, окончание посевных работ. И вот на Троицу (тут окончание посевной, и все прочее) и делали праздник, как будто трудовой, советский праздник, а на самом деле все праздновали Троицу, потому что все знали, что сегодня – Троица.

Всегда отмечали все родительские дни, субботы, всё это и помнилось, и делалось, естественно, отпевание, крещение. Ну, на самих обрядах, уже когда взрослая была, я присутствовала. Ну, и на отпевании присутствовали. А как же? Если родственники, если бабушка умерла, если тётя умерла, если кто-то ещё.

Кто у нас митрополит в пять лет я, конечно, могла не знать, а уже когда в школе учились, то знали. А как мы не могли знать? Мы же знали, потому что бабушка их [митрополитов] называла, тётя Ганя. Их достаточно много этих верующих бабушек было. Для меня они уже тогда были бабушки. Хотя, оказывается, они не такие уж и старенькие были у нас. И они всё помнили, всё знали. Они знали, кто такой Понтий Пилат. И всё это рассказывали. Ну, в настоящее время, уже во взрослом состоянии я сама стремилась узнавать о вере. Вот на учёбе находишься, я, например, в Санкт-Петербурге, тогда ещё в Ленинграде, была, ходила в Эрмитаж. Мы жили в общежитии за Невской заставой, за Невой, а там храм Александра Невского, и вот мы туда ходили, даже попали на службу. Мы в субботу учились, в воскресенье отдыхали. В воскресенье встали, пошли гулять по городу, как раз и к кладбищу пришли, там храм оказался, это как раз на Сретение Господне было. Это был, наверное, в 1987-й, что ли, год. Ещё когда не переименовывалось. Ещё Ленинград, ещё всё советское.

Иностранные радиостанции в советское время я не слушала. Радиоприёмников в то время было крайне мало. Нет, не слушали.

Первое, наверное, в своей памяти, что я узнала о гонениях, что был у нас собор, на месте которого построен Дом Советов, про который рассказывали, как его взрывали, как он никак не рушился, как не могли его убрать, как люди ходили, плакали. И вспоминали, конечно, родственники, как закрывали и убирали колокола с церкви Иоанна Богослова, там у нас, в Чёрном Отроге. Знали, кто, куда иконы забрал, кто что ещё, утварь какую-то кто-то забрал, чтобы сохранить.

Что я знала о людях, которые подверглись гонениям за веру? Были репрессированные и по религиозному принципу в селе, ну и так-то много писалось. Причем тогда их не называли, что они репрессированы, уже после. Когда Хрущёв пришёл к власти и культ личности Сталина развенчивал, там уже многое стало известно, и всё сваливали на Сталина, что это Сталин. Тогда мы узнали о тех репрессиях, что там религиозных деятелей много было. А потом уже жития некоторых были написаны. И их можно было уже прочитать. А вот так, чтобы столкнуться с людьми, которые были репрессированы, я не сталкивалась. Это как раз те, кто пострадал перед войной. В 1920-30-е годы. Там всё вместе было собрано, там и раскулачивание, на телегах вывозили, и не знали куда, были репрессированные люди.

Нашей семьи это коснулось в том, что дядя Петя мой пострадал. Он пострадал не знаю за что, его арестовали. Как баба Ганя говорила, в кандалах его увезли. А в это время ещё один дядя, дядя Вася, его брат и второй его брат Миша, были в армии, и дядя Вася написал письмо Калинину. В то время и дедушку хотели выгнать из дома. А у него тринадцать человек детей, на две комнаты дом. И его решили выгнать из дома. А он сказал: «Я никуда отсюда не уйду. Мой сын написал письмо Калинину». Действительно, они в армии в это время служили, в кавалерии. Потому что, что дядя Миша, что дядя Вася были из казаков, а тогда казак должен был идти в армию со своей лошадью. Тогда ещё это правило оставалось, идти служить на своей лошади. И вот они уходили служить в армию и забрали туда своих лошадей. И он, мой дядя, действительно Калинину написал. И дядю Петю вернули. Он приехал больной, бабушка его вылечила, он потом опять попал в армию, служил, когда была Финская война, потом в Великую Отечественную войну, и погиб. Говорили так, что он погиб, когда форсировали Днепр. Ну, наверное, ранили, утонул. То есть, это не за религиозную тему, но мне кажется, это всё вместе. И раскулачивание… Кто уж там написал, что мой дедушка – кулак? Тринадцать детей – и деда выгнать. Ну, корову тогда в колхозное стадо у деда забрали. А она всё равно домой шла.