ФИО: Никуляк Виталий Всеволодович

Год рождения: 1954

Место рождения и возрастания: г. Хабаровск

Социальное происхождение: из семьи служащих

Образование: высшее

Место проживания в настоящее время: г. Хабаровск

Дата записи интервью: 28.05.2024

Я родился в атеистической семье. Мой отец, Никуляк Всеволод Васильевич, 1921 года рождения – спортсмен-легкоатлет, спортивный судья. Папа у меня был коммунист. Мама, Суровая Анна Фёдоровна, 1923 года рождения, – доктор известный была, врач-хирург, любимая ученица профессора Сергеева, работала главврачом в онкологической клинике. Она верила, говорила мне: «Сынок, я верю в Бога». Но в храм она не ходила. Крещёные они были.

Дедушка по линии отца, Никуляк Василий Фёдорович, работал финансистом. В 1937 году он был репрессирован и расстрелян, в 1953 году – посмертно реабилитирован. Бабушка Матрёна по линии отца – крестьянка. Мамин отец, Фёдор, также был крестьянином. А мамина мама, Ефросиния, бабушка Фрося, работала учительницей. Она была глубоко верующей. У неё был иконный уголок, закрытый шторками. И она молилась там. Я не видел, как она молилась – у неё уголок всегда был закрыт. Только иногда он был открытым. И мне говорили, что она верующий человек. Когда она умерла, её похоронили по обычаю, вместе с Библией. Её положили в гроб вместе с Библией. Я думаю, что её молитвами я и пришёл к вере. Ведь что-то приводит, не просто так придёшь к Богу сам. К вере я пришёл в результате событий в моей жизни. А родители мои так и остались вне Церкви, к сожалению. Я за них молюсь, но они так и не пришли к вере.

В нашей семье не было ни крещений, ни отпеваний. Потом уже, когда мама умерла, мы её отпевали. Когда сами уже воцерковились. Папу мы потом уже отпели заочно, когда я в храме работал. За бабушек, за дедушек мы молимся, на проскомидию за них подаём. А сначала атеисты мы были, неверующие. В то время всё было чисто социалистическое такое.

Я учился в школе, потом в институте физкультуры, потом перевёлся в институт культуры и окончил его. В школе я был атеистом. Нас воспитывали в атеистическом учении. Я вообще сначала был ярый атеист. Спорил с бабушкой, мол, Гагарин летал, а Бога не видел. В школе вообще о вере ничего не говорили. Было советское время, атеизм, такая вот реальность социалистическая. Нас учили, что мы строим социализм. Сейчас построим – и коммунизм будет. Вот это вот было. Так что, к сожалению, в детстве ни молитв, ни Священного Писания мы не читали, на церковных праздниках не были.

В планетарий, находившийся в храме святителя Иннокентия Иркутского, мы ходили в детстве – это был единственный храм, который меня наталкивал на размышления. Он разбитый был весь, там рядом помещение было, где во время революции расстреливали людей, там дыры были от пуль в стенах. Это здание потом снесли. Вот тогда я смотрел на этот бывший храм и думал: какой он необычный! Вот что-то меня в нём затрагивало – какие-то струны души, что-то пробуждало во мне, какие-то дальние оттенки веры в Бога. Когда мы в планетарий туда ходили, мы ещё ничего не понимали. Через алтарь был вход, зал был красивый, немецкое оборудование было классное, про звёзды рассказывали… В этом храме какая-то атмосфера была необычная. Потом я был с академическим хором в этом храме, там отец Игорь Зуев давал разрешение диски записывать. Я тогда пел в академическом хоре.

В первый раз я столкнулся с Церковью в 1983 или 1984 году. Меня пригласили петь туда. Мой друг регентом был в Христорождественском храме. Я пришёл, и мы пели там в течение полутора лет. В это время, в 1980-е годы, был с Украины там батюшка, забыл, как его зовут, его все любили. Вот там, я помню, удивительно было: была ночь холодная на Крещение, минус 35 было или минус 30, ветрище. И когда батюшка Крещенскую воду на всех вылил (в мороз, в минус 35!), то люди все ликовали. Никогда такого ликования я не видел, как в тот год, в то советское время. Я тогда подумал: почему люди так ликуют? Ведь в такой холод их облили водой с ног до головы.

Мы пели, я был ещё атеистом. Когда я ещё в институте культуры учился, меня друг звал туда петь, он там регентовал. Я решил спросить разрешения, а то ещё отчислят. Пошёл к атеисту-педагогу, говорю: «Меня в церкви просят попеть. Можно?» Он говорит: «Вы что?! Мы Вас отчислим из института культуры, если Вы туда пойдёте петь!» Я тогда не пошёл. Это уже потом, в 1980-е годы, в первый раз я столкнулся с красотой православной веры, с песнопениями, службами. Именно с красотой служения. Тогда я ещё мало что понимал, да и сейчас многого не понимаю. Тогда всё было для меня очень необычно. Мне тогда нравилось петь, и очень красиво всё это было. Слава Тебе, Господи!

Мне очень нравились произведения Чайковского, Бортнянского, Березовского. Я покупал пластинки. Концертные варианты такие я любил слушать. Включишь – и поёт хор такой красивый, очень классный хор, запись студийная.

Один раз мы пришли на Пасху утром, на утреннюю службу петь, и милиция нас перехватила, молодых людей. Перехватили нас и не пускали. Батюшка вышел, и чудом их уговорил – а то в милицию хотели нас вести. Вот это было один раз, когда власти пытались нас вести в милицию. Не знаю, что они хотели с нами сделать, но батюшка их уговорил, убедил.

Но, вообще-то, при Брежневе уже не было таких сильных мер, как при Хрущёве, но тогда я маленький был. Когда Брежнев пришёл, мы могли спокойно среди бела дня зайти в Христорождественский храм, в храм Александра Невского – и никто тебе ничего не делал. Если твой начальник тебя не видел, то можно было зайти, но мы тогда особо не тянулись к вере. Мы тогда атеисты были ещё, заняты были земными делами – семьями, работой. Я музыкант: гастроли, поездки…  Храмы только издалека видел, внешне они меня трогали.

Мне нравилась и иконопись, и храмы мне нравилось смотреть, когда я путешествовал. В советское время я и в Прибалтике я был, и по Золотому Кольцу ездил. Тогда нас возили по храмам. Во Владимире, в Суздале, в Новгороде мы были. Даже на службу нас повели один раз рано утром. Я ещё был тогда атеист. Но впечатляет, конечно, красота. Особенно помню храм в Пскове. Я помню, подошёл к нему, и эта лестница как будто тебя втягивает! Прямо вот тянет зайти в храм. Там я с этим сталкивался. В Псково-Печерском монастыре такая красота! Эти храмы, стены… И другие монастыри. Очень трогает это. Стоишь перед храмом и как бы погружаешься в эту вот старину, когда люди веровали, жили верой – не так, как сейчас мы. Очень, очень глубоко воздействует это. Архитектура воздействует, иконопись. Когда в храме стоишь возле икон, думаешь: «Господи, как вот я тут стою – тут такие святые рядом…». 

Я тогда занимался йогой, и они книги распространяли перепечатанные. Тогда же таких книг не было, в 1980-е годы, всё перепечатывалось. И я помню, книги про Иисусову молитву, про Серафима Саровского вместе с книгами о йоге они распространяли. Вот я и покупал там у них эти книги в первый раз. Я прочитал про Серафима Саровского, когда ещё вёл занятия по йоге. По вечерам мы собирались и читали про Серафима Саровского, его житие. Это было всё так удивительно! В общем, это и подвело меня потом ко крещению, эта «встреча» с Серафимом Саровским, с другими святыми, с их житиями. Потому что всё это отличалось в корне от того, что было в йоге, от того, что там говорилось.

Приходилось мне общаться и с протестантами, которые были против Православия, были и «Свидетели Иеговы», много было всякого. «Мутно» было. Каждый занимался чем хотел, делал что хотел, и все спорили. Собирались экстрасенсы, йоги, маги, колдуны, астрологи. Кого только не было! Каких только не было споров, ругани. Это всё «мутно» очень было.

Когда я работал на стоянке охранником, там телевизор стоял, всё время по ночам включали протестантские передачи. Копперфильд был, протестант, он много говорил такого, что меня подвигло потом к вере. Но там совсем другая проповедь: там больше на материальное всё «замкнуто». Но всё равно, моменты глубокой веры я там почерпнул, и это подтолкнуло меня к православной вере.

Потом жена, пока я там йогой занимался, стала сына носить на причастие, да и сама постепенно воцерковилась. Жена меня тоже подтолкнула. Я почувствовал, что йога – это не то, что нужно что-то другое.

Крестился я поздно, в 1991 году, когда мне было уже под 40. Крестился в Псково-Печерском монастыре. Там слева стоит церковь Сорока мучеников, вот в ней я и крестился сознательно, по своему желанию. Конечно, это всё было удивительно, неповторимо.

Потом, когда мы на субботнике были в нашем Иннокентьевском храме, отцу Ферапонту нужен был водитель, он и говорит: «Витюш, ты не водитель?» А я только сдал на права. Он говорит: «Хорошо, а то мне машину подарили, и ещё плохо ездим. Вот и будешь ездить». И взял меня на работу. Я начал работать водителем в храме у отца Ферапонта, пять лет я водителем отработал. Я помню, я ещё йогой продолжал заниматься. Он молился, читал Иисусову молитву, а я мантры ещё первые пять месяцев читал, когда ехал. Потом меня батюшка спросил: «Ты когда последний раз причащался?» А я причащался, когда крестился. А второй раз – во Владимире. Просто мы подошли (тогда ещё ничего не понимали) ко причастию, и владыка причастил нас. Не знаю, почему он это сделал. Причастил нас без подготовки. Видать, Сам Господь как-то подводил. Вот, два раза. Отец Ферапонт мне говорит: «Как ты ещё жив? Я не могу неделю-то не причащаться». Я стал задумываться. И стал тогда подходить ко причастию уже, к исповеди. Постепенно стал воцерковляться. То есть сначала такой был ещё «ветер в голове».

Потом мы стали с верующими людьми общаться, которые уже давно в храме, они многому нас научили. Конечно, всякие были примеры: и такие, были, которые иногда отталкивали. Но вот постепенно, постепенно Господь нас вёл.

Помню, была знаменитая наша дальневосточная поэтесса, Лидия Магистрова[1]. Лада её звали. Она была глубокой веры. Её священник, который служил в Христорождественском храме, спас от самоубийства. Она хотела покончить жизнь самоубийством – сброситься с утёса. И поехала на машине. Машина остановилась около храма, сломалась. Она вышла, стала ждать. Водитель говорит: «Вы подождите, зайдите в храм, на скамеечку». Она зашла, и там батюшка её увидел и позвал её. Разговорил её, напоил чаем. Короче говоря, он её спас. Таких я людей встречал.

Я был в Иерусалиме, мы туда часто ездили. Было место, где нас там встречал батюшка. И, конечно, когда ты там, в той земле – это ни с чем не сравнить. Особенно когда у Гроба Господня я был, на Голгофе, где Камень помазания. Да и другие святые места: и озеро Гефсиманское, и Иордан. Вот там, конечно, было самое счастливое время в моей жизни. Самые красивые места, конечно – это Иерусалим, Святая Земля. Там мы провели золотое время, ни с чем не сравнимое.

Красота нашей веры православной, глубина её потрясает. Когда соприкасаешься с этим, то что-то небесное в тебя входит, и ты начинаешь понимать по-другому очень многое. Единственное, вот бы уподобиться такому, самому таким бы стать, но для этого не хватает чего-то.

[1] Магистрова Лидия (Лада) Владимировна (1936–2002).