ФИО, сан: протодиакон Александр Пушкарёв

Год рождения: 1963

Место рождения и возрастания: г. Саратов

Социальное происхождение: из семьи служащих

Образование: Саратовская государственная консерватория, Почаевская духовная семинария

Место проживания в настоящее время: г. Саратов

Дата записи интервью: 17.04.2025

Беседу проводил Клементьев Матфей Евгеньевич, студент Саратовской духовной семинарии.

Отец Александр, расскажите, пожалуйста, о Вашей семье, о Вашем детстве и юности. Были ли Ваши родители верующими?

Я родился в обычной советской семье. Родители были служащими, мама была учительницей, папа работал на заводе инженером. Как все советские семьи, были неверующими, жили, как все. Верующей была бабушка, мамина мама, которая нам рассказывала о Боге, иконки приносила. Как-то старалась нас просветить в этом вопросе.

В церковь мы не ходили до первого класса. Бабушка по отцу была неверующей, она была членом коммунистической партии, работала на хлебозаводе. И, как она рассказывала, в детстве она пела в Преображенском монастыре в хоре. Причащались они, когда девчонками ещё были. Но потом начались гонения, война Великая Отечественная. У неё на руках остался сын и ещё приёмная дочь. И, как она объясняла, чтобы как-то сводить концы с концами, она вступила в партию, чтобы получать привилегии какие-то. И она была категорически против веры настроена, видимо, по духу времени того, по её работе, по кругу общения. И даже порой злилась, если бабушка по маме старалась нас как-то просветить в вопросах веры, это вызывало у неё неприязнь. А воцерковились мы уже после первого класса, после 1971 года.

Отец с нами не жил с 1965 года, мне было два года, когда он бросил семью. Бабушка, мама отца, нас не оставляла, опекала нас, материально заботилась. Когда снесли дом, где мы жили на Рябиновской улице (он был её собственностью), ей как собственнику дали квартиру на Сапёрной улице, а нам дали комнату на общей кухне на Вишнёвом проезде. И когда была необходимость для предоставления жилья для отселения строящегося кооператива от Саратовского государственного университета, мама сдала эту комнату под отселение. Мы временно уехали на родину бабушки Шуры, маминой мамы, в Красноярский край, в город Иланский, узловая станция. Там мы познакомились с первым духовником, который сидел в Тайшетских лагерях[1]. После освобождения ему не разрешили вернуться на родину, на Украину, Ровенскую область, село Сосновое. Оставили там на поселениях. И много положительных отзывов о нём было среди окружающих.

Там, конечно, людей было верующих больше, и родственники бабушкины, и круг общения был больше среди верующих, хотя было замкнутое общество. Мы поехали к духовнику в город Абан, Абанского района со своими проблемами, со своими болезнями, и первый вопрос, который он задал: «Вы поститесь или нет?» – «Да нет, мы, конечно, не постимся, мы живём как обычно». Он сказал: «Первым делом надо поститься по средам и пятницам». Давал нам наставления первые, чтобы мы молились утром, вечером, перед едой, после еды, чтобы в церковь ходили, чтобы исповедовались, причащались. И вот где-то с 1972 года началось наше воцерковление.

Когда и где Вы приняли крещение?

Крещение принял, ещё будучи в Саратове. Отец Василий Байчик[2] крестил тайно. Опять же, по инициативе бабушки Шуры крестили нас. Но вот мы жили не церковной жизнью.

А какая у вас была литература дома у родителей или у бабушки?

Литературы не было совершенно никакой. В то время был страшный дефицит. Молитвослов, помню, был рукописный, переписанный. Молитвы переписывались от руки. Были тетрадки такие засаленные, воском закапанные. Тётя в середине 1970-х годов где-то раздобыла молитвослов печатный в Патриархии, и это был праздник.

Расскажите о Вашей встрече с Богом. Какая она была? То есть Ваше впечатление, когда Вы впервые пришли в храм.

Встреча с Богом – это такое понятие растяжимое, потому что к Богу приходили через веру, через дела, через чудеса. У меня была болезнь, псориаз, которая не лечится. Мы ездили, где только могли. Бабушка по отцу использовала все связи. Во всех больницах, которые были в Саратове, я отлежал. Ездили куда-то далеко, на какой-то хутор, даже на Украину к каким-то бабушкам, но исцеления не было. И, поскольку это болезнь на коже, её видно, меня гоняли с лавок, с песочниц, от детей. То есть боялись родители, чтобы эта болезнь не перекинулась на их детей. Когда мы приехали к первому духовнику, отец Никита его звали, рассказали об этой проблеме. Он помазал меня святым маслицем, и после этого болезнь ушла. По его молитвам Господь исцелил. И мы стали ездить в храм. В г. Иланском храма не было. Был в районном центре, в Канске. В Красноярске в областном центре был. Но туда нельзя было ездить, потому что мама учительницей работала. Мы ездили в другую сторону, подальше. Утром рано, ещё затемно ехали на электричке в сторону Тайшета. Там исповедовались, причащались. И когда на следующий день приходили в школу, все знали, что мы были в церкви. Маму разбирали на педсовете, а нас – на собраниях общешкольных.

По тому, как Вам рассказывали о Боге, какое у Вас было представление в детстве?

Библию нам пересказывал ещё прадедушка Григорий, который много рассказывал того, что мы не могли прочитать, а он на память помнил Библию, события библейские. И ещё такие сведения, что опутан мир проводами, тогда этого ещё не было. Всякие рассказы духовные. И в общем-то это была устная традиция пересказов родственников, бабушек, прадедушек, прабабушек. Прочитать негде было об этом, не было книг.

Кто-то был среди Ваших знакомых из священнослужителей или людей, которые посещали храм?

Священнослужителей не было среди знакомых, а вот тётя, бабушкина сестра, пела в Канске в хоре. Такие вот были знакомые. Они производили впечатление добрых христиан, которые соблюдали посты, храм регулярно посещали, исповедовались, причащались, добрые дела творили. У нас ещё была на улице Сурикова одна семья, но они были баптисты. К ним относились соответственно, отдаление было. Исповедовать веру открыто нельзя было. Были тайные христиане.

Приходилось ли Вам или Вашим знакомым сталкиваться с давлением власти или общества в связи с религиозными убеждениями?

Ну, прежде всего, как я уже сказал, это школа. Маме приходилось сталкиваться по линии педагогической, нам – по линии ученической. У меня ещё старший брат есть, на год и восемь месяцев меня старше, Андрей, и вот духовник нам с братом запретил вступать в пионеры и в комсомол. Это было в 1974 году. Он сказал, что скоро это всё рухнет, и никому это ничего не надо будет. Тогда не только нельзя было говорить об этом, но и думать даже. Нам казалось, что советская власть навсегда, надолго, и всё это нерушимо. Мы учились хорошо, и всех раздражало немного, что учимся хорошо, а в пионеры не вступаем. И поэтому всячески по оценкам досаждали. Искали повод, чтобы разобрать на собрании, поставить на вид. Хотя в Сибири, там, где мы в начальных классах проходили обучение, это было не так сильно, как стало, когда мы переехали в Саратов в 1975 году, когда построилась кооперативная квартира, и мы перешли в 37-ю школу.

Показывали ли Вы в школе свою религиозность, и были ли люди, которые сочувствовали Вам и тоже были православными христианами?

Нет, религиозность мы старались не показывать. Повторюсь, что христианство было тайным, то есть мы дома всё совершали, в храм ходили. Не афишировали это. Мы даже не знали среди своих одноклассников, среди друзей, насколько они верующие или неверующие. Вот отец Михаил Беликов[3] учился старше на класс тоже в 37-й школе. Мы видели его в Троицком соборе, он читал там, но отношение было очень осторожное, потому что в то время доносили, например, если крестили детей.

А были ли какие-то проявления антицерковной пропаганды в школе, в жизни вообще?

Конечно. Вся программа школьного обучения, вся организация обучения, пионеры, комсомольцы, все говорили о том, что Бога нет, что это предрассудки, что это отсталые люди, что это мракобесы, ну и всё такое прочее.

Это отразилось конкретно на нашей семье. Настало время вступать в комсомол. И школьное руководство во главе с директором Недлиным Самуилом Рувимовичем стало оказывать давление на нашу семью по вступлению в комсомол. Занижали оценки. И потом, когда классный руководитель вызвала маму на беседу, она прямым текстом заявила: «Если хотите, чтобы у Вашего сына были хорошие оценки, пусть он вступает в комсомол». Она ответила, что он уже сам имеет возраст и может сам решать, вступать ему в комсомол или не вступать. И мне с Божией помощью удалось удержаться от вступления в эту организацию. А вот со старшим братом получилась трагедия. Его всякими способами ввели в конфликт с мамой, и в конце концов её лишили родительских прав. Он отрёкся от матери, вступил в комсомол, связался с компанией комсомольской. И они не столько учились, их называли «класс обеспеченных балбесов». Им можно было получить хорошую оценку просто так, им всё доставалось по блату. В школе его хвалили, что хорошо отвечает, а маме говорили, что он никудышный, что он двоечник. То есть конфликт создавался искусственный. Он ничего не мог понять, и мама ничего не могла понять. Мама его, конечно, заставляла учиться. Тут начались гулянки, магнитофоны, танцы, дискотеки. Не до учёбы. И в конце концов опекунство взяла бабушка по отцу над моим братом. Вот таким образом разрушили нашу семью искусственным конфликтом. У брата тоже была болезнь, у него был порок сердца, ему не разрешали на велосипеде даже кататься в детстве. Тоже по молитвам духовника, отца Никиты, он от этой болезни избавился. Ну и как свидетельство об избавлении от этой болезни он в конце концов поступил в военное училище, в Саратовское ракетное училище, стал офицером. Понятно, что с пороком сердца это невозможно было бы осуществить.

Замечали ли Вы присутствие Церкви в общественной жизни?

В общественной жизни нет, никак не замечалось. Это были личные тайные отношения между священнослужителями и мирянами, какими мы являлись на тот момент. Крещения были тайные. Соседи крестили, кто-то проявлял желание из знакомых. Об этом договаривались конкретно со священником. Крещение проводили на дому, потому что в церкви сообщали старосты на работу. Люди не хотели афишировать это. Поэтому все требы, все таинства совершались на дому. Ну кроме, конечно, причащения, исповеди, это в храме было, кроме острой необходимости при болезни.

Какие Ваши первые воспоминания о храме? Какой был храм и какими были Ваши представления о нём?

Меня крестили в детстве. Первый храм был в Сибири, в отдалённом селении. Раннее утро, сумерки, в храме кадильный дым, шишки вместо угля, ладан… Какое-то таинственное восприятие было, необычное. А уже в Саратове, когда в школьный период стали ходить в храм, здесь как-то более торжественно Троицкий собор выглядел. И богослужение, конечно, не сравнить с приходским храмом, хор был достойный, и много было священнослужителей. С некоторыми мы сдружились, общались и вне храма. Отец Геннадий Беляков[4], отец Лазарь Новокрещёных[5], отец Василий Стрелков[6] потом уже.

Когда и как у Вас появилась мысль, желание посвятить свою жизнь служению в священном сане?

Это долгий путь. О священстве, о принятии сана я не думал. Когда почил наш первый духовник, появился духовный вакуум. Раньше было всё легко, нужно было слушать просто, что он советует, как поступать в каждой ситуации. Ну и проблемы по его молитвам решались. А когда его не стало, пустота появилась в духовном окормлении. Мы с мамой ездили в поисках духовника к разным батюшкам.

И в монастыри нас благословлял, первый духовник ездить. Один из монастырей – это Почаевская лавра. Мама работала в железнодорожной школе преподавателем, у неё был бесплатный проезд в любой конец Союза. Ну и мы брали билет в самую дальнюю точку, до Киева. По пути посещали Троице-Сергиеву лавру, Одесский Успенский монастырь, Почаевскую лавру, Киев. Киево-Печерская лавра тогда была закрыта, прикладывались к мощам, за что насмешки получали от экскурсоводов.

И вот как-то сердце запало в Почаевской лавре, как будто к маме домой приехали. Так вот было. Как-то хорошо так, как у мамы дома. И вот там мы встретились со вторым своим духовником, архимандритом Богданом, в схиме схиархимандритом Тихоном (Балденковым)[7], который соответствовал нашему понятию о духовнике. То есть по образцу первого духовника, как бы всё выстраивалось в линию. Он благословлял приезжать в лавру почаще на каникулы, в отпуск. Мы каждый год ездили в лавру при возможности. И как-то раз я приехал в лавру, тогда наместником стал владыка Феодор (Гаюн)[8]. Я пел на клиросе с братией. И пришёл в келью к духовнику, а оттуда выходил с исповедью епископ Феодор. И он батюшке задаёт вопрос: «Как бы нам Александра в лавре оставить?» Батюшка говорит: «Ему Еву надо». То есть, жениться. И мы в Почаеве познакомились с будущей моей матушкой Ксенией. И мне предложили рукополагаться. Батюшка благословил, я согласился. Таким образом состоялась хиротония диаконская.

Расскажите поподробнее, какими были Ваши воспоминания о семинарском быте?

С семинарией у меня получилась немножко необычно, поскольку семинария только что была реорганизована из духовного училища Почаевского, была нехватка преподавателей, воспитательского состава. Меня сначала поставили преподавать чтение и пение, и я был дежурным воспитателем. То есть я начал с преподавательства. Потом уже священноначалие благословило учиться, и я сдавал экстерном предметы, выполняя свои обязанности преподавательские, воспитательские. Атмосфера в семинарии Почаевской связана с местом нахождения рядом с лаврой, буквально несколько сот метров. И вся жизнь семинарская была связана с жизнью Почаевской лавры, то есть ритм, обеспечение, духовное окормление, послушания – всё было связано с лаврой. По сравнению с Саратовской семинарией много было послушаний. В то же время было требование к учёбе, и ребята как-то находили время учиться, несмотря на большую загруженность послушаниями, потом в академию поступали и возвращались в стены семинарии преподавать.

Был ли у Вас какой-то дефицит в знаниях? То есть, Вы постоянно кого-то обучали, помогали другим, сами работали. Бывал ли у Вас недостаток знаний?

Это период как раз, когда появилось множество книг, множество литературы. До рукоположения я с 1991 по 1994 годы был регентом в Покровском храме города Саратова и ещё помощником настоятеля по хозяйственной части. И одной из моих обязанностей было литературу привозить из Москвы. Появилась возможность доступа к литературе, и как регент я имел возможность богослужебные книги «руками потрогать», а не то, что раньше, что псаломщик скажет. То есть появилась возможность самообразования. А в Почаеве богатейшая библиотека ещё с царских времён, там «читай – не хочу». И ректор, архимандрит Нафанаил[9] тогда, теперь он митрополит Луцкий, всегда укорял студентов: «Да что вы Достоевского читаете? Успеете вы Достоевского прочитать! Читайте то, чего нет, вы больше таких экземпляров нигде не найдёте!» Лавра не закрывалась, не разорялась, и поэтому библиотека сохранилась древняя.

Наверное, только библиотека Вернадского в Киеве могла сравниться по редким экземплярам. И поэтому возможность была читать, образовываться. И общение с преподавательским составом, с братией тоже много дало полезного и поучительного.

Расскажите про Ваше рукоположение, назначение на приход и дальнейшую Вашу жизнь.

После прохождения диаконского сорокоуста (причём даже больше, чем 40 дней я служил диаконом, рукоположили на Новый год, это было воскресенье, а закончился сорокоуст на Сретение) меня поставили старшим диаконом. Нас было двое. Протодиакон был, который старше меня по хиротонии, по возрасту, и я второй. И нас чередовали на богослужения: ранняя, поздняя литургия. На приходы ездили с правящим архиереем, потому что лавра получила статус ставропигиальной не сразу, она подчинялась сначала Тернопольскому архиерею, а потом уже стала Киеву подчиняться. И было немножко тяжело. Ты ещё сам не очень-то опытный, только рукоположили, а уже нужно отвечать за что-то. Приходилось и устав изучать, и чины изучать. Были практические моменты, когда один говорил одно, другой другое. Мне это напоминало армию, когда один сержант говорит одно, другой – другое, и не знаешь, кого слушать. Поэтому надо было выяснить, как правильно делать.

В сравнении с сегодняшним временем периода советской эпохи есть у Вас духовное возрастание? Это очень чувствуется с Вашей стороны.

Конечно, если сравнить то, что было в советский период, когда мы питались устной традицией, устным пересказом на уровне общения, теперь возможности, мне кажется, безмерные по сравнению с тем периодом у Церкви, у верующих, у священноначалия, у священнослужителей. Можно не только услышать, но и самому прочитать. Но есть опасность, конечно, что под прикрытием священного сана говорят и пишут не то, что нужно, не то, что правильно, скажем так. В этом опасность есть. А возрастание, конечно, есть. Есть с чем сравнивать. Надо сказать, тогда был голод духовный.

И главный интересный вопрос, который хотел бы под конец задать. Что бы Вы сказали про наше время и какой дали бы совет будущим семинаристам, как надо жить и что дальше делать в жизни?

Анализируя прожитую жизнь, анализируя происходящие события, хочется пожелать ценить теперешнюю свободу вероисповедания и как можно больше почерпать веры, стойкости на будущее. Свобода, которая была дана Церкви, не была использована, на мой взгляд, по назначению. Предались каким-то внешним факторам, развлечениям. Не смогли использовать время для духовного совершенствования. То есть, свободу приняли неправильно. Такая же ситуация была и перед революцией 1917 года. Свобода не была оценена современниками и использовалась неправильно, совершенно неправильно. Всё в истории повторяется, и хотелось бы пожелать, чтобы у нас не повторились эти события.

Сейчас многие в соцсетях пишут, что скучают по Советскому Союзу, ностальгируют. Ностальгии совершенно у христианина нет о том времени, совершенно нет. Если сравнить тот период и теперешний, мы живём сейчас, как в раю. И по обеспечению, и по материальному положению, и по возможностям Церкви общаться с аудиторией, со структурами различными. Дали нам такую свободу, и эту свободу нужно правильно использовать не в материальном плане, а в духовном плане. Чтобы не повторились те события, которые происходили в 1917 году. Это моё пожелание.

[1] Тайшетлаг (Тайшетский исправительно-трудовой лагерь) — подразделение, действовавшее в структуре Народного комиссариата внутренних дел СССР (НКВД). Администрация Тайшетлага дислоцировалась на станции Тайшет, Восточно-Сибирской железной дороги (ныне город с одноименным названием, Иркутская область). Также через железнодорожную станцию Тайшет проезжали заключённые, которых этапировали в Восточную Сибирь и на Дальний Восток. В 1946 году Тайшетлаг преобразован в Братский исправительно-трудовой лагерь.

[2]Протоиерей Василий Байчик (1922 – 2004), один из старейших клириков Саратовской епархии, почётный настоятель храма в честь преподобного Серафима Саровского г. Саратова.

[3] Протоиерей Михаил Беликов, клирик Свято-Троицкого кафедрального собора г. Саратова, преподаватель Саратовской духовной семинарии.

[4] Протоиерей Геннадий Беляков (1937 – 2009).

[5] Протоиерей Лазарь Новокрещёных (1935–2019).

[6] Протоиерей Василий Стрелков, почётный настоятель храма Сретения Господня в Саратове, старейший по возрасту и по хиротонии клирик Саратовской епархии.

[7] Схиархимандрит Тихон (Балденков) (1920-2013). Был насельником Почаевской Свято-Успенской лавры. 

[8] Митрополит Каменец-Подольский и Городокский Феодор (Гаюн).

[9] Митрополит Нафанаил (Крикота), архиепископ Волынский и Луцкий. Занимал должность ректора Почаевской духовной семинарии с 15 апреля 1997 года по 29 января 2016 года.