ФИО: протоиерей Александр Будников

Год рождения: 1948

Место рождения и возрастания: г. Ленинград

Социальное происхождение: из семьи служащих

Образование: Ленинградская духовная академия

Место проживания в настоящее время: г. Санкт-Петербург

Дата записи интервью: 2021 г.

Расскажите, пожалуйста, о Вашей юности: что предшествовало поступлению в духовную академию? Как у Вас родилась идея получить духовное образование? Сопровождалось ли Ваше поступление в семинарию проблемами со стороны атеистического государства?

Я родился в Ленинграде в далёком 1948 году в семье преподавателя истории, каковым был мой отец, и почтовой служащей, каковой была моя мама. Как и все отроки, я закончил среднюю школу, её окна выходили на Феодоровский храм: в то время он был разрушенный, были сбиты маковки, а на территории росли кусты и деревья, из-за чего он не был похож на церковь в привычном понимании этого слова. Естественно, в отроческой голове возникали какие-то предположения, но нам не говорили, что это бывший храм.

После окончания школы я два года жил в деревне в Псковской области у деда и бабушки. Там я был приобщён к сельской жизни во всех её направлениях. Умел всё: косить, пахать, пасти коров. У дяди-конюха научился обходиться с лошадьми. Это всё мне было интересно, мне это очень нравилось. Думаю, что тот факт, что я не стал белоручкой, очень сильно послужил на пользу в дальнейшей жизни.

По мере взросления, естественно, возник вопрос о будущем. Ещё с детства мне нравилась железная дорога: я жил рядом с Московским вокзалом на Тележной улице, отчего часто наблюдал за поездами. Поэтому мне очень хотелось стать машинистом паровоза или тепловоза. Преследуя свою цель, я очень стремился поступить в Железнодорожный техникум, который тогда находился на Московском проспекте. Однако мне не удалось этого с первого раза — тогда у меня даже медицинская карта не была готова. Ожидая следующего года для повторного поступления, я решил не бездельничать и устроился почтальоном у мамы на почте. Интересно то, что в обслуживаемый мною участок входила тогдашняя Ленинградская духовная семинария и академия. По долгу службы мне приходилось бывать в этих стенах с разной корреспонденцией, так или иначе, пришлось познакомиться с некоторыми сотрудниками, даже пару раз увидеть академическое богослужение.

Вообще, мой интерес к Церкви начал зарождаться ещё в школьные годы. Примерно в шестом классе я как-то раз гулял по Митрополичьему саду и услышал, как зазвонили колокола. Я вижу, что много людей идёт в лавру: в основном пожилые бабулечки несли ветви верб. Я тогда ничего не понял, но присоединился к ним и пошёл в собор, где шло торжественное богослужение. Я там пробыл примерно час, затем ещё как-то несколько раз зашёл. Что неудивительно, меня засёк комсомольский патруль. Естественно, донесли в школу. После этого меня стали «прорабатывать». Как сейчас помню, что наша классная руководительница, учитель алгебры и геометрии, говорила: «Саша, ну куда ты пошёл? Туда ходят неграмотные старухи, они ни алгебры, ни геометрии не знают». Такая наивная была аргументация. Я же тогда не имел каких-то стойких убеждений, тем более понятий. Тут как раз случился полёт Гагарина в космос, повсюду раздались лозунги: «Гагарин летал в космос, а Бога не видел, там ничего нет!» Тогда я и остыл в своих исканиях.

Продолжалось такое состояние до тех пор, пока я не стал работать почтальоном. С тех же пор, как я стал ежедневно заходить в духовную семинарию и посещать Троицкий собор лавры, во мне пробудилось внутреннее религиозное чувство, хотя по-прежнему никаких знаний не было и быть не могло. Так и запала в мою душу первая искра, которая постепенно всё сильнее разгоралась, а из-за знакомства со студентами в семинарии мне становилось ещё интереснее. Некоторые ребята предложили мне пойти учиться в семинарию. Мне эта мысль глубоко запала и в душу, и в сердце, и в ум. Так наступил 1967 год, когда во мне возникло твёрдое желание поступить в Ленинградскую духовную семинарию.

Естественно, подготовки у меня никакой не было. И хотя программа поступления тогда была проще, чем сейчас, тем не менее надо было знать основные молитвы, тропари праздников. А даже это с трудом можно было выучить, так как негде было взять простой молитвослов. Мне тогда помогли певчие хора Троицкого собора Александро-Невской лавры: они отпечатали на машинке все эти молитвы, заповеди блаженства и так далее.

После того как я сдал все документы для поступления, со мной приключилась такая история. Однажды меня вызвали в военкомат. Я в назначенное время явился по адресу с повесткой. Мои документы проверял капитан среднего возраста. После того как он просмотрел повестку, он попросил паспорт. А его у меня не было — он был в канцелярии. Капитан начал выяснять, куда я сдал паспорт. Хотя данная информация была ему известна, это был просто спектакль. После того как я сказал, что паспорт в духовной семинарии, появился мужчина в штатском — теперь я понимаю, что этот товарищ был из КГБ. Мы продолжили общаться уже втроём. Где-то минут через 15–20 в комнату вошла моя бывшая классная руководительница. Она у нас преподавала историю и одновременно являлась инструктором Смольного райкома. Зная, что я люблю историю, они мне предлагали поступить на исторический факультет нашего университета, даже предлагали мне найти девушку — лишь бы я отказался от поступления в семинарию. Но я здесь проявил упорство, впал в некое эмоциональное раздражение, стал резко отвечать. Всё это продлилось где-то часа два. Ничего у них не вышло, и мы с ними расстались. А совсем скоро я узнал, что поступил в академию.

Во время Вашего обучения ректором академии был епископ Михаил (Мудьюгин). Как проходило Ваше вступительное собеседование с ним? И каким за время обучения Вам запомнился ректор?

Это был очень интересный человек, очень интеллигентный, знавший европейские языки, греческий и латинский. Я помню наше собеседование, когда он собрал всех вновь поступивших в читальном зале для беседы. Во время разговора он не касался духовных тем. Мы поговорили о семинарском быте, распорядке дня и его отношении к вредным привычкам: он отговаривал нас от курения, так как многие не считали эту страсть чем-то особенным. В его ректорство на четвёртом этаже после подъёма делали физическую зарядку все те, кто жил в академии. Её проводил помощник инспектора.

Владыка Михаил был человек широких взглядов, очень интересный, но он недолго пробыл ректором. Через год его перевели в Астрахань. Как это теперь известно, это было вызвано намеренной деятельностью компетентных органов, потому как такой человек, с таким образованием и знаниями, с такой популярностью в интеллигентной среде не должен был оставаться в Ленинграде. Правда ему позволили периодически приезжать в академию для преподавания. Такая связь с нашей духовной школой сохранялась ещё какое-то время. Естественно, это заслуга владыки Никодима (Ротова).

Вас рукополагал владыка Никодим (Ротов), что Вы можете рассказать о нём? Каким человеком он был, что Вам запомнилось (может быть, какой-нибудь яркий случай из личного общения)?

В то время нашим правящим архиереем был приснопамятный митрополит Никодим (Ротов). Помню, когда мы только поступили, он пришёл в наш класс на одно из занятий, чтобы познакомиться. Он поприветствовал каждого персонально, спросил о том, из каких городов мы поступили, сразу попытался оценить наши первоначальные знания. Уже тогда он думал о перспективах: кто из нас может добиться чего-то в будущем.

Уже сейчас, из истории, мы знаем, что Святейший Патриарх Алексий I (Симанский) искал для Ленинградской кафедры человека, который мог бы спасти от полного закрытия наши духовные школы. Именно таким человеком стал митрополит Никодим. В тот период советское правительство работало над установлением международных связей. Поэтому митрополит Никодим прибегнул к хитрости: пригласил на обучение студентов из африканских стран. Он воспользовался политикой государства, чтобы сохранить духовную школу.

Лично у меня с владыкой Никодимом были тёплые отношения. Я из Ленинграда, поэтому он рассматривал меня как будущего священнослужителя епархии. Из Петербурга поступало не так много людей, поэтому к нам было особое внимание. В те годы студентов постригали во чтецы на четвёртом курсе на престольный праздник. К этому дню мне нужно было пошить подрясник. У нас была небольшая стипендия. Кое-как я набрал денег, чтобы заказать облачение. Правда, тогда можно было написать прошение, чтобы академия покрыла эти расходы. Такой возможностью пользовались все студенты, я поступил так же. И вот через несколько недель я иду на богослужение, я жил недалеко от академии. Вижу, что впереди владыка Никодим идёт к машине, чтобы отправиться в один из храмов на литургию. И когда я проходил мимо, открылась дверь, и митрополит обратился ко мне по имени и попросил подойти к нему после богослужения. Когда литургия закончилась, я спустился в его покои, дождался своей очереди и прошёл в его кабинет. Он спросил меня, подавал ли я прошение на возврат денег. Я сказал: «Да, владыка, как и все ребята». Тогда он ответил мне: «Саша, ты из Ленинграда, по всем вопросам подходи лично ко мне». Потом мы поговорили с ним о моих дальнейших планах. Я сказал, что собираюсь жениться и стать приходским священником. Также владыка поинтересовался, не нуждаюсь ли я в чём-то ещё: «Может быть, нужно что-то для учёбы или одежда?» Я ответил, что нет. Но, когда я уже собирался уходить, он дал мне деньги. Я вышел из кабинета, пересчитал — 100 рублей — огромная сумма для тех лет.

Когда я вступил в брак, владыка Никодим также всячески меня поддерживал. Он лично сообщил мне о моей хиротонии во диакона. Тогда я нёс послушание псаломщика в Спасо-Преображенском соборе. В один из дней поступает звонок в канцелярию собора. Сообщают, что меня вызывает к себе митрополит. Приехал, подошёл к нему. Он сразу говорит: «В воскресенье твоя хиротония в Троицком соборе». Так в то время он решал кадровые вопросы. Владыка сам сообщал: кто, когда и где. Так и началось моё служение в священном сане. Это было 27 февраля 1972 года.

Владыку Никодима отличала любовь к торжественным богослужениям. Кроме того, он восстановил в Ленинграде проповедь. До него проповеди хоть и не были запрещены, но не поощрялись. Владыка постоянно контролировал священников, чтобы они радели о проповеди. Митрополит Никодим иногда бывал в Троицком соборе. Он мог не служить литургию, а молился вместе с народом, наблюдая, соответственно, и за тем, как служат священники и какие проповеди они произносят. Мне он однажды сделал небольшое замечание: «Когда цитируешь Священное Писание, то делай это на русском, а не на славянском». Это было единственное замечание.

Какие лекции и преподаватели в Ленинградской духовной академии Вам запомнились больше всего? Какую дисциплину Вы можете назвать самой любимой?

Мне и моим однокашникам как по семинарии, так потом и по академии повезло в том смысле, что мы застали немногих преподавателей старого, как мы говорим, поколения, с дореволюционным стажем.

Одним из таких преподавателей был у нас Дмитрий Дмитриевич Вознесенский. Он в первом классе преподавал катехизис и русский язык. Для нас, русских, это шло как бы в общем потоке, но у нас было много студентов из Западной Украины и Молдавии. Они не очень хорошо владели русским языком. Поэтому была необходимость научить их правильному литературному языку. Вот он и вёл эти два предмета. Он много рассказывал о своей жизни, иногда проявлял чувство юмора и, что самое интересное, был очень скромным: он всегда ходил с простой авоськой, унося в ней наши тетради на проверку, у него не было даже портфеля. Как-то мы с ребятами решили сделать ему подарок: собрали наши, так сказать, скромные возможности и купили ему приличный портфель. Вручили ему. Он, конечно, взял, очень скромничал. Но, тем не менее, в профессорскую с улицы он шёл с авоськой, там что-то клал в этот портфель и в аудиторию входил уже с ним. Потом, когда занятия заканчивались, он с этим портфелем уходил обратно в профессорскую, оставлял его там, а домой опять уходил с авоськой. Вот такой был человек. Я помню, как он любил рассказывать басни Крылова, и как это эмоционально у него получалось. Он очень любил, чтобы мы старались хотя бы чуть-чуть заучивать какие-то молитвы на греческом языке. Ему это очень нравилось. У нас был один семинарист из Одессы — отец Даниил Рябчиков (он потом принял монашество и стал служить у будущего владыки Ефрема в Боровичах, там и был похоронен), очень одарённый человек, память у него была феноменальная. Дмитрий Дмитриевич всегда любовался, прямо услаждался, когда он читал некоторые молитвы на греческом языке.

Затем у нас был прекрасный преподаватель Владимир Афанасьевич Некрасов, тоже с дореволюционным стажем. Он преподавал церковнославянский язык. Он особый акцент делал на знание грамматики. А ведь мы же студенты, семинаристы, и мы всегда давали некоторым преподавателям особые прозвища. Его почему-то все за глаза звали «Аорист». Надо отдать должное, что он нас сумел как-то приобщить к тому, чтобы не только читать, но и хотя бы немного разбираться в славянской грамматике и хоть как-то понимать читаемый текст.

Был у нас — это была вообще сильная личность — известный профессор, доктор церковной истории, литургист Николай Дмитриевич Успенский. Очень повезло мне и многим другим в том, что он нам с первого класса преподавал церковный устав. Мы начинали буквально с самых азов: какие, например, праздники бывают: подвижные, неподвижные. Затем, чуть позже, приносит он «Псалтирь Следованную», и мы разбираем: какие кафизмы когда читать, как они разделяются и т.д. Вот как сейчас помню, несёт эту книгу — старинное издание — и говорит: «Вот если одолеем эту книгу, тогда стоит следовать дальше учиться в семинарии, а нет — так нечего тут и штаны протирать и рыбу даром есть. Другой дворник быстрее митрополита спасётся». Вот с таким наставлением, с таким назиданием мы начали изучать богослужебные книги: естественно, сначала Псалтирь, потом Апостол, Евангелие, Октоих, Минеи и т.д., и самое главное — как совершать часы, утреню и прочие богослужения. Он прорабатывал с нами все возможные особенности совершения данных служб. Огромным преимуществом его преподавания было то, что он размеренно диктовал всю программу наизусть. Из-за этого можно было успевать всё записать, не так, как было у некоторых других учителей — кто не успел, тот опоздал. У меня эти конспекты сохранились, потом я их давал уже своим духовным чадам в последующие годы, и, когда они иногда отвечали отцу Софронию, он спрашивал: «Откуда ты это знаешь?» А ты показываешь: «Это вот Успенского», и всё, уже вопросов больше не возникало.

Мы, семинаристы, конечно, все боялись Николая Дмитриевича – он беспощадно ставил «двойки». Помню, например, спрашивал: «Как совершать Евхаристический канон? Как благословлять хлеб и вино при литургии святителя Иоанна Златоуста, святителя Василия Великого?» Малейшее неточное движение рукой (он нам рисовал схемы на доске мелом, и мы записывали это в тетрадь) — сразу «двойка». Он говорил: «Вот с кровати тебя поднимут — ты сразу должен без всяких ошибок всё это произносить и показывать». Очень строго от нас требовал. Ещё раз хочу сказать: я ему за это очень благодарен. Однажды в семинарии мы сдавали ему экзамен по церковному уставу, дрожали все. Вдруг неожиданно пришёл на этот экзамен митрополит Никодим. У нас тут ещё больше страху: Успенский – такой грозный профессор, а тут ещё владыка Никодим. Мы внутренне уже подготовились, что всё провалим. Но получилось всё наоборот: владыка Никодим нас поддерживал, и, если кто-то запинался, он вытягивал, помогал и всячески снимал эту напряжённую атмосферу. По итогу все сдали: кто-то получше, кто-то чуть похуже, но тем не менее проваливших экзамен не было.

Лично о себе скажу, что я очень полюбил этот предмет — церковный устав — и уже во втором классе буквально всё знал «от А до Я», а уже в третьем классе (тогда была такая традиция: нас разделяли тогда с первого класса на богослужебные группы, и мы несли череду в семинарском храме согласно расписанию) меня назначили уставщиком группы, а это уже ответственная должность, и, естественно, там учитывали подготовку, степень знаний, и наше начальство тогда решило, что я могу быть таковым. Также я готовил богослужебные книги к той или иной службе и прекрасно разбирался во всех тонкостях церковного устава. В этом заслуга знаменитого нашего литургиста Николая Дмитриевича Успенского. Кстати, и в академии потом, уже на первом и втором курсах, он нам преподавал литургику (а академический курс несколько отличается: мы не изучали устав, там всё-таки изучалась история богослужений, их смысл и т.д). Так сложилось в будущем, что уже когда я стал священником и служил в Никольском соборе в 1980-е годы, мне несколько раз приходилось ездить причащать его на дому.

Был у нас ещё Михаил Филаретович Русаков. Он организовывал экскурсии в разные музеи, на какие-то концерты. Не так часто, но тем не менее такое случалось. Вот он как раз всем этим и заведовал. Иногда он приходил на уроки, и я никогда не забуду, как он приходил к нам и наизусть рассказывал отрывки, например, из повести Фёдора Михайловича Достоевского «Бедные люди». Мы сидели с открытым ртом. Он пробуждал в нас интерес к классической литературе, не только русской, но и зарубежной.

Также он всегда сопровождал нас во время поездок по городу. Как-то раз, зимой, мы приехали к Исаакиевскому собору и часа полтора ходили вокруг него, а Михаил Филаретович всё рассказывал и рассказывал нам про храм, об истории его постройки и о выдающихся личностях, участвовавших в этом.

Однажды у нас с ним был такой случай. Это было в третьем классе семинарии. Не знаю, по какому наитию он мне предложил выступить на рождественской ёлке и рассказать с импровизацией «Письмо к учёному соседу» Антона Павловича Чехова. У меня это получилось, вроде, неплохо. Всем понравилось, даже уполномоченный по делам религий присутствовал (его тоже тогда приглашали). Видимо, я запомнился ему. Во всей стране тогда отмечали столетие Ленина (1970 год). Естественно, на духовную школу было давление, что и в ней должен пройти концерт. И этот концерт состоялся. Мне Михаил Филаретович предложил подготовить стихотворение «Ленин и печник». Я же деликатно ему отказал: «Извините, Михаил Филаретович, я не могу принять в этом участие, это не по моему складу души».

Когда я уже служил священником в Спасо-Преображенском соборе, он жил неподалёку и приходил в алтарь на большие праздники. Как-то я его поздравил с праздником, а он меня спрашивает: «Отец Александр, а Вы помните тот эпизод?» Я говорю: «Михаил Филаретович, конечно, помню». «Батюшка, — сказал тогда он, — я Вас с того дня стал сильно уважать».

Другим интересным человеком, с которым мне удалось познакомиться во время обучения, была заведующая читальным залом —  Лидия Георгиевна Овчинникова. Она прекрасно знала латинский язык и потому преподавала его нам. Очень верующий, интересный человек, прекрасно знала литературу, была замечательной собеседницей.

Таких людей было много. Никогда не забуду Надежду Николаевну Нелидову, происходившую из дворянского рода, которая преподавала у нас немецкий и французский языки. Мне доводилось, уже будучи священником, навещать и причащать её несколько раз. До самого конца она сохранила свежесть ума, прекрасную память. С ней на немецком языке мы изучали не только грамматику и лексику, но и некоторые православные молитвы. Некоторые даже пели. Она очень любила «Кресту Твоему поклоняемся, Христе…».

Естественно, очень яркое впечатление оставил в нашей памяти теперь уже приснопамятный Игорь Цезаревич Миронович — великолепный человек. Он с первого класса преподавал нам библейскую историю. У меня с ним дружеские отношения сохранялись почти до конца его дней, правда встречались мы редко: я служил на разных приходах, нечасто бывал в академии или в семинарии, но иногда мы перезванивались. Это уникальный человек, глубоко верующий, талантливый. У него был шикарный голос. Если бы он был рукоположен в сан диакона, я думаю, он стал бы одним из лучших протодиаконов нашего города.

Ещё очень хорошо помню нашего инспектора и преподавателя Нового Завета — отца Владимира Сорокина. У нас с ним до сих пор очень хорошие, добрые, дружеские отношения. Мы иногда консультируемся друг у друга, особенно сейчас, по вопросам церковной истории XX века: он состоит в Комиссии по изучению жизни новомучеников и исповедников в нашем городе. Интересный человек, даже в преклонном возрасте Господь сохранил его таким же активным, каким он был и в молодости. Именно отец Владимир, будучи ректором академии, привлёк меня к работе в качестве помощника по воспитательной работе. Тогда же был установлен в духовной школе так называемый воспитательский час, проходивший несколько раз в неделю, на котором мы общались с ребятами по поводу того, какие у них возникали проблемы. Если что-то серьёзное — решали вопрос с начальством, чтобы как-то поддержать, помочь. Естественно, проводились воспитательские совещания, когда рассматривались оплошности в поведении того или иного студента или студентки (тогда уже был регентский класс).

Инспектором тогда тоже был небезызвестный отец Георгий Тельпис, мой преподаватель по Новому Завету. Кстати, как инспектор он был самый объективный: строгий, но очень справедливый человек. Я не могу сравнивать его с кем-либо, это, может быть, даже неэтично (о нынешних я даже и не знаю), но он оставил о себе прекрасную память. И до сих пор все те, кто когда-то у него учились, отца Георгия Тельписа вспоминают самым лучшим образом.

Вспомните, пожалуйста, чем Вы занимались вне лекций? У Вас было какое-либо послушание в академии? Где Вы любили проводить свободное время?

Так как я жил в городе, около 20 минут пешего пути до академии, то я располагал чуть большим количеством свободного времени, чем те ребята, которые жили в общежитии. У них был строгий, расписанный по часам график. Я же после обеда уходил домой и располагал временем так, как хотел. Иногда я ходил в театр или на новый кинофильм. Бывало, просто прогуляешься, если хорошая погода. А дальше подготовка к следующему дню: я всегда брал библиотечные книги домой и по ним вечером занимался.

Как сложилась Ваша судьба после окончания академии? Можете ли Вы оценить, насколько сильно на Вашу дальнейшую жизнь повлияли годы, проведённые в духовной школе? Как в Вашей дальнейшей профессиональной деятельности пригодились знания, полученные в Петербурге?

Я стал клириком Санкт-Петербургской епархии сразу после окончания духовной академии. Я был назначен владыкой Никодимом в качестве чтеца в Спасо-Преображенский собор. Потом, после женитьбы, я был им же рукоположен в сан диакона и служил в этом сане около трёх лет в Троицком Соборе Александро-Невской лавры. Затем, также для меня неожиданно, состоялась моя священническая хиротония. Будучи священником, мне довелось послужить во множестве замечательных храмов Санкт-Петербурга: это и Троицкий собор лавры, и Троицкий храм «Кулич и Пасха», Александро-Невский храм на Шуваловском кладбище, Спасо-Преображенский собор, и последний мой храм — церковь святого пророка Илии на Пороховых. За это время я повстречал множество хороших людей, среди которых особенно хочется отметить двух моих настоятелей: отца Николая Гундяева и отца Владимира Сорокина.

Что касается меня как личности, как христианина и как священнослужителя — всё это мне дало обучение в нашей духовной академии. Это моя духовная родина. Также по-особому я отношусь и к Троицкому собору Александро-Невской лавры, где были мои первые шаги.