ФИО: протоиерей Узаревич Борис Харисафович

Год рождения: 1939

Место рождения и возрастания: хутор Деброва близ Почаевского монастыря

Социальное происхождение: из семьи рабочих

Место проживания в настоящее время: с. Избище Воронежской епархии

Образование: Московская духовная академия

Дата записи интервью: 10.06.2024

Родился я 26 апреля 1939 года вблизи Почаевского монастыря, хутор Деброва. Вся жизнь моя прошла до 19 лет рядом с монастырём. До села было 9 километров. До монастыря – 2,5 – 3 километра. Мать очень была набожной. Она была очень покладистая, очень любвеобильная. Отец был намного строже. Но слово отца для меня было законом. Он в своё время хотел тоже быть священнослужителем. Уже долгое время он пел на клиросе, и началась война. Война началась для нас в 1939 году. Мы были под Польшей, поэтому отца сразу забрали в Польскую армию. Ну и потом отец пришёл с войны, был несколько месяцев в отряде партизанском и пошёл на Отечественную войну. У отца было 11 братьев и сестер, 6 братьев погибло на фронте и 2 сестры. Отца я увидел только в 1949 году, когда он пришёл после ранения. Он ещё был в карауле долгое время.

Крестили меня в сельской церкви. Это была война, когда батюшка меня крестил. В основном вся моя жизнь прошла в монастыре Почаевском. Мать, начиная с 3 лет, хотя мне не очень хотелось идти, брала за руку и вела в монастырь. В монастыре, несмотря на войну, было очень много народу, все молились, все просили, чтобы Господь дал победу. У нас было три наших наставника: отец Сильвестр, отец Дамиан, отец (мы назвали Иосиф-Костоправ) схиигумен Амфилохий, который сейчас причислен к лику святых, он преподобный. Он или отец Сильвестр давал одну просфорку. Мать на меня немного обижалась, когда мы шли с Почаева, а служили в 10 часов, мне очень хотелось перекусить, и я эту просфорку съедал полностью. Потом я говорю: «Отец Сильвестр, можно две просфорки: одну домой, одну мне?» И пошли нам на уступки. Мы всю жизнь пребывали в монастыре, привилась монастырская жизнь к нашей семье и в дальнейшей жизни. Когда были невзгоды и отца Амфилохия попросили с монастыря на кладбище, у нас была скотина, и мать всё время носила молочко для того, чтобы его как-то поддержать.

Что мне запало очень близко в душу – это строгость монастыря, никаких поблажек у монахов не было. Отец Амфилохий пребывал больше в любви, а отец Сильвестр был очень строгий. В последние времена он был очень близок с митрополитом Владимиром (Сабоданом), который был на Украине. Часто были встречи, он часто приезжал, там была келья, они советовались. Что касается отца Сильвестра, он прошёл всю войну, ни одного ранения. Он дал обет в армии, если вернётся живым, принять монашество. Так оно и случилось, он принял монашество. До 19 лет мы всегда пребывали в любви, под чутким руководством и в наставлении этих двух монахов.

Ещё мне очень понравился там отец Дамиан, у него был исключительный голос. Я вспоминаю отца Дамиана и отца Матфея (Мормыля), у которого я немножко пел.

Я в семье один, поэтому всё внимание было уделено мне. Мать у меня была очень малограмотной, а отец – очень грамотный. Он окончил училище, свободно говорил на украинском, русском и польском языках. Он мне сказал: «Ты должен, прежде всего, быть послушным». Он учился в школе и, что удивительно, у них в аттестате первым предметом был Закон Божий. Что касается меня, я, начиная с 6 лет, был в трудах. У нас корова пропала, а чтобы что-то есть и пить, я ходил за коровой у соседей. Они давали 2 литра молока мне. Но, что удивительно, никаких проблем не было. Вся жизнь наша проходила в монастыре, и мы, честно признаться, не оставались без куска хлеба: обязательно кто-то что-то давал. Приходилось, конечно, ходить за скотиной, я заходил в овраги, и пел во всеуслышание.

Ну, а что касается религиозного воспитания, отец был строгий. Все посты мы соблюдали несмотря на то, что я иногда возмущался. Он говорил: «Ничего, подождёшь». На хуторе нашем было четыре дома. Там не только я, но и девчонки были. И у нас был такой уклад: в воскресенье всем идти в храм. Кто не мог, болящий, тот не ходил, а остальные все ходили. Был ещё один уклад: отец заставлял по молитвеннику читать утренние и вечерние молитвы, а мне было девять лет. Ну, читал молитвы, конечно. Не знаю почему, но отец всегда повторял 10 заповедей Моисея. А потом после всего (мы очень скромно жили, у нас света не было, земля была) вот так подует на землю, и землю целовал. Я его спрашивал, зачем, на что он говорил, что это – наша Родина и наша земля. Приехали как-то знакомые, и отец говорит: «Я одно просил у Бога: чтобы остаться живым и вернуться на родину». Он получил ранение в голову осколком (4 х 5 см.), когда был на фронте. Его была задача смотреть за военными действиями, чтобы потом по телефону передавать, там было человек пять, наверное. Но потом снаряд разорвался. Двое или трое – насмерть, и присыпало землёй. А у отца рука торчала сверху. Когда немцы отступили, один из наших солдат говорит: «Вон, рука торчит». А там были жетоны, чтобы узнать, кто это такой. Его подняли, а он живой. Полгода лежал в больнице, чудом выжил, череп был раздроблен. Болел очень долго, но потом его отец Амфилохий фактически исцелил.

Ещё был случай с матерью, как мы прикипели к отцу Амфилохию. Я шёл с матерью в Почаев, и её бешеная собака укусила за ногу. Врач сказал: «Надо ногу отрезать, иначе будет гангрена». Мать говорит: «Нет. Я умру, но с ногой. Без ноги умирать не буду». Но потом нам подсказали: «Поезжайте к Иосифу». И вот его назвали Иосиф Костоправ. Мы приехали к нему. Я помню, он какую-то лепёшку делал, то ли варил, не помню, святой водой окроплял, молебен отслужил, потом ногу замотал – и ходи. Потом ещё раз отец привозил, а третий раз мать уже своим ходом пришла. Нога, конечно, выгнила до кости, но мать осталась жива, и с этого времени мы к нему прилепились как следует. Мать говорит: «Это – мой спаситель».

У отца было много пчелы. Это было время нестроений и сложностей в Почаевской лавре. За службу на фронте отцу дали огород, 75 соток. Он был засажен картошкой, и всю картошку отправляли в монастырь. Отец говорил: «Слава Богу, у нас всё есть» и по силам и возможностям отправлял всё в монастырь. Конечно, трудились люди там с монастыря, но земля была наша. Картошка, капуста и всё, что они выращивали.

Я учился в школе, весь класс знал, что я хожу в Почаевскую лавру, но никто ни слова не говорил. Только один учитель спросил: «Ты куда будешь поступать?» Я ему: «А Вы не знаете?» А он говорит: «Мало ли, что я знаю. Может, ты передумал». Все знали, было благословение отца Сильвестра и отца Амфилохия, ещё с 8 класса, что я пойду в семинарию, поэтому у меня колебаний не было.

Вот какая была дисциплина в школе: кто-то закурил в туалете, всех нас построили и говорили, что никто никуда не пойдёт, пока не скажут, кто курил. Там несколько нас было. Я говорю: «Что будем делать?» Я подымаю руку: «Я курил». Всех распустили, а мне говорят: «Без отца не приходи в школу». Ну это же вообще позорище. А он говорит: «Да я не пойду никуда». Ещё один момент был: писали письма. Какой-то мальчик святой жизни где-то в Чёрном море и, если не напишешь 3 или 5 писем, то будут несчастья. Одна девчонка написала письмо и в книге дала мне. Я его почитал и спрятал, а мне учитель говорит: «Клади книгу на стол. Что там было?» А я говорю: «Ничего не было». Там, конечно, были такие разговоры на повышенных тонах, но потом как-то всё замолчали.  А потом, когда уже все аттестаты получили, мне директор говорит: «А ты зайди ко мне». Я зашёл, а он говорит: «Куда ты письмо дел?» Это был полковник, начальник КГБ во время войны. Умнейший человек, очень был верующий, но никто об этом не знал. А, когда я к нему пришёл, у него шкаф большой был, а там иконы Спасителя, Божией Матери и Николая Угодника. Он говорит: «Куда ты письмо дел?» А я говорю: «А я его съел». А я действительно съел его. «Ну, а кто курил?» Сидела напротив его дочь Эмма. Я говорю: «Вот, Эмма, она и курила». Она сидит рядом, мы все пьём чай. Он у неё спрашивает: «Ты курила?» Она говорит: «Да, я хотела побаловаться». На этом всё закончилось. Полковник мне говорит: «С тобой, Борис, в разведку я пошёл бы. С Богом! Куда настроен, туда и иди». Казалось, люди партийные, но у них в сердце был Бог. Слава Богу за всё!

У нас был в школе музыкальный кружок, что и помогло мне поступить в семинарию. Я уже знал ноты, мог что-то пропеть, и меня сразу зачислили в академический хор. Удивительно, это был 1959 год, но нас при поступлении в семинарию было восемь человек на место, может, и больше. Некоторые батюшки мне говорили: «Ты не поступишь, ты из села, тем более с хутора». У меня неплохой был баритончик. Поступил я в семинарию, и меня сразу приняли на клирос, я пел вместе с Патриархом Илией II. Он тоже пел баритоном. Я как-то хотел показать, что у меня голос есть, и немножко повысил.  Но будущий Патриарх сказал мне: «Борис, не ори». Мне это очень запомнилось. Потом, уже прошло лет двадцать, я встретился со своим однокашником, поехали мы во Мцхету, и я служил с Патриархом. Я отказывался, так как грузинского языка не знал. Мне сказали служить по своему служебнику. Потом пригласили на обед, и Патриарх Илия II говорит: «Вот этого я батюшку знаю, я с ним пел на клиросе». Память у него исключительная была! Отношения были прекрасные. Я несколько раз ездил в Грузию. Отношения были прекраснейшие.   

Когда поступал в семинарию, мы сдавали немецкий язык, Конституцию, изложение и сочинение. Я писал о явлении Христа народу. А по изложению я читал главу из Евангелия, и надо было его переложить на бумагу. Ну и 12 тропарей двунадесятых праздников, кондаки не обязательно. Молитвы ко причащению. Всё надо было читать грамотно по-славянски. И историю России надо было сдавать. Когда мы сдали экзамены, что удивительно, нам никто не показывал оценку, на сколько сдали. Ну и собеседование было. Одно собеседование проводил Алексий I, Патриарх. Но меня спрашивал митрополит Николай (Ярушевич). – «Цель поступления в семинарию». Я сказал: «Мне бы хотелось быть священнослужителем. Но на всё воля Божия».  

У нас была очень строгая дисциплина. У меня было благословение, я ездил в храм на Яузские ворота[1] прислуживать и немного задерживался, но все были в курсе.

Мы поднимались в 6 утра и сразу к преподобному Сергию, тексты учить по догматике Василия Дмитриевича Сарычева. Патриарх Алексий сказал: «Если ты у Сарычева получил хорошую отметку, ты уже на другом курсе». Никаких поблажек никому не было. Помню, в III классе мы 80 текстов сдавали. И мы шли с блокнотиками к преподобному Сергию, и назад. После мы шли на молитвы в 7 часов, в 8 часов завтрак и в 9 часов занятия до 14:30. Потом обед. Потом до 5 часов свободное время. За это время можно было туфли почистить, воротник подшить. С 17.00 до 20:30 самоподготовка. Причём я был старостой класса. У меня была бумага, где я отмечал, кто куда уходит. Если было нарушение, то лишали стипендии. Поэтому все старались быть на высоте того положения, которое требовало священноначалие. С нашего курса 4 митрополита, 8 монашествующих, все занимают очень хорошие должности. Архимандрит Иероним 10 лет был начальником русской духовной миссии в Иерусалиме[2]. Два человека за границей. Их уже нет никого в живых. Нас закончило академию 24 человека, из них 19 уже нет в живых. Мне хотелось бы пожелать, чтобы в нашей семинарии был мир, благоденствие, взаимопонимание и послушание.

Я год проучился, и нас стали забирать в армию. Мы втроём написали прошение пойти добровольно в армию, нас с удовольствием взяли. Служил я в Молдавии три года. Служить было трудно, на меня особое внимание обращали. Первые три месяца были испытания жуткие. Меня всячески склоняли к тому, чтобы я отказался от Бога. Один из сержантов сказал: «Его нужно перевоспитать, он не нашей ориентации, как-то надо повоздействовать». Несколько раз вызывали. Там батюшка был, я к нему подошёл, он говорит: «Ты молчи, ничего не говори». Ну я и молчал. А потом мне говорят: «Ты что, дурачок?» А я тоже молчал. Ну потом, конечно, меня оставили, но начали ставить меня на наряды вне очереди чаще положенного. Я мыл посуду: полторы тысячи тарелок, 150 бочков, 150 половников. Когда приходил проверяющий, он брал белый платочек и протирал алюминиевую посуду. Если ткань была грязной, он заставлял всё перемывать заново. Так продолжалось около двух с половиной месяцев.  

Потом я пошёл к командиру полка. И он сказал: «Мы Вас направляем в школу МВАД». Это Одесса, станица Буялык. Я там был как в Царствии Небесном. Никто на меня внимания не обращал. Надо было следить за техникой. Свою задачу старался выполнять прилежно. Я там полтора года учился, вышел оттуда специалистом, я по профессии специалист гусеничных и колёсных машин, которые находились в это время в армии. Давали права III класса.

Вернувшись в часть, я уже стал маленьким командиром. В дальнейшем я в основном занимался строительством домов для офицеров, я лично настилал полы. И приучили меня к порядку жёны офицерские. Были и учения, тренировки на стрельбищах, строевая подготовка, но большую часть времени, всё-таки занимало строительство, что мне и пригодилось в устройстве своего прихода в будущем. Случалось всякое, но у меня самые хорошие воспоминания об армии! Я, фактически, был в профшколе. Там я научился работе с электрикой, каменной кладке и работе с деревом. Благодаря этим навыкам своими силами получилось построить храм и множество помещений для прихожан, особенным спросом из которых пользуется наша столовая. Даже владыка, будучи под впечатлением, назвал её конференц-залом, что не противоречит функциям, которые она выполняет. Например, на днях за столом собралось 80 человек. Удивительно, на службе перед этим было всего 50. Ну и паломников, приезжающих издалека, тоже важно накормить, пока те беседуют и обмениваются впечатлениями.  

Ещё со школы я привык правильно реагировать на замечания старших, что помогало мне и в армейские годы. Я был старостой класса в школе, а после и в семинарии. В моей армейской характеристике было написано: «Физически подтянут, морально устойчив, на замечания командиров и начальников реагирует правильно». Нынешним студентам семинарии я тоже советую правильно реагировать на замечания начальствующих.

Потом из армии я опять прибыл во II класс. Закончил семинарию и академию. Написал работу «Личные качества пастыря-проповедника».

По благословению архимандрита Тихона (Агрикова) я венчался с супругой, Людмилой Витальевной. Он поговорил со мной и с супругой и говорит: «Бог вас благословит»! Мы были знакомы дня два или три, но думать о том, что решение пожениться принято поспешно мне не приходилось, потому что священноначалие нас благословило. Мне семинаристы говорили: «Что ты делаешь?!» Матушка у меня сирота: отец погиб, мать ушла, её воспитывала бабушка, у неё муж был священник. Он служил долгое время в Давыдовке, рано умер в 56 лет.

Диаконская хиротония у меня проходила в Покровском храме, в академии. Меня вокруг престола водил иеродиакон Нифон, который сейчас митрополит[3]. Я это всё очень хорошо помню. Это было где-то в марте месяце, а уже в апреле – в священника. Когда я получил Святое Тело, я дальше ничего не помню, мне так страшно стало! А там же слова такие: «…О нем же истязан будеши на Страшном суде Христовом». Я думаю: «Господи, я не достоин». Потом уже и к Чаше подошёл, а мне пономарь даёт платочек, чтобы я вытер пот, а я весь мокрый. Подошёл архимандрит Кирилл и говорит: «Вот дай Бог, чтобы ты всю жизнь такой был перед престолом!»

Я помню ещё Святейшего Патриарха Алексия I, который говорил: «Вы стоите не у станка, а у престола». Я, конечно, стараюсь батюшкам говорить, что алтарь – это не проходной двор. Сколько нынче в алтаре стоит народу, человек по 10 пономарей. Нет, пусть они стоят, но они должны знать, что это алтарь. И нужно, конечно, стараться придерживаться устава. Вот написано читать два Евангелия, значит надо читать два Евангелия. Устав, конечно, можно где-то подкорректировать, но в разумных пределах. Здесь, конечно, много зависит от священника. Приход зависит на девяносто, на девяносто пять процентов от священника, как он себя поведёт, как его отношение.  

Я служил сорокоуст 20 дней в семинарии и 20 на Яузских воротах под присмотром протоиерея Симеона. Когда я послушался на сорокоусте, я был ещё совсем зелёный. Я где-то не знал, что ответить. Со временем я стал понимать, что в какой ситуации нужно сказать. По большому счёту, мне страшновато было служить первые полгода. Нас так учили, что престол – это всё. Это не станок.

У меня была возможность остаться в Москве, уже был Патриархом Алексий II, а его личный секретарь – мой однокашник. Как-то мы с ним встретились, я служил в патриаршем соборе, и он говорит: «Иди, послужи молебен». Я спустился вниз, а там 4 диакона, 2 священника. Три возгласа я сказал, и всё. И он говорит: «Если есть желание, можешь остаться в Москве». Супруга не согласилась остаться в Москве, и мы вернулись в Воронеж. По благословению Учебного комитета я был отправлен в Казанскую церковь на левом берегу, где служил 2,5 года настоятелем. Там было два священника. Мне было 27 лет. Я получил указ на храм Рождества Божией Матери. В этом году будет 50 лет как я там. Когда я пришёл, население было около трёх тысяч человек. Сейчас там никого нет. Зато сейчас к нам ездят паломники к старцу Сергию. И он очень многим помогает.

Я служил в Казанской церкви Великим постом один, на Вербное воскресение было 500 человек исповедников. Мне дали отца Гавриила, батюшку старенького, он как глянул, его затрясло. Потом по милости Божией ещё два священника прибыло, владыка распорядился. Но всё равно трудно было. Потом я немножко приболел – фиброма голосовых связок. Мне сделали операцию в Москве, оперировал очень опытный хирург, верующий. Владыка Платон меня отправил лечиться в село Избище, он мне сказал: «Тормозни на полгода». Храм там был полностью разрушен. Я прибыл в 1974 году весной, после Пасхи, два месяца почти не разговаривал. Я числился там, и приходил то в Казанскую, то в Никольскую церковь, вынимал просфоры, записки читал.

С нашего храма в 1937 году забрали трёх священников и с клироса некоторых певчих. Отца Павла увезли и расстреляли. В те времена были репрессии. И мученики, и страдальцы были. Я служил в Казанской церкви с отцом Борисом Белочкиным. Тот отбыл 25 лет в тюрьме. Пришёл – ни одного зуба нет, уже под 90 лет ему тогда было, 88, наверное. И ни единого слова проклятия на советскую власть! «Это, – говорит, – мы заслужили. Это попущение Божие. Ко мне там относились зеки исключительно. За все годы, может, три ведра картошки поел, и слава Богу». Он прожил 96 лет, конечно, болел. Наверное, об этом надо помнить, чтобы для нашей молодёжи, особенно которая в семинарии, не было всё в розовом цвете.

Священники долго не задерживались в селе, 6 предыдущих (до меня) попросились перевестись, 5 священников уже в Царствии Небесном. На всё воля Божия. Люди помогали восстанавливать храм. На кладбище было похоронено около 20 монашек и человек 15 я схоронил афганцев, которые ушли с этого села на войну.

Я благодарю Господа, что Господь сподобил меня быть на этом приходе. Я служу здесь уже при шести или семи владыках. Мой приход – это приход в честь Казанской иконы Божией Матери. Вот я исповедовал одного человека, начальника тюрьмы, он закончил нашу семинарию. Он говорит: «Я там проповедую». Я говорю: «Слава Тебе, Господи!» Если в человеке есть совестливость, если в человеке есть страх Божий в любой сфере человек может спастись. Где бы ни был он, не обязательно в монастыре.

Что же касается меня – слава Богу за всё. Хотелось бы, конечно, ещё послужить, но, как мне сказал врач: «Отец Борис, куём здоровье согласно возрасту». Я сейчас не часто хожу по требам, мне сейчас трудновато. Особенно, что касается соборования, вот сколько я уже соборую, меньше пятидесяти минут не получается. У нас молодёжь сейчас есть. Наверное, человек 150 сейчас в Воронеже батюшек. У меня в роду порядка 30 священников. Много детей братьев стали священниками. Всех прошу и молюсь, чтобы Господь дал пожить. Сейчас мало, кто из священников в 85 лет у престола, поэтому я благодарю всех, кто за меня молится.

[1] Храм Петра и Павла у Яузских ворот

[2] Архимандрит Иероним (Зиновьев) (1934 – 1982)

[3] митрополит Филиппопольский Нифон (Сайкали)