ФИО, сан: протоиерей Евгений Юшков

Год рождения: 1937

Место рождения и возрастания: г. Нижний Новгород

Социальное происхождение: из семьи священнослужителя

Место проживания в настоящее время: г. Бор, Нижегородская обл.

Образование: среднее специальное (художественное училище), МДА (заочно)

Дата записи интервью: 22.04.2024

– Отец Евгений, расскажите пожалуйста о Вашей семье, о Вашем детстве и юности. Были ли Ваши родители верующими? Как вообще формировалось Ваше детство?

– Для меня всегда были интересны сочетания, оказавшиеся в нашей семье. Мама – пролетарка из Затона имени 25 лет Октября, а папа из религиозной семьи, с детства на клиросе, его отец, мой дед, был старостой церковным. Когда он оказался в Нижнем, его познакомили с девушкой Клавдией. И стала вот такая семья: одна сторона церковная, другая совершенно не церковная. Дедушка по линии мамы рано умер – они были нецерковные, а дедушка по линии папы приехал в определённое время посмотреть, как устроился сын, и был взят и отвезён в тюрьму в Вятку и там, как потом выяснилось, или расстрелян, или умер. Насчет моего деда документ есть какой-то, я уж не помню сейчас его. Мой дядя, папин брат, отец Михаил, тоже священником потом стал. Он сделал заявку, и ему прислали, у меня этот документ есть. Наверное, дед реабилитирован, но взят непонятно по какой причине, только потому что он был церковным старостой.

– Это было примерно в каком году?

– Да это не примерно, это было в 1936 году. Месяц я не помню, может он приехал в мае, может он приехал в июне, а в документе в конце этого же 1936 года он умер, или был расстрелян в этой тюрьме. Он приехал, чтобы увидеть сына со снохой и дождаться рождения внука. Я родился в 1937 году в январе месяце, а он в декабре 1936 года умер в тюрьме.

– Какое у Вашего деда полное имя?

– Стефан Михайлович Юшков. Семья у нас была, конечно же, религиозная, потому что мама была девушка послушная, и она всё выполняла. С детства отец нас водил в церковь, когда уже явилась такая возможность, а до того меня крестили в церкви. Карповская церковь, по-моему, в то время была закрыта. Меня крестили в высоковской церкви. В это время отец, может быть, уже был знаком с Гурьяновым – они друзья были. Это отец сегодняшнего отца Димитрия Гурьянова – Александр Иванович Гурьянов[1]. Отец Димитрий был младший самый.

– Ваша мама воцерковилась, и поэтому праздновать все церковные праздники, ходить в храм в воскресенье для Вашей семьи было нормой?

– Да, но в самом-то раннем детстве было всё трудно, и я не знаю, причащали меня в младенчестве или нет. А когда мы подросли, мы ходили в церковь, папа водил нас.

– Отец Евгений, а когда Вас крестили, Ваш отец где работал? Он ещё ведь не был священником?

– Нет, конечно. Окский мост, как это, может быть, абстрактно будет звучать, каким-то является связующим звеном. Я недавно как-то, уже будучи стариком, особенно осознал, что я нижегородский человек. Я родился на окраине Нижнего. По Окскому мосту я пять лет ездил в художественное училище. А к Окскому мосту прислали папино тыловое ополчение, в которое он, будучи отщепенцем, попал. Он должен был в армии служить, а он отщепенец. По-нашему стройбат. Эта бригада или тыловое ополчение из Ижевской области, из Удмуртской ССР, прибыла в Нижний, и он попал на строительство моста. Так как он крепкий малый был, его сразу на самую тяжёлую работу поставили: кессон это называется, когда делают быки[2], там выкачивают воздух. И когда его туда поместили, он заорал, потому что у него уши оказались ненормальные. После этого его освободили от этих работ. Уж я не знаю, в каком он качестве там ещё был, но в то же время он начал работать фотографом. Александр Иванович Гурьянов был его учителем или, может быть, они просто сотрудничали. Александр Иванович был хорошим фотографом. Папа тоже потом стал фотографом, и, может быть, даже он от этого ополчения ещё куда-то ездил, потому что он поминал Читу, станцию Даурию. Он туда ездил, будучи ещё служащим. А в 1935 году он уже женился. В октябре была свадьба с моей мамой, и он стал жителем, потому что был демобилизован.

– Давайте вернёмся к тому, что Вы проговорили. Вы сказали, что в детстве Вас крестили, это примерно конец 1930-х – начало 1940-х? Что-то известно про то, как проходило крещение, при каких обстоятельствах?

– Крестили меня, наверное, в 1937 году. Конечно, родители не рассказывали, при каких обстоятельствах. Может быть, даже и рассказывали, но я это совершенно не помню. Я знаю, что в высоковской церкви. И вот тут есть только такая логическая связь, что они дружили с Александром Ивановичем. Александр Иванович жил в центре города, а мы на окраине. Поэтому потом мы в детстве и семьями ездили на ёлку и так далее. Мы как бы из периферии. И потом папа тоже пел. В качестве фотографов они сотрудничали, может быть.

– Батюшка, в Вашем детстве, может быть, Вы помните, молитвословы, Священное Писание, всё это было в домашнем обиходе?

– Библия у нас была.

– Помните ли, как родители занимались Вашим религиозным воспитанием?

– Я могу только сказать, что мы – я, отец Геннадий и Людмила, нас трое, те-то потом младшие были. Костя у нас, отец Константин, который в Ардатове служит, 1945-го года, отец Александр – 1947-го. А мы трое каждое Рождество по всем своим знакомым ходили по льду славить. Одни на Гвоздилке жили, другие через Оку. Мы знали наизусть рождественские песнопения – тропарь и кондак, и пасхальные тоже мы знали. Отец был всё время на работе, потому что начались 1940-е годы, а это же уже началась война, тут всё заслонилось войной.

– Батюшка, а иконы у Вас дома были в открытом доступе?

– Да, мы никогда не скрывали. Мы на периферии, на окраине жили. У папы был свой угол, иконы были даже не в одном углу у нас, а во всех углах. У родителей был свой дом на участке бабушки по маминой линии, папа выстроил. Его купили где-то недалеко и перекатили.

Меня всегда удивляло, и до сих пор я от этого не отказываюсь, что это сочетание пролетарской семьи с религиозной семьёй проявилось, произошло, и пошли какие-то плоды. Геннадий пошёл в семинарию, Костя пошёл в семинарию, Александр пошёл в семинарию, я-то потом, я-то вообще не священник, меня вымолили папа с мамой. Я 19 лет художником работал, поэтому я такой: ни то, ни сё.

– Библия у вас была печатная? Осталась с дореволюционных времен?

– Да, хорошая! Она сейчас у сына. Очень хорошая Библия.

– Молитвословы печатные тоже у Вас были?

– Я думаю, что были. Честно говоря, я не помню, по каким мы «Христос воскресе» учили. Может быть, просто устно. Но были, конечно, молитвословы. Потом-то, когда мы стали семьями, у нас у каждого были. Но к этому времени уже всё можно было приобрести, не так уж сложно было с религиозной литературой. Я в 1960 году женился, отец Григорий Долбунов нас венчал в Карповке. Вопроса такого, по-моему, не было. Ну папа же был священником, он в 1953 году стал им. Семье священника было проще литературу доставать. Папа, Александр Иванович Гурьянов и Иван Александрович Фролов – они три друга. Фролов — это был отец Иоанн, он в последнее время служил в Ворсме. Я его там рисовал на смертном одре. Отец Иоанн какое-то время был у обновленцев в храме Ильи. Но эти обновленцы были нормальные, они состояли в общине у Феофана Адаменко [В 1930 принёс покаяние и вернулся со своей общиной в Патриаршую церковь]. Ну так вот у них же было это всё, наверное, даже и на русском языке. В этих подробностях я боюсь, что могу быть неточным.

– Отец Евгений, из детства, может быть, Вы помните совместные походы с семьёй в храм на молитву, на литургию. Какие Ваши впечатления? Ваши братья были священниками, а Вы ещё были художником, к семинарии не стремились. Какое у Вас было отношение к церковной жизни?

– Я в семинарию вообще не стремился. Сказать, что я был очень ревностный, я не могу, но в церковь мы ходили, всегда причащались. Когда папа стал священником, в алтаре стояли. Но кризисные какие-то моменты были, и глубины особой не было. Я, когда уже начал читать литературу серьёзную, обнаруживал, что особой глубины нет. А так, громко скажем, крепкая вера у меня проявилась в армии, как ни странно. В общем-то, мы всё время были при церкви.

В Пасху, особенно в Пасху, была проблема попасть внутрь. Проводили просто вот так: в храме священник, а это сын священника – и его милиционеры пропускали. А преследование — это слово, может быть, не очень отражает суть, потому что как такового, его же не было, это же всё было скрыто. Но оно всегда имело место и в духовном плане довлело, и моя биография, вернее часть биографии перехода из светского состояния в священническое, сама о себе говорит.

Митрополит, тогда ещё архиепископ был Николай[3], звал меня, так как я на клиросе уже пел, когда имел возможность после работы в субботу вечером, в воскресенье утром. Пел и читал Апостол. Не сразу Апостол читал, но пел и Шестопсалмие читал. Клиросные говорили уже архиерею: «Надо бы его в алтарь, отцу помогать» и так далее. В общем, в какой-то момент митрополит мне сказал так, грубо. Он в первый раз пришёл к нам в семью, и в коридоре я с ним столкнулся. Он говорит: «Ну ты долго будешь стоять в раскорячку?» Я говорю: «Владыка, завтра приношу прошение». Я ему принёс прошение, и он восемь месяцев не мог это прошение удовлетворить. Из-за того, что одна работа у нас была в бригаде, где трудился Николай Мидов, недавно он умер, и Галя Скотина. Одна работа у нас была — это кукольный театр. Она и сейчас есть, эта работа: бассейн керамический с кораблём, в альбоме он у меня есть. Главный, конечно, игрок у нас — это Мидов, он по образованию художник-керамист, Галя у нас рисовальщик, а я был бригадир. Ну я тоже лепил там что-то. Мидов ещё тогда не был членом Союза художников. В общем, они видные художники. А вторая работа – в краеведческом музее, оформление экспозиции. В общем, художника-Юшкова в священники? Шестого по счёту Юшкова в священники? Потому что был папа, отец Михаил Юшков, его брат, отец Геннадий, отец Константин и отец Александр, я был шестой. Ему <владыке Николаю> там не давали просто.

Летом мы работали в храме по поновлению, это был Сокольский район, село Воскресенье, там по соседству деревня Дресвищи, ближе к морю Горьковскому. Мы в селе Воскресенье два лета поновлением занимались. Когда я принёс владыке прошение, он мне сказал: «С работы пока не уходи». Я и не уходил. При Союзе художников есть фонд. Я сначала был в качестве мастера, потом уже в художники перешёл. Я не уходил с работы.

Может быть, это бы произошло и раньше, но матушка была против, она говорила: «Я за художника выходила». Почему я говорю, что я не священник? Потому что папа очень хотел видеть во мне священника. Сначала он хотел во мне видеть художника, потому что у него удивительный был почерк, красивая каллиграфия, хотя у него четыре класса приходской школы. А потом он стал видеть во мне священника, и они с мамой молились, и я вот таким образом по их молитвам двигался как-то, а потом матушка согласилась.

А у митрополита не получается. Там, где мы работали уже второе лето, две бабушки были, они такие настоящие христианки. Одна из них сказала: «Да что Вы мучаетесь-то?» Уже проходит восемь месяцев, а я стою в непонятном положении. «Чего Вы мучаетесь? Приезжайте к нашему архиерею, к Амвросию[4]. Он всех посвящает». Владыка Иваново-Кинешемский. Тогда Сокольское относилось к Ивановской области.  

Ну вот, я приезжаю к своему митрополиту Николаю, говорю: «Владыка, вот так и так. Мне говорят к соседям поехать». Он говорит: «Сын мой! Не обижусь, поезжай! У меня в первый раз, чтобы я восемь месяцев не мог ставленника рукоположить». Но он не стал говорить, что он слушался их просто. Вот и всё. Меня 14 августа 1980 года посвятили в диакона. А на Успение у владыки Амвросия была такая традиция, так как он Ивановский и Кинешемский, он на Успение считал своей обязанностью приехать в Кинешму, в Успенский собор. И меня тоже взяли. Меня в Успение утром посвятили во иерея, и на вечернюю службу на Погребение Матери Божией, традиция была, он взял меня с собой как бы для знакомства. Потом меня снова увезли, и в октябре меня уже в качестве священника в Кинешму, в Успенский собор поставили, 14 лет я там прослужил.

 – Отец Евгений, а если вернуться в Ваше детство и юность, были ли у Вашей семьи какие-то знакомые священнослужители или глубоко верующие люди, которые Вам запомнились?

– Конечно, таких было достаточно много. У меня в альбоме есть фото, где четверо знакомых вместе. Отец Александр Соколов, который сравнительно недавно умер. Он у них был самый молодой, самый учёный, самый тихий, спокойный и талантливый. Он написал огромные книги. И он такой был тихоня, он ездил даже в Ленинку, в архивы. И он копал хорошо, глубоко. Был отец Григорий Долбунов, отец Андрей Синицин, папа и отец Александр Соколов – их было четверо. А отец Иоанн Фролов к нам всё время в семью приходил, он был очень любезный, он был целибат, наверное. Все его очень любили, он всех благословлял. Даже наши по маминой линии нецерковные люди все к нему с удовольствием подходили, не умея, и он их всех благословлял. Это тётки мои две Нина и Зоя, а также бабушка Варвара.

– Во времена учёбы в школе и в художественном училище у Вас был предмет научного атеизма? Помните ли какую-нибудь пропаганду безбожия? Если она была, как Вы к ней относились?

– Я думаю, что у нас в училище этого не было, по крайней мере, я этого не помню. Вот военкома я помню. А такого учителя, который бы это говорил – нет. Но подспудно это просто жило, это просто довлело. Был такой эпизод, сюжет: у нас был на курсе Иван Михайлович Жариков, он был нас старше. Я был на курсе, если не самый младший, то самый маленький, это точно. Но и самый младший, может быть. Остальные все были повзрослее. А он нам вообще в отцы годился, он был глухой сильно, крупный такой, может быть, он был из каких-нибудь чувашей или черемисов, он был очень добрый, улыбчивый, но партийный был до мозга костей. И мы в одном районе жили, в районе станкозавода. А жена его была вторым, может быть, даже первым районным партийным работником. В 1953 году я был уже на втором курсе в училище, папа стал служить в церкви. Когда я ходил на раннюю в Карповку пешком, у них тут был сад где-то поблизости, у этого самого Жарикова, и, возможно, они там ночевали. В общем, мы встречались: я иду в храм, а они откуда-то из садов. Одна – партийный работник официально, другой – партийный по убеждению, и вот в 1953 году вдруг мы встречаемся с ними. Я не знаю, какой был контекст, он мне говорит: «Ну, отец тебе поднасерит» — это его выражение. Я говорю: «Иван Михайлович…» А что я ему скажу? Я мальчишка, мне 16 лет было, уже этюды писал. В общем, мальчишка по сравнению с ним. Я развёл руками.

 Ещё там был парторг какой-то, а ещё там был один, в шинели ходил, но они все, в общем-то, нормальные были. Художники всё-таки в этом смысле более гибкий народ. Они же понимают, художники всё равно связаны с религией, как бы там ни было.

Я крестил еврея, моего учителя, Введенского, он меня звал «Женечка» или «Женя». Он рухнул, инсульт жуткий был, а его вторая жена была опытная медсестра. И он, когда оклемался, говорит: «Женю позвать». «Женя» из Кинешмы приехал и его крестил прямо на стуле. Когда я зашёл, там Козельщанская, я как сейчас помню, иконка маленькая была, я говорю: «Михаил Соломонович, я должен Вас спросить. Вы же еврей, Вы иудейской веры?» Он говорит: «Нет, я к иудейству не имею никакого отношения». Я спрашиваю: «А как же Вы ко Христу пришли?» «Ну я же вам историю искусств преподавал. А как, историю искусств, преподавая, не знать о Христе?» Это, по-моему, очень многое объясняет. У художников, конечно, отношения там уже внутри, в глубине — это Господь разберёт. Но иконы-то всегда везде были. Они как произведение искусства как бы, но всё равно икона.

– Батюшка, а крестик нательный в детстве Вы носили?

– В первых классах (первый, второй) у нас была Любовь Федотовна, учительница, милейший человек, которая это знала. Я думал, что никто не знает, я под партой снимал крест, когда были осмотры, вшей искали. Нужно было снимать. Я вот нагибался под парту и снимал крест – это было моё малодушие, моё предательство. А в армию я пошёл, крестик в записную книжку врезал. Просто записная книжка, и там между корочками у меня был крестик. Но все всё знали. Ты думаешь, что никто не знает, а там на самом деле всё знают.

В армии я при управлении дивизии служил в химвзводе. Химвзвод небольшой, там всего у нас было 13 человек. У нас был парторг, старший лейтенант, он руководил взводом. И у этого лейтенанта в штабе сидел подполковник, начальник химслужбы, раз мы это управление обслуживали. А это немецкие казармы — это Калининград, Кенигсберг, – там всё ухожено. И парторг мне однажды на улице говорит: «В партию Вам надо вступать». Я говорю: «Да Вы что…»  Он говорит: «А что? Положительный, герой, значок дали отличника». Я отнекиваюсь, а он всё не перестаёт. В 1957 году в декабре меня призвали. А это 1958-1959 был, наверное, год. Он стоит и не отстаёт. Я ему последний козырь, я говорю: «Я сын священника». – «А мы знаем!» Ну вот так, все всё знали.

– В 1950-е годы, во время Вашей юности, Вы представляли, что есть архиереи, Патриарх, церковная иерархия? Вы интересовались чем-то шире, чем приходской уровень храма в Карповке, который Вы посещали?

 – Я был художник, этим всё сказано. С 1975 года мы уже были знакомы с Сергеем Иосифовичем Фуделем. Когда мы в храме работали, Сергей Иосифович много рассказывал, но не специально это как-то происходило. А началось с чего? C того, что мы на лесах, там, задрав голову, на потолке писали, а внизу под нами начиналась служба, всенощная. Ну мы, конечно, слезали и тоже уже вставали, но иногда бывало, что слышали с лесов. Да и просто, когда сходили с лесов и участвовали в службе, просто молились как могли. Началось с того, что я услышал, как читает Шестопсалмие Сергей Иосифович Фудель. Это чтение много чего сделало во мне. Просто это такое проникновенное было чтение, я такого почти что не слышал. Ещё слышал я одну матушку в Ярославле. Мы с Мидовым там как-то работали. У неё батюшка был такой шустрый, он в хоккей играл с мальчишками, на шпиль лазил. И вот она читала Шестопсалмие – это тоже было просто пронзительно, там был надрыв какой-то, она его выливала, у неё там детей полная лавка. А Сергей Иосифович читал Шестопсалмие, он же, вроде, был четыре раза в ссылках[5], это я уже потом узнал, он каждое слово проникновенно читал, – это его вера, которую он пронёс.

– Вы сначала с ним познакомились вживую, а потом узнали про его книги?

– Книги уж потом, совсем потом. Он никогда этого не выпячивал и не говорил. Как раз, может быть, сказывалась его скрытость, просто она внутри жила. Он жил на 101 километре в городке Покров, потому что в Москву не разрешили.

– Отец Евгений, а теперь вопрос как художнику. В советский период Вы посещали выставки церковного искусства?

– А как же, Третьяковку посещали. Мы когда учились в училище, мы в Третьяковку то и дело ездили. За 10 рублей можно было съездить в Москву, 4,50, по-моему, был билет. Суриков — это любимый художник. Мы смотрели Сурикова, смотрели Александра Иванова, смотрели Серова и других художников. Мы начинали с иконного зала и возвращались к иконному залу: смотрели Владимирскую и Троицу, потому что это было «пирожное», это было «сладкое», и потом убегали скорее на поезд и уезжали. Москвы не видели. А вот это была потребность посмотреть, причём это не выражалось ни в чём.

Даже стыдно мне было, вот Мидов, мой друг, он позднее пришёл, хотя у него мать была верующая, сидела. Но так официально он уже пришёл позднее. Он знал все храмы, и вот мне было стыдно. Сейчас Казанская церковь стоит на съезде. Я вот не знал, что она на этом месте была, а он знал и рисовал, потом выставлял. На выставках в советское время у него был цикл картин «разрушенные храмы». И на Минина, там тоже был храм, у него есть такая картина. И вот мне это было стыдно, что я многого не знал, потому что мои этюды были – это моё детство. Я был «сачок» — это солдатское слово, увиливал от папиных хозяйственных работ. У нас Геннадий был «хозяин», – так его и звали, а я был «сачок», ленивый, на этюды убегал. Этюды писал много, потом сжигали их. Ну вот я был художник, а чтение мне очень нравилось. И я ещё тогда не был знаком с Фуделем, но мне нравилось читать.

– Отец Евгений, когда у Вас отец был священником, братья были священники, а Вы ещё были художником, Вы участвовали в крестинах, в отпеваниях, в венчаниях? Это было открыто, без проблем? Когда Вы детей своих крестили, ощущали какое-то давление?

– Нет, ну этого уже не было, по-моему, ну и потом всё-таки детей-то крестили. Папа был священник. Мы-то как раз были из привилегированного общества, а другие-то, наверное, испытывали давление, если партийный человек, например.

– Какие Вы посещали святые места?

– В Сергиев Посад мы ездили, который был Загорск, потому что там уже учился Константин, и мы туда ездили. Я был знаком и с отцом Наумом[6] потом. Это были 1970-е годы, наверное.

– А кроме лавры ещё где-то Вы были?

– Кроме лавры в Псково-Печорском монастыре. Я был ещё художником. А в Почаевской лавре мы с Геннадием были до училища. Нас туда папа посылал. Наверное, я учился на первом или на втором курсе. Скорее всего, это были как раз 1950-е годы: 1955-1957, может быть. Я ещё в училище был, а Геннадий помладше был. Мы возили туда станочек для свечей, у папы были в храме прихожане-мастера. А он, как только у него отпуск, шастал туда. То туда, то сюда, он много ездил. Потом мы ездили в Почаевскую лавру. Тогда ещё в Киеве в Киево-Печерской лавре располагался советский музей, я в нём не был, потому что мы проездом были.

– Батюшка, вспомните пожалуйста, какие были паломники тогда в Сергиевом Посаде.

– В то время там молитвенники были. Насчёт того, какого были возраста и пола, я могу скорее по Карповке судить. Карповская церковь – это наш приход, и мы там часто бывали, конечно. Народ, прихожане наши, нередко встречались на поминках. У папы была традиция, по-моему, в декабре на Николу он делал всегда поминки, по 100 человек кормили примерно или около этого. Это было в доме на Борзовке. Причём мама и её сёстры, Нина и Зоя, ну и какие-то бабушки из храма всё это готовили на маленькой кухне. Это было в несколько приёмов, конечно. По-моему, по 100 было, по 80, в несколько заходов. 30 человек, допустим, за один раз едят, потом уходят, другие приходят. Вот этих я знаю. Мы к ним ходили славить, ещё когда меньше были. Ходили славить в Рождество. Они все, конечно же, постники, ревностные. И, что меня больше всего до сих пор волнует, – это когда после запричастного стиха хор устаёт, и дают народу петь, и вот они как врубят: «Кому возопию, Владычице?» Вот сейчас так не поют, это я могу сказать!

А в лавре, там всё бегом. Там, допустим, Костя или Александр тебя проводят. Это как-то опять не среди народа. В академическом храме я тоже бывал, там другое. Конечно, народ был другой, и китайцев не было. В более поздний период я был священник, но и художник-то всё равно во мне сидел. Как-то я до сих пор это помню, какая-то дама в красном, европейка, фигурировала по лаврским тропам, но таких меньше было.

– У Вас семья участвовала каким-то образом в распространении самиздата, религиозной литературы?

– Нет. Переписывать, может кто-то и переписывал. У Мидова, возможно, что-то и было. «Один день Ивана Денисовича» – рассказ Солженицына, это истрепанный журнал. Но это, вроде, было не в самиздате. А больше так не помню.

– Отец Евгений, приходилось ли Вам слушать зарубежные радиостанции?

– Я могу рассказать про того, кто слушал. Причём слушала она Василия Брюссельского[7]. У нас был общий друг, известная в Нижнем Новгороде Нина Ивановна Парийская. Она была знатный доктор по крови, имела даже Сталинскую премию за это. Она была дочкой и внучкой двух протоиереев. Отец Иоанн – это был её отец, отец Михаил – это был её дед. Но это уже детали. И, так как она была известный человек, она скрывала, в церковь она не ходила. Папу она считала духовным отцом, он её причащал. Она с большим восторгом и с какой-то признательностью говорила о своей спидоле, у неё был такой хороший приёмник. И она под подушкой, потому что соседи коммунисты, всё время включала его, то ли Родзянко, то ли Василия Брюссельского, и оттуда всё слушала. И очень этим дорожила, и это её грело, потому что она сама не могла, не ходила она в храм в открытую, по-моему. А если и ходила, то очень редко.

– А она была на какой должности?

– Когда я уже с ней познакомился, она, конечно, была на пенсии. Но всё равно она давала нам консультации врачебные или посылала к врачу, когда мы у неё уже консультировались. Я и с матушкой к ней обращался. А отец Александр с матушкой тоже к ней на консультации какие-то приезжали. Что она сама не могла, она посылала к знакомым врачам. Главное, что она была для меня свидетель, который пользовался этой услугой, то есть слушала радио.

 – Батюшка, а Вы сами «Вражьи голоса» не слушали через подушку, через приёмник?

– У меня с техникой был всегда напряг, я это не умею делать. Что-то, может быть, и умею. Да и времени-то у меня, наверное, не было в молодости, когда я был художником. Вот даже эти работы, которые в церкви, всё равно они же были, в том числе и заработок, потому что на оклад, который я получал в этом же фонде, прожить было невозможно. А работы летние давали возможность даже на юг ехать. Мы в Крым ездили.

– А поновление храмовой росписи как-то скрывалось, или это официально тогда проходило через церковные документы? Насколько известно, местные уполномоченные всячески тормозили любую реставрационную работу в церкви.

– Надо вот вспомнить. Я помню только, что командовали мужики этими всеми делами. Я помню одного рыжего старосту. Он рыжий просто был. Небольшой, такого же роста, как я. Это было как раз, вроде, село Воскресенье. Там надо было до дороги идти 4 километра, а от автобуса недалеко. И он нас оттуда провожал. Так вот, все бумаги, по-моему, подписывал, он. Старосты брали всё на себя. А батюшка там, отец Михаил, у него были такие очки, очень зрение плохое. Он только молился. Ничего совершенно не подписывал, они <священники> были не хозяева. Хозяева были мужики или женщины старосты. Во Вторусском тоже была Екатерина такая, суриковский герой, горбоносая такая, высокая. Всё было у неё тоже, она была такая мощная. И в Румянцеве мы тоже работали, там тоже староста-женщина была, командовала. А батюшка, кстати, там был, вот этого батюшку я помню. Мы с ним пересекались на дороге: он шёл на автобус после службы, а мы ехали работать. Отца Игоря Пономарёва покойного отец, отец Алексий. Вот мы с ним знакомы были. Но они дел не имели. Всё было у старосты.

– Батюшка, а до того, как Вы стали священником, когда ещё были художником, помните ли антирелигиозную пропаганду? Знали ли Вы про закрытие храмов, про давление, поскольку Вы из священнической семьи? Представляли ли Вы положение Церкви в советский период?

– По рассказам только. Про себя-то я сказал, это было, так сказать, закулисье. Про дедов я сказал. А больше другого я не помню. Я могу только сказать, что, когда папа служил, ему было велено молчать, но иногда какие-то моменты просачивались. Они, когда вызывают, священники приходят в Кремль, в какой-то дом, и сидят в коридорах, причём, по-моему, даже в гражданском. И даже Флавиан[8] <архиепископ Нижегородский> сидел на стульчике в коридоре, чтобы на беседу его вызвал уполномоченный по делам религий, и он к нему шёл на приём. И тот его допрашивал, а он ему что-то говорил. Осведомители были, они и сейчас, я думаю, что есть.

– Отец Евгений, в каком году у Вас появилась мысль стать священником? Когда Вы перестали себя художником ощущать и поняли, что священство – Ваше призвание?

– Наверное, когда мне на клиросе про это говорили. Конец 1970-х. Где-то с 1978-го, в общем. В 1979, когда я к владыке Амвросию приехал, по-моему, был Великий пост, и он меня послал в Нижний Ландех в качестве псаломщика. И я там всю Четыредесятницу пробыл. Потом какой-то у меня был перерыв, а потом меня снова позвали, и в августе была хиротония.

– Получается, пробелы в знаниях церковной жизни, в литургике, Вы восполняли тем, что просто Вас владыка поставил читать?

– Ну, конечно.

– А Вы чувствовали пробел в этих знаниях?

– Наверное. Я же когда приехал в Успенский собор, там был у нас Тумин отец Алексий, и у него было два сына. Тогда они ещё учились, наверное, а потом вскоре они закончили. Они оба были протодиаконы. Все трое знали очень хорошо Устав. А я путался жутко. Но я вообще путаник, поэтому я и говорю, что я не священник.

– А вот когда Вас рукоположили в 1980-м году, Вас потом вызывали куда-нибудь?

– Никуда. Я же не настоятель. Я думаю, что только настоятеля вызывали. Я этого не помню, меня никто не вызывал. Но 1980-е годы – это всё-таки не то уже. До 1985-го были ещё зажимы.

 – Когда Вы служили в Ивановской епархии, у Вас связь с Горьковской епархией, с митрополитом Николаем, сохранялась?

– Митрополит Николай мне на Пасху и на Рождество непременно присылал открытки или рукописные поздравления. Он был удивительно контактный.

– Батюшка, он ждал Вашего возвращения?

– Я не знаю. Во-первых, когда я пошёл, он сказал: «Сын мой! Не обижусь, поезжай!» А потом, когда я приехал, он сразу же мне дал г. Бор. Я ещё, правда, папе помогал в Большом Козино. Он сразу дал Бор. А у меня на Бору квартира. Я её получил в 1965 году. Я был в качестве художника на Бору, поэтому я Бору как бы обязан в материальном положении. Я в 1965 году ушёл из рекламы из Нижегородской, и в этом же профиле работал на Бору в заводе торгового оборудования. Там Константин Сергеевич дал мне квартиру. И вот с 1965 по 1980 год я жил на Бору, а потом уехал в Кинешму. Матушка пока осталась, потому что дети были ещё.

– А вот Вы сказали ранее, что она «выходила замуж за художника». То есть ей просто по натуре пришлось смириться? Как она это приняла, что Вы собираетесь священником стать? Были какие-то проблемы в этом?

– У нас дочь 1961-го года, а сын 1963-го. И вот если мы, допустим, в 1964 году идём причащать детей раз, идём причащать детей два, потом ещё и ещё. Каждое воскресенье – семья большая, застолье, молятся перед едой и после еды, потом ещё канты поют, когда бывают поминки или что. Хотя она сказала, что она «с комсомольской грядки», но, всё равно, на грядке тоже прорастает что-то.

– Интересно получается. Папа у Вас на комсомолке женился, и Вы тоже.

– Матушка у меня мудрая была. Она у меня толковая была, она чувствовала, не ляпнет никогда какой-то грубости. Папу она уважала очень, потому что у неё отец на войне погиб. А с мамой она вообще, по-моему, жила, как дочка. У неё хороший был контакт.

[1] Гурьянов Александр Иванович (1906 – 1994), регент Старо-Печёрской церкви Нижнего Новгорода.

[2] Бык моста – старое название промежуточной опоры мостового перехода.

[3] Митрополит Николай (Кутепов)

[4] архиепископ Иваново-Вознесенский и Кинешемский Амвросий (Щуров)

[5] Известно о трёх ссылках С.И. Фуделя: 1922 – 1925, 1933 – 1936 и 1946 – 1951

[6] Архимандрит Наум (Байбородин) (1927 – 2017), духовник Троице-Сергиевой лавры.

[7] Архиепископ Брюссельский и Бельгийский Василий (Кривошеин) (1900 – 1960).

[8] архиепископ Горьковский и Арзамасский Флавиан (Дмитрюк)