ФИО, сан: протоиерей Михаил Моздор

Год рождения: 1965

Место рождения и возрастания: г. Ставрополь. г. Дербент Дагестанской АССР, г. Ардон Северо-Осетинской АССР.

Социальное происхождение: из семьи священнослужителя

Место проживания в настоящее время: г. Ставрополь

Образование: Ленинградская духовная семинария, Санкт-Петербургская духовная академия

Дата записи интервью: 14.06.2024

Родился я в городе Ставрополе, и большая часть детства всё-таки была связана с этим городом. В этом городе жили родители мамы: дедушка – Иван Захарович и бабушка – Мария Федоровна.

Дедушка прошёл войну, имел высокие государственные награды, был связистом на передовой и глубоко верующим человеком. Вначале он посещал Крестовоздвиженский храм, после его закрытия – в основном Андреевский собор. Какое-то время мы ездили вместе с папой по приходам, куда его переводили, но впоследствии при помощи дедушки – строителя, плотника – удалось обзавестись здесь жильем. И впоследствии папа ездил по приходам один, а семья оставалась в Ставрополе. Поэтому больше всего воспоминания о дедушке и бабушке связаны именно с городом Ставрополем, то есть с родителями мамы.

Прихожанином Андреевского собора я стал после того как папу перевели из Ардона вначале в станицу Екатериноградскую. Мы перебрались в Ставрополь, то есть с осени, примерно с ноября 1975 года, я был прихожанином уже Андреевского собора. В этом возрасте уже в что-то понимаешь, что-то запоминаешь. Сталкивались с ситуациями, когда прихожане особенно, может быть, усердные, начинали двигать вправо-влево детей. И мне запомнилось, что кто-то из постоянных прихожан говорил: «Не трогайте этих детей, это внуки Ивана Захаровича», – то есть в храме я осознавал себя сыном священника, но Иван Захарович, то есть дедушка, был таким почитаемым, праведным человеком. Всегда, когда праздновался, например, престольный праздник, он привозил с собой ночевать людей, которые приезжали на престольный праздник.

В своё время, в послевоенный период, от него тоже требовали убрать иконы из дома – так сказать, дурно влияет на детей. По месту работы бабушки вообще организовывали товарищеский суд, чтобы лишить её родительских прав из-за того, что воспитывает детей в вере. Боевые награды всё-таки уже в этот период имели особый вес и статус, поэтому, когда дедушка твёрдость проявил, ничего сделать реально и не удалось.

Бабушка говорила, что жили достаточно бедно, семья большая была, часы приобрести было просто невозможно. Поэтому прислушивались к пению петуха. Иногда поднимались пораньше, приходили на работу, а там ещё полтора часа до начала рабочего времени. Приходилось там перекантовываться до начала рабочего дня, потому что, если опоздаешь – это сразу воспринималось как саботаж, как диверсия верующих и т. д. Сразу вспоминали, что это верующие.

Дедушка ушёл на фронт. Бабушка здесь пережила оккупацию, когда разбомбили мельницу в районе Вокзальной. Она с другими женщинами пошла собирать муку вместе с щепками, пылью, чтобы как-то кормить семью.

Предки по линии дедушки были переселенцами с Полтавской губернии в своё время, и в районе Янкуля, где-то ещё родственники жили. Кстати, отец Алексий Шелудько говорит, что тоже там родственники пересекаются. Якобы фамилия Шевченко – какое-то родство есть с Тарасом Григорьевичем, причём вспоминали наказ старших родственников: «Тараску не поминайте», – что он жил неправедной жизнью (это уже не по моей линии передавалась информация, а именно отец Алексий Шелудько говорил).

А бабушка жила в Надежде. Потом они перебрались в Ставрополь. Работала на биофабрике.

Что касается родителей папы, то дедушка, фамилию которого я ношу, был из казаков станицы Полтавской. В 1930-е годы он служил срочную службу в армии, и это его спасло, потому что в 1934 году там просто был разгром станицы. И к нему просто командир как-то по-человечески отнёсся, сказал: «Если ты вернешься в станицу, в лучшем случае окажешься в Сибири». Он потом остался, сверхсрочную службу служил в Осетии, потом уже воевал. Попал он в окружение, но, слава Богу, он вернулся с войны без каких-то репрессий, как иногда некоторые: попали в окружение, потом под подозрение, что они чуть ли не предатели, и оказывались далеко в Сибири… Этого не было. Это дедушка, Моздор Семён Степанович.

Бабушка, мама моего папы, Любовь Макаровна, вообще до 1930-х годов жила в местечке Сасово, это Тамбовская губерния. Будучи девочкой, ходила пешком в Дивеево. И уже впоследствии – это я уже помню – всё время она с таким восхищением передавала свои детские впечатления! Даже папа говорил: «Ну что вспоминать уже? Нет Дивеево теперь, всё». – «Ну вот, преподобный Серафим говорил, что возродится». – «Да когда это будет!» – то есть это воспринималось как что-то совсем далёкое и почти несбыточное.

И вот бабушка, Любовь Макаровна, тоже понимала, что очень важно, чтобы у детей семья была верующая, а найти верующую спутницу жизни своему сыну ей было не так просто. Поэтому где-то она общалась с верующими людьми, и рассказали о старце Кукше, который теперь прославлен как преподобный Кукша Одесский. Он тогда жил на Буковине, где-то почти на границе с Румынией. Вот она повезла его туда, и отец Кукша сказал: «Будет тебе невеста верующая», – и предложил ему поступать в семинарию. Папа работал хлеборобом, закончился сезон, была поздняя осень. Отец Кукша обещал: «Я тебе сейчас напишу письмо и тебя примут без экзаменов в Киевскую семинарию с теми, кто поступал, сдавал экзамены ещё в августе месяце». Он сказал: «Да нет, я как-то к этому не готов». Но потом вернулся домой – всё из рук валится: то он между двумя поездами оказался, то под грузовиком в гололёд, то ещё что-то. Понял, что его жизнь начинает трясти, и он это всё увязывал со своим отказом. Когда в следующий раз приехал, тут отец Кукша ему сказал: «Теперь ты сам добивайся». Он подал документы, поступал в Ставропольскую семинарию. Потом семинария закрылась, а студентов переводили в другие семинарии. А его вызвали на медкомиссию в военкомат. И пока он там медкомиссию проходил, уже распределения все осуществились. Он написал письмо владыке Антонию, что остался ни там, ни там. Владыка говорит: «Приезжай сюда, я очень рад» – потому что молодых людей нет, то есть иподиаконов не было. И он был в числе последних иподиаконов вместе с отцом Борисом Малинкой: есть фотография совместная, где папа, отец Борис Малинка, отец Петр Савенко и отец Феодор Лунгу из Молдавии – вот они вчетвером.

Несмотря на то, что медкомиссия признала папу негодным к военной службе, когда он вступил в брак в феврале 1962 года, через четыре дня ему пришла повестка – его призвали в армию. А в ноябре уже скончался владыка Антоний. Поэтому, когда службу он окончил, пришлось ему восстанавливаться в Московской духовной семинарии в Сергиевом Посаде, в лавре. И, собственно, заканчивал он семинарию, когда у него уже было двое детей, в 1967 году.

Дальше был первый приход. Первый приход был в Дербенте. Конечно, для мамы это был шок: «Куда ты меня привёз?», – то есть далеко, такое национальное окружение, скромненький приход. И ещё одна была большая проблема – это был благочинный. Благочинным был Валентин Русанцов[1], с которым нормальные отношения было построить очень сложно. И он фактически стал добиваться того, чтобы папу убрали из Дербента. Нужно сказать, что впоследствии Валентин Русанцов говорил о том, что он подвергался какому-то давлению со стороны власти. Наоборот, он человеком был «широких взглядов», имеющим круг знакомств с высокопоставленными людьми.

В общем-то, конечно, папа неосторожным был: кого-то покрестить мог по просьбе бабушки (и были скандальные истории, что без согласия отца), где-то ходил причащать в рясе, в подряснике. В Центральной России это пресекалось, а тут, вроде как, местная власть не обращает внимания… А всё это фиксировалось. Потом собрали всё в одну папочку, и папа был лишён регистрации со стороны уполномоченного.

Кстати, интересный момент. Папе тогда было 27–29 лет – когда он даже в гражданской одежде шёл по улице, старики-дагестанцы вставали. У нас сейчас иногда в семинарии студенты таким образом не реагируют. Интересный момент.

В результате лишён был папа регистрации и оказался за штатом. И один из священников, с которым он общался, отец Петр Козырь, сказал: «У меня есть на книжке какая-то сумма – я тебе всё отдаю. Когда сможешь – отдашь, не отдашь – не отдашь». А отец Николай Свешников, благочинный Осетии, проявил внимание, сказал: «Отец, тебе выписали: “За нарушение законодательства о религиозных культах – снять с регистрации”, – это волчий билет. Может быть, матушка поедет к уполномоченному, скажет “ну вот дети”, как-то попросит». С такими вопросами обращались к духовнику. Кстати, нужно сказать, что на духовника вышли впервые в связи со сложной обстановкой на приходе, потому что в Дагестан, как и в другие места, приезжали какие-то «пророки-проповедники», которые собирались на частных квартирах, совершали какие-то моления. Когда папа стал говорить одной, другой прихожанке: «Почему же Вы не были на службе? Такой праздник…». Ему отвечали: «Батюшка, мы больше Вашего молимся!» И встал вопрос, как быть с такими людьми. Посоветовали ему обратиться к отцу Стефану (Игнатенко). Когда в Кисловодск приехали, отец Стефан принял хорошо, но сказал: «Вы знаете, я всё-таки монах, а вы люди семейные, поэтому рекомендую обратиться вам к отцу Иоанну Мешалкину, у которого я сам исповедуюсь, он человек опытный». Вот так началось окормление у отца Иоанна Мешалкина. Кстати, по поводу этих молений на квартирах он сразу сказал, что эти люди в прелести, и это потом проявится в самом неприглядном виде, что в общем-то и получилось.

Когда благочинный, отец Николай Свешников, посоветовал обратиться к уполномоченному, его слова были переданы отцу Иоанну Мешалкину. Он сказал: «Много чести уполномоченному. В такой-то седмице Великого поста будешь служить», – несмотря на то, что перспектив вообще никаких толком не было.

В реальности священников всё-таки было мало, и настоятель Ильинского храма во Владикавказе уже приехал к архиерею и сказал: «Владыка, я не могу, я просто один не вытягиваю: столько исповедников, столько причастников, столько треб, столько служб. Я просто до середины поста даже не вытяну». Отца направили туда временно помогающим без указа, просто по благословению, и ему пришлось служить чуть ли не каждый день. То есть после того периода, когда он лишён был служения, потом можно было отвести душу в этом служении.

Затем был Моздок, где я пошёл в первый класс, Ардон. Отец Иоанн Мешалкин говорил: «Нигде тебе долго служить не дадут». И реально за свою жизнь папе пришлось сменить почти два десятка приходов с очень широкой географией в рамках Ставропольской и Бакинской епархии.

Что еще нужно сказать? Нужно ещё сказать об отце Иоанне Мешалкине отдельно, который был репрессирован: и в Соловецком лагере находился в заключении, и в Средней Азии, и даже в послевоенные годы был оклеветан. Но самое интересное, что он был реабилитирован по всем статьям обвинения не в 1990-е, а ещё в 1970-е годы при советской власти (в 1990-е уже была такая большая волна).

Он, конечно, чаще всего как-то иносказательно наставления давал. Иногда родители приезжали буквально на несколько часов к нему, чтобы посоветоваться. Он, перебивая: «А вы знаете, у меня такой случай был…» – и начинает рассказывать. Пока угостил чаем, ехать нужно обратно, и родители с горечью сетовали о том, что ничего не спросили, разговор не состоялся. А потом начинали прокручивать в голове сказанное отцом Иоанном – так это та ситуация, о которой хотели расспросить! Или скажет: «Идите покупайте лимонад, конфеты, отец Алексий приедет с детьми». Приезжают – а там уже стол готов, встречают. Мама однажды спросила: «Батюшка, а откуда Вы знали, что мы приедем? Мы же Вам не сообщали». – «Да вы вот кушайте и помалкивайте». И, конечно, это руководство отца Иоанна дало определенный стержень.

Дело в том, что простые сельские священники в то время часто смущались, видя статьи в Журнале Московской Патриархии, где постоянно некоторый круг иерархов встречается с католическими делегациями, какие-то всё время совместные совещания, конференции проводились. И это некоторых священников настораживало. И когда папа отцу Иоанну эту настороженность стал озвучивать, отец Иоанн эти разговоры буквально оборвал: «Какие там католики?.. Вы смотрите, чтобы вы сами, без католиков свою веру не продали», – то есть как-то пресёк эту тему. И в дальнейшем вот эта позиция отца Иоанна помогала. Поэтому он тоже говорил: «Если в церковном дворе кто-то что-то проповедует, просто мимо проходите и даже не останавливайтесь. Если просят милостыню – подайте. Но не слушайте. Ползком, как бы там ни было, – в храм. Знаете, какой порядок служб? Пока служба совершается так, как всегда совершают, никакие слухи вас не должны сбивать с духовного равновесия». Потом это передавали другим. Хотя, конечно, за период до настоящего времени много было смущений, много было разговоров. Вот эти назидания духовника вытягивали, спасали, помогали спокойно воспринимать всевозможные тревожные слухи со стороны «ревнителей Православия», «зилотов» и т. д.

Были трудности с переездами, и зимой часто приходилось на грузовиках переезжать с одного прихода на другой. Потом отец Иоанн сказал: «Владыка вас к себе заберет». Как? Какой владыка? Как к себе заберет? А потом уже, когда служили в Ардоне, назначен был владыка Антоний, родом из Ставропольской епархии, который Ставропольскую семинарию заканчивал. И он просматривал дела священников, вникал в ситуацию. Все равно приходилось ездить священникам и за свечами в Ставрополь, и какие-то вопросы решать. И вот он очень радушно встретил папу: «Отец, у тебя столько детей! Вижу, вроде никаких проступков нравственных, в духовном плане за тобой не было, а тебя что-то так футболят из угла в угол. Ты служи, я о тебе подумаю». Тогда в общем-то вся семья заметила перемену, потому что папа приехал на крыльях буквально.

Потом уже, когда в Ставрополь приехали, посещали часто службы, буквально все воскресные, праздничные дни. Потом владыка Антоний нас из храма переставил в алтарь. И как-то всё время он вникал в нашу жизнь, хотя были сложности. Одному из братьев директор школы буквально срывал собственноручно крест. Нам он заявлял: «Я вашего отца посажу, он бабушек обманывает». А владыка Антоний говорит: «Вы мне все эти данные собирайте, потому что я-то от уполномочных выслушиваю, что священники не такие, а я вот тоже буду обладать информацией и смогу показать им, какие у них бывают руководители, партийные деятели». И мы, конечно, чувствовали за спиной авторитет владыки. Знали, что владыка если возьмётся, то он может многое решить.

В Андреевском соборе в то время был настоятелем отец Павел Рожков. Конечно, в Андреевском соборе немножко уже посложнее было в плане участия в богослужении. Когда мы в Ставрополь приехали, у меня уже был опыт чтения первого часа в храме. Если на приходе в Ардоне – там, где отец настоятелем был – было всё запросто, то в Андреевском соборе уже сложно: малейшее участие детей в богослужении, конечно, пресекалось до совершеннолетия. Поэтому здесь уже приходилось изучать службу из алтаря, и, конечно, я впоследствии чувствовал, что алтарное служение для меня знакомо, а вот что касается клиросного послушания, у меня пробелы ощущались достаточно долго. По молодости-то вообще кажется, что знаний для жизни не особо нам много надо, поэтому когда владыка после армии мне сказал поступать в семинарию, меня заботил вопрос: «Зачем меня владыка отправляет в семинарию? Я и так всё знаю!» (смеётся).

В те времена в ряде приходов особое служение несли монахини из разорённых монастырей. И вот в Ардоне на праздники, в воскресные дни приезжали монахини. Мы жили в церковном доме. Там ограда вместе с кладбищем занимала целый квартал в городе. Там же в одном доме, то есть под одной крышей, было и крестильное помещение, и там, где малышей раздевали перед крещением, там обычно монахини эти и ночевали. Они приезжали из станицы Змейской и, конечно, создавали особую атмосферу на приходе. Во-первых, они вытягивали великопостные службы в плане клиросного послушания, что-то подсказывали молодым священникам: «Батюшка, а вот такие обычаи есть…» – очень-очень тактично, очень аккуратно. Напротив, прихожан успокаивали, если где-то кто-то с возмущением, с недовольством что-то говорил – тоже подходили рассказывали, то есть обеспечивали тыл в самом лучшем виде, что называется. Кстати, такие же воспоминания отец Павел Рожков озвучивал, что его готовили к семинарии монахини на приходе города Черкесска. И мне вспоминается тоже вот этот образ монахинь.

Был такой обычай в Осетии – ходить пешком на престольные праздники. Престольный праздник в Ардоне отмечался в день памяти великомученика Георгия Победоносца, и из Владикавказа группа верующих людей выходила пешком за два дня: за день они доходили до станицы Архонской, ночевали там в храме, потом ещё один переход. Где-то автобусы, машины притормаживали, предлагали подвезти, а они так тихонечко, с песнопениями два дня шли на престольный праздник. Вообще, в Грузии, в Осетии этот обычай, мне кажется, был более широко распространён, или, может быть, там не так это пресекалось, что люди имели возможность такие паломничества совершать, именно пешим ходом. Мы посещали святыни Грузии, там вообще был обычай – некоторые даже пешком и босыми ногами поднимались высоко в горы к храмам, чтобы там помолиться. В том числе, уже позднее в книгах я читал, что даже епископы, освободившиеся из заключения, вместе с прихожанами совершали такие паломничества. Может быть, даже они были инициаторами, а прихожане присоединялись.

В Ставрополе огромное количество собиралось верующих людей, духовенства, мирян на престольный праздник в декабре месяце. Тоже здесь устраивалась трапеза для верующих людей. И всегда эти праздники проходили с особым воодушевлением.

Владыка Антоний часто посещал какие-то святыни: он бывал и на Афоне, он бывал в Бари, привозил часто иконочки из Греции, раздавал после окончания службы молящимся, старался как-то внимание уделить всем. И в Ставрополь приезжали православные люди из разных стран, делегации. Уже в конце 1980-х, ближе к празднованию 1000-летия Крещения Руси, Ставропольскую епархию посетил и Патриарх Александрийский Николай, и позднее – Патриарх Антиохийский Игнатий, ещё до этого – предстоятель Японской Автономной Церкви, митрополит Феодосий. Мы были очевидцами. Для нас, конечно, эти богослужения давали понять, что православный мир – огромный и красивый, мы не одиноки. Мы чувствовали, что у нас есть единомышленники и в стране, и за рубежом. Вот эта совместная молитва, совместное общение – всё это шло в разрез с теми словами, которые мы слышали в школе, что вера отживает, религия скоро прекратит своё существование. На эти доводы мы просто уже в общем-то не реагировали.

Потом, что касается посещения храмов, то в Пасху старались переписывать всех молодых людей, приходящих в храм. В Ардоне в школе разбирали тех, кто был в храме, то есть меня упоминали, даже одноклассники возмущались: «Он там живёт! Как он может быть вне церковной ограды?» А в Ставрополе приходилось прийти в храм пораньше, или через забор перебирались с восточной стороны, потому что кордоны милицейские, комсомольские препятствовали молодёжи посещать храм на праздник Пасхи.

В семилетнем возрасте мы совершали паломничество, правда без папы, в Троице-Сергиеву лавру, как раз-таки на праздник Святой Троицы, то есть это было перед школой. Там тоже в Троицком соборе на входе тоже создали такую буквально тесноту, а когда прорвались всё-таки в храм, то оказалось, что там ещё не настолько тесно, то есть вполне можно молиться. И тем не менее, когда мы подошли к ограде вокруг кафедры, нас сильно прижали. Это были первые годы служения Патриарха Пимена. И Патриарх уже дал распоряжение: нас иподиаконы буквально взяли и из оградки поставили внутрь огороженного пространства рядом с кафедрой. И иподиакон… не знаю, как так получилось, что он пошёл за седалищем и дал мне жезл. Я в семилетнем возрасте стоял с Патриаршим жезлом. Я мало, что понимал в этом, но для родственников и для мамы это было, конечно, впечатлением!

Посещали также Псково-Печёрский монастырь, который особенно любили, потому что очень он тихий, зелёный. Он производил впечатление особое, потому что не было такого количества туристов, иногда иностранцев в шортах, как это наблюдалось в Троице-Сергиевой лавре и, конечно, производило в лавре неприятное впечатление.

Также папа нас возил в Почаевскую лавру. Ну, в Киеве тогда лавра была закрыта, хотя Флоровский монастырь мы посещали, то есть в Киеве мы тоже бывали. Владимирский собор, расписанный Васнецовым, тоже в своё время производил глубокое впечатление.

Владыка Антоний рассказывал о митрополите Антонии (Романовском). Его рассказ перекликался с тем, что вспоминали о митрополите Антонии (Романовском) родители, то есть владыка Антоний, митрополит, как-то вникал в устроение личной жизни тех, кто были постоянными прихожанами, тружениками храма. Конечно, вопрос устройства личной жизни семинаристов его тоже беспокоил. Например, тот же отец Феодор Лунгу, который был крёстным отцом моего младшего брата, тоже думал здесь жениться. Владыка Антоний очень резко с ним поговорил: «Никакой тебе здесь женитьбы, вернёшься – там найдёшь себе невесту, в Молдавии», – что и получилось.

Что касается моего крёстного, то как раз он был опять же из этой группы последних иподиаконов. Моим крёстным являлся отец Петр Савенко, который впоследствии стал ректором возрожденной в конце 1980-х годов Ставропольской духовной школы.

Владыка Антоний говорил о том, что он, как келейник, убирал в келии у митрополита Антония, а владыка рядом в помещении, в приёмной разговаривал с одной рабой Божией, труженицей, которая говорила, что к неё племяннице приходит кто-то из иподиаконов. Владыка говорит: «Ну и хорошо. Хороший парень». Она в ответ: «Да вот, ей нравится Саша Завгородний». – «У-у, глупая, он же монахом будет!» И это всё слышал Саша Завгородний, будущий архиепископ Антоний. Он говорил: «А я тогда монахом вообще ещё не собирался становиться».

Что касается вступления в брак папы, то митрополит Антоний тоже знал, что он дружит с дочерью Ивана Захаровича. Митрополит отдал распоряжение сторожам: если папа опоздал к отбою, к нему никаких претензий не было, достаточно мягко относились к такого рода нарушениям распорядка дня.

Владыка архиепископ Антоний о митрополите Антонии (Романовском) вспоминал как о человеке праведной жизни, который много-много претерпел, сам голодал, поэтому главной заботой для него было накормить всех, кто приезжает в епархию. Очень много отправлялось денежных переводов, посылок, в том числе семьям репрессированных.

В своё время при митрополите Антонии всё-таки закрывались какие-то храмы. Папа вспоминал, что они забирали из Марухи утварь церковную, антиминс, архимандрит ездил туда. После закрытия храма в Марухе в Ставрополь переехала Мария Мироновна, мама нашего протодиакона отца Андрея Гурьева. Ей потом этот архимандрит направил телеграмму: «Митрополит Антоний готов Вас трудоустроить, приезжайте». Она сама рвалась уехать, потому что храм закрыли, для неё жизнь в этом месте потеряла смысл.

В этот период колоритной фигурой ещё был протодиакон Анатолий Адрианов, который однажды вспоминал, как он в четырнадцатилетнем возрасте присягал временному правительству. Он тоже, конечно, уже тяготился архиерейскими разъездами, иногда приходилось в одну поездку посещать много приходов: например, Владикавказ, Грозный, Махачкала, в сентябре – Нальчик, в праздник преподобного Симеона Столпника, там престольный праздник. В его возрасте эти переезды были сложны. Нам, конечно, в молодости, иподиаконам, этого было не понять, но с годами, наверное, начинаешь больше понимать тех, кто до глубокой старости служил у престола.

Что касается моего участия в богослужениях, то владыка иногда брал с собой на выезды, там было проще несовершеннолетним участвовать в качестве иподиаконов. Это и Новоалександровск, это в праздник Петра и Павла Зеленчукская. А в Ставрополе фактически до совершеннолетнего возраста я мог только держать книгу – светильничные молитвы, утренние молитвы – в алтаре, где это всё было не видно. На середину храма в стихаре я, конечно, никуда не выходил.

Впоследствии я послужил в армии. Владыка несколько писем мне написал, тоже поддерживая, давая какие-то наставления. Для меня это тоже было очень важно.

После армии надо было поступать в семинарию. Мне хотелось куда-нибудь в южные регионы попасть: фактически это была одна семинария – Одесская, потому что погода в Подмосковье (где я служил в армии) мне совсем не нравилась. Владыка сказал: «Нет, поедешь в Ленинград, и нужно в этом городе почерпнуть всё, что можно: выставки, музеи». И, конечно, сейчас с благодарностью вспоминаю вот это настойчивое слово владыки, потому что, конечно, для диалога с «внешними» этот багаж тоже очень-очень важен. Владыка говорил: «Вы должны хорошо учиться, потому что Вы из церковной семьи».

На самом деле, навыки чтения клиросного всё-таки были. В семье у нас была, помимо Библии, книга «Толкование на Евангелие» Гладкова, которую я прочитал и думал, что я в общем-то в сравнении со своими однокурсниками, которые не могли даже приобрести молитвословы, много знаю. А на самом деле, уровень преподавания был высокий, требования высокие. Пришлось усердие проявлять, и на старых запасах ехать было невозможно. А что касается Библейской истории, конечно, помогало то, что с детства папа на сон грядущий рассказывал нам сюжеты из Библейской истории по порядку, и основное, конечно, сохранилось в памяти. Ну и молитвы мы по большей части знали наизусть: я имею в виду, из того состава, который предполагался для подготовки к устному экзамену.

А потом я, конечно, не предполагал обучаться в академии, хотя закончил по первому разряду семинарию. Вспоминался в армии мне огромный плакат, где было написано: «Поле – академия солдата». И я к моменту окончания семинарии заявлял однокурсникам: «Приход – академия священника». Но у владыки планы были далеко идущие. Он сказал: «Нет, поедешь в академию». В академию меня зачислили без экзаменов по итогам окончания семинарии. Но, к сожалению, заканчивать академию пришлось уже после смерти владыки Антония. Тем не менее, владыка Гедеон тоже стал меня торопить: «Переводись на экстернат, у нас в семинарии некому преподавать», – поэтому я, собственно, в полном объёме только первый курс академии прослушал. Потом просто брал отпуска, приезжал на сессии. Заочного отделения в Петербургской академии не было. Спасало то, что мне приходилось сдавать экзамены со своими однокурсниками, которых я хорошо знал. Ну и потом те, которые учились на курсе, многие тоже были уже в сане и служили на приходах Петербурга. И я думаю, что в сравнении с ними я был в лучшем положении, потому что мог хотя бы в рамках отпуска штудировать по записям лекции и достаточно успешно сдавал экзамены.

Много информации полезной, много наглядных примеров своей жизнью и молитвами оставил, конечно, владыка Антоний (Завгородний), потому что он любил богослужение, он заботился о церковном пении. На подворье, у себя на Краснофлотской, он часто приглашал на чай, на ужин иподиаконов, рассказывал что-то из жизни Афонских монастырей, и свои впечатления в период, когда он был начальником духовной миссии в Иерусалиме. Многое было для нас в диковинку из обычаев греческих иерархов, Святой Земли, Антиохийского Патриархата. После всенощного бдения: «Так, ребятки, давайте чайку попьём, потом домой пойдёте». Помолились вместе, чай попили, потом возвращались домой. На Краснофлотской, на подворье, совершались монашеские постриги, и владыка нас тоже настоятельно приглашал, чтобы мы поприсутствовали. Конечно, он заботился о нашем духовном становлении, в отсутствии семинарии это сделать архиерею было очень-очень непросто.

В своё время папа придерживался достаточно принципиальных взглядов, где-то он опасался, что уполномоченные будут чинить препятствия его сыновьям к принятию сана. В общем-то, это были не напрасные опасения. Владыка повенчал меня 22 июля, на следующий день рукоположил в диакона. Вообще папа хотел, чтобы рукоположили меня в священника к моменту окончания каникул, владыка изначально был против. Но потом, после хиротонии в диаконы, вечером была служба под праздник княгини Ольги, и владыка молился просто в храме священномученика Игнатия Богоносца на подворье. И когда диакон передо мной подошёл взять благословение на стихарь, владыка сказал: «Нет, пусть вот отец Михаил сам». И я служил со священником один. И когда уже стали подходить под благословение на первом часе, владыка сказал мне: «Готовься – завтра хиротония». И вот у меня получилось подряд: один день – венчание, второй день – рукоположение в диакона, третий – в священника.

Ну а когда рукополагались мои братья – это уже были совсем другие времена – каких-то препятствий со стороны внешних сил в таком объеме, в такой силе уже не наблюдалось.

После первого класса семинарии, я был один священник. Из-за того, что священников было мало вообще в семинарии, нам приходилось очень часто служить в семинарском храме и потом идти на занятия. Зато у меня не было послушаний каких-то по уборке территорий, то есть для меня была практика богослужебная в большом объеме.

Владыка требовал, чтобы мы не соглашались ни на какие приходские послушания в Ленинграде, в связи с чем у меня были сложности с теперешним владыкой Липецким Арсением. Когда уже готовилось празднование 1000-летия Крещения Руси, стали привлекать тех, кто в сане, к служению. Я отказался отправиться на приход. В связи с этим со мной был серьёзный разговор. Пришлось объяснять, что я действую по благословению владыки Антония, который сказал: «Чтобы Вы ни на какие приходские послушания не направлялись», – то есть должны учиться. Потом пришлось звонить владыке Антонию, подтверждать, что это действительно его благословение, но тем не менее, меня предупредили, что я нахожусь всё-таки в каноническом подчинении в данный момент митрополиту Ленинградскому, и в последующем подобные шаги с моей стороны могу повлечь за собой административные и канонические прещения. Но, слава Богу, всё закончилось только словами предупреждения. Тем не менее, я прошёл хорошую практику.

Мы сидели за одной партой с теперешним архиепископом Благовещенским Лукианом, который ещё тогда стремился к монашеской жизни.

Супруга моя училась в регентской школе. Благословение на брак мы получили от родного брата Святейшего Патриарха Кирилла, отца Николая Гундяева. Хотя это тоже было исключение из правил, потому что вообще-то учащимся регентского отделения не рекомендовалось вступать в брак на ранних классах, но тем не менее, матушка и дочку родила, и закончила полный курс обучения достаточно успешно.

Владыка Антоний стремился к тому, чтобы мы имели представление о приходской жизни, поэтому на зимних каникулах я был направлен в село Безопасное. Отец Николай Чемоданов-старший, насколько я помню, поехал в Болгарию: там скончалась его дочь. И я в сочельник Рождественский, в Рождество, во второй день служил в Безопасном. Матушка со мной была. Холодно достаточно было в этом приходском домике. На клиросе – то же самое: у матушки один опыт, хор имеет свои навыки. Были сложности. Тем не менее, опыт такой тоже показательный.

Потом на летние каникулы владыка отправил меня в Нальчик. Отец Николай Остапчук был таким строгим священником. Вообще считалось, что в епархии три таких требовательных священника – знатоки приходского устава, любители храмового богослужения – это отец Павел Рожков, у которого я потом семнадцать лет служил, отец Иоанн Остапчук и отец Вадим Цаликов. У двоих из этих троих я послужил. Правда, у одного только в период летних каникул. Тем не менее, это тоже, считаю, для меня был важный опыт.

На праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы в 1989 году владыка скончался. Я служил раннюю литургию, и брат, который находился в Пятигорске при владыке, позвонил, меня уже не было дома. Матушка взяла трубку. И в конце литургии, на запричастном ко мне подошёл отец Стефан Садо, который исповедовал: «Ваша матушка там в слезах, она сказала, что владыка ваш умер». Мы оставили прошение на поездку домой просто у дежурного помощника и сразу поехали в аэропорт, вылетели в Минеральные Воды. Была буквально весенняя погода. А на следующий день, когда владыку везли в Ставрополь, началась метель, и микроавтобус с гробом пришлось на первый подъём, по склону горы Недреманной буквально вручную толкать, в связи с чем архиереи, которые желали участвовать в отпевании, не смогли прибыть сюда … Был владыка Исидор Краснодарский и владыка Сергий, тогда Азовский, впоследствии, по-моему, Самарскую кафедру занимал.

Для нас, конечно, это была трагедия. Мы участвовали в погребении в часовне, которую владыка предполагал для митрополита Антония, и говорил: «Потом где-нибудь и меня здесь похороните». Получилось, что владыка сам лег краеугольным камнем здания семинарии, которую он возрождал.

[1] Бывший митрополит Валентин (Русанцов) до 7 апреля 1990 года был клириком Московского Патриархата, затем РПЦЗ, в 1995 году был запрещён Синодом РПЦЗ, прещений не признал и стал главой Российской православной свободной церкви. 19 февраля 1997 года Архиерейским собором Русской Православной Церкви был извержен из сана.