ФИО: протоиерей Олег Добринский

Год рождения: 1968

Место рождения и возрастания: г. Аткарск, Саратовская обл.

Социальное происхождение: из семьи служащих

Образование: Московская духовная семинария, Московская духовная академия (заочно), кандидат богословия

Место проживания в настоящее время: г. Новочеркасск

Дата записи интервью: 17.09.2024

Беседу проводил: Пивоваров Иван Андреевич, студент III курса, сотрудник Медиа-центра Донской духовной семинарии.

Батюшка, когда и где Вы приняли крещение? Были ли Вы крещены в детстве?

Я был крещён не в детстве, я был крещён в младенчестве. Я не знаю, в какой день меня крестили, не могу сейчас об этом рассказать, я этого не помню, но я не помню себя некрещёным человеком. Не помню. Я никогда не знал того периода жизни, когда я бы был вне Церкви, за что благодарен Богу. С самого своего младенчества, откуда я могу коснуться памятью своих лет, я помню себя и помню церковное пространство, и оно для меня было (и до сих пор остаётся) невероятно любимым, трепетным и желанным.

Я помню, однажды я испытал огромное удивление. Не скажу, сколько мне было лет. Лет шесть, наверное, было. Общались мы, как обычно, на улице, дети все были на улице. Сегодня детей на улице нет, а тогда дети все были на улице. И друг к другу в дом ходили, и друг к другу за стол… Очень хорошее такое детство было. И я помню, что в какой-то дом я зашёл, я помню даже, где этот дом, и для меня было удивительно, что я не увидел в доме икон. Вот первое моё впечатление было – отсутствие икон. Такое шоковое впечатление: а где с Богом разговаривать? У нас были иконы всегда в доме, лампада всегда горела, и были самые добрые и хорошие чувства. Конечно, многие верить в открытую боялись. Я помню такой прекрасный случай из моего детства, когда я со своими родными бабками был в храме и причащался. Но ребёнок в церкви – редкое явление тогда было, в тот период, и причащали иногда даже так: ставили ребёнка перед собой, полы плаща в сторону, взрослый с ребёнком подойдёт, священник причастит. Я очень любил причастие. Одна из сестёр моей бабушки, Елена, была монахиня, и вот она меня заводила в алтарь. Очень я любил зайти в алтарь и очень любил, когда там можно было всласть поесть просфор и запить разбавленным кагором. Прямо у меня врезался вкус этот до сих пор. И вот я помню, как-то раз причастили меня, приехали мы из храма, а там такая гора крутая была, и я с этой горы спускаюсь, бегу, и в это время шла моя мать с работы. И она мне потом рассказывала: «Представляешь, там скопление людей, вечернее время с работы поток людей идёт, и ты с этой горы несёшься и что есть сил кричишь: “Меня сегодня причастили! Только нельзя никому говорить!”» Вот такой вот восторг, такое свидетельство. Да, зрительно я до сих пор помню, как я бежал, это я помню хорошо, не помню подробностей, что я кричал, но вот такое было.

Я рос в двуязычной среде, мой отец – понтийский грек по происхождению, и первая молитва, которой меня научили, – это «Достойно есть» на греческом языке, потому что так молилась моя бабушка. И мне было приятно это всё. И я до сих пор всё это помню и чту. Воспоминания о детстве, церковном детстве – самые добрые, самые необыкновенные.

Когда и как у Вас появилась мысль посвятить свою жизнь служению в священном сане? Это была семейная традиция или личное обретение веры?

В юности, может быть, и проскальзывало желание посвятить свою жизнь Богу и Церкви. Само собой, дети в кого только не играют: во врачей, в космонавтов. И мне хотелось стать священником. Всё было: и обустройство детского мини-храма, и прочее. И в этом мне не препятствовали мои сродники, а наоборот даже относились с большим уважением к этому. Но твёрдого намерения принять священный сын у меня, в общем-то, не было. Я совершенно осознанно шёл в военное училище, получал военное образование, ну а дальше, видимо, Богу было так угодно, что Он меня взял за шиворот и ткнул мой лоб в Самого Себя, чему я очень рад. Потому что пространство, в котором я живу, пространство литургии (а я воспринимаю всю полноту жизни только через Евхаристию) – это пространство совершенного счастья. За это я Богу благодарен.

Я учился в военном училище, был уволен оттуда. Уволен был не по своей воле, а по состоянию здоровья. Обучаясь в стенах военного учебного заведения, достаточно серьёзного, я всегда посещал храм и не смущался это делать в военной форме. Вы представьте, в то советское время человек в военной форме курсанта военного училища молится за богослужением в храме! Я сейчас понимаю, что только Бог меня хранил, и люди мне попадались совершенно уникальные. Один из курсовых офицеров моих был Александр Викторович Харкевич, майор, вообще изумительный человек сам по себе и духовно человек необыкновенный. Я помню, как к нему подходил с вопросом: «Александр Викторович, мне бы в воскресенье надо как-то пораньше уйти утром». Он меня заводил в канцелярию и говорил: «Ты в церковь собрался?» Я ему отвечаю: «Да». Он пишет записку, даёт какую-то там копейку и говорит: «Ну вот, отнеси». Мы потом с ним неоднократно встречались и сейчас поддерживаем общение. Он уже в возрасте сейчас. Это человек, который всегда был в Церкви, воспитан был в Церкви и сохранил это мировоззрение. Представляете? Ему было гораздо сложнее, чем мне. Тем не менее меня Господь хранил, вёл. Всё окружение знало, что я посещаю храм Божий. И сегодня уже прошло очень много лет, 40 лет практически, и тем не менее, мои все однокурсники, если можно так сказать, товарищи по оружию, с кем мы из шинели вместе выросли, часто со мной встречаются, мы переписываемся. Большинство из них воспринимает меня в первую очередь как священника, хотя я никогда на этом не настаивал для них, но вот так сложилось. Люди оказались имеющими, действительно, пласт духовный, который, видимо, получили в своём детстве.

После военного училища я пришёл в храм, это был Вознесенский храм. Я его посещал достаточно часто и в годы курсантской моей юности, в Ростове-на-Дону, на Братском кладбище. Удивительный храм. Люди необыкновенные. Чистые, хорошие, верующие люди. Те, которых сейчас не хватает в Церкви, именно верующие люди. Они знали, зачем они пришли. Они пришли искать спасение, но не играть в «боженьку». Многие из них претерпели действительно какие-то притеснения из-за веры.

Там был священник, который потом стал моим духовником и отцом, и я вырос у него в доме, рядом с ним. Это был покойный протоиерей Владимир Коряк. Необыкновенный человек, очень учёный человек. Воспитанник Одесской духовной семинарии, потом Ленинградской духовной академии, с учёной степенью, митрофорный протоиерей необыкновенной эрудиции, и, самое главное, этот человек научил меня в первую очередь любить окружающий мир и в этом окружающем мире любить людей. Он всегда говорил: «Какие слова на твой взгляд должны быть при входе в храм?» Я говорил то, что мы всегда видим: «Дом Мой дом молитвы наречется» (Мф 21:13). Он говорит: «Я бы ничего этого не писал и поместил бы только одно выражение над входом в любой храм – слова Господни: “Грядущаго ко Мне не изжену вон”» (Ин 6:37). И сам он жил по такому принципу. Достаточно серьёзные неприятности он претерпел от коммунистических светских структур, достойным образом служил всегда, научил меня любви к богослужению, сам любил богослужение, знал его прекрасно.

Представители духовенства того периода знали богослужение практически наизусть. Почему знали? Потому что этим жили. Каждый прошёл через клирос, каждый всё это видел. И вот я был в этом храме чтецом, потом и алтарничал там. А потом митрополит Владимир (Сабодан), митрополит Ростовский и Новочеркасский, впоследствии блаженнейший митрополит Киевский, благословил, чтобы я перешёл в епархиальное управление. Я был потом в течение двух лет секретарём-референтом блаженнейшего митрополита Владимира. Это была очень большая школа, которую я тоже вспоминаю с благодарностью Богу, с благодарностью владыке митрополиту. Когда у меня спрашивают: «Каким был владыка-митрополит? Что Вы можете сказать о нём?» Я всегда говорю так: «Он был настоящим». В нём была «настоящесть». Он всегда был и никогда не казался. Он был настоящий во всём: в молитве, в делах, в общении с людьми. Необыкновенно одарённый человек. Разносторонне одарённый человек. И он всегда говорил так: «Я горжусь тем, что я крестьянский сын». Он любил культуру: русскую, украинскую культуру. Митрополит Владимир – признанный Европой человек, это немаловажно. Учёный, долгое время ректор Московской духовной академии. Он давал мне рекомендацию в семинарию, он меня рукополагал в священный сан, и во диаконский, и в пресвитерский, я под его началом служил как священник, и к нему ездил потом. Я учился в Московской духовной семинарии, заочно заканчивал, и в Московской духовной академии, а в аспирантуре – в Киевской духовной академии. Самые приятные у меня впечатления об этом периоде. Киев – изумительной красоты город.

Я помню прекрасно, когда я защищал диссертацию, ко мне на защиту пришёл митрополит Владимир. Для меня это, конечно, было большой неожиданностью и трепетом, но вместе с тем я чувствовал, что это определённый знак внимания, и это сохранилось в нашем общении на все годы, до самого смертного рубежа владыки митрополита, который я воспринял очень тяжело для себя. Но тем не менее это тот путь, который уготовил Бог нам всем.

Батюшка, поделитесь, пожалуйста, Вашими воспоминаниями об академии, семинарии, о преподавателях, дисциплине, послушаниях, общении со студентами и преподавателями в годы студенчества.

В Московской духовной семинарии и академии я помню всю плеяду преподавателей, которые были в 1980-е годы, 40 лет прошло практически. Когда было получено разрешение на открытие духовных школ, из лагерей вернулась часть уцелевших преподавателей, все фонды библиотечные были закрыты. Человеку, который утопает в интернете, это трудно понять. И все эти преподаватели практически на память написали учебники. Написали то, что они преподавали, чем они занимались. Может быть, не было той глубины, которую они могли бы передать, но они передали всё то, что они могли. Безусловно, сами они обладали уровнем невероятно высоким в богословской подготовке, потому что в русском богословии точка была поставлена в России, я думаю, в 1920-е годы. И дальше богословская мысль не развивалась. Русская богословская мысль развивалась за рубежом: в Париже, в Америке. И надо отдать должное тем, кто там занимался этим. Но те люди, которые были в русских духовных школах, были специалистами весьма высокого уровня. И самое главное, что в них было, – это была церковность. Это были люди глубокой веры. Это была некая икона, смотря на которую хотелось нам быть такими, как они. Максимально студентам внимания уделялось. Строгость присутствовала. В московских школах всегда была строгость. Всегда день начинался у всех от преподобного и завершался преподобным Сергием. Братский молебен, молитвы общие. Были ли те, кто пренебрегал этим? Были. Их было очень мало. Они заслуживали всегда огромного сожаления. Это всегда есть, и на солнце пятна бывают. Но тем не менее воспоминания самые добрые. Студентов любили. Все ректоры, преподаватели, представители администрации, профессора духовных школ – это люди, которые невероятно заботились о студентах. Забота эта выражалась и в том, что они беседовали со студентами, не просто собирая их в аудиторию, это были личные беседы с одним, двумя, тремя студентами. Следили и за тем, чтобы студенты питались хорошо. Всё как-то с любовью делалось, и эта любовь нами усваивалась.

Батюшка, скажите, пожалуйста, Вас рукополагали уже после получения высшего духовного образования?

Нет, я получал образование в процессе служения, заочно. У меня не было духовного образования, но оно мне далось легко, у меня была очень хорошая подготовка. Я не ощущал пробелов в знаниях. Устав я знал как свои пять пальцев, готов был сразу идти преподавать его, а не учить. Большой объём был перечитан, в том числе Священное Писание. Всё это было дома. Ещё раз повторюсь, я благодарю Бога, детство моё «под лампадой» прошло, что называется. Люди старшего возраста меня звали, чтобы я им почитал Псалтирь. Псалтирь я читал, наверное, лет с девяти, и мне это было приятно, я жаждал этого, упивался совершенно этим. И они слушали внимательно, останавливали меня всегда, если я ошибку делал, и корректировали. Они практически наизусть знали всё. Это никогда во мне не вызывало какого-то недовольства или отторжения, наоборот, это было хорошо.

В своё время у меня был очень большой интерес ко всему. Он не был связан с намерением стать священником, но я интересовался всем, что связано с Церковью. Где было это получить, если ничего нет? Я шёл в обыкновенную библиотеку, в атеистический раздел. И там можно было почерпнуть очень и очень много: методом «от противного», с помощью ссылок, которые там даются. И вот я ходил туда долгое время. Это, наверное, был 9-10 класс средней школы. И потом меня пригласил такой очень важный дядя там же, кстати, в библиотеке. Прямо назначили время через дирекцию школьную. Я пришёл в городскую библиотеку, и этот дядя меня спросил: «А почему в Вашем формуляре постоянно числится литература только одного направления?» Дядя понятно, откуда был, и он видел, что юноша уже как бы на пороге стоит. Я ему сказал, что у меня есть большой интерес, и как гражданин Советского Союза, я могу взять с полки любую книгу, что рекомендую сделать и ему.

У отца Владимира, о котором я упомянул, моего аввы покойного, была огромная библиотека, часть из которой перешла мне в наследство, за что я тоже Богу благодарен. И я, конечно, просто упивался тем, что я мог брать и читать. Мне это очень нравилось.

Так что образование и семинарское, и академическое я получал, когда уже служил.

Расскажите про Ваше рукоположение, назначение на приход, обстоятельства приходской жизни, особенности и сложности взаимодействия с государственной властью, если таковые имелись.

Рукоположен я был во диаконский сан в Великий Четверток, а в пресвитерский сан – на Преображение Господне 35 лет назад, в 1989 году. Дни хиротоний я помню хорошо: помню, каким был сам день, какая была погода… Храмов было очень мало тогда, это всё предстояло ещё осваивать. Первый мой приход, на который меня назначил владыка митрополит, был храм Рождества Пресвятой Богородицы в станице Орловской. Я приходы все знал прекрасно, потому что у меня была должность секретаря-референта, и я знал, какой приход скандальный, какой приход имеет какой характер, особенности и прочее. Это ничуть не изменило того, с чем я сталкивался, но скажу так, трудностей я с людьми не испытывал, скандалов никогда у меня не было. Скандалов у меня не было и с теми строительными бригадами, с рабочими, с которыми потом мне пришлось сталкиваться.

Очень много было тогда церковных дел. Я захватил тот период, когда ещё советское государство было. И регистрация у уполномоченного… Очень непростое было время, но это было время, когда уже вот-вот истукан должен был рухнуть, и он рухнул. И туда ему и дорога. Не сожалею и ностальгии не испытываю. Рухнуло то, что должно было рухнуть. А потом в Церкви начался период оживления, и вот в этот период оживления мы не выполнили несколько задач. Храмостроительство – важное направление, но более важное – храм человеческой души, непосредственно воспитание духовного опыта, который человек впитывает от того, кто его имеет. Не сам что-то ищет, потому что можно уйти совершенно не туда, а впитывает от того, кто это имеет. С учителями мне повезло.

В 1990 году я указом митрополита был назначен в Михаило-Архангельский храм в городе Новочеркасске. Прямо в день Архангела Михаила на всенощное бдение 20 ноября я пришёл. Храм был в руинированном состоянии, надо было восстанавливать. Всё, что там есть – практически на 99,9% новое. Очень трудный был период, потому что страна летела в тартарары в начале 1990-х годов. Не было толком ни строительных материалов, ни каких-то возможностей особых: инфляция, обесценивание. Но тем не менее стремление людей было очень большое. Достаточно большие трудности испытывали, и криминальная ситуация была совсем непростая, но храмостроительство в этот период как раз шло очень-очень хорошо. Почему? Потому что были живы люди, которые этим жили. Вот они лишились храма в хрущёвское время, и они же смогли храмы обретать и возвращать. У них в центре жизни был Христос. Он не на полке у них был, как сегодня у нас бывает зачастую: хороший человек, храм посещает, и Господь на определённом месте у него. У этих людей Господь не был «на определённом месте». Он был в центре их жизни. Жизнь христоцентрична. Точка. В центре Евхаристия. Точка. Это то, что я всегда стараюсь донести студентам. В центре исключительно Евхаристия. В соответствии с этим строишь и свою жизнь, и церковную жизнь. Чтобы мы не превратились в каких-то комсомольцев. Мы то строем ходим, то макулатуру собираем, то крестиком вышиваем в Церкви. Я считаю, что очень многие принятые решения совершенно не оправдали себя, а нанесли даже некоторый ущерб именно церковности. Но метод проб и ошибок всегда существует во всём. Поэтому, если делать правильные выводы, то всё это хорошо.

Батюшка, особенности и сложности взаимодействия с государственной властью возникали?

В некоторой степени, может быть, и возникали. В начальный период, опять же подчеркну, пока ещё в советский период, в Орловской станице некоторые трения возникали.

Мне срочно надо было заняться там строительством церковным, я непоседливо себя вёл, и пытались люди со стороны исполкома посчитать, сколько человек в храме крещено и прочее. И вот здесь было важно, что я был очень хорошо знаком с законодательной базой, потому что произвола можно было не допустить. Это было не совсем просто, конечно, но его можно было не допустить, потому что постановление 8 апреля 1929 года отчасти давало возможности и гарантии неприкосновенности внутри церковной ограды. И когда ты выдвигал эти все постулаты (ты знал их, а зачастую не знали советские чиновники), то им ничего не оставалось делать, как просто сводить всё на нет или включать заднюю передачу. И такое было. Но могло оказаться всё гораздо хуже, поэтому Бог меня хранил, ещё раз скажу. Господь меня оберегал, сохранял.

Был некоторый конфликт с уполномоченным Совета по делам религий прямо перед хиротонией. Они должны были рассматривать кандидатуру на хиротонию. Ну представьте себе, человек, который в светском военном учебном заведении учится, выходит оттуда и вскорости готовится к рукоположению. И он мне тогда сказал: «Ну как ты докатился до такой жизни – в попы пошёл? Государство на тебя деньги тратило, а ты пошёл в попы!» Было у нас некоторое такое «пике». Потом встречались с ним много раз, когда институт весь рухнул. Василий Пантелеевич Колганов, он очень интересный человек был.

Знали ли Вы о положении Церкви в Советском Союзе, о закрытии храмов, репрессиях в отношении верующих?

Конечно, конечно, знал. Меня воспитывали священники, которые прошли лагеря, и я из их уст многое знал. Они научили меня в первую очередь любить людей. Одного из священников я спрашивал всё время: «Батюшка, расскажите о лагерях». Он мне отвечает: «Ну что хорошего в тюрьме? В тюрьме только люди хорошие, а в остальном всё плохо». Ну и как-то скудно очень рассказывал обо всём. Но все эти люди не утратили даже чувства юмора! Они не утратили любви к людям. Самое главное – они не утратили веры и не утратили своей молитвы. И с ними общаясь, я как губка всё впитывал. До сих пор я с ними разговариваю. Я их поминаю всех поимённо, они уже в мире ином давным-давно, но я помню их всех прекрасно. Слава Богу, что они были.

В годы студенчества, в годы детства посещали ли Вы в качестве туриста или паломника святые места, закрытые монастыри?

Посещал, конечно, и в качестве туриста посещал, но я извлекал из этого совершенно другое. Заходил-то я туристом, а был я паломником. Поэтому для меня было очень важно познакомиться с архитектурой, познакомиться с тем, чем Церковь обладала. Я прекрасно знал о храмах, о том, кто где служил, какие храмы где были, какие храмы закрыты, когда закрыты, каким образом. Об этом мало говорили, многие об этом и не знали, а я прекрасно всё это знал. Я получал этот опыт непосредственно в семье. В семье у меня и со стороны отца, и со стороны матери достаточно много репрессированных людей. Поэтому советскую власть я терпеть не мог и терпеть не могу до сих пор со всей её коммунистической начинкой и со всеми лидерами типа преступника Сталина и подлеца Ленина.

Как Вы относились к антирелигиозной кампании и пропаганде научного атеизма? И какие проявления антицерковной пропаганды Вам запомнились?

Научный атеизм – термин смешной и несуществующий. Атеизм не может быть научным. Так же, как не может быть научной религия. У меня это всегда вызывало улыбку. Стоит человек, который вообще не знает «Отче наш», что называется, и несёт какую-то белиберду. Это люди, которые достойны сожаления. А сожаления знаете, кто был достоин в советский период? Часть школьных учителей, которые очень истово пропагандировали и следили за тем, чтобы дети не были в религиозном пространстве. Конечно, может быть, их тоже к этому принуждали. Не исключено. Но были и те, кто очень усердно этим занимался. Поэтому, конечно, неплохо было бы подать им руку и вытянуть их из ада, в котором они сейчас пребывают.