ФИО, сан: протоиерей Пётр Клитовченко

Год рождения: 1939

Место рождения и возрастания: посёлок Дзержинского, Луганская обл.

Место проживания в настоящее время: г. Кропоткин, Краснодарский край 

Образование: Одесская духовная семинария

Дата записи интервью: 24.10.2022

Я, протоиерей Пётр Клитовченко, родился 26 февраля 1939 года в посёлке имени Дзержинского Луганской области Украинской ССР.

Большая семья была, три брата, две сестры – пять человек было. Отец погиб в начале войны в 1942 году. Мама воспитала нас сама. Все дети получили образование. У меня брат старший, Алексей, закончил академию военную и был военпредом на заводах, которые производили оружие для защиты нашего Отечества. Он проверял точность того или иного изготовления.

Лишились мы отца в 1942 году, пятеро детей осталось, тяжело переживали 1947 год – голод был, трудно. Я с семилетнего возраста уже стал сам зарабатывать на пропитание. Пас стадо скота, который люди сгоняли. Пастухом был с детства. Знал 70 голов по имени-отчеству и где живет каждая скотинка. Нужно было следить, как она вела себя, когда телёнок будет или не будет. Я это всё торжественно докладывал хозяевам. Вот такие были первые годы, потому что семья большая была, бедно жили.

С 8 лет уже пошёл в начальную школу. Ходили три километра. Учился я хорошо, был лидером, как и по сегодняшний день. В общем, все меня слушали, учителей не слушали, а меня слушали. Всех, кто баловался, я ставил на своё место. Не давал обижать девочек, всегда защищал, они в бой шли за мной, вот пускай кто попробует! В общем, лидером был в школе с самого начала и дальше, до конца, держал класс в своих руках, защищал тех немощных, которые не могли себя защитить.

Ну, а потом, конечно, посещал храм, который был за 7 километров, и эти 7 километров пешочком ходил. Степь кругом, волки были, лисы… Всегда я с палочкой ходил. Бывает, речка на пути, ступлю в воду, набрал в сапоги – не возвращался домой, потому что не отпустят потом, и я шёл пешком все эти 7 километров. Стоял в храме с правой стороны, всегда стройно стоял, не знаю, сколько я стоял, а потом меня батюшка, отец Борис, заметил. «Иди, – говорит, – мальчик, сюда», взял меня в алтарь. Я там стоял, в уголку, кадило разжигал, подавал, сначала смотрел, интересовался. Там дедушка учил меня.

В праздники, в воскресные дни посещал храм Божий, Покрова Божией Матери у нас был храм. Многие были в храме дети в праздники, и я в том числе. Учительница спрашивает: «Где были, почему не были на уроках?» Другие отговорки делали, а я говорю: «В храме я был». И с детства все знали, я-то сильный мальчик был, немножко позже пошёл в школу, уже 8 лет было, так что я сильный был, и так получилось, держал дисциплину больше, чем учительница в классе, вот так вот было. Учился хорошо. Без стеснения всегда объявлял, что я верующий человек, крест носил всегда. Где словом, где делом защищался, лидером был в школе. Узнали, что я посещаю храм Божий, беседовали со мной. Например, пионервожатый директора даже позвал. А я твердо говорил: «Да, я хожу и буду ходить». Директор говорит: «Да, я тоже ходил. Ладно, я тебя не буду казнить, просто моя обязанность – с тобой поговорить».

Я понятливый был, службу изучил почему-то сразу, знал службу, читать научился, вечером мне батюшка показал на славянском языке. Дал книгу, я читал первый час: «Ми́лость и суд воспою́ Тебе́, Го́споди. Пою́ и разуме́ю в пути́ непоро́чне, когда́ прии́деши ко мне?» И на утро уже я читал. Как читал, не знаю, но читал. Ну, а потом узнал службу, с детства всё уставное познал: когда кадило подать, когда входы, выходы. Сначала попом обзывали. Ну, я сильно не давался. А потом уже, когда Пасха, все же идут, я тоже подхожу и читаю Деяния святых апостолов. Пятый класс был. Они все: «Давай, Петя, давай!» А так-то обзывали. А когда Пасха подойдёт, они все окружают меня, и сами рады, что их товарищ служит в церкви.

А дальше, батюшка, Вы школу закончили и куда потом?

В семинарию. В семинарию сразу хотел. Я на два прихода ходил, и все батюшки меня знали, на престольные дни я посещал, в стихаре был. «Давай, подавай мне кадило» – и я подаю. И учителя, и все видят, я в стихаре хожу. Обзывали, конечно, но, меня боялись, я защищался сам, сильно не обзовёшь. Сильно никто меня не угнетал, школу я держал в блоке. Я пошёл позже всех, и от всех, где словом, где делом, защищался.

Дарьевка такое село было, в честь Покрова Божией Матери храм Божий, слева – Успение Пресвятой Владычицы нашей Богородицы, справа – Вознесение Господне. Потом туда дальше, дальше, за тридцать километров ходили пешком, я мальчиком ходил. Петра и Павла храм, там мой соименник Небесный, я всё туда шёл. Там бабушки меня сразу представляли: «Он в алтаре, он кадило батюшке подаёт», батюшка меня звал, и я шёл в алтарь. Ну, быстро я научился читать, часы читал. Батюшек меняли, о, как меняли! Сейчас я служу долго, а тогда не давали служить, чтоб люди не привыкали. Раз – и всё, и другой, два-три месяца – всё, другой пришёл батюшка. И я тоже ходил к этим священникам. У меня мама неграмотная, совсем нигде не училась, но хозяйство вела, нас воспитала, хорошо Бога знала.

Батюшка, а Вас крестили с рождения? Кто крёстным у Вас был?

Крестный Аркадий, крёстная Ефросиния. Уже поздно меня крестили, я это помню. Где-то лет пять – шесть мне было, семь километров шли пешком, там, помню, как меня в купель поставили и как крестили. И шёл радостный домой. Ну, покрестился и всё. Семья верующая была.

О вере все рассказывали? И мама, и крёстные?

Нет, мама неграмотная была. Бога знала, молитвы знала. Крёстная тоже. Аркадий был в плену, 1914-го года война была, и он был там в плену в Германии, и потом они пешком из Германии шли в Донбасс. Аж пешком! Там речка была, а он плавать не мог, поэтому по суше пошёл, а друг переплыл через речку. А он обходил, целые сутки шёл, чтобы обойти эту реку и туда по суше попасть. Это крёстный мой Аркадий.

Я вот здесь служу, хотя много поменял приходов. Стаханова видел живым, горняк он, в шахте работал, и я с ним познакомился в детстве, я уже в храм ходил, а он говорит: «Как это вы ходите?» А я говорю: «Ну, а как же?» – «Ходишь?» – «Да, хожу. Всё мне нравится, вера нравится. Вот, с батюшкой познакомился, – говорю, – и вот хожу».

Батюшка рассказывал о семинарии, а я всё не чаял когда-то в семинарии оказаться. Я десять классов не закончил, восемь-девять. В первый год, так как восемнадцати мне ещё не было, то и не приняли, так строго смотрели. Совершеннолетний должен быть. Там уполномоченные проверяли.

А это в какой семинарии, батюшка?

Одесская духовная семинария. Хорошая очень. Подворье Афонское было там целителя Пантелеимона, величественный храм. На третьем этаже храм трехпрестольный такой, и мы летали по ступенькам этим, мраморным, древним… Что-то там было, может, монастырь был. Хорошо настроили они, и я бегом бежал. Я был на высоте в семинарии. Знал службу, стал уставщиком семинарии со второго класса. Но я знал, ещё поступая в семинарию. Службу знал хорошо, подсказывал регенту даже службу. И всем заправлял, всё готовил, по-славянски читал.

Батюшка, а вспомните, пожалуйста, когда Вы учились в семинарии, приходили из администрации? Может быть, разговаривали со студентами? Какая была обстановка и что происходило?

Тайнообразующе, каждого отдельно, никто не знал, что они там были, аккуратно. Ну, как же, мы на учёте и на сегодняшний день, про каждого там всё знают. Звали, беседовали, никто никому ничего не говорил. Пришёл, ушёл. Вроде, пошёл в город, а они там зовут на беседу. Спрашивали: «Ты откуда? Ты хочешь здесь быть?» Я говорю: «Да, я хочу, я из верующей семьи».

Потом в армию забрали, на глубокий север. Там холодно было, посёлок Алакурти, Мурманской области. Везли неделю. Хорошо везли, на поезде. А там стояли сутки. Ну потом встретили, распределили. Это был посёлок Алакурти и лес, дремучий лес, на лесоповале был я. Узнали, что я в семинарии учусь, и этот, который распределял работы, меня пожалел. Назначил меня измерять деревья. Ну, я быстро мерил. Он режет, а я меряю. Потом машина, и очень опасно там. Может упасть всё, на ноги падал этот лес, да… Выбрали 100 метров в окружности, дальше пошли. Тоже выбираем там место. В этом я всегда участвовал, меня бригадир брал. Холодно было, хоть и в валенках, все мы надевали валенки. Если сапоги – замёрзнешь, 40 градусов, 45. Ну, тёплая одежда была, костры жгли, грелись.

Ну, в общем, знали, что я с семинарии, что я в церковь хожу, но я так держался, что они боялись меня, так что никто не обзывал ни попом, ни дьяком, ни простым мужиком. Я крепкий был мальчик, меня все уважали. Нас было трое с семинарии. Два моих однокурсника, я их поддерживал духовно. А потом один из них в комсомол вступил, а меня убрали в посёлок. Ещё один мальчик из Минской семинарии был, тоже пришёл ко мне, начали говорить и подружились. Потом увидели, что мы общаемся, его убрали, а я остался. Ну, ничего, никто меня не прижимал, я держался, сильный был, может, и старше всех был, не притесняли.

А как Вы с матушкой познакомились?

Матушка стояла в храме, в монастыре. Вот поучились все, идут, куда кто хочет, а я иду в монастырь. В монастыре там проверяю, правильно ли мы служили. Мы же «по скору», а я потом иду проверять, как мы служили. Я ходил на две службы на протяжении четырёх лет.

Ну, матушка там была, она молится, потом уходит, я молчу, и она молчит, не знаю, заметила ли. А она заметила. Вот она идёт учиться, она училась в институте, проверяла по заводам технику, как она работает. Технолог. Я её заметил. Думаю, ладно, после Пасхи буду знакомиться. Вот так строго.

Кукшу я знал живым. Он афонский монах, был насельником Свято-Успенского монастыря города Одессы. Люди шли за ним. Я приходил раньше всех, открывал храм. Кукша заходит, и я захожу туда, в храм. Практику мы там проходили, семинаристы пели. А дальше монахи поют, монастырь там. Потом, после Пасхи, взял у него благословение и познакомился с матушкой.

После Пасхи на третий день она с бабушками идёт, я поздоровался, бабушки меня знали. Я подошёл к ней. Потом поехали в город, она показала, где она в центре училась в институте на техника-метролога, у неё такая специальность. Я был в третьем классе, а ещё четвёртый. Год повстречались. Потом я уехал на каникулы, она к себе. Письма писали друг другу. Она рассказала родителям про меня, что познакомилась с мальчиком. Позвали знакомиться. Договорились 19 августа увидеться, когда приеду учиться. Туда давала деньги на дорогу семинария, а обратно – как хочешь. А семья бедная, я зарабатывал, работая тяпкой, по 20 рублей.

Батюшки боялись принимать молодых людей, тем более, с семинарии, власти смотрели. А меня игумен взял чтецом, певцом, ну, я уставщик уже, службу хорошо знал. Он мне характеристику хорошую написал. Всегда нам за каждые три года или четыре летом давали характеристику в церкви, в которой писали, чем занимался. А я две характеристики получал, потому что в двух храмах был. 

И что дальше было, когда доучились? Расскажите, может, было какое-то после семинарии распределение? К какому владыке Вы пошли? Что происходило дальше после семинарии?

Семинария давала направление. Распределили меня, направили в Луганскую область. В Одессе был центр, там архиерей был, в Луганске не было. Архиерей был в Одессе, а управляющий Донецкий и Луганский (а называлось Ворошиловградский и Сталинский). Владыка Даниил рукоположил меня. Приехал я, начал служить третьим священником. И диакон был. Я скромно себя вёл, почитал старших всегда. Людей много, акафистов много заказывали. Акафисты любили все. Молодой был, по семь акафистов читал! На колени все вставали.

И я служил. Нас учили по печати делать Агнец. И я тоже так сделал. А там причащалось много: и народа много, и священников много, а Агнец малый. Потом это мне была наука на всю жизнь. Так я сейчас ещё это помню и всегда большие делаю Агнцы, величественные. И много даю. Частицу – так частицу, чтоб почувствовал.

А как пели, батюшка?

О! Воспойте нам от песней Сионских! Это что-то! Там хор был – ой-ой-ой! Какой регент был! Матушка у меня пела тоже с ними, читала, умела хорошо читать.

Мы переехали туда, там на квартире жили. Год послужил, и меня в Луганск перевели. И народ поехал в Одессу хлопотать: «Как это так? Перевели! Мы хотим, чтобы Вы были!» Полюбили меня. Но ничего не помогло. В Луганск приехал – а там два Петра. Я Пётр и другой Пётр. Тот академию закончил, а я семинарию только. Но я уставщик. Так и служили, четыре священника там было и два диакона.

Тогда запрещали, но я в рясе ходил всю жизнь. Я не хочу хвалиться, но я всю жизнь в рясе проходил. У меня был духовник, он никогда не снимал при советской власти рясу. И я с ним ходил. Я по его стопам пошёл и по сегодняшний день иду. Он похоронен в Псково-Печёрском монастыре. Никак не соберусь туда приехать проведать его и поклониться.

Потом в Одессе я служил в семинарии. А потом в Новокубанск я перешёл при владыке Владимире (Котлярове).

Владыка Владимир настоящий такой архиерей, весьма образованный, грамотный. Ну, трошки, наверное, побаивался он властей. Я с ним подружился и ездил домой, общался весьма близко, всё он мне доверял. И ездил защищать его к уполномоченному. Был там человек, который назначал архиерею, куда ехать. И вот владыку пытались переводить… А я поехал в Москву. Там был владыка Сергий, который у меня был преподавателем в семинарии и ректором был. Он был Управляющий делами. Петров его фамилия. Вот я к нему сразу зашёл. А потом, при совете министров, тоже человек ко мне вышел, и я начал с ним беседовать, что скорбит владыка и весь народ, и меня попросили, чтобы я пришёл, попросил Вас и объяснил… Но ничем я не помог. Его перевели в Питер, но он хотел на Кубани быть. А им же нужно, чтобы плохой был архиерей, а не хороший. И компрометировал чтоб веру нашу. Это вот хороший поп, тех любили. А благочестивых преследовали.

А в Новокубанске я служил, там хата была.

Вам сказал владыка Владимир, наверное, там строить храм?

Ничего не сказал, не заикался даже! Я сам знал, что делать. Они боялись, архиереи. Только попробуй, будешь до пятого колена отвечать! А я не боялся, конечно, строил сразу. Отмерил от этой хаты вперёд. И сразу очень быстро потолок сделали высокий, как храм. Ну, а с властями же надо договариваться. Я пошёл, говорю: «Вот надо делать, люди же ходят, надо трошки добавить места». И его мать туда ходит. – «Ну, иди делай», – говорит. И где-то за месяц всё там быстро сделали. Пристройку 10 метров построили. Мастера тут как тут. Там люди такие! Руки хорошие! Кирпича нет, а у меня есть. Стройматериалов никаких, а я навез кирпича. Дальше стройка пошла. Я уже алтарь сделал. А потом, как увидели, что храм уже тут большой… Там, кто-то этому секретарю сказал, он меня и зовёт. И всё. Прикрыли храм. Доложил в епархию: «Вот так, – говорю, – я сделал, а они прикрыли». Конечно, я переживал, очень сильно. Ну, ладно, мне дают другое место. Ну, а сам я пишу. Хрущёв был. Я писал, а народ подписывал. В общем, я уже нашёл себе приход другой, а этот окормлял. Потом недели не прошло – открыли храм. Я пришёл, служил там. А потом они уже приходили и каялись, говорили: «Хорошо, что Вы построили».

Ну а потом в Кропоткин меня перевели в собор. А там течёт крыша! Я на Рождество пришёл, а дождь идёт через крышу! Ну, ладно, послужили, и я сразу же пошёл, написал: «Разрешите перекрыть крышу, течёт». Стройматериалы доставал, с Новокубанска привозил, металл оттуда привёз. И перекрыли крышу сразу. А потом позвал меня этот дядька и отказался, который прежде мне разрешил. И закрыли храм. Прикрыли работу. Я к уполномоченному, говорю: «Сначала разрешил ремонт, а потом…» Он говорит: «Так он Вас обманул?» Говорю: «Да, обманул». – «Иди делай!» Смелые города берут. Так и я. Делаю и делаю своё. Где «придурюсь» так чуть-чуть, как будто то забыл, то не понял, вот так вот и служили. Конечно, это всё прошло. Потом роспись начали делать, иконостасы золотить, всё доставал. Матушка ездила в Одессу, в Москву за сусальным золотом. Матушка умная, представительная, везде, если я не смогу, то она сможет. Вот так вот и делали.

Потом меня перевёл владыка Владимир (Котляров), Царство Небесное, в Краснодар, настоятелем собора. Часто переводили, чтобы люди не привыкали, власти так делали, чтоб никто не свыкался. Тут послужил, пошёл дальше, чтобы не было такого единения духовного со священниками. Ну, плачут, рыдают…

Ну, я так и остался настоятелем собора и встречал Владыку Исидора. Он самолетом прилетел. Я встречал и Николай батюшка, из Георгиевской церкви. Он машину взял, и мы встретили. Надо было, чтобы машина наша проехала к трапу. Это в то время, в советское. Но добился я. Приехали, владыка первый выходит, а мы с машиной стоим тут. Благословение взяли.

Владыка Исидор добрый был, миролюбивый, кроткий, смиренный. Что самое хорошее в человеке есть – он такой. Никогда не раздражался. Он знал поимённо всех, спрашивал: как Петр, как Павел, как Мира, как Тавифа? Всех знал наизусть. Вот такая у него была память.

Вот владыку встретили. А уполномоченный говорит: «Поскромнее, поскромнее, сильно не распространяйтесь». А я всё, что у меня есть, всё выдавал. Я был настоятель собора. А хор прекрасный там был. Концерт на Вход Господень в Иерусалим Бортнянского такой красивый: «Воспойте людие боголепно в Сионе. И молитву воздадите Христу во Иерусалиме. Сам грядет во славе». Я его знал наизусть и музыку. Я служил в таких местах, где концертное пение.

Батюшка, скажите, а о чём Вы мечтаете?

Я всего достиг, что возможно. А теперь просто, чтобы перед Богом предстать не стыдно было как священнику.

Как христианин должен жить? «Живите просто, проживёте лет до ста», как говорится. Встаю с молитвой и ложусь с молитвой и в течение дня. На первом месте вера наша христианская православная должна быть, ничего земное не должно заменять духовное. Сначала Богу, потом – человеку. Душа требует этого, душа живая, вот мы за неё беспокоимся. Тело по-всякому туда закопают. А за душу надо беспокоиться, чтобы душа была чистая и в вере всегда была. Надо следить за своей жизнью. Сейчас проще, от тебя зависит. А тогда нужно было, чтоб не соблазниться: на тебя говорят и обзывают по-всякому.

Бога человеком невозможно видети. Это я знаю, Бог есть, но человек познаёт веру по своему духовному состоянию. Далёк ты, или посредине, или дальше, или перешёл эту грань – барьер, который встречается в нашей жизни. Если ты переступил и выдержал первые испытания, то уже, если не усомнился, не послушал, на своём настоял – хорошо.

С Богом. Придерживайтесь веры.

Благословение Господне на вас Того благодатию и щедротами всегда ныне и присно и во веки веков. Аминь.