Рассказ ризничей Успенского кафедрального собора г. Бийска Алтайского края Суминой Татьяны Ивановны

ФИО: Сумина Татьяна Ивановна

Год рождения: 1949

Место рождения и возрастания: г. Бийск, Алтайский край

Образование: среднее специальное

Место проживания в настоящее время: г. Бийск, Алтайский край

Дата записи интервью: 28.11.2024

Беседу проводил студент Барнаульской духовной семинарии Рымарев Иван.

Видеооператор иерей Богдан Кириллов, заведующий видеостудией «Благословенный Алтай».

Помощник видеооператора студент Барнаульской духовной семинарии Мыльников Николай.

Татьяна Ивановна, что Вы можете рассказать о Вашей семье, о детстве?

С детства я в основном с бабушкой была. Всегда она меня в храм водила. Семья у нас была большая, пять человек. Были мама, папа и бабушка. Те времена были, конечно, очень тяжёлые, я помню, как во времена Хрущёва, когда гонения были, заставляли иконы убирать, чтобы не было. А мама очень строгая была, отказалась иконы убирать, это мне запомнилось. 

Потом я выучилась, училище закончила. Меня на работу нигде не принимали: «Верующие? Нельзя!» В одно место приду: «С удовольствием бы взяли, но мы не можем». Не взяли. Никуда не брали на работу. Но до этого четыре года я проработала в детском саду, потом ушла на другое место, и там уже трудно стало. Я, конечно, пришла домой вечером в расстройстве. У меня уже ребёнок был маленький, я думаю: «Что я буду делать? Как жить? На работу не принимают, жить не на что».

У нас были неверующие люди. Храм был заброшенный. Бухгалтер была неверующая, и они не принимали священников, монахов не принимали. Прислали одного батюшку, они его выгнали: не нужен. У нас была верующая благочестивая женщина на клиросе Муза. Она ездила к владыке Павлу[1]. Тайком. Кругом были шпионы. У нас в храме тоже были. И встречались они не в храме, а договаривались, где встретиться. И вот она просила, владыка Павел дал второго батюшку, отца Романа[2]. Сначала был отец Роман, потом прислали отца Серафима[3]. Когда отец Серафим служил, он вышел на амвон, две женщины подошли, схватили его за ризу и говорят: «Уходи!» А он сказал: «Смотри, за что берёшься!» Одна на третий день умерла. А вторую стало трясти. И руки, и ноги, и голова – всё тряслось. Вскоре тоже умерла. Отец Роман в Псково-Печорский монастырь ушёл, а отец Серафим ушёл в Грузию в горы, на Кавказ в скит. И опять по большой просьбе владыка Павел дал третьего монаха, отца Ермогена[4], и сказал: «Последнего настоятеля даю». Пришёл он, его сразу на вызов – и в лес увезли. Он говорит: «Вы подумайте о себе, у меня Святые Дары. Подумайте, – говорит, – о себе сначала». Привезли назад.

Батюшка хотел порядок наводить в храме. Здесь были голуби, люди валили крупу. Были такие горы, что не пройти, трясина была. Он взял машину, хотел вывозить, что-то делать. К нему староста подходит и говорит: «Это не Ваше дело. Ваше дело – отслужить, и всё». Священникам не давалось никакого права чем-то заниматься. Он пришёл к этой Музе опять. Она единственным человеком была, который переживал, болел за храм в то время. Говорит: «Что будем делать? Надо искать бухгалтера, надо искать человека». Она говорит: «Есть хорошая женщина, сильная, но они уезжают на Украину, уже продают дом». Батюшка говорит: «Пусть она придёт». И вот мама моя приходит, а он ей говорит: «Садись и работай». Она села и не сказала, что уезжает, села и стала работать. Я так благодарна маме, что она так послушала батюшку, не уехали на Украину. Молча села и стала работать. Вот какое послушание было! Её окружили все эти опять, раньше двадцатка называлась, двадцать человек управляли храмом, и говорят: «Мария Филипповна, Вы человек грамотный, давайте писать, надо убирать отца Ермогена». Она как подскочила, как дала кулаком об стол и говорит: «Что вы делаете?! Вы пошли против священника, завтра вы пойдёте, может быть, против владыки, а там и против Бога восстанете, и я с вами?! Нет!» Кулаком по столу. Отец Ермоген слышал этот разговор и сказал: «Лучше спасительное разногласие, чем пагубное одногласие». И вот здесь начинается переворот. Она говорит: «Завтра же будем собирать собрание». Она очень строгая была. Вообще мама была очень строгая. Если сказала – всё, точка. А прийти на работу раньше молодым нельзя было. Нужно было разрешение исполкома. Мама пришла в исполком, они говорят: «Нет, молодым работать нельзя». Она говорит: «Хорошо. Сейчас же всех детей снимаю с учёбы и посылаю работать». А их пять человек было. – «У меня, – говорит, – их пятеро, всех снимаю». А они: «Ой, нет, нет, нет, нельзя». Мама всегда молилась. Она, прежде чем начинать какое-то дело, отстоит литургию и тогда только делает. И они ей разрешили. Это по воле Божией, по молитвам отца Ермогена. Она пришла и говорит: «Всё, собрание собирать будем». А их победить-то тяжело было. Она говорит: «Вызовем на приходское собрание из исполкома». Они её в исполкоме не принимали, а тут она их зовёт на собрание! И они приходят с исполкома, все сидят тихо, спокойно, убирают старосту, убирают бухгалтера, и остаётся новая двадцатка. Больше батюшку никто не тронет. Мама была строгая. Как скажет, так точка.

Тарасий сразу изъявил желание купола покрасить, почистить. На купол полез на колокольню. Его останавливали: «Подожди, верёвки старые». Он всё-таки залез. Только залез – мама слышит стук. Всё, упал. Сразу насмерть. Второй раз поставили леса.

Ещё был случай с Пантелеимоном. У нас владыка служил, и икона Пантелеимона упала со стены, вот так упала и стала. Владыка говорит: «Это какое-то знамение», на Успение Божией Матери как раз. Был крестный ход, а он такой маленький мужчина был, его прижали люди в крестном ходе. Он говорит: «Ой, да как бы я хотел умереть в храме!» И вот на следующий день он полез на леса и упал. Разбился, его увезли в больницу. Отец Ермоген пришёл в больницу. Он успел написать письмо, что никто не виноват, что он сам залез. И всё, умер. Вот такие два случая у нас были в самом начале. 

А потом уже нас пять человек было, начали мы ремонт храма делать. Взяли топорики и начали снизу стены обрабатывать. Весь храм был покрашен синей краской. Весь обшелушенный. Полностью топориками сняли всю штукатурку до кирпичей, до основания. И вновь заштукатурили, наняли бригаду штукатуров. А потом снимали с куполов краску. Тоже пятеро лазили по куполам, снимали, мазали каким-то раствором, когда он мягким станет, стамесками всё снимали и вновь всё покрасили. Всё привели в порядок.

Батюшка очень любил храм. У нас каждый год к Успению, к престольному празднику, всё сияло. Все удивлялись. Некоторые приезжали люди, говорили: «У вас здесь, наверное, какие-то мощи, что сильная благодать». Такой намоленный храм. Строгая служба была. Народу было полный храм. В конце службы все батюшки выйдут на середину, тропарь празднику пропоют, и тогда батюшка заходит на амвон, всех благословит. Как-то всё было торжественно. Он очень любил иконки. Везде развешивал. Привозил иконы постоянно, сам ездил и всё вешал.

А как в школе относились к Вашей религиозности?

С первого класса с нас хотели снять крестики. Мы с братом были двойняшками, нас двое было, мы оба в крестах ходили в первом классе. Вызывали в учительскую, заставляли снять крест, но я не сняла крест. И потом у той учительницы, которая заставляла снимать крест, сын погиб. Сколько лет прошло, она звонила, маме рассказывала, что вот такое горе получилось. Кто препятствовал, приносил какие-то неприятности, всё время те люди были наказаны. Когда я в училище училась, одна женщина так меня донимала, чтобы в комсомол вступить. Не разговаривали со мной… Было всякое. На практике все соберутся, приедет профорг, и начинают меня «чистить» такими словами!.. Здесь в горсаде висели всякие плакаты, батюшек поносили. Такое время было тяжёлое, а потом ничего, стало спокойнее. Из храма всех выводили. Помню, Пасха, они проходят тихонечко и всю молодёжь выводят. Не допускали. Да, было тяжёлое время, а сейчас-то как хорошо, легко. Молись, ходи – никого нет.

А дома у Вас были какие-то книги церковные, молитвослов, Евангелие?

Когда я в храм пришла, мне сразу батюшка дал Евангелие из Иерусалима, такое хорошее Евангелие! У меня все книги были, мне батюшка давал. Я в 20 лет, наверное, пришла в храм, тогда у меня никаких книг не было, и вообще не было у нас книг, и в продаже не было. У нас если крестили, то с женщины, которая помогает крестить, снимали крест, надевали на крещаемого. Покрестили – с него снимают крест, она снова его надевает. Вот так было. Ничего не было.

Помню, батюшка меня куда только не посылал. Однажды даже в Псковскую область послал к монашкам. Куда-то я лесом шла-шла. Мне показали со станции, что надо идти лесом. Там рассказали, как идти. Я иду, дорога вправо-влево. Думаю: «Ну куда же?! Я вообще заблужусь!» А иду спокойно. Вот батюшка меня везде сопровождал. Иду и думаю: «Приеду, расскажу батюшке, где я была». Приезжаю, а он мне сам рассказывает. Рядышком шёл. Вот как.

Один раз он меня в тайгу послал. Туда же поезда не ходят, только самолёты. И говорит: «Туда и обратно». Чтобы сразу я дело сделала и пошла. Когда я приехала, спрашиваю: «Когда обратный рейс?» Они говорят: «У нас два раза в неделю рейс». Но я всё равно пошла назад, хотя рейса нет. Раз мне батюшка сказал, туда и обратно, я думаю, буду там. А там в этой тайге не аэропорт, а какая-то площадка зелёненькая, какой-то сарай стоит. Вот и всё. Я только подхожу, а мне кричат: «Скорее, скорее, самолёт уходит!» Какой-то нерейсовый самолёт пошёл, и меня увезли.

А вот ещё интересный случай был. Батюшка меня послал на Телецкое озеро. Вообще тайга. В те времена там только медведи ходили. Мы тогда строились, а там мастер хороший по дереву был. Он говорит: «Найдёшь, договоришься – и назад, не задерживаться. Быстро». Он торопил меня. Я нашла, договорилась, иду. В горах темнеет рано. Я думаю: «Ну, отсюда только на медведе уехать можно, больше ни на ком не выедешь!» Вышла на опушку, иду пешком, смотрю – вертолёт садится около меня. Я к нему бегу, говорю: «Вывезите меня, здесь не оставляйте на ночь-то!» Он: «Садись-садись!» Посадил и дальше полетел, по своим делам всё облетел, такие места красивые я посмотрела! И привёз в Горно-Алтайск. Везде чудно было.

Я за парчой ездила во Львов. Тогда там много было материалов. Однажды набрала 12 коробов. А поезд стоит две минуты. Нереально сесть. Я начинаю свои коробки бросать, меня проводница назад толкает: «Нельзя столько груза!» И всё-таки невидимой силой я затолкала коробки. Я ей объясняю: «Вы понимаете, я же для церкви везу всё». Ну успокою проводницу, распрячу по углам коробки… И вот батюшка везде, везде был. Всё видел и всё знал.

Однажды мама поехала с отчётом в епархию, в Новосибирск. А она же ничего не знает, никогда не была в Новосибирске. И говорит: «Батюшка, а как я найду там епархию?» Он говорит: «Тебя встретят». Она поехала и говорит: «Кто меня может встретить, когда я вообще никого не знаю?» Выходит с поезда на перрон, ей кричат: «Мария Филипповна!» Сама бухгалтерша случайно шла. Вот так. Вот какие батюшки были.

Вот он наш батюшка. Здесь весь народ пишет о нём. [Показывает книгу «Бийский пастырь»]. Все вспоминают, кто как встречался с ним. Пришли брать у него корреспонденты интервью, а он говорит: «Всё отключите, ничего не записывайте». Он не любил ничего. Они говорят: «Всё, всё отключили!» А сами всё подключили. У меня газета даже есть, об этом статья. А потом они приходят, включают – а у них всё чистенько, ничего нет. Вот как.

А можете рассказать о каких-то подвижниках веры среди прихожан?

У нас была просфорня Мария Овечкина. Она, конечно, святым человеком была. Просфорки она дома пекла всегда с молитвой. Она никогда не разговаривала в храме. Она только головой так наклонится, поприветствует молча. Перед смертью она попросила её помыть, приготовить, одеть и тихо, спокойно умерла.

Пономарь был Фёдор Александрович, тоже святой человек был. Его тоже сильно преследовали в те времена.

Володя был пономарь, потом дворником стал до последнего времени, года два назад, наверное, умер. Такой послушный раб Божий, такой простой. Рядом с батюшкой похоронили его. Были люди.

Мама тоже очень молилась сильно. И ей все записочки несли: «Помолись, помолись». Всегда записки ей давали. У неё были стопы, целые стопы записок! И она вставала ночью и все перечитывала. И книжечки поминальные были. Она и всех Патриархов и за упокой, и о здравии, всех-всех-всех поминала. И однажды у неё украли эту сумочку. Маленькая сумочка была, она её всегда с собой носила. Когда идёт куда-то, несёт перед собой, читает. И она пошла в милицию: «У меня украли сумочку». Они говорят: «Сколько у тебя денег-то было?» Она говорит: «Да если бы деньги были, я бы к вам не пришла, а там у меня души живые!» Они не поняли этого. И кто-то нашёл эти помянники. Их подожгли, а тетрадочка только в уголочке обгорела и не сгорела. Как она обрадовалась! Всё переписала снова. Она перед смертью тоже попросила помыть её, а когда хоронили, на кладбище поднялись, такое сияние было! Такой радуги не бывает! Такие яркие цвета были на горе! Сильно она боролась. Уполномоченный придёт, скажет: «7 ноября повесьте флаги». Она: «Какие вам флаги?!» Ничего не допускала. Очень строгая была.

Начали храмы строить. Первый храм в Горно-Алтайске. Так тяжело было там! Шаманы не давали. Так она стояла строго, не подпуская. А потом уже легче пошли вторые храмы: Белокуриха, Смоленское, Угренёво. Сестра у меня проекты храмов делала. В те времена ведь ничего не было, и строили. Сестра последний проект, последний храм сделала в Сростках. Самый красивый храм Екатерины. Барнаульский мэр дал ей премию за этот храм. Красивый. Но она боролась сильно за него. Рабочие не могли, не хотели. Очень сложно было. Делали неправильно, так она всё разворотила, всё заставила делать только по проекту. Но сейчас, конечно, болеет, лежит. Даже в храм не может ходить. Сорвала спину.

А у Вас в семье бабушки и дедушки были верующими?

Дедушку расстреляли. В те времена, в 1920-е годы, их всю семью из дома выгнали, мамину семью. Дедушку забрали, а мама тогда ещё маленькая была, на стульчике сидела. – «И помню, – говорит, – как я им руки кусала». И всю жизнь помнила, как выбросили всех на улицу. Одиннадцать человек детей выбросили! Брата старшего посадили, расстреляли потом. Отца расстреляли. Они спустились в погреб, там брат, помладше который, разжёг костёр, и вот над этим костром грелись. Травку ели, из лебеды суп варили. Маленькие дети все умерли. А потом, когда уже прошло сколько-то времени, маме кто-то сказал: «Ты напиши, узнай, где Ефим, где брат, где папа наш». Она написала письмо, а ей пришёл ответ на тоненькой папиросной бумажечке, тогда были такие: «Если будешь спрашивать, пойдёшь туда же». Мама никогда не вступала ни в пионеры, никуда. Вела жизнь очень строгую.

А среди Ваших знакомых, соседей были верующие?

Две соседки старушки были старенькие, они были верующие. А так нет, в те времена не было в основном никого. В те времена все такие были запуганные, все боялись при Хрущёве.

Батюшка, отец Пахомий[5], жил рядом с нами через два дома.  Когда его в ссылку отсылали, он ребёнком был, он со сломанной ногой за Томск, туда, в Колпашево, полмесяца шёл пешком. С семьями привели, бросили в тайгу – живите, что хотите делайте. Там дети кричали, женщины плакали. На ночь все на траву легли. И там же с ним был ещё отец Валентин Бирюков[6]. Вместе они были. Мужчины начали строить бараки, что-то делать. Потом вернулись оттуда. Батюшка у нас здесь служил в храме. Потом по старости он уже не мог служить, был дома. Мама часто к нему ходила, помогала ему. Когда мама умерла, мне наказала не оставлять его. И вот я в двенадцать часов ночи последний раз его попоила, а в четыре утра он умер. Я за два дня до смерти отца Пахомия отца Ермогена позвала, говорю: «Батюшка, пойдёмте прощаться». Батюшка Ермоген зашёл и сразу говорит: «Как твоё имя?» Батюшка хорошо знал, что он Пахомий, но знал, что у него и другое имя есть. А он не мог уже сказать, взял иконочку и показал Серафима Саровского. Он говорит: «Серафим?» Тот кивнул головой. Когда батюшка ушёл, на следующий день я гроб заказала. И ночью в 4 часа он умер. Пошла за отцом Ермогеном в 5 часов утра. Положили, привезли в храм. Там же недалеко отца Ермогена похоронили за рекой. Народ приезжает, отовсюду приезжают, посещают его. Наши родненькие батюшки.

Тяжело, конечно, мне вспоминать, как он всегда с радостью встречал. Утром иду мимо, кушать ему занесу, он такой радостью встречает, будто он меня месяц не видел. Такой радостный всегда был. Всегда были рядом батюшки. Вроде что-то надо было спросить, сказать некогда было. Бегом туда-назад, бегом шить. Материал батюшка, принесёт, на следующий день приходит и спрашивает, всё ли готово. Я говорю: «Батюшка, да Вы только вчера материал привезли». – «Чтоб к Рождеству всё было готово!.. К Пасхе чтоб всё было!..» К каждому празднику. Стало всё уже старое у нас, сейчас всё новое шьём. Сейчас обновляем всё.

Сейчас вот при мне девятый епископ. У нас была сначала Новосибирская епархия.  В Новосибирской епархии был владыка Павел. Сильнейший молитвенник. Тогда сильное гонение было, его, можно сказать, выжили. Во время войны он мог зайти за колючую проволоку и вывести пленных. В поезде ехал, если женщина какая-то без билета ехала, он мог поднять с пола бумажку, и её пробивали как билет. Он чудотворец был. Потом владыка Гедеон[7] был, тоже хороший владыка. Когда владыка Гедеон был, здесь уже было легче. Здесь уже не было такого гонения. И владыка Гедеон очень любил архимандрита Ермогена. А на него какие письма писали! И в милицию, и владыке. Владыка все их возвращал. Всё-таки те люди, которых убрали, очень долгое время продолжали вредить. Потом владыка Сергий[8] был. [Показывает книгу «Архипастырь Сибири[9]»]. В Новосибирской епархии четыре епископа было. А потом уже Барнаульская епархия стала.

А Успенский храм с какого времени Вы помните?

Успенский храм я помню с того времени, как я пришла. А до этого времени я ходила маленькая с бабушкой, но у меня только осталось в памяти, что в храм зайдём, бабушка стоит у порога, никогда не пройдёт, народу полный храм, меня за руку держит, чтобы не потерять. Потом школа, учёба, я мало ходила. Да и не разрешалось ходить, запрещалось, предупреждали.

А тут уже по болезни Матерь Божия привела. Когда я пришла, тут в куполе ничего не было видно. Внутри Господь Саваоф – всё было чёрное, паутиной затянуто было всё. Всё было чёрное и изнутри, и снаружи. Такой большой ремонт начался!

Это в какие годы было?

 Это 1969-й, 1970-й. С 1970 по 1975 год был очень большой ремонт. А потом уже каждый год просто мыли, присматривали за храмом.

А храм всегда работал?

Да, всегда работал, никогда не закрывался потом, как открыли.

А когда открыли?

Я не помню дату[10]. Я знаю, что он был закрыт, и одна женщина поехала в Москву, и там ей сказали: «А на что Вы будете делать ремонт храма?» Она говорит: «Я закладываю свой дом на ремонт». И разрешили открыть храм. Открыли храм, батюшка стал служить. Поставили посередине стол для молебна, и полный стол денег наложили! Но я не знаю, какие тогда ремонты были, это было ещё до нас. Когда мы пришли, храм был в очень плохом состоянии, очень. Когда батюшка пришёл, отец Ермоген, была одна риза. Всего одна риза. И мама сразу сказала: «Давай, приходи в храм работать. Шить надо». А я тогда ещё сомневалась. Хоть мне Матерь Божия и сказала во сне: «Будет работа», но я не думала, что так сразу всё получится. У нас была одна монашка, Юлия Адамовна её звали. Раньше здесь монастырь[11] был, его весь разгромили, и монашки жили под горой в одном месте в стареньких маленьких домиках. И она говорит: «Вы пришлите кого-то из храма, чтобы я передала свою работу, вышивку». Мама говорит: «Иди учись». А я подумала грешным делом: «Ну для себя поучусь вышивать, но не буду ничего делать». Ещё одна женщина из Горно-Алтайска приезжала, у неё ночевала. Юлия Адамовна пяльца натянула, посадила нас, вдела сама ниточку в иголочку, и мы сидим шьём. Я не понимаю даже, как эту розу вышивать ниткой, но что-то делаю. А она говорит: «Ой, как хорошо у тебя получается! Как хорошо получается!» А другой женщине сказала наоборот: «А у тебя ничего не получается!» Хотя она хорошо шила. Прихожу через три дня, а Юлия Адамовна уже ниточку не может вдернуть в иголочку, а ещё через три дня умерла. Вот так она передала работу. И тут я стала шить. Господь научил меня и крестики шить, и митры стала шить. Когда батюшку посвятили в архимандриты, митры делать надо было. Куда деваться? Воздухи шить надо было. Я Вам могу всё показать.

Благодарим Вас за воспоминания!

[1] Архиепископ Павел (Голышев), (1914-1979).

[2] Иеромонах Роман (Жеребцов), (1929-2012).

[3] Архимандрит Серафим (в схиме Ириней) (Брыксин), (1931-2019).

[4] Архимандрит Ермоген (Росицкий), (1939-2018), настоятель Успенского кафедрального собора Бийска с 1969 по 2015 годы, затем ключарь собора.

[5] Игумен Пахомий (Молгачёв), (1922 – 2010), был одним из старейших священнослужителей Барнаульской епархии, 37 лет являлся священником Успенского кафедрального собора г. Бийска. Долгое время исполнял послушание духовника Бийского благочиния.

[6] Протоиерей Валентин Бирюков (1922-2018) был старейшим священником Новосибирской епархии. Родился в селе Колыванском Павловского района Алтайского края в крестьянской семье. Во время коллективизации Бирюковы, как и многие крестьяне их села, были раскулачены и сосланы в Нарымский край. Летом 2017 года был пострижен в иеромонахи с именем Иосиф. Автор книги «На земле мы только учимся жить. Непридуманные рассказы».

[7] Митрополит Гедеон (Докукин), (1929-2003).

[8] Епископ Сергий (Соколов), (1951-2000).

[9] Архипастырь Сибири : Преосвященный Сергий (Соколов), епископ Новосибирский и Бердский. — М. : Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2003. — 284 с.

[10] В 1932 году Успенский храм был закрыт и приспособлен под зернохранилище, в 1947 году был открыт вновь.

[11] Свято-Тихвинский Бийский женский монастырь.