ФИО: Светлана Юрьевна Крицкая

Год рождения: 1951

Место рождения и возрастания: г. Ленинград

Социальное происхождение: потомок священнослужителя

Образование: кандидат наук

Место проживания в настоящее время: г. Санкт-Петербург

Дата записи интервью: 2022 г.

Интервью взято и обработано пресс-службой СПбДА, руководитель — иеродиакон Хризостом (Янкин).

Не могли бы Вы немного рассказать о себе?

Зовут меня Светлана Юрьевна Крицкая, я родилась 27 января 1951 года. Я практически никогда не работала «на стороне»: после окончания школы и университета трудилась сначала в одном вузе, потом перешла в другой, а сейчас работаю в духовной академии. Я закончила Ленинградский государственный университет имени А. А. Жданова, аспирантуру, но защищалась в Москве, в Московском государственном университете, где в то время работала. Потом по распределению уехала во Владивосток, где жила до 1997 года, после чего с семьёй возвратилась в свой любимый город Санкт-Петербург. С этой поры все мы здесь: мой муж, сын и я.

В Вашей семье были священнослужители, расскажите об их судьбе. Эти корни повлияли каким-либо образом на Ваше отношение к христианству?

Да, это отец моего отца — мой дедушка — отец Мефодий. Он служил диаконом в церкви в одном из шахтёрских посёлков под Донбассом. В 1927 или 1930 году эту церковь закрыли, он остался совсем без средств к существованию и умер от истощения.

У меня в роду есть и другой клирик, муж моей бабушки был баптистским проповедником. Баптистское американское общество даже прислало мне книгу, где есть фотография первого съезда баптистских проповедников в Сибири, кажется, в Новосибирске. И одним из них (а их было около 100 человек) был мой дедушка. Он был расстрелян. Бабушка с мамой после этого переехали во Владивосток и поселились в молельном доме баптистской общины, где их приютили добрые люди. Потом бабушка устроилась в школу учителем труда (домоводства). Но мои родители — мама и папа — боялись указывать, что они из семьи священнослужителей. Мама была рьяной комсомолкой. Даже когда я у неё спрашивала, что такое Пасха, почему люди красят яйца, она всегда резко отвечала: «Это всё ерунда, забудь!» Это был страх, навеянный террором. А папа просто об этом не говорил. Мама, конечно, была крещёная, просто скрывала это всю жизнь. Поэтому, когда она умирала, она попросила, чтобы я пригласила священника для исповеди, а после смерти её отпели.

Мой муж Андрей Владимирович Берёзкин, который сейчас работает на кафедре церковной истории СПбДА, занимается историей Церкви, также не был крещён в детстве. Но, как ни странно, на наше решение креститься повлиял мой сын. Когда он узнал, что мы не крещены, уже здесь, в Питере, он договорился с отцом Георгием Шмидом. Таинство совершалось в Соборе Владимирской иконы Божией Матери, а отец Георгий является теперь нашим духовным отцом.

Расскажите о своей юности, о родителях.

Дело в том, что мой папа — Крицкий Юрий Мефодьевич (сын священнослужителя из Донбасса) — Великую Отечественную войну встретил молодым человеком. Когда она началась, он учился в Харьковском пожарном училище, и их эвакуировали в Астрахань. Вскоре немцы подошли к Волге, там тоже начались бомбёжки, много было пожаров, и они — мальчишки — выезжали на вызовы. Так как сидеть в пожарной машине можно было лишь двоим-троим, остальные члены пожарной команды цеплялись за скобы кузова. В одну из таких поездок недалеко от машины разорвалась бомба, и моего отца взрывной волной выбросило в снег. Останавливаться было нельзя — это грозило расстрелом. Товарищи запомнили, где он упал, и уже после ликвидации пожара вернулись и подобрали его. После этого мой папа заболел туберкулёзом из-за сильного переохлаждения. Однако несмотря на такое заболевание, папу не уволили из пожарной охраны. Более того, я всегда с умилением вспоминаю его рассказ. У них были старшие наставники — опытные пожарные, которые не воевали по болезни или по возрасту. Они считали всех этих мальчишек своими детьми. И у них был свой пожарный катер. Ночами они на этом катере выходили в какую-нибудь заводь и ловили рыбу. Потом возвращались, вспарывали рыбам животы: что-то шло на еду, а из печени отжимали рыбий жир и давали каждому мальчишке, заставляя их пить, буквально «запихивая» им ложки в рот. Когда папа был уже взрослым человеком и проходил лечение, доктор сказал, что именно этот рыбий жир тогда спас ему жизнь, так как благодаря интенсивному витаминному курсу у него зарубцевались очаги туберкулёза в лёгких. И папа всегда был благодарен этой пожарной охране, он дослужился до подполковника, но, к сожалению, умер от рака. По ходу службы папу не раз переводили. Родилась я во Владивостоке, потом его отправили в Находку, после — в Берёзу-Картузскую в Брестской области, а затем — начальником пожарной охраны города Тосно и Тосненского района. Заканчивал он свою службу уже в Ленинграде.

Моя мама во Владивостоке закончила музыкальное училище и стала певицей. Однажды, когда я уже после университета попала во Владивосток, со мной приключился курьёзный случай. У моей подруги мама заведовала кафедрой камерного ансамбля во Владивостокском институте искусств, и вот я пришла знакомиться к ним домой, а она мне и говорит: «Боже мой, как Вы похожи на Вашу маму!» Я тогда растерялась и спрашиваю: «А откуда Вы мою маму знаете?» Она отвечает: «Если Вы зайдёте к нам в музей, то первое, что увидите — это портрет Вашей мамы в концертном платье у рояля». Мама пела до того момента, как вышла замуж за моего отца. Он как-то плохо относился к этому, хотя любил музыку и играл на музыкальных инструментах, мечтал даже стать артистом оперетты. Из-за этого я очень хорошо знаю оперетты и до сих пор помню многие тексты. После свадьбы мама поступила на заочные юридические курсы имени Дзержинского, стала юристом, проработала по этой профессии всю свою жизнь и всюду сопровождала папу.

Что больше всего повлияло на Вас, когда пришло время выбирать профессию?

На самом деле, я не могу сказать определённо. Мои родители настаивали, чтобы я занималась правом, а я всегда сопротивлялась. Они хотели, чтобы я была или юристом, или историком со знанием английского языка. Я решила идти на исторический и учила всё время историю. Жили мы тогда в Находке, а чтобы сдавать экзамены, приехали во Владивосток и поселились в гостинице под названием «Челюскин». Я познакомилась там с девочкой, которая собиралась поступать на английское отделение. Я заговорила с ней по-английски, смотрю, а она ничего не понимает. Я удивилась, почему? Она мне сказала, что английским она занималась в каком-то кружке. Я поняла, что у меня здесь высокие шансы, перенесла документы, сдала первый экзамен и поступила, что называется, под фанфары: меня приняли со словами: «Её надо обязательно взять, у неё редкая языковая интуиция». Наверное, это был Промысл Божий.

В Дальневосточном государственном университете на отделении английской филологии филологического факультета я проучилась два года, даже была депутатом, состояла в комиссии по делам молодёжи — меня от университета выдвинули на эту должность. Сначала я даже не знала, почему. Уже потом выяснилось: это не за какие-то великие заслуги — отличников там было много, просто ректор как-то раз шёл по коридору и увидел меня. А у меня была длинная и толстая коса. И ректор сказал: «Вот эту, с косой». И «вот эта с косой» стала депутатом трудящихся. Это меня, конечно, шокировало, потому как приходили люди, и надо было решать самые разные вопросы, в том числе квартирные. А что я могла? Лет мне было всего-то 18–19, я писала, что могла и куда могла, но насколько это помогало, не знаю.

Тогда, в 1970–е годы, вышел приказ о том, что студенты старших курсов периферийных вузов могут быть переведены в ведущие вузы страны. И нас троих — мы стали подругами на всю жизнь — двух девушек с английского отделения и одну с русского отправили в Ленинград. Приехав в Ленинградский университет, я набрела на вывеску «Кафедра классической филологии». Дверь оказалась открытой, и я сунула туда свой нос. Передо мной возник огромный бюст Зевса, а под ним был похожий на Зевса красивейший мужчина. Он пригласил меня пройти, и я прошла в комнату. Мы проговорили три часа. Он мне рассказывал разные вещи про этимологию. Я её очень любила, мне папа, когда я ещё в 9 классе училась, привёз три книги Льва Успенского («Слово о словах», «Ты и твоё имя», «Загадки топонимики»), после этого я даже захотела стать этимологом, но знала, что это невозможно. После того, как мужчина закончил говорить, он спросил меня: «Есть ли у Вас вопросы?» Я выпалила: «Как к вам поступить?» Тут он опешил и говорит: «А Вы кто?» Он-то думал, что я студентка его отделения и очень удивился, когда узнал, что я с английского. Моё отделение считалось более лёгким, и потому никто из «англичан» к классической филологии обычно интереса не проявлял. Он отправил меня к ректору, и я пошла. Тот меня выслушал и сказал, что нельзя осуществлять такие переводы. Я пришла ещё раз. Он удивился моему упорству и перевёл меня на первый курс с условием, что я сдам все «хвосты» за первый семестр, а это 13 предметов! В конце семестра я принесла ему зачётную книжку, где по всем предметам стояли одни «пятёрки». Он поглядел и сказал мне: «Ну, Вы достойны». И меня окончательно закрепили на классической филологии. Однако я не хотела терять навыки, полученные при обучении на английском отделении. Я договорилась с заведующим кафедрой, чтобы мне разрешили, как вольнослушателю, посещать и эти занятия. Вот почему у меня в дипломе есть запись, что я являюсь ещё и переводчиком с английского языка.

Я всегда мечтала быть этимологом. Юрий Владимирович Откупщиков — главный этимолог Ленинграда и Санкт-Петербурга — меня взял, но ставил непростые задачи, на первых порах стараясь меня — глупую провинциалку — от себя отбросить. Его окружали мощные парни из хороших, преподавательских семей. Он мне сказал: «Вы можете у меня писать курсовые и дипломные работы только в том случае, если из каждой группы индоевропейских языков Вы выучите один». И я принялась за дело. Взяла разрешение у декана восточного факультета и начала изучать санскрит. Два года его учила. Студенты моей группы написали на меня донос. Дело в том, что я жила на Васильевском острове, и уже в 8 часов утра приходила в библиотеку и забирала единственный экземпляр «Панчатантры», который мы переводили. Они, конечно, могли садиться рядом и переводить, но почему-то оскорбились. Декан факультета Богомолов был очень мудрый человек, он сказал: «Достаньте из запасников ещё один экземпляр, пусть переводят».

По авестийскому и хеттскому языку моим наставником был Леонард Георгиевич Герценберг. Я занималась на его спецкурсе и впоследствии всегда стремилась попасть к нему, когда уже училась в аспирантуре и даже после её окончания, если приезжала в командировки, бывала на этих занятиях. Однажды прихожу, а он мне говорит: «А мы тебя уже ждём». Я удивилась и спросила, откуда ему известно о моём пребывании в городе, так как я прилетела только накануне. На что он мне ответил, что меня, идущую по Невскому проспекту, заметил вчера кто-то из сотрудников вуза и обзвонил всех.

Готскому и древнеанглийскому языку я училась у Людмилы Павловны Чахоян (причём практику чтения Евангелий на готском языке я проходила в педагогическом институте им. А. И. Герцена у А. М. Черепанова). Литовскому языку меня обучали Юрата Алоизовна Лаучюте и Александр Фёдорович Иванов. Это были лучшие годы моей жизни, потому что я общалась с очень интересными людьми.

Вот, например, тонкостям перевода латинских авторов меня обучал Яков Маркович Боровский, а Александр Иосифович Зайцев, помимо преподавания истории древнегреческого языка, в течение трёх лет знакомил нас, студентов, с сюжетами античной мифологии. Огромное влияние на меня оказала Наталия Ивановна Чистякова, она учила меня античной литературе: и древнегреческой, и римской, и эллинистической. Потрясающий человек! У нас с ней были такие посиделки: мы приходили к ней днём, а уходили от неё заполночь. Аристид Иванович Доватур — я ему всю жизнь благодарна. Он и Наталия Дмитриевна Численко пришли проводить меня во Владивосток, когда я выбрала этот город. В годы репрессий Аристид Иванович сидел, о нём даже в «Архипелаге ГУЛАГе» написано как об учителе греческого языка, который обладал редкой честностью, из-за чего его там поставили делить хлеб. Удивительный человек. Так вот, он однажды пришёл и сказал: «Знаете, когда я был в ГУЛАГе, со мной сидел один немец. Благодаря ему у меня есть очень хорошее выражение, ему присылали какие-то продукты, а он говорил: “Ich habe einen посилка де получайт”. Мы выжили, так как не разучились смеяться. Вы сейчас уезжаете во Владивосток, и Вам кажется, что Ваша научная жизнь закончилась. Ничего подобного! Я точно знаю, что Вы вернётесь! Может быть, меня уже не будет в живых, но даже на Небесах я буду знать, что Вы вернулись и взяли кафедру в свои руки». И вот это его «взять кафедру в свои руки» на всех остальных после него действовало как красная тряпка. Наш заведующий — Дуров — говорил: «Ах, это я вам не нравлюсь! Позовите Крицкую, она вас научит ходить по одной половице!». Вот такие вот дела.

Расскажите о том, как Вы пришли к вере. Вас крестил преподаватель духовной академии протоиерей Георгий Шмид — это не случайный выбор?

Я давно хотела креститься, но никак не попадала на катехизаторские курсы из-за нехватки времени. А тут мой сын пошёл и крестился, и договорился, что и нас с мужем покрестят. Я прочитала кучу литературы, но вера пришла ко мне постепенно после крещения. Были такие моменты, когда на моих же глазах Господь мне помогал. Кроме этого, я считала, что Православие — это наша народная вера, и я должна быть со своим народом, и нести то же, что и народ. На тот момент я работала в Московском университете, часто туда приезжала и дружила с нашими профсоюзниками. Они как-то раз отвезли нас на встречу преподавателей и студентов Московской духовной академии со студентами МГУ. Там я познакомилась с доцентом Пушкарём — впоследствии он стал епископом Вениамином[1] и оказался во Владивостоке. Была зима. Нас везде водили, в том числе и к мощам преподобного Сергия. Я причастилась и приложилась к мощам святого, и мы вышли на улицу. Народ пошёл одной дорогой, а я — другой, и оказалась перед ледяной горой. Хоть садись и катись. Я была на каблуках, обратилась к святому, попросила о помощи и пошла вниз. Наши смотрят, а я иду. Все удивились и говорят: «Ну, ты даёшь!» А я отвечаю: «Я обратилась к великому святому, и он позволил». А иначе я бы скатилась и всё себе переломала.

Вы много лет посвятили светским высшим учебным заведениям и научной деятельности. Почему Вы стали преподавать в духовной академии?

Я узнала о духовной академии, ещё когда я сама была студенткой. В магазине на Невском я купила несколько книг, на которых стоял штамп академии. Я подумала, что они ворованные. Иначе как бы они тогда очутились в продаже? Я решила их вернуть. Мои однокурсники стали меня отговаривать, мол, туда девушек вообще не пускают. Вот я у себя их и оставила, и до сих пор они у меня лежат, потому что я всю свою библиотеку завещала академии. Всё равно вернутся.

А если говорить о начале моей преподавательской деятельности в академии, то это очень интересный вопрос, и на него ответил один мой ученик. После того, как я крестилась, моего мужа пригласил отец Георгий Митрофанов (заведующий кафедрой церковной истории) вести «Средние века». Он рассказывал, как здесь чудесно, и какие здесь замечательные люди. Я говорю: «Я тоже хочу! Спроси, нельзя ли меня туда устроить, мне платить не надо, буду работать бесплатно!» А в академии как раз не хватало преподавателей латыни и греческого, и делался новый набор. Тогда секретарём Учёного совета духовной школы был отец Кирилл Копейкин, настоятель церкви Петра и Павла при Санкт-Петербургском государственном университете. Он обратился к референту Людмилы Алексеевны Вербицкой — Наташе Гринчий, она была помощником ректора, с вопросом: «Нет ли у вас православного человека, который мог бы преподавать древние языки?» Она сказала, что есть и дала мой телефон. Потом мы встретились. Я стала работать. Преподавала латынь и греческий, а также этимологию богословских терминов на кафедре богословия. Об этом рассказала своим семинаристам, и один из них сказал: «Светлана Юрьевна, Вы думаете, что просто так взяли и пришли? Вас Бог привёл, потому что выбрал именно Вас». И я поняла, что Санкт-Петербургская духовная академия — это моё место.

Что для Вас преподавание в таком учебном заведении?

Для меня это нерядовое дело. Греческий я преподавала несколько лет, а вот латынь — целых сорок! Когда вела латынь у юристов, выработала для них курс со специальной лексикой. Они должны знать этимологию слова, уметь пользоваться словарём и хорошо переводить хотя бы небольшие предложения. Здесь же другое дело: наши ребята должны впоследствии заняться чтением отцов Церкви, следовательно, им нужен навык. Я пытаюсь «выкопать» для них как можно больше информации про слова, склонения, спряжения, то есть о грамматических конструкциях, а также об истории лексики и так далее. Вот здесь я выкладываюсь по полной, чтобы они запомнили это очень хорошо. Я даже занималась с ними дополнительно: мы повторяли всё, что оставалось непонятым после лекции, и у меня были ребята, которые писали по-латыни и переводили. Вот недавно мне звонил отец Лаврентий из Магнитогорска: он у меня учился и защищал диплом. И второй мой студент — Соколов: он хотел приехать и закончить здесь магистратуру. Он писал по Юстиниану «Положение о священниках в первой книге кодекса Юстиниана». Эта работа о том, как государство пыталось подмять под себя Церковь, хотя многие говорят о симфонии, а там прямо: если подарит император или кто-то из властей епископу или приходу серебро или что-либо драгоценное, то необходимо наказать. Или если армия проходит через какой-либо район, в котором есть приходы, то пусть они содержат армию: выдают провизию и лошадей для обоза. Ничего себе! Под силу ли это христианской общине? А в кодексе Феодосия, например, очень большие «накаты» на монахов: за любую провинность ссылать в пустынь. Когда Церковь ссылает — понятно. А ты чего, светский наместник, лезешь? Вот в чём дело. И у меня были студенты, которые об этом писали. Они переводили отрывки с латыни и доказывали свою точку зрения, опираясь на эти переводы. Поэтому здесь мне трудиться очень интересно и комфортно. И когда ребята спросили, долго ли я буду здесь работать, я сказала, что если не выгонят, то до самой смерти. А они меня будут отпевать.

[1] митрополит Вениамин (Пушкарь) – архиерей Русской Православной Церкви на покое. Бывший митрополит Владивостокский и Приморский, глава Приморской митрополии.