ФИО: Вячеслав Иванович Сербин

Год рождения: 1939

Место рождения и возрастания: г. Сучан (Партизанск) Приморского края, г. Казань

Социальное происхождение: из семьи военнослужащего

Образование: высшее

Место проживания в настоящее время: г. Новосибирск

Дата записи интервью: 12 мая 2024 г.

Вячеслав Иванович, расскажите, пожалуйста, сначала о той семье, в которой прошло Ваше детство, о тех местах, где Вы жили тогда.

Ну, что рассказать… Родители мои оба с Украины. Естественно, собственных воспоминаний про то, как они там жили, у меня нет и быть не может. Все мы, ну, по крайней мере, люди, которые читают, грамотные, представляем, что там было перед самой войной. Я представляю, как с Украины они оказались на Дальнем Востоке. После всем известных событий на Украине им повезло. Они оба, и мать, и отец, попали на Днепрогэс, на строительство и там работали. Но это я могу только реконструировать, потому что они не очень мне рассказывали про эти времена. А потом, когда закончилась стройка, там тогда возникло движение по переселению народа на Дальний Восток. Из Украины много тогда очень ехало туда. Даже было движение каких-то «хетагуровок». Сейчас это не помнится, и мало кто знает об этом. Ну, в общем, под это дело они уехали на Дальний Восток. Благо отец успел кончить техникум и был по тем временам шибко образованным человеком. Тогда 7 классов – это вообще высота была. А уж техникум… Ну, я не знаю, может, это было ФЗУ или что-то подобное. В общем, некое техническое училище.

По какой специальности?

Что-то с горным строительством связано. В общем, строитель, но с уклоном в шахты. Я в 1939 году родился, мы уехали оттуда, когда мне было 6 лет, поэтому воспоминаний об этом городе у меня совсем, можно сказать, и нет.

Где-то в 1980-е годы появился прекраснейший совершенно фильм под названием «Умри, замри, воскресни». Вот великолепный фильм! Именно про Сучан[1], именно про те годы как раз, то есть про моё детство. И вот показано в этом фильме, собственно, что там было, когда я там жил. Ну, у меня собственных воспоминаний, конечно, немного, кроме каких-то ярких. Отец ушёл на войну, сразу попал там на курсы кратковременные и вышел командиром взвода. Он прошёл всю войну от Сталинграда до Кенигсберга.

В самые суровые места попал – Кенигсберг, Сталинград…

Да, и надо сказать, видимо, проявил себя неплохо, потому что орденов у него хватает, он мне их подарил, но он мало рассказывал об этом. Такие какие-то забавные эпизоды, не более того. Его бывший командир написал мемуары в своё время, военные мемуары любили писать, и там упоминал о старшем лейтенанте Сербине. Ну, в общем, всю войну он прошёл, контузии, ранения, конечно, были. Ну вот, слава Богу, Бог миловал, повезло ему, остался жив.

Мать у меня очень верующая была. Она никогда на эту тему не говорила, она была простая женщина, почти крестьянка. А отец в 1942 году прямо в Сталинграде вступил в КПСС, ВКП(б) тогда было. И он был настоящий коммунист. Он был нормальным совершенно мужиком, но верил во все эти коммунистические догмы, которые тогда существовали, и так до конца он таким и остался. Он именно идейный был. Работал по строительной части, всё время они строили какие-то военные объекты, вечно его посылали в командировки, он командовал строительной частью. Какое-то давали задание, он его делал, отправляли на новое и так далее.

У меня во время войны родился брат Шурик. Но в 1946 году случилось несчастье. Поел он сырого теста, и случился заворот кишок. По нынешним временам на раз, на два, так сказать, его бы вытащили. А тогда ведь кроме стрептоцида никаких лекарств не было. Да и врачи там были, конечно, тоже ещё те. И, в общем, умер он. Для матери это был удар жуткий. Она решила, что это потому, что он был некрещёный. Он родился на Дальнем Востоке, как и я. А в этом Сучане я даже не уверен, что вообще хоть какая-нибудь была возможность креститься. Надо было ехать во Владивосток для этого, а тогда это было совершенно непредставимо, непросто всё это было. Поэтому обходились без окормления святого духовного. Ни он, ни я крещёными не были. Ну а отец-то вообще был атеистом полным, хотя и говорят, что в окопах не бывает атеистов.

А строгости были в это время жуткие по этому поводу, если узнали бы, что меня собирались крестить или покрестили, то, конечно, у отца были бы большие неприятности, это совершенно точно. У меня были две тётки, сёстры матери, они как-то собрались все вместе и решили тайком всё это проделать, потому что мать была твёрдо убеждена, что если бы она покрестила моего брата, то всё было бы нормально. Вот и решила крестить меня. Было мне тогда где-то лет шесть-семь, то есть я уже более-менее соображающий был.

Это ещё в Сучане?

Нет, нет. Из Сучана мы уже уехали, отец сразу после войны получил назначение на Волгу, в Казань. Переехали, перебрались. Это жуткое путешествие было, целый месяц добирались с Дальнего Востока до Казани. Я больше по литературе это знаю, чем по собственному опыту, конечно. И там, в Казани, были церкви.

В общем, мать собралась однажды, договорились и меня повезли. Там есть церковь при Арском кладбище. В Казани есть такое Арское кладбище старинное, и там роскошный совершенно прекрасный старый храм, ещё дореволюционный. И вот повезла она меня туда крестить. Я помню, мы зашли в оградку, подошли ко входу, и там был потрясающий совершенно лик над входом. На меня он произвёл какое-то потрясающее впечатление. Я у матери спрашиваю: «Кто это?» Что она ответила, я уж точно не могу Вам сказать, потому что совершенно, конечно, не помню. Но то, что я спросил, потому что я был очень впечатлён этим, я помню. Такой совершенно прекрасный лик ещё старого дореволюционного письма. Как проходило само крещение, я тоже не помню, кроме того, что в воду меня окунали. Это такое воспоминание память высвечивает, как вспышка. Остальное я, конечно, не помню.

Ну, в общем, вышел я оттуда уже крещёным. С тех пор и пребываю в таком состоянии. Правда, надо сказать, что человек я был совершенно нецерковный, потому что было комсомольское воспитание в школе, и я мало на эту тему задумывался.

Мать, конечно, ничего отцу не говорила. Он тоже на эту тему со мной не говорил. Но у меня осталось впечатление, что он сделал вид, что он ничего не знает. В 1970-е – 1980-е годы уже можно было на эту тему говорить. А поскольку всё это произошло так, что никто из знакомых понятия не имел, что мать возила меня в церковь, и там меня покрестили, всё это осталось для окружающих в тайне. И отцу никаких неприятностей не прилетело за это.

А ещё какие-то проявления маминой религиозности Вам запомнились? Может, она Вас потом ещё как-то пыталась в храм водить? Может, где-то иконочки у неё были или книги?

Нет, это вот та самая религиозность, которая в глаза не бросается. Она ходила в церковь, естественно, но меня не брала никогда. Потому что это были ещё времена такие, что лучше было об этом молчать. Она умерла рано, когда мне было 16 лет. Даже после того, как меня покрестили, крестик я носил всего один день, потому что дальше в школе, в больницах надо было бы демонстрировать его, а это категорически осуждалось.

Мама ходила в церковь, естественно, дома у нас была икона, которая ей принадлежала, но не так, как в избах, где она в красном углу стоит и перед ней лампадка. Нет, она у неё была в каком-то заветном сундучке, где она на неё молилась. При этом она следовала за отцом, как отец скажет, поэтому особенно меня в религиозном плане не воспитывала.

А Вы в каком районе Казани жили?

В Казани я жил в районе Дербышки. Это был район, куда во время войны эвакуировали из Ленинграда завод оптический. Тогда же во многие города оттуда эвакуировали заводы. Вот этот оптический завод эвакуировали под Казань. Не в саму Казань, а там недалеко деревня Дербышки называлась, ну и стал такой район Дербышки. И вот когда отец туда перевёлся, это был просто обычный заводской район, там люди практически все, кроме продавцов, учителей, обслуги всякой, работали на этом заводе.

Когда мы приехали в Казань, квартиры не было. Мы жили в Казанском Кремле. Там все подвальные помещения домов в самом Кремле были заселены разными людьми. Казанский Кремль я прекрасно помню, я видел его на уровне шагающих ног, потому что окошко выходило чуть-чуть выше тротуара. И мы в этом подвале какое-то время жили. Я бегал, конечно, с пацанами по Кремлю, облазили там всё, что можно. Это было такое странное, удивительное запустение, какие-то полуразрушенные здания.

Ну и храмы были? Как раз там же собор.

Да, и собор там. А в этих зданиях чего только не было. Власть советская чего туда только не напихала. Вообще, это было, конечно, безобразным отношением. Там рядом, прямо через пойму Волги, где Казанка впадает, стоит памятник, построенный Иваном Грозным по случаю взятия Казани[2]. Это пирамида такая. Это, видимо, церковное помещение, но в виде пирамиды. Но, насколько я понимаю, оно использовалось как сеновал, склад запущенный. Мы туда лазили, потому что про него всякие легенды рассказывали, что там висят на цепях скелеты. Ну, пацанва 7-10 лет, что может рассказывать? Мы лазили туда, заглядывали.

Переплывали, что ли?

Нет, там дамба соединяла следующий берег, и с неё можно было сойти, там затопленная местность была, но мы как-то пробирались, добирались до этого памятника, пытались залезать, заглядывать в окошки, чтобы увидеть эти скелеты на цепях. Но там было, по-моему, обычное складское помещение для всякого хлама. Что сейчас там, я не знаю, но, надеюсь, что всё-таки его сделали памятником.

Да, его сейчас восстановили.

Да, надеюсь. И вот мы какое-то время жили в Кремле, пока отец не получил квартиру в этих самых Дербышках. Сначала, правда, квартира была в Ягодной Слободе, напротив этого памятника, напротив Кремля, в военном гарнизоне. А потом в Дербышках. Там бараки были, времянки военные, такие длинные помещения, безо всяких, конечно, удобств, без воды, всё это на улице было. Холодно было зимой. Но для людей повыше положением, вроде моего отца, который всё-таки был военным командиром, были квартиры. Нам дали двухкомнатную квартиру. Это была обычная сталинская построечка. Трёхэтажный дом кирпичный. Хороший, тёплый, конечно, с водопроводом и канализацией, но без горячей воды.

И там Вы в школу уже ходили, да?

И там, да, я пошёл в школу.

А среди соседей или в школе были какие-то такие люди, про которых было известно, что они верующие, или, может быть, дети из таких семейств?

Я совершенно ничего об этом не знаю. Я даже не помню, чтобы такое было, чтобы на тему веры говорили.

А вот, допустим, Пасха, Рождество как-то чувствовались, выделялись?

О, вот с этим, конечно, было удивительно. На самом деле, всё, что касается Рождества и Пасхи и при отце отмечалось, но только это подавалось как вроде и не религиозные праздники. Ну, то есть, крашеные яйца точно на столе были, кулич был точно совершенно, на Рождество я сейчас не очень помню, как, но тоже что-то было. В нашем доме это вроде как праздники народные считались. Сколько вот я живу, за всё время, по-моему, ни разу не было, чтобы я не отметил Пасху. Ну, не всегда освящённые, конечно, но были крашеные яйца, кулич, всё такое.

А тогда мама, наверное, освящала, пока жила там?

Ну, она наверняка это всё делала, но я, честно сказать, конечно, не знал.

А куда она ходила, в какой храм, Вы не знаете?

Она ездила в Казань, потому что Дербышки примерно в часе или, может быть, даже в полутора часах езды от города располагаются. Там автобус ходит. И я точно знаю, что она ездила туда. Она не говорила, я особенно не интересовался, но я смотрю, собралась, узелок у неё какой-то там для нищих, по-моему, оделась соответственно, платочек, всё такое. «Ну всё, – говорит, – сегодня до вечера меня не ждите». И уезжала.

С утра уезжала?

Ну да, с утра. Ну, по каким-то дням…

А, то есть это не на Пасху, а по воскресеньям?

Нет, Пасху я не помню, как она проводила, не будем говорить, потому что моё дело было писклявое: сесть за стол, поесть кулича, который она прекрасно делала, творожную сахарную пасху.

Вот интересно, у вас куличом называлось что? То, что здесь, в Сибири, называется куличом? Хлеб?

Ну да, у нас кулич – это мучное изделие. А ещё было из творога такое. Это было очень вкусно, и меня как-то больше интересовал вкус, чем название.

А мама любила петь? Она же украинка, они, говорят, певучие.

Ну, насчёт этого я уж не буду говорить. Вряд ли я помню. Ну, с тётками что-то распевали.

Не пели каких-нибудь колядок, допустим?

Нет, это я не помню. Точно не могу сказать. Да и так внешне это сильно-то не проявлялось, я же говорю, что ужасно боялись.

А мусульманские какие-то традиции были? Это же Казань…

Ой, Сабантуй там все отмечали. Я кроме Сабантуя, конечно, ничего не знал, но Сабантуй там все знали и Сабантуй отмечали.

Такая была межнациональная среда там?

Ну уж меня-то точно никак это не касалось. У нас и татары были, мы все были в одной команде, так сказать. Ну, ругались в детстве, конечно, «татарин проклятый» или «русак». Но я не помню, чтобы какое-то разделение было. Жили там, конечно, жутко совершенно, тяжёлая была жизнь. Очень бедная. У меня был приятель в этой Дербышке. Это был рабочий посёлок, и к нему была приписана деревня, в которой школы не было. И дети из этой деревни по три часа, по два пешочком шлёпали, добирались до школы, в которой я учился, потому что у них в деревне школы не было. У меня были там два приятеля, с которыми мы были в одном классе, два татарина. Я несколько раз был у них в гостях. Это меня совершенно потрясло – жуткая нищета. Что такое сахар, они вообще не знали, я из дома приносил, угощал. Заходишь в избу – ощущение страшной нищеты. С едой, конечно, было плохо. Что они в этой деревне зарабатывали? Там у них речка была отличная, конечно, там мы купались и рыбку пытались ловить.

Сабантуй отмечали все, это я точно помню. Там у них наверняка свои были праздники ещё мусульманские, а Сабантуй, он как бы народный был праздник.

Вы сказали, что в детстве и юности были невоцерковлены, а потом что-то изменилось?

Ну, я и сейчас невоцерковлённый, конечно. Хотя я считаю себя православным и человеком верующим. Ну, комсомольская юность, романтика вся дурацкая, особенно конец 1950-х, 1960-е. В 1956 я школу окончил. Эти поездки… Все газеты писали, по радио передавали: «На стройки в Сибирь!» Я же из Ленинграда уехал.

А, Вы учились в Ленинграде?

Да, я после школы сразу поступил в Ленинградский университет на физтех, на физику. Ну, мне показалось, что там везде жизнь кипит, а я сижу, царапаю какие-то формулы. Ну, один раз взял, собрался и в Сибирь махнул. Я просто бросил университет. Понял, что как-то не тянет меня, мне было 17 лет, когда я поступил. Ну, приехал, слава Богу, тут как раз открылся университет, я сразу и поступил. Заново, так сказать. Я в Ленинграде-то один курс проучился. Ну а здесь всё, что было вокруг, вся литература, которую я читал, не предполагала никакого просвещения в смысле веры. Это потом, когда мне уже стало за 20 лет, появились друзья разные, которые уже и задумывались, и читали, с которыми мы уже беседовали, спорили и всё такое. Я везде, где бывал, конечно, в храм заходил, ну, как посетитель, уже как-то стал интересоваться этим. Но сказать, что я религиозный человек был, конечно, нельзя, потому что никаких канонов я не соблюдал, кроме того, что я ощущал себя всё-таки человеком православным.

[1] Сучан — прежнее название города Партизанск в Приморском крае России.

[2] Храм-памятник в честь Нерукотворенного Образа Спасителя, православный храм-памятник в Казани, построенный в XIX веке в память о воинах, погибших при осаде и взятии Казани в 1552 году.