ФИО: Зайцев Владимир Павлович

Год рождения: 1945

Место рождения и возрастания: г. Егорьевск

Образование: высшее

Место проживания в настоящее время: г. Москва

Дата записи интервью: 06.04.2024

Справка:

Зайцев Владимир Павлович – профессиональный музыкант, окончил ГМПИ им. Гнесиных по классу виолончели, много лет играл в симфонических оркестрах Москвы, преподавал. В Церковь пришел в 1976 году, став прихожанином храма святителя Николая в Кузнецах. Там же пел на левом клиросе. В 1990-х гг. начал регентовать в Преображенском храме подмосковной деревни Анискино. Ныне регент храма Троицы Живоначальной в Вишняках.

Вас ведь в младенчестве крестили?

Да, у нас просто всегда крестили всех, так что с этим не было проблем. Но в храм мы, конечно, не ходили в детстве, и о вере нам не рассказывали. Папа с мамой у нас, конечно, были верующие. Домик у нас был небольшой, и в красном углу была икона. И помню, моя сестра Наташа тоже могла перед иконой что-нибудь сказать такое: «Господи!..» Бабушка, помню, водила меня в храм причащаться. Это важно для неё было. Я почему-то помню только один раз, я маленький был, ещё в школе не учился. Когда я в детстве в Егорьевске жил, я знал, что на Пасху весь город ходит куличи святить. У меня почему-то тоже было желание в храме постоять.

А там можно было спокойно ходить в храм?

Да-да, у нас район Егорьевский, где староверы. Там даже учителя партийные куличи святили. Интересно, что атеизма воинствующего никто не знал.

Никто не следил, никто ни на кого не доносил?

Никто абсолютно! Казалось бы, в школах говорили: «Ты пионер, в Бога не веришь…», а в жизни… Я помню, когда была Пасха, мама генеральную уборку делала, мыла все стены. Все понимали, что праздник. Иду по улице в сторону храма и прямо чувствую благодать. И все говорили: «Христос Воскресе!» Но на ночную службу я, конечно, не ходил.

У Вас никогда не было диссонанса из-за того, что Вы пионер или комсомолец?

Я абсолютно нейтрален был. Пионерский галстук у меня, конечно, был, но вся эта идеология мимо меня прошла.  

Помню, мне было 6 лет, я спал на печке высоко. Вдруг яркий свет, я смотрю, приехал «чёрный воронок», и отца забирают в тюрьму. Тогда было такое время. Хотя это был уже 1951 год. В общем, отец пострадал за то, что якобы анекдот какой-то про Сталина на работе рассказал, и его прямо посадили на 8 лет. Но он отсидел только до 1953-го, потому что Сталин умер, и отца освободили.

А как родители относились к Церкви? Они ничего не говорили?

Ну, нейтрально. Все в Бога, конечно, верили, но так, чтобы прямо что-то сказать, рассказать, нет. Первый раз я сознательно о Церкви от отца Владимира[1] услышал. Раньше, когда я в училище учился, у меня, конечно, были поиски. У меня такая натура, что я всё время идеал ищу какой-то… Йогой стал заниматься, потому что это высшее (выше, чем материальное). И мне как-то по душе было такими вещами заниматься, которые не земные, а такой вот «верх». У меня вообще способность ко всему мистическому. От Бога талант такой духовный. Я точно знаю, что он у меня всегда был. У меня музыкальный слух и такой же слух у меня духовный. Бог у меня был теоретический (как у многих). С Христом и Церковью это не было связано. Ну просто Бог и Бог. И всё, даже наука, для меня было тоже вроде как Бог. Атеистом я не был. Почему мне йога понравилась? Я в школе гимнастикой занимался, поэтому все эти позы у меня сразу получились. У меня была гибкость, и я сразу эффект почувствовал, было классно, что я могу медитировать, на одной ноге стоять, это меня прямо вдохновляло заниматься.

А почему потом перестали заниматься? В какой момент поняли, что Вам нужно христианство, а не йога?

Я работал в театре (в оркестре), и там один гитарист Олег дал мне почитать книжку Ладыженского «Свет незримый»[2], кажется. И это первая книга, которая меня подтолкнула к христианству. Это был 1975 или 1976 год примерно. И после этого сразу так получилось, что я всё время с Еленой Анатольевной (моей женой) разные идеи обсуждал. Она следила за мной, слушала мои рассуждения и говорила: «Ну, это у тебя тоже пройдёт. Это как обычно…». Но для неё же вера тоже была абсолютно абстрактна.

Когда мы поженились, стали ездить в гости, она меня водила к своим друзьям, я к своим. Общий круг такой был. У них была тусовка физиков. Но я же не соображаю в этом ничего, с кем мне поговорить-то? Они меня спрашивали, когда я диссертацию защищу (там все очень умные были), а у музыкантов же такого нет. Надо теоретиком быть. А если я инструменталист, зачем мне диссертация? И как-то всё это расстроилось, и после этого наступил у меня кризис семейный, и жена поняла, что надо что-то делать. Боялась, что мы можем разойтись, честно говоря. И она сразу связалась с Ольгой Георгиевной и отцом Владимиром. Тогда он ещё не был священником (это был 1976 год, он ещё Владимир Николаевич был), и он дал моей жене несколько книг Серафима Саровского, «Истоки Религии» протоиерея Александра Меня, потом авву Дорофея и ещё что-то. В общем, книги все в разном стиле. Особенно мне Мень понравился. Как только прочитал его — сразу Господь ко мне пришёл. Мень меня прямо заразил. Дорофея прочитал, а там аскетизм. Аскетизм у меня внутри с детства ещё. Я знал, чтобы себя совершенствовать, надо быть аскетом (ограничивать себя). У йогов тоже это есть: не обжираться и всё такое… И уже потом в первый раз мы поехали к Владимиру Николаевичу. Отец Владимир как-то сразу меня понял. Я ему показался интересным человеком. Понял, что я ищущий. Сначала мы долго сидели, и он рассказывал именно библейскую историю, всё самое простое от сотворения мира. Мне было очень даже интересно, потому что я это всё не читал раньше. И так получилось, что в тот же день был канон Андрея Критского, и я пошёл в первый раз в храм. Там была толпа народу, я стоял и ничего, конечно, не понимал. Темно, что-то читают… Честно говоря, я еле выдержал сам канон, а потом, конечно, ушёл.

А потом постепенно отец Владимир со мной уже подружился. Он мне много давал книжек, интересовался, стал вести меня сознательно. Он дал мне прочитать Солженицына «Архипелаг Гулаг». Это же запрещённая книга была. Он мне её в 1976 как раз и дал. Я тогда подумал: «Жалко, что мой отец не прочитал эту книжку», он ведь там сидел. Я пожалел, что отец уже умер. А мне было интересно, книжка всё-таки серьёзная.

А потом постепенно я стал ходить в храм в субботу-воскресенье. И уже отец Владимир тогда мне рассказал, что такое жизнь православного христианина.

А на работе приходилось скрывать от кого-то, что Вы ходите в храм?

Нет! У меня натура открытая. Когда я работал в училище, все педагоги были такого же примерно возраста, как я, мы прямо как семья были: все друг друга любили, все друг у друга в гостях собирались. Я говорил коллегам про благодать Божию, поэтому они ко мне относились немножко как к юродивому. Видно было, что я в училище выделяюсь любовью ко всем. Меня там все любили, и я всех любил. Может, я даже исключением был. Потом, когда с отцом Владимиром и с Александром Куликовым я обсуждал этот вопрос, они, конечно, говорили, что я зря так открыто делюсь. Боялись и говорили, что так открыто проповедовать не стоит. А я просто делился своей радостью, что я пришёл в храм.

И всё-таки у моей проповеди были результаты. В училище я дал одной пианистке почитать «Исповедь блаженного Августина». Она крещёная еврейка была, и она тоже стала верующей. Она крестилась у отца Владимира, потом уехала в Америку с мужем, а потом мы потеряли связь. То есть, у меня такая, как ни странно, миссионерская работа была. У меня было такое настроение, такое состояние души, что для меня вся жизнь была радостью. Поэтому я не боялся, что что-то случится, кто-то меня обидит. Мне, наверное, повезло, что я в струю попал в такое время, это был 1976 год. Вокруг меня не было таких людей, которые могли бы меня кольнуть. У меня максимализм был христианский, я всех вокруг хотел сделать святыми. Сам я не знал, какой я, но считал, что не такой уж и сильный грешник.

А когда Вы пришли на приход, как всё было?

Когда я пришёл, отец Владимир ещё в Кузнецах не служил. Сначала он служил на Преображенке. Другие прихожане поняли, что отец Владимир привёл с собой молодёжь. Сначала прихожане были недовольны, а потом увидели, что все стали причащаться: и молодёжь, и дети, и изменили своё отношение.

Я ходил в Кузнецы, а потом уже диакон Николай Кречетов позвал меня на левый клирос. Там бабульки, которые не умеют петь в разных тональностях, а на правом хор неплохой, профессиональный. И стал я петь с бабульками, с теми, которые вообще без слуха, без голоса.

Это прихожанки тоже были?

Да, они пели в будние дни, и я с ними стал петь. Мне с этими бабульками понравилось, потому что они меня сразу как бы признали. Там и дедушка один тоже был. В общем, снова завязалась дружба творческая. Мало того, я не знал ни одного гласа, но пел. Как мог, пел, подстраивался. И отец Николай Кречетов тоже пел с бабульками, кстати. И мои дочери пели. Потом пришли другие девушки. Денег нам не платили, это опасно было, потому что на работе бы узнали. Клирос мы стали уже на Преображенке создавать. И все мы стали у Саши Непомнящего петь, он хороший регент.

А этот Непомнящий как-то связан с пушкинистом?

Нет, однофамилец. Но он был известный регент в Москве, опытный.

А Вы там не были регентом? Просто пели?

Да, только пел. Регентом я стал в Аниськино уже в 1990-е годы.

А как клирос в Вишняках создавали?

В Вишняках вообще было прекрасно. Был уже настоящий хор. Нам там даже платили деньги какие-то. В это время я уже работал в училище и в оркестре. Интересно, и в оркестре работал, и в храме пел.

А Вы знаете что-нибудь про «двадцатку», которая там была? Её формировали из своих людей?

Да, когда стали храмы открывать широко, нужны были «двадцатки». Мы были в нескольких «двадцатках». Без «двадцатки» храма нет в официальном смысле. В основном «двадцатка» — это хозяйственники, которые храм обслуживают внешне. Хозяйственные проблемы храма обсуждают.

А как можно было креститься? Только тайно где-то дома?

В Москве, наверное, с этим было сложнее, чем в Егорьевске. Было время, когда крестили просто в детской ванночке. Детей моих так крестили, Елены Анатольевны подруга одна крестилась тоже прямо у нас дома в этой ванночке. Отец Владимир боялся всего, перестраховывался. У него это ещё с советского времени осталось.  

А были какие-то специальные катехизаторские работы?

Нет, тогда ничего не было. Тогда ведь Брежнев ещё жил. Это застойные годы… Я даже удивляюсь, что меня почему-то не уволили с работы. Для меня это было вообще удивительно.

Вне храма тоже приходом общались, да?

Да, у нас сформировалась община. Праздники, дни рождения, походы… На Кавказ ездили. Такая настоящая широкая приходская благодать через жизнь. Народу много было. Володя Богачёв главный был, Аня, Емельяновы, Ловданские, Ильяшенко. Бояринцевы тоже рядом были. Мы все в Чертаново жили, нам там чудом квартиру дали. У нас была чертановская деревня христианского разлива.

[1] протоиерей Владимир Воробьёв.

[2] книга «Свет Незримый» составляет второй том труда «Мистическая трилогия» Митрофана Васильевича Лодыженского.