ФИО, сан: архимандрит Алексий (Вылажанин)

Год рождения: 1967

Место рождения и возрастания: г. Москва

Социальное происхождение: из семьи рабочего и служащей

Место проживания в настоящее время: г. Москва

Образование: Московская духовная семинария, Московская духовная академия

Дата записи интервью: 18.01.2024

«Вопрос моего монашества решался ровно пять минут»

Своё детство я провёл в поселке Удельная в Подмосковье, где находится замечательный деревянный Троицкий храм. Отсюда сотрудники НКВД в конце 1930-х годов забирали святителя Серафима (Чичагова), митрополита, который был уже древним старцем. К сожалению, домой он уже больше не возвратился.

Я учился в средней школе № 33 посёлка Удельная Московской области, затем служил в армии, окончил Московскую духовную семинарию и духовную академию в Троице-Сергиевой лавре. Родился в семье служащих: мама работала в детском саду, папа был слесарем. Были бабушка и дедушка – папин отчим. Другие бабушка с дедушкой жили в Куйбышеве (ныне – Самара), поэтому с ними приходилось видеться не так часто. В посёлке Удельная мы жили большой семьёй в частном доме: дедушка с бабушкой, тётка Ольга со своей семьёй и наша семья.

Ничего особенного в моей семье, наверное, не было. Нельзя сказать, что семья была очень религиозной. В церковь ходили, как и большинство в то время: на Пасху – освятить куличи и на Крещение – набрать святой воды. Это отложилось у меня в памяти, когда моя бабушка брала меня с собой. Я запомнил зимние очереди за крещенской водой практически до станции. На Пасху тоже были очереди для того, чтобы купить свечу, которую нужно было воткнуть в куличик, занять своё место у стола, чтобы освятить кулич. Это были праздничные воспоминания о посещении храма. Но чаще с храмом мы встречались в скорбные моменты, потому что все, кто умирал в нашей семье, как правило, отпевались в церкви.

Крестили меня в детстве, во младенчестве, в том же Троицком храме посёлка Удельная. К сожалению, я не могу сказать, кто меня крестил, ведь прошло слишком много времени, а регистрационные книги не сохранились.

Церковь я начал регулярно посещать самостоятельно лет с 13. На меня произвело впечатление заупокойное богослужение в момент отпевания моей бабушки, сам уютный вид храма. Всегда с огромной теплотой вспоминаю этот храм.

В храме я познакомился с Клавдией Александровной, которая была легендой левого клироса и жила на соседней улице. В то время у неё был перелом руки, она была уже достаточно пожилая, и я ходил к ней домой. От неё я много слышал о Церкви, помогал ей. У неё была очень маленькая комната в частном доме, обмазанном глиной. Основную часть этой комнаты занимал большой чёрный рояль, на котором она играла. Низкие потолки, печечка, которую нужно было топить, кроватка, несколько стульев, маленькая кухонька, она же и терраска. А в комнате – огромная икона святителя Николая, написанная на холсте одним известным художником, который некогда был направлен на обучение своим помещиком, и в благодарность ему написал этот образ святителя Николая с совершенно потрясающими глазами. Один из родственников Клавдии Александровны служил в этом поместье, и когда произошла революция, то ему удалось спасти этот образ, он хранился у них в семье. Я с теплотой вспоминаю об этом.

Когда я начал ходить в храм, то стоял на левом клиросе, пытался петь, очень завидовал детям священника, которые помогали в алтаре. Тогда настоятелем у нас был замечательный московский протоиерей, ныне, слава Богу, здравствующий, отец Дамиан Круглик. Его два сына, Саша и Лёша, были немного младше меня, они помогали отцу в алтаре. А я стоял на клиросе, смотрел на них и доброй завистью завидовал, когда они ходили в стихарях. Сегодня они уже сами священники – протоиерей Алексий и иерей Александр.

Со мной на клиросе также молились два брата нашего приснопоминаемого диакона, отца Николая Хмолова. Они впоследствии тоже стали священниками. Так вокруг храма сложилась малая община, которая объединяла нас всех.

Конечно, первые воспоминания и первые ощущения особо торжественного богослужения – это Пасха, на которую в то время попасть было очень сложно, потому что стояли оцепления даже в 1980-е годы. В начале 1980-х годов, несмотря на то, что уже застойное время не так жёстко было по отношению к религии, посещение храма молодёжью всё равно не приветствовалось: приходили сотрудники школы, комсомольцы и прочие, которые следили за тем, чтобы люди не приходили в храм.

Несмотря на то, что я посещал храм, я был пионером, комсомольцем. Это были мои первые шаги на пути к Церкви. Потом, конечно, когда я определился, то из комсомола ушёл, и уже в армию уходил, не будучи комсомольцем.

О духовной литературе. Это сейчас мы пресыщены тем изобилием литературы, которая есть сегодня у нас в магазинах, в храмах. А тогда это был огромный дефицит. На приход давали, допустим, 10 календарей. Что такое для прихода в Удельной 10 календарей? Это, в лучшем случае, только для духовенства и самого руководства прихода, а с остальным был дефицит, невозможно было ничего достать, не говоря уже о молитвословах, Евангелии, Библии – эти книги были вообще жутким дефицитом.

В Удельной, в храме, была за стеклом папка: отпечатанные на машинке утренние и вечерние молитвы. Эта папка была приделана к стене на выходе из Никольского придела. И я там стоял и переписывал молитвы, потому что уже тогда у меня появилась мысль о поступлении в семинарию.

Как-то раз ко мне подошёл молодой человек и поинтересовался, хочу ли я иметь молитвослов. Он пригласил меня пойти вместе с ним. Мы пошли на другую сторону железной дороги, потому что мы жили на одной стороне железной дороги, где находилась воинская часть, а храм находился на другой стороне этой дороги, разделяющей посёлок. Подошли к его дому, он попросил подождать и вынес мне ксерокопированный молитвослов в жёстком переплете. Впоследствии мы познакомились. Этим молодым человеком оказался теперешний митрополит Тобольский и Тюменский Димитрий, а тогда ещё просто прихожанин Алексей Капалин. Вот так произошло моё знакомство с семьёй Капалиных.

В нашем доме, несмотря на то, что семья была не очень религиозная, всегда был святой угол, в котором стояли Казанская икона Божией Матери и образ святителя Николая. Моя прабабка, которая проживала в деревне Мельниково, под Наро-Фоминском, однажды на речке во время войны поймала приплывший деревянный образ архангела. Такие ангелы, архангелы, херувимы украшают обычно резные иконостасы из дерева. Скорее всего, это даже херувим был. Дед этот образ почистил, покрасил, позолоты на нём уже не было, и его покрыли бронзовой краской – так поновили. Он до сих пор находится у нас в семье, в святом углу. Он напоминает мне счастливые дни моего детства.

Будучи совсем маленьким, крестик я не носил, а потом уже, конечно, когда стал посещать храм, начал крест носить, не снимая, то есть стал приобщаться к образу церковной жизни. Когда у человека есть желание, Господь на этом пути, посылает ему хороших, добрых людей. Так вот и мне Господь всегда посылал тех, кто указывал правильный путь, как поступить, оказывал поддержку, когда это нужно было.

Как я уже говорил, достать православную литературу в те годы было невозможно, её вообще не было. В библиотеках всегда был уголок атеиста, где имелись книжечки атеистической направленности. Каждый искал в этих книжечках для себя что-то нужное: кто хотел атеизма, тот находил грязь, кто искал чего-то светлого, тот пытался увидеть светлое. Помню, одна книжечка называлась «Путешествие в XVII век», в ней журналистка рассказывала о своём посещении Псково-Печерского монастыря. Она говорила о мракобесии, но у меня осталось ощущение святости того места, хотя я никогда там не был. И, конечно, была «Библия для верующих и неверующих», из которой, опять-таки, можно было почерпнуть очень многое о вере. Самое удивительное, что в журнале «Наука и религия» печаталось много статей и на религиозную тему, под личиной антирелигиозной борьбы иногда публиковались очень интересные статьи.

Где-то к восемнадцати годам у меня созрело твёрдое решение не просто поступить в семинарию, но и вступить на монашеский путь. В 1985 году я впервые пытался поступать в семинарию – тогда это было гораздо сложнее, чем сейчас. Принимали, в основном, тех, кто уже отслужил в рядах Вооруженных сил. Поступление в семинарию не давало человеку отсрочки для учёбы, а когда новобранец попадал в армию из семинарии, то давление со стороны командования часто было очень сильным на верующих, и не все возвращались в семинарию доучиваться. Я не поступил. Но у меня есть упрямство: тебе говорят «нельзя», но хочется доказать, что можно. И я всё равно пытался поступать. Батюшка сказал, что это происходит не от того, что я чего-то не знаю, а от того, что я не служил в армии. Но я не жалею о том, что я предпринял эту попытку.

Я помню первый мой визит в семинарию, когда я приехал в лавру в первый раз, это был 1984 год. Мой первый заход на территорию семинарии, когда надо было посмотреть правила приёма абитуриентов, переписать всё. Этот дух, атмосфера совершенно другая! Может быть, это просто такие юношеские воспоминания. Тогда в Троице-Сергиевой лавре я впервые увидел монашеский постриг, который совершал митрополит Питирим (Нечаев). Я ещё не мог представить, что моя жизнь будет связана с этим верным служителем Русской Церкви, что в этом же храме спустя четыре года будет совершаться и мой монашеский постриг.

Но сначала я пошёл в армию и отслужил два года. Вернувшись, пришёл работать в Издательский отдел Московской Патриархии, потому что до армии от владыки Питирима получил предложение работы через моего настоятеля, отца Дамиана Круглика, который тогда служил в Богоявленском соборе.

Это было особое время. Образовалась церковная семья во главе с владыкой Питиримом. Мои первые труды начались в экспедиции Издательского отдела, в подвале под Успенским храмом в Новодевичьем монастыре, где мы занимались рассылкой литературы. Я работал в русской экспедиции. Заведующим английской экспедицией тогда был Сева Чаплин, будущий протоиерей. Мы оба были молоды, практически ровесники, а сотрудницей у него была ныне покойная монахиня Феодора (Лапковская), очень интересный человек.

Потом меня пригласил к себе работать на склад литературы Сергей Михайлович. Там я трудился недолго, потому что я пришёл на работу в феврале 1988 года, в юбилейный год 1000-летия Крещения Руси, а со 2 августа 1988 года, на Илию Пророка, я стал иподиаконствовать у владыки Питирима. Ходил в храм Воскресения Словущего, где служил владыка, и молился в алтаре. Старшим иподиаконом тогда был Иван Сирота, ныне тоже протоиерей, служащий настоятелем в Москве. Он мне сказал: «Ты так долго будешь ходить, надо ехать куда-то на выезд, и владыка тебя обязательно возьмёт иподиаконствовать».

И первый мой выезд был в Пески. Это было удивительное место: погост с двумя церковными домами, ближайший населённый пункт в полутора километрах по бездорожью, глухомань на окраине Московской области, в Шаховском районе. Если прошёл дождь, то добраться туда можно было только на грузовике или на тракторе. Электричество в храм подвели только в начале 1980-х годов. В самом храме было две лампочки, а владыка не благословлял электрических паникадил. Так и служили со свечами.

Меня взяли туда, и владыка надел на меня стихарь, который был гораздо длиннее, чем было нужно, но другого не было. С этого началась моя иподиаконская жизнь, очень насыщенная, но непродолжительная, потому что уже в марте следующего, 1989 года, владыка постриг меня в монашество.

На складе я проработал несколько месяцев, а потом владыка меня перевёл на должность ризничего и сотрудника отдела проверки. Проверяли материалы, поступающие в печать: даты, цитаты, чтобы не вкрадывалась в текст неправдивая информация. Я написал несколько кратких статей, скорее – заметок, для «Журнала Московской Патриархии», которые были опубликованы.

Памятны поездки в Волоколамск, в благочиние, куда владыка выезжал служить в различные храмы. Выезжали всегда с ночёвкой и знакомились с духовенством, которое там служило. Совершенно потрясающие люди! Там я познакомился со старшим братом теперешнего владыки Димитрия, отцом Николаем Поповым, который там был настоятелем. Мы оба родились в Удельной, но отец Николай был старше меня почти на 30 лет. С момента моего прихода в Волоколамск у нас сложились очень добрые отношения, я стал кумом его сына, был крёстным отцом у его второго внука, поэтому мы породнились духовным родством.

Люди, приходящие в храм, были необыкновенными. Например, многолетняя труженица прихода Пески Надежда Прохоровна Горшкова пришла в этот храм девчонкой в 1943 году, когда ещё только-только отогнали немцев, и с тех пор всю жизнь провела при этом храме, даже жила при храме в юности. Она находилась в послушании у монахинь, бывших насельниц Бородинского монастыря, несколько человек из которых проживали при этом храме. Они воспитывали её, она всегда хранила о них тёплую память. Деревянный храм на горе, погост, церковь, два церковных домика, в одном из которых жил батюшка, а в другом – Надежда Прохоровна и мы, когда приезжали.

Храм в честь Сретения Господня имеет три придела, есть две части – зимняя и летняя. Летняя часть освящена в честь Сретения Господня и Покрова Пресвятой Богородицы, а зимняя часть – в честь Илии Пророка. Поэтому, на престольный праздник в день памяти Илии Пророка служили в главном приделе – в Сретенском, а зимой, в силу того, что на Сретение невозможно служить в летней части храма, служили в Ильинском приделе. Народу было не очень много. Когда я, уже будучи священником, приезжал из Москвы в 1990-е годы и привозил с собой несколько человек певчих, то порой случалось, что на клиросе было больше людей, чем молящихся в храме.

Я встретил немало замечательных священников, которые пережили тяжесть гонений на Церковь. Моё поколение 1970–1980-х годов уже не встретилось с открытыми гонениями на Православие. Как правило, строгих запретов на посещение храма уже не было, но если в той же школьной среде вдруг узнавали о том, что ты верующий, то тебя начинали прорабатывать. Верующего человека продолжали считать неполноценным, немного ненормальным, неким мракобесом.

Но мы никогда не были мракобесами, мы всегда были достаточно активными и общительными. Наша вера не мешала нам общаться со сверстниками, которые, может быть, не посещали храмы. Мы не всем рассказывали об этом, потому что у нас был свой мир, в котором мы жили. Если, конечно, кто-то узнавал о нашей вере, мы этого не отрицали, но и напоказ свою веру не выставляли, это было не нужно: всё равно открытой проповеди тогда никто не разрешал. Всё это стало возможным после 1988 года. Во-первых, осенью 1988 года началась так называемая «перестройка» в государстве. 1988 год – это год 1000-летия Крещения Руси, значимое событие не только в жизни Церкви, но и государства, поэтому наступил переломный момент во взаимоотношениях Церкви и государства, когда государство начало сотрудничать с Церковью, начали открываться храмы и монастыри.

В начале 1980-х годов на территории России было два действующих монастыря: Троице-Сергиева лавра и Псково-Печерский монастырь. Не было ни одного женского монастыря, потому что в 1960-е годы, в так называемую «хрущёвскую оттепель», очень многие храмы закрывались. Для Церкви это время было жутким временем гонений, когда закрылась даже Киево-Печерская лавра и духовные семинарии. «Хрущёвская оттепель» оказалась временем потепления ко всему, но только не к Церкви, на которую началась вторая волна гонений. Если после войны множество храмов открылось, то в хрущёвские годы очень много храмов было вновь закрыто. Это время моё поколение не застало, но мы имели возможность общаться с людьми, которые во всей полноте соприкоснулись с давлением Совета по делам религий, когда нужно было получать регистрацию на служение в храме, когда тебя могли лишить этой регистрации или отправить с прихода на приход. Было так, что живёшь в одном конце Московской области, а служить тебя направляют в другой конец этой же области. Отправляло не церковное начальство, а те, кто передавал начальству это указание. Священник был практически бесправным существом, всеми делами в храмах заправляли старосты. Если староста был нормальным, вменяемым или хотя бы немного верующим человеком, то тогда для храма делалось многое.

Я благодарю Бога за то, что в моей жизни был такой замечательный священник, как отец Виктор Шиповальников, судьба которого во всей полноте впитала в себя церковную историю. Он родился в Архангельске, в верующей семье. Когда начались гонения за веру, его мама сказала: «Витя, уезжай, пока тебя не арестовали». И он уехал учиться в институт в Ленинград. Из его воспоминаний: «В Архангельске у нас был единственный действующий храм, кладбищенский, все остальные были закрыты. Я – юный алтарник. Служит приходской батюшка, и стоит сонм архиереев, которые тогда находились в ссылке в Архангельске, а потом они стали заключёнными на Соловках. В то время они были в Архангельске в ожидании крестного пути, который им предстояло пройти. В основном это были будущие новомученики, они стояли в облачениях, ожидая момента, когда можно будет подойти к престолу и причаститься. Служить им не разрешали, было запрещено».

Потом Виктор Шиповальников уехал учиться, был прихожанином уже в Ленинграде. Митрополит Николай (Ярушевич) был его духовным наставником. В 1939 году его призвали в армию, он служил в только присоединенной к Советскому Союзу Бессарабии – Молдавии. Когда началась Великая Отечественная война, территория Молдавии была сразу оккупирована, Виктор оказался в плену. Милостью Божией ему удалось бежать, потом в Одессе его приютили добрые люди. Впоследствии он поступил в Одесскую духовную семинарию. Церковная жизнь тогда проходила под властью румын, на оккупированных врагом территориях Церковью управлял румынский митрополит. В 1943 году в оккупированной Одессе Виктор познакомился со своей будущей женой и русским митрополитом, находившимся на покое, он был рукоположен в священный сан и направлен на служение в Кишинёв.

Когда пришли советские освободительные войска, батюшку, недолго думая, отправили в Сибирь, в лагерь. В 1946 году по распоряжению Сталина митрополит Николай (Ярушевич) готовил списки духовенства, находящегося в лагерях и застенках, потому что после войны начали открываться храмы, а священников не хватало. В списки был включён и отец Виктор. Его освободили и направили на служение в родной город Архангельск, но там он служил недолго, потому что на Крещение он организовал крестный ход на реку Северная Двина, где приготовили прорубь и сделали иордань. После этого батюшку вызвал уполномоченный и велел в 24 часа покинуть Архангельск.

Отец Виктор поехал в Ростов-на-Дону, где служил архиерей Сергий (Ларин). Секретарём у него работал, по-моему, тогда ещё иеромонах Пимен (Извеков), будущий Патриарх. Так как отец Виктор был знаком со Святейшим ещё с молодости, он позвал его служить в этот город. Он служил здесь тоже недолго. Батюшку попросили уехать и отсюда, потому что он снова организовал крестный ход, к которому присоединились студенты педагогического института, расположенного рядом с храмом. Отец Виктор в вопросах веры не шёл на компромиссы.

Он вынужден был уехать во Псков, где архимандрит Пимен уже был наместником Псково-Печёрского монастыря. Несколько лет он служил во Пскове, жил с семьёй в колокольне псковского собора.

Далее он служил в Рязанской епархии, сначала в городе Сасово, потом его перевели ключарём в Борисоглебский собор Рязани, где он прослужил более 20 лет.

Затем батюшка уехал служить в Московскую область, потому что Патриарх Пимен пригласил его на службу сюда, в храм в посёлке Удельная. Но время сложное было, было определённое давление, и его отправили служить в Заозерье, на другой конец Московской области. Более трёх часов он добирался своим ходом до места своего служения из Кратово, где жил. Там он прослужил много лет.

Когда отец Виктор был уже старым человеком, в Коломне на богослужении его увидел Патриарх Алексий II. Патриарх знал отца Виктора и спросил его, не имеет ли он каких-нибудь пожеланий. Батюшка ответил: «Ваше Святейшество, я уже стар, было бы хорошо мне быть поближе к дому, к посёлку Удельная, где я когда-то служил». И владыка Ювеналий перевёл его в Удельную, там отец Виктор служил до последнего дня своей жизни. Его погребли в Заозёрье Посадского района, где он служил. Там же погребена его матушка. Он был замечательный батюшка!

Тогда домовые храмы были запрещены, это грозило тюремным заключением. По благословению Святейшего Патриарха Пимена у отца Виктора на территории участка был домовый храм, где собирались только самые близкие люди, кому батюшка доверял. Приезжали священники, миряне, которые, действительно, были хранителями веры. В этом храме мы имели возможность прикасаться к таким святыням, как Серафимо-Дивеевская икона Божией Матери «Умиление», которая была передана со многими другими святынями батюшке на хранение: обожжённая скамеечка, у которой скончался преподобный Серафим Саровский, часть камня, на котором был написан образ молящегося Серафима Саровского, часть от того камня, на котором молился преподобный Серафим. У отца Виктора находилась икона святителя Николая, написанная святителем Феофаном Затворником Вышенским, эта икона сегодня передана в Успенский Вышенский женский монастырь. У отца Виктора хранился Евхаристический набор сосудов, который император Николай II подарил Дивеевской обители при своем посещении. Было много интересных вещей. Все это хранилось у отца Виктора, и мы имели возможность с этим соприкоснуться, помолиться. Батюшка не только это хранил, он всё это ещё и реставрировал.

Отец Виктор, прошедший через сталинские лагеря, рассказывал, как однажды он долго ждал своего сына из школы, а того всё не было. Пошёл его встречать, а сын, избитый, лежит под забором. К сожалению, такое было. На детей священников было достаточно сильное давление, особенно в 1940–1960-е годы. В 1970-е и особенно в 1980-е годы уже было немного легче, а те годы были очень страшными. Конечно, семье священника приходилось многое претерпевать.

Мои детские воспоминания о церкви в посёлке совершенно потрясающие: ощущение запаха украшенного ёлками храма на Рождество, необыкновенный запах сена и берёзок на Троицу. И, конечно, храмовые богослужения. Это будет храниться в моём сердце всю жизнь.

Это сейчас у нас храмы все практически пустые, а тогда в воскресный день даже руку не поднимешь, чтобы перекреститься, не говоря уже о том, что сейчас у нас даже на Пасху такого не бывает.

В 1988 году, когда отмечали Тысячелетие Крещения Руси, я на Пасху попал в Богоявленский собор. Нужно было пройти несколько кордонов, пускали только по пригласительным билетам. Мне тогда отец Дамиан дал билетик, благодаря которому я преодолел все препятствия.

Желание монашества было у меня уже до армии. К своему 18-летию я точно знал, каким путём мне идти. В Издательском отделе митрополита Питирима вопрос моего монашества решался ровно пять минут. Я попросился на приём к владыке по личному вопросу, секретарша была замечательная, Нина Николаевна. Я ей говорю: «Хочу к владыке, когда лучше?» – «Подожди, будет хорошее настроение, я тебе скажу». Ризница у меня была прямо рядышком с приёмной. Вдруг Нина Николаевна мне говорит: «Давай беги, у него хорошее настроение». Я говорю: «Владыка, благословите». Он говорит: «О, Алексей, заходи!» Я говорю: «Владыка, хочу принять монашество». Он не стал спрашивать, почему, сразу сказал: «Езжай в академию, подавай прошение». Я уже тогда учился в семинарии. Ну, я поехал, подал прошение, что было нонсенсом для академии, потому что на первом курсе семинарии тогда никогда не постригали. Я, наверное, за многие годы был первым, кого постригали на первом курсе семинарии. Постригали не раньше второго курса. Потому что надо было присмотреться. Как мне потом сказали, очень защищал меня ныне покойный владыка Георгий (Грязнов). Он был проректором. Хотя он меня совсем не знал, мы не были знакомы, но он был настроен постричь меня в монахи, несмотря на то, что я в первом классе.

Постригли меня в марте. Тоже было интересно. Уже накануне самого пострига как-то облачаем владыку в Брюсовом переулке, он спрашивает: «Ты в честь какого, Алексия?» Я говорю: «Алексия человека Божия». Он говорит: «Жалко это хорошее имя менять». Я смеюсь, говорю: «Владыка, ещё есть святитель Алексий». Он говорит: «Молись». У владыки традиция была, он делал три жребия. Одно имя спрашивал у тебя, и два жребия писал сам. Спрашивает: «Ну что, какое хочешь?» Я говорю: «Владыка, пока не знаю, благословите». – «Ну смотри, а то будет два жребия». Я поехал тогда в Богоявленский собор, преклонил свои колени у мощей святителя Алексия, не знаю молиться-то, я, наверное, до сих пор не очень научился, но искренне попросил благословения. Иду по коридору, владыка идет навстречу, говорит: «Ну что ты решил?» Я говорю: «Владыка, прошу Алексия» – «И я, – говорит, – прошу». Поэтому родилась такая байка, что все три жребия были одинаковые. Не знаю, не видел, знаю только один жребий, который владыка мне отдал. Конверт, принесённый с мощей преподобного Сергия. Это было имя Алексия Митрополита Киевского и всея Руси.

Очень памятно, несмотря на то, что прошло уже более тридцати лет. Незабываемое, конечно, ощущение пострига, когда ты остаёшься один в Никоновском приделе, при мерцающих лампадочках в полумраке, в белой рубашке, в носочках. Это ещё перед самым постригом. И вдруг там, наверху, у преподобного, братский хор начинает петь «Объятия Отча», к тебе заходят братия в мантиях с зажженными свечами, ты распинаешься на полу, потом начинаешь ползти, опять распинаешься, опять ползёшь, опять распинаешься… Каждый раз, когда ты ложишься в виде креста, сердце колотится так, как молотом по наковальне: бух, бух, бух! Такое чувство волнения, и оно продолжается до последнего момента. В Троицком соборе лежишь, и владыка Питирим опускается, поднимает тебя за плечи, и куда-то сразу это всё волнение уходит. Вот сразу оно ушло, только владыка коснулся плечей, поднял – и всё. Всё дальше потекло своим чередом. Я рад, что это у мощей преподобного Сергия совершилось. Вот это, наверное, останется на всю жизнь в памяти.

Потом две ночи в академическом храме. Эти две ночи, проведенные в алтаре, памятны до сих пор: ночью приходила братия и помогала тебе читать Псалтирь, чтобы ты не уснул. Тебе три дня нельзя было снимать ни клобук, ни тапочки – ничего, три дня и две ночи. Потом приходит восприемник и читает молитвы на снятие клобука.

Владыка Питирим сказал, что у меня будут три дня и три ночи, когда буду вспоминать прошлое, мечтать о будущем, и другого такого времени у меня не будет больше никогда. Всё это хранится в моей памяти. Закрываешь глаза – и всё это переживаешь, как вчера. Очень скоротечна жизнь!

Потом я приехал в отдел, там у владыки как раз был приём, он принимал американцев. Иду я по коридору, навстречу идёт владыка весёлый, улыбающийся. Делаю земной поклон, прошу святых молитв о грешном монахе Алексие. – «Брат Алексий, – говорит, – ну что, будем рукополагаться?» Я не думал совсем о рукоположении. Думал, что буду монахом иподиаконом. Он говорит: «Ну, будем в диакона рукополагаться. Бог даст, на Благовещение, успеем». А учитывая, что 27 марта меня постригали, 29-го я приехал, мне опять надо было в лавру ехать, в академию, подавать прошение. На праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, 7 апреля, в Волоколамске, в храме Рождества Богородицы бывшего Богородице-Рождественского монастыря владыка рукоположил меня во иеродиакона. Так началось моё церковное служение.

Я учился и был сотрудником Издательского отдела, поэтому на первом курсе у меня было свободное посещение: я приезжал, ходил некоторые на лекции, потом получал ведомость, ловил преподавателей и экстерном сдавал экзамены.

Потом, после того, как я летом переболел в Иосифо-Волоцком монастыре воспалением лёгких, владыка меня отправил на год учиться. Тогда это казалось ссылкой для меня: я от своего владыки должен ехать учиться… Но это было потрясающее время, как я его вспоминаю, особое время в духовной жизни. То, наверное, чего так всегда не хватает: послушания, службы, обучение, братское общение. Иностранные студенты тогда учились, над ними немножко подшучивали. Жил я в стене, мои все одноклассники жили в 50-м корпусе, а меня как монашествующего в стену направили. Одним из моих соседей по учёбе был будущий отец Михаил Дудко, сегодня достаточно известный священник в Москве. На моём этаже тогда жил племянник отца Матфея Стаднюка – отец Анатолий Стаднюк, весёлый, жизнерадостный, глубоко верующий человек. Жизнь студенческая была веселой, но было время для покаяния, для молитвы, совместные молитвы, которые совершались в академическом храме. Замечательный отец Иларион, мой восприемник по академии, духовник академии, который до сих пор остается, слава Богу, Господь дает ему силы, духовником академии. Прогулки вечером по территории… Такая ранняя осень, допустим, ещё зелень, тепло, прогулки по монастырю, когда ты идёшь, и уже покойный будущий владыка Иона, тогда архимандрит Иона (Карпухин) и покойный отец Николай Резухин (они очень дружили) выходят на прогулку, видят меня и говорят: «Пойдем с нами!» И я шёл с ними, Ионушка плакал: «У Ионушки ножки больные!» Это чудесно. Всё время удивлялись, почему отец Матфей (Мормыль) каждый вечер на территорию академии ходит. Потом выяснилось, как народ говорил, он к отцу Никифору ходил, видео смотреть. Они ездили заграницу, и отец Никифор привез видеомагнитофон, и вот они там фильмы смотрели, такая забава была монашеская. Тогда не было ничего, всё же это было новинкой, 1989 год.

Хочу ещё рассказать о своём первом монашеском послушании, очень интересном. Я был членом комиссии от государства по приёмке Иосифо-Волоцкого монастыря: за рулем грузового автомобиля вывозил экспозицию, стенды из музея, который находился на территории монастыря, в Волоколамский Кремль, в музей. Меня водили по разрушенному собору. Это сейчас там благолепие, красота, а тогда была пустота.

В годы отсутствия православной литературы мы старались получить какую-либо информацию из журнала «Наука и религия» и газет. Радио «Ватикан» слушали, ловили. Была такая православная волна, церковные песнопения передавали, какие-то новости. Но опять-таки, нужно было черпать то, что тебе нужно, потому что там можно было и под западную пропаганду попасть. «Голос Америки» был, но не знаю, я как-то «Голос Америки» не слушал, потому что там более политизированное всё было. А вот на радио «Ватикан» – именно православное было направление. В советское время, независимо от конфессий, все сидели в одной лодке. И православные, и католики, и мусульмане, и иудеи, и все мы гребли в одну сторону. А потом, когда мы расселись по своим лодкам, начали грести в разные стороны. Был момент, когда в 1960-е годы католики очень сильно поддерживали нас против гонений. Они играли на религиозном вопросе, и это очень помогало нам существовать здесь. Они книги передавали, литературу какую-то передавали, поддерживали международный фон. Это тоже было очень важно, когда Псково-Печёрский монастырь хотели закрывать.

Но нам удалось сохранить Церковь и людей, которые ходили в храмы. Особого антирелигиозного давления я не испытывал, но в художественных фильмах того времени священник часто был показан не в лучшем свете. Однако в 1970-е − 1980-е годы обычного священника в общем-то особо не трогали, если он не был диссидентом. А диссидентов ни среди священников, ни среди глубоко верующих прихожан в советские годы не было.

В 1990-е годы, когда я стал священником, мы начали ходить в школы ближайшего Подмосковья, где на факультативных основах встречались с учащимися. Но в регионы такие послабления в религии дошли гораздо позже.

В хозяйственном плане проблем в те годы было очень много. Чтобы произвести ремонт в церкви, надо было преодолеть множество преград, всюду добиться разрешений. Перекрыть крышу храма ты самостоятельно не мог. Сначала ты получал разрешение на это, потом надо было где-то достать железо для перекрытия. При этом строительные материалы необходимо было достать официально. Приехать на рынок и купить что-либо было невозможно.

Трудности в жизни храма добавляло множество надзирающих органов в виде охраны памятников, которые приезжали и пытались на тебя как-то надавить. А внутреннюю жизнь осложняли старосты храма, которые часто не помогали, а затрудняли дела. Хорошо ещё, что в посёлке Удельная мне повезло, но я там был не священником, а сотрудником, поэтому могу всё воспринимать только как прихожанин. Перед армией в этом храме мне довелось поработать сторожем, потом – алтарником. Староста был жёстким, но он навел порядок: подвёл газ, провёл водопровод, построил отдельно стоящий крестильный храм и церковный дом. Это в то время было практически невозможно. Сотрудники получали приличную зарплату. У храма были стабильные доходы. В трапезной работников храма кормили ежедневно так, как в некоторых приходах не кормят и в праздники.

А после него в этот храм пришёл староста, который при тех же условиях всем всегда говорил, что денег нет ни на что. Всё по-разному, у каждого человека своё видение мира.

В Издательском отделе был особый церковный мир. Каждую среду утром служили литургию в домовом храме в честь преподобного Иосифа. Владыка или служил, или молился, если был в Москве. Пел хор сотрудников, служил один из священников Издательского отдела. Потом все шли по своим рабочим местам, а вечером были так называемые погодинские среды. Владыка устраивал чаепитие со встречей с кем-либо из интересных, специально приглашенных людей. Или смотрели какой-нибудь фильм, а потом обсуждали его. Это была особая жизнь. Сегодня во многом всё это уходит. Сегодня даже на праздники приглашают музыкантов и певцов, а раньше пели сами: пели песни, духовные канты, песнопения, которые сейчас вообще не поют. Например, у нас в Песках Прохор пел про Бородино, про генерала Тучкова, про его жену, которая ходила искать мужа после войны и создала монастырь на месте его гибели. А сейчас только «многая лета» поют друг другу.

А в общественной жизни Церкви появилась в нашей стране только после 1988 года, после государственного празднования Тысячелетия Крещения Руси. Я был первым священником, который встречался с учеными ЦАГИ. На выборах в Верховный Совет от Академии выдвигался владыка Димитрий, архимандрит, а от оппозиции по этому же округу государством выдвигался Глеб Якунин. И мы в качестве доверенных лиц ездили по предприятиям и рассказывали об отце Димитрии и о Православной Церкви. Так в 1989–1990-е годы Православная Церковь начала появляться в общественном пространстве. В храм приходило множество людей из творческой и научной интеллигенции.

Спустя годы порой о многом жалеешь. Я очень переживаю, что мне не удалось побывать у архимандрита Павла (Груздева). Я узнал о нём из книги «Последний старец», в которой он предстал передо мной как человек огромной духовной силы, причем не какой-то отстраненный от этого мира, а живущий в этом мире с шутками и прибаутками. Он был практически наш современник, с которым встречались мои знакомые. Я тоже мог бы к нему поехать, но тогда не знал о нём.

Так же узнал из книги о замечательных шатских старицах: Анисии, Агафии и Матроне. Когда они были живы, я был совсем молод и не встретился с ними при их жизни. Моя близкая знакомая воспитывалась ими когда-то, но она никогда об этом не рассказывала, мы об этом не знали. Позднее я побывал в их замечательном домике, но стариц уже, к сожалению, не было в живых. Но, с другой стороны, Господь нас так ведёт, что мы узнаём о святости других только после того, как этих людей не станет рядом.

Сегодня мы были на могиле отца Владимира Ганина, с которым я познакомился в 1988 году. С его сыном, теперешним настоятелем храма, где служил отец Владимир, отцом Сергием, мы поступали вместе в семинарию. С тех пор мы дружим семьями. Отца Владимира владыка Ювеналий избрал своим духовником. Жалею, что общался с ним недостаточно часто, к этому источнику необходимо было припадать как можно больше и чаще: кладезь знаний, необыкновенная доброта, огромная мудрость. Всему этому можно было у отца Владимира поучиться. Этого очень не хватает.

Иногда о таких людях рассказывают только тогда, когда они уходят из этой жизни. Например, покойный епископ Якутский Зосима, мой однокашник по семинарии. Однажды, когда он был ризничим в Даниловом монастыре, мы тепло разговаривали с ним в его келии. Он вспоминал, как встречался с отцом Павлом (Груздевым), когда тот приезжал в Москву.

Радует, что Господь, когда я полагался на волю Божию, всегда показывал на примере моей жизни, что Он всё управит так, как нужно, не так, как ты хочешь. Нужно стараться смирять себя, говорить: «Не моя, но Твоя воля, Господи». И Господь выведет тебя из самых сложных ситуаций. Самое главное, у человека должно быть желание. Желание к служению, стремление к чему-то священному. И Господь, видя твоё искреннее желание, всегда тебе на твоем пути пошлёт и нужных людей, и обстоятельства, которые будут складываться.

Меня в своё время хотели перевести в Москву из области. Несколько раз запрашивали мою автобиографию, но дело не двигалось. А потом Господь так управил, что я был переведён в Москву. Сегодня я думаю: «Слава Богу, что так произошло, потому что если бы это случилось раньше, то я не познакомился бы со многими людьми, которые сегодня мне очень дороги». Так Господь всё управил своим чередом. Он знает, что для нас лучше, что нам нужно и когда нужно. Нам часто кажется, что мы всё это получаем довольно поздно, ведь хотелось бы получить это немного раньше, но Господь всё посылает в тот момент, когда тебе это действительно необходимо. Всему своё время. Делай всё из любви к Богу. Всё остальное Господь управит!