ФИО, сан: монах Варфоломей (Чернышёв)

Год рождения: 1936

Место рождения и возрастания: г. Москва (до 1942 года), Воронежская и Курганская области – 1942-1945 гг., Поленово, Тульская область – 1945-1951 годы 

Социальное происхождение: интеллигенция

Место проживания в настоящее время: Свято-Троицкий Ипатьевский монастырь г. Костромы (с 2018 г.)

Образование: доктор геолого-минералогических наук, кандидат богословия

Дата записи интервью: 20.05.2024

Я рад, что могу оставить эти воспоминания о прошедшем XX веке. Я должен, прежде всего, представиться. Монах Варфоломей по фамилии Чернышёв. Только пять лет я здесь нахожусь, в Ипатьевском монастыре, где мы сейчас записываем эту запись. Это в Костроме.

До этого я был профессором Московского строительного университета и с 1977 или 1976 года начал преподавать, а с 1979 года, уже защитив докторскую диссертацию в возрасте около 40 лет, я стал профессором и много работал по своей профессии, инженерной геологии. В то время я уже был человеком церковным.

Я происхожу из древней московской церковной среды. Отец мой, воспитанник известного доктора и профессора Сергея Николаевича Дурылина, писателя и тайного священника, сочинения которого изданы сейчас, о нём воспоминания опубликованы, там моя большая статья есть. Это был замечательный человек, глубочайшей веры, секретарь философско-богословского кружка, который действовал в начале XX века в Москве, в котором участвовали все наиболее известные тогда люди и сейчас широко известные богословы. И, таким образом, человек, во-первых, глубокой православной веры, во-вторых, глубокого церковного образования, большого ума и замечательного русского языка. Вот он был воспитателем моего отца. Отец мой в 1941 году был арестован и тут же в 1942 году скончался в тюрьме в Саратове, обвинённый в создании антисоветской церковной организации, которой в действительности не было. Были просто многочисленные друзья, священники, которые бывали часто у нас в доме, может быть, и ночевали, несмотря на то что это было запрещено, поскольку они должны были жить вне Москвы. Вот он был, по-видимому, расстрелян в Саратове. А Сергей Николаевич Дурылин на меня перенёс любовь к моему отцу и занимался моим воспитанием. Я нередко живал у него подолгу на даче, неделями, скажем так. Но в основном-то я жил с матерью в Поленове, где тоже была такая среда верующих людей. Директор музея Поленова, сын художника Поленова, Дмитрий Васильевич, был до революции старостой церкви, которую его отец построил, отец-художник, и навсегда остался глубоко верующим человеком. И они с моей матерью по вечерам перед праздниками вычитывали то, что доступно было читать без священнослужителей по праздникам. И я пытался присутствовать и слушать то, что они читали, но, конечно, мне, мальчику, было непонятно это церковнославянское чтение, и я засыпал. И они отставили меня. Боялись, что я ещё расскажу мальчишкам, что они по вечерам читают церковные книги. Но, тем не менее, это была среда, в которой я жил.

Но ни Дурылин, ни мать моя, а кстати сказать, она была дочерью Самарина Александра Дмитриевича, известного церковного деятеля предреволюционных и революционных лет, который был членом Собора 1917-18 годов и был заместителем председателя этого Собора и даже был выдвинут на место Патриарха, когда избрали святителя Тихона Патриархом Московским, то есть это был известный церковный деятель. Он был регентом перед революцией не очень долгое время, обер-прокурором Святейшего Синода. Мать моя была исключительно предана своему отцу, моему деду, Александру Дмитриевичу Самарину, который скончался в Костроме, живя здесь под наблюдением НКВД, и вот к его могиле я приехал. Митрополит Ферапонт Костромской и Нерехтский нас благословил издать книгу об Александре Дмитриевиче Самарине. В издательстве Костромской митрополии эта книга была издана в 2017-м году, к столетию со дня того Собора, в котором участвовал Самарин, и к 150-летию со дня его рождения. Дед мой мне хорошо известен, мать написала о нём большие пространные воспоминания. Так что видите, что я происхожу из такой церковной среды. Но! Но! (громко) Ни отец Сергий Дурылин, ни моя православная матушка не воспитывали меня в церковном духе.  

Отец Сергей скрывал от меня, что он по ночам служит литургии у себя в ванной комнате, у него ванная комната была оборудована, как алтарь. Там даже вода не была подведена. Но однажды меня туда провели и показали. Я поэтому сейчас знаю и в воспоминаниях об этом написал. Но она всегда была заперта на ключ, и я мальчишкой 10-15 лет туда не проникал. Мама моя боялась, что если я буду человеком церковным и верующим, то я унаследую судьбу её отца и моего отца. Одного арестовали, и он трижды был арестован и был приговорён к смертной казни, которая не состоялась, а заменена была ему ссылкой. А второй был арестован и через год умер то ли от болезни, то ли его там, в Саратове, расстреляли.

Она не хотела для меня такой судьбы и поэтому изолировала меня от Церкви. Мы с ней ходили в церковь в Поленове, где жили после войны. В 1945 году мы приехали туда, и она 40 лет была хранителем музея Поленова, а я там учился во втором и так далее до седьмого класса. Восьмого класса там не было. Поэтому меня перевели в Москву, удалось меня поселить в Москве, и я уже окончил московскую школу.

Поленово находится в Тульской области. Это имение, купленное Василием Дмитриевичем Поленовым примерно около 1890 года. Когда он Александру III продал свою картину «Христос и грешница», получил 25 тысяч рублей. И на эти 25 тысяч купил там несколько гектаров земли и построил там дом трёхэтажный на берегу Оки. Это сто двадцать километров от Москвы. Сейчас по асфальтированной дороге прекрасно туда можно доехать. Там замечательный музей, в котором первая работа «Христос и грешница» – громадное полотно незавершённое, замечательное, может быть, даже лучшее изображение этого сюжета, чем то, что находится в Русском музее, который создал Александр III. Это место для меня родное, близкое.

И вот однажды мы оттуда с матерью ходили в церковь в соседнее село, это километра четыре всего лишь от места нашего жительства через лес, но надо всё-таки было проходить через село, в котором была школа, и она очень боялась показываться в этом селе. Церковь эта была в ужасном состоянии: всё грязное, чёрное, закопчённое.

Священник был такой, который через несколько недель после этого, собрав старинные иконы, уехал, продал их и больше не возвращался в этот храм. Но на меня это произвело замечательное впечатление. Это было моё первое посещение православного храма. Мне было лет 11, наверное. И вот я почувствовал благодать, которая была в этом храме. А потом, когда я переехал в Москву, я просил мать, чтобы она мне разрешила ходить в эту церковь, но она мне не разрешила туда ходить, потому что она боялась, что меня заметят, что в школе будут для меня неприятности.

Так что меня не готовили к церковной жизни и даже, мало того, я почти не получал советов о том, как надо себя вести, как надо по-христиански жить. Их можно было бы дать. Бабушка моя[1] и моя крёстная, Александра Саввична Мамонтова, дочь известного мецената Саввы Ивановича Мамонтова, (она была девственница и человек глубоко верующий) мне давала советы: «Серёжа, – говорит, – надо одеваться так, чтобы ты был незаметен. А когда тебе предлагают люди яблоки и что-то ещё, то ты возьми самое плохое. А когда ты уходишь откуда-то, то сделай так, чтобы не было заметно, что ты там был» (с доброй улыбкой). И я всегда, оставляя гостиницу, будь то в Софии, в Вене или где-то ещё в Иркутске, свой номер приводил в порядок так, чтобы не было заметно, что я побывал в этом номере. Вот такие наставления она мне давала, но это было очень мало, недостаточно совершенно. Сергей Николаевич Дурылин меня просил молиться за его мать Анастасию, и я сейчас это делаю. То есть, ну не совсем я был лишён откликов той среды, от которой они старались меня оградить.

Можно, пожалуйста, уточнить, во время Вашего обучения в школе встречались ли Вы в школе с какими-то притеснениями по религиозному принципу? Было ли, допустим, такое, что учитель говорил: «Бога нет»?

Нет, я учился в сельской школе в селе Страхове рядом с Поленовым. Эту школу построил тоже Василий Дмитриевич на свои деньги. Он спросил разрешение у хозяина этого имения, Лазарева[2] на строительство, тот, скрепя сердце, дал ему разрешение, сказал: «Ну, постройте только так, чтобы вид не был загорожен из окон моего дома барского». И в этой школе я учился. Когда мы убирали эту школу к майским праздникам, я заметил кирпич в фундаменте, на котором было написано, что построено Василием Дмитриевичем и Натальей Васильевной Поленовыми. И я побежал к учителям и сказал: «Смотрите, какая радость, вот тут какая вещь!» И всё, этот кирпич исчез. Его стёрли, эту надпись сбили, понимаете? Но никакого разговора о Церкви не было, потому что вообще для нас, школьников, и для наших учителей Церкви просто не существовало. Это был бы разговор, как о марсианах.

Также и в московской школе, когда я учился, я не имел никаких сведений о религиозности моих соучеников, мальчиков, я учился в мужской школе, а также и учителей. Поэтому я молюсь за этих учителей, я их помню, люблю. Это замечательные были преподаватели, педагоги. Наверное, были среди них и люди верующие, безусловно, все были крещёные, потому что это были 1950-е годы, я в 1954-м году кончил школу, а это были преподаватели рождения сугубо дореволюционных лет. Вот я так ответил на Ваш вопрос. Но интересно, что когда уже я учился в высшем учебном заведении, вот тут есть два воспоминания. Среди учеников была такая Людмила Ярг – фамилия такая странная. Она сейчас профессор той самой кафедры, которую мы вместе с ней кончили. Она, как и я, сейчас ещё работает. И я с ней перезваниваюсь. И вот, уже будучи здесь в монастыре, я узнал, что она, оказывается, и когда мы учились вместе с ней, ходила в церковь. На Якиманку, в церковь Иоанна-воина, которую я тоже нередко потом посещал. Но в то время я в церковь не ходил. В то время уже у меня не было стремления к Церкви.

Тётушка моя, которая меня в Москве приняла, – Марья Сергеевна Чернышёва – была человек сугубо неверующий, атеистка. Она была воспитана немкой, нянькой, которую ей взяли, когда она родилась, по настоянию отца, который был германофил (мой дед – Сергей Иванович Чернышёв), потомственный почётный гражданин города Москвы, хозяин громадной своей фабрики. Человек весьма уважаемый рабочими, у него никаких забастовок не было. А когда кончилось его правление и национализировали фабрику, то рабочие просили его остаться и работать главным инженером на фабрике. Такие отношения были с рабочими. Он построил богадельню, построил церковь. Но тётушка моя, воспитанная немкой, не верила в Бога. И когда я говорил: «тётя Маня, Христос Воскресе!», уже будучи совсем церковным человеком, она говорила: «А я там не была, я не знаю». Хотя она знала все праздники, и нам с женой, когда мы стали входить в Церковь постепенно, она подсказывала. Мы не знали, когда там Преображение, или когда Вознесение. Она нам подсказывала: «Вот завтра будет двунадесятый праздник, Преображение». Так что она мне сразу сказала: «Поститься ты не будешь», а я хотел поститься. – «Нет, я буду варить себе мясной суп», и она в воскресенье варила большую кастрюлю с большой костью, с большим куском мяса, и этого бульона нам хватало на всю неделю. И так же на Страстной Седмице.

Я ходил мимо Богоявленского собора, рядом с которым жил в Москве, где мощи святителя Алексия, митрополита Московского. Я ходил мимо собора и удивлялся, зачем это люди на морозе стоят за Крещенской водой, она такая же вода, как и из крана течет. Вот такое у меня было уже отношение, когда я был школьником, и когда я был студентом, и потом, когда я стал инженером. Так что, видите, какое противоречие?С одной стороны, я происхожу из глубоко воцерковлённой и очень высоко культурной церковной среды, а с другой стороны, до двадцати с лишним лет я оставался чуждым Церкви.

А что именно подвигло Вас к воцерковлению в сознательном возрасте?

Ну, я всегда считал себя христианином, потому что молитвы с матерью, всё-таки, по утрам мы читали, и постились с ней тоже в Поленове. Я не был совсем отгорожен от Церкви. Вот я говорю, что Дурылин Сергей Николаевич, отец Сергий Дурылин, меня просил молиться за его мать. Какие-то были такие вот контакты с духовным миром. Я участвовал, стоял, когда они читали акафисты или каноны перед праздниками. И я хотел в Москве продолжить это. Мне тётушка Марья Сергеевна обрезала это.

Я всегда считал себя христианином. И когда я уехал в экспедицию на Ангару, я три года работал на севере Иркутской области, в совершенно отдалённом от всяких цивилизаций районе, у меня было Евангелие с собой, но я его не читал. Но я всегда считал себя христианином. И там я попал в тяжелейшую аварию, которая могла кончиться, конечно, вообще смертью моей. Я ехал верхом, я хорошо тогда владел лошадью. Жесточайший у меня был жеребец, которого надо было держать. Я с ним справился, успокоился. Я знал, что лошадь покорённая – она покорена. А он, мерзавец, бросился на спину, чтобы меня раздавить. И так меня травмировал, что я после этого год лечился, мне хотели ампутировать ногу, но я отказался. Короче говоря, я год лежал в больнице, причем первые недели, первые дни особенно в очень тяжелом состоянии. И вот тогда я понял, я же был христианин, что это мне наказание за мои грехи. И вот с этого момента я понял, что надо обращаться к Богу.

А сколько Вам было примерно лет на момент события?

Не примерно, а точно можно сказать. Это было в 1963-м году, в июне. Значит, мне было 27 лет. Да, я только что был женат. Жена моя носила в то время нашего первого ребёнка, теперь она игумения Екатерина в Иерусалиме, в Горненском монастыре – она родилась, когда я был в тяжёлой травме. Она бабушкой воспитанная. Бабушка уже не боялась её воспитывать в церковном духе, она стала игуменией. И вот таким образом через неё, ну и через меня, продолжается это духовное содержание нашей древней христианской семьи.

Конечно, на мою духовную жизнь громадное влияние оказало то, что, когда я лежал в постели со сломанной ногой, год лежал в больницах, мать моя меня, всё-таки, уже воспитывала в церковном духе, и она меня познакомила со своим духовным отцом, протоиереем Александром Егоровым. Отец Александр кончил семинарию московскую во втором выпуске после войны, когда она была открыта в Москве. Не в Троице-Сергиевой лавре ещё, а в Новодевичьем монастыре. И всю жизнь, 50 лет, он служил в одном Обыденском храме, у него было множество духовных чад, он был восприемник той семьи духовной, которую воспитывал отец Алексий Мечёв, ещё оставались духовные чада отца Алексия, которые перешли к отцу Александру. И я был тоже среди духовных чад отца Александра Егорова. О нём прекрасный есть фильм «Путешествие в другую жизнь, или Нечаянная Радость», и в том фильме очень большой кусок посвящён нашей семье.

Позвольте ещё Вам вопрос: Как Вы относились к антирелигиозной кампании и пропаганде научного атеизма? Какие проявления антицерковной пропаганды Вам запомнились и почему?

Знаете, я не замечал этой антицерковной пропаганды, и возможно, что её и не было вокруг меня. Я попытаюсь сейчас вспомнить, чтобы ответить на Ваш вопрос, но первое впечатление у меня такое, что я её не замечал и что её не было.

Но Вы наверняка изучали в средних и высших образовательных учреждениях научный атеизм?

Нет.

Не было такого?

Такой дисциплины у нас не было.

Марксизм-ленинизм Вам же преподавали?

Нам преподавали марксизм-ленинизм. Перед тем, как защищать докторскую диссертацию, я должен был кончить Университет марксизма-ленинизма. Я с отличием его закончил. Я не был членом партии. Я не хотел вступать в партию, поскольку партия уничтожила моего отца. Не по религиозным соображениям даже, а вот именно потому, что я не мог вступить в круг людей, которые были убийцами моего отца. Мне неоднократно предлагали вступить в партию на льготных условиях, там была очередь, все стремились в эту партию, а я отказывался. И поэтому меня не поставили заведовать кафедрой, хотя, конечно, и кафедре было бы полезно, если бы я ей заведовал до сих пор. Это могло произойти в 1963 году. Представляете себе, я бы до сих пор мог заведовать этой кафедрой, мог бы очень много сделать для неё, потому что я наукой серьёзно занимался.

Посещали ли Вы в качестве туриста или паломника святые места? Монастыри, действующие и закрытые храмы, святые источники, места захоронений, почитаемые в народе?

Конечно, я посещал, уже будучи человеком верующим, начиная с 1962-63 года, когда я в больнице осознал свою принадлежность к православному народу. С этого момента я бывал в церкви нередко. В Москве исповедовался, причащался и очень интересный могу рассказать, на мой взгляд, случай.

Но отвечу на Ваш вопрос. Я много работал для Церкви в это время, будучи доктором геолого-минералогических наук, профессором строительного университета. Я консультировал восстановление храмов в смысле их фундаментов и грунтов. По моему проекту, по моим исследованиям, восстановлена церковь Казанской иконы Божией Матери в Дивееве.

Это уже в 1990-е годы, наверное?

Это в 1990-е годы.

А в советское время?

В советское время я сотрудничал с Московским Всероссийским обществом охраны памятников истории и культуры. Это было – ой какое же замечательное общество! В то время это была единственная официально существующая группа, которая могла бороться за Церковь. Но не за веру, а, скажем так, за материальную сторону Церкви. И в ней работали замечательные люди, такие, как академик Семёнов[3], космонавт Севастьянов[4]. И эти люди имели возможность обратиться на очень высокий уровень свободно. А им нужны были технические помощники достаточно молодые, я тогда был сорокалетним доктором наук и ездил по разным местам, консультировал. Вот однажды я был по поручению ВООПИК в Белгороде. Белгород был полностью разрушен во время Курского сражения. Оно больше в Белгороде проходило, чем в Курске. И когда Белгород стали восстанавливать, то план города был заново нарисован. А собор, построенный при Белгородском митрополите Иоасафе, сохранился. И его поставили не в плане города, а он был предназначен для сноса. И площадь спланировали именно так. Он был предназначен для сноса архитекторами, которые планировали город. Но он сохранился. И представители общества ВООПИК меня пригласили, чтобы я дал заключение, что собор подлежит сносу, потому что он весь был в трещинах. Его не ремонтировали после войны, а это уже были 1960-е годы, а может быть и 1970-е, скорее даже 1970-е. Штукатурка с него слетела, кирпич был обнажён, и были видны многочисленные трещины. И я должен был подписать заключение, что храм весь в трещинах, разваливается и его надо разобрать. Я посмотрел на этот собор и увидел, что трещины эти возникли тогда, когда он был построен: или в процессе строительства, или сразу после завершения строительства. Это была беда для тех строителей, потому что грунт, на который он был поставлен, не выдерживал тяжести собора, и собор стал оседать и разваливаться. И они приготовили исключительно дорогостоящий и замечательный раствор известковый с использованием творога и яиц для того, чтобы инъецировать эти трещины. И они закрепили трещины этим раствором. И этот раствор связал собор, и он стал прочнее! Прочнее, чем он был! И на нём остались воронки от ударов танковых снарядов и артиллерии. Эти воронки представляли собой как тарелки круглые такие, диаметром 2 – 2,5 метра, а глубиной сантиметров 20 – 30. Там, где снаряд ударял в стену, он углублялся на 20 – 30 сантиметров и вокруг кирпич в радиусе около полутора метров вылетал. О чем свидетельствовали эти воронки? Об исключительной прочности этих стен! И я написал это всё в заключении, то, что я Вам сейчас рассказал. И с этим заключением я был приглашён к третьему секретарю обкома Белгородской области, потому что третий секретарь занимался культурой, и в его обязанности входило решение по этому собору. И он был очень рад получить такое заключение! Вот среди них были такие люди, которые отнюдь не хотели разрушить русскую культуру и русскую Церковь. Он очень рад был, он не выразил это словами, но я видел, что это то, что ему нужно. Вот это одна из таких моих командировок, поездок.

Потом я много занимался восстановлением храма на острове Анзер, это Соловецкий архипелаг, там на вершине горы Голгофа стоит церковь, которая тоже имеет трещину, а я специалист по трещинам, моя диссертация докторская по трещинам горных пород, ну и трещины храмов тоже мне понятны как специалисту.

А вот про Анзер вы упомянули. Это уже какие годы? 1990-е уже или раньше?

Нет, на Анзере я был в 2000 году. И когда мы с моим внуком, десятилетним Серафимом, там были (он крестник мой и сын второй моей дочери) и обследовали этот храм, заяц прискакал, сел и стал смотреть, что мы делаем. Вы представляете, насколько это дикий был остров? Там никто не жил на протяжении многих десятилетий. В 1939 или 1940 году, когда была война с Финляндией, заключённых оттуда «эвакуировали»: их посадили на баржу, а баржу утопили. И больше на этом острове с тех пор 60 лет никто не жил. Поэтому олени и зайцы, которые там жили, человека не знали и не боялись. Мы подходили на лодке к острову, нас специальный катер привез, с Серафимом. Я говорю: «Серафим, смотри, там на пляже олень лежит!» – «Дедушка, это пень!» А рога видны, у меня зрение было хорошее. Я говорю: «Нет, это олень». Он встал и пошел. А мы на лодке шли рядом метров в 20 – 30 от берега.

Много, очень много храмов таким образом я посещал. Но специально я занимался Оптиной пустынью, восстановлением. Мы подготовили письмо об открытии Оптиной пустыни. Жена моя напечатала его на нашей пишущей машинке. Потом его подписали не мы, конечно, а великие такие люди, как Святослав Рихтер, как академик Лихачёв. Не могу припомнить сейчас, с десяток таких вот имён. И это письмо было передано Горбачёву лично в руки через человека, который с ним встречался. Не я мог встретиться с этим человеком, а кто-то из моих знакомых. Была группа сотрудников, которые занимались этой работой, и можно было передать этому человеку. Он положил в карман, а когда он встретился с Горбачёвым, то Горбачёв положил в карман это письмо, сложенное в четыре, может быть, даже без конверта. И на заседании Политбюро, а он был председателем, или как тогда назывался, генеральный секретарь Политбюро ЦК КПСС, он прочёл это письмо и сказал: «Ну вот я думаю, что можно пойти навстречу тем, которые просят. Это крупные очень у нас учёные и замечательные, великие актёры, артисты. А ваше мнение как?» Ну, этот народ был ему более-менее подчинён, они сказали: «Ну и мы тоже».

Вот так по нашему письму была открыта Оптина Пустынь. Но я потом слышал, что таких писем было несколько, что наша инициатива была не единственная, но, может быть, это и так, может быть, нет, но копия этого письма у меня в архиве в Москве хранится.

Одна знакомая мне сказала: «Я в Вас вижу Самарина». Я говорю: «Ну, Самарин – это отец моей матери. Я, конечно, тоже наследник этой семьи. Я сейчас занимаюсь Церковью в смысле механическом, строительном. Я ничем другим сейчас для Церкви не занимаюсь, только стараюсь сохранить храмы, сохранить их стены». Вот такая была у меня задача в 1960-70-х годах.

А специально с паломнической целью куда я ездил? Я ездил в Троице-Сергиеву лавру, конечно, потому что я имя носил преподобного Сергия. И когда в 1970-м году летом я вернулся из полуторалетней командировки в Персию, в Иран, то я первым делом поехал в Троице-Сергиеву лавру, потому что я уже тогда был человеком верующим. Полтора года я не был в церкви. В Иране не было, – и думаю, что и сейчас нет – православной церкви, не только русской, а вообще какой-либо православной церкви нет. И я пришел туда, к преподобному Сергию, волновался. Потому что Вы понимаете, в церковь войти для человека верующего – это волнительно. А была жара, и свечки, подсвечник около мощей преподобного Сергия весь был забит, заполнен, стояли свечи, и они падали, потому что была жара. И весь подсвечник был в потоках этого воска, который от свечей этих капал, и свечку было очень трудно поставить, а я давно не был в церкви и не очень был ловок в этом деле, чтобы на такой подсвечник поставить. Подошёл старичок ко мне небольшого роста, взял у меня свечку. Он, видимо, ухаживал за этим подсвечником, и поставил мою свечку, а я приложился к мощам и вышел из собора. А потом спрашиваю себя: «А зачем же ты вышел-то? Там так хорошо, там такой прекрасный старичок. Ты подойди к нему опять». Я вернулся, а его нет. Спрашиваю: «Был тут старичок…»  – «Нет, никакого старичка» – говорят, – «не было». Вы понимаете? Вот так преподобный Сергий меня встретил после полутора лет пребывания в Иране. Но это, конечно, не был преподобный Сергий, что уж это был за старичок? Но это был старичок, которого никто не видел, кроме меня. Вот так я общался с Церковью в 1960-70-х годах.

Когда я был в Троице-Сергиевой лавре в 1987 году случилось так, что в это время туда приехала «железная леди», Маргарет Тэтчер, которая была в то время Премьер-министром Великобритании. В прекрасном строгом английском женском костюме она с большим букетом цветов вошла в Троицкий собор (конечно, нас туда в это время не пускали, я был на площади рядом) и она принесла этот букет к мощам преподобного Сергия. Это знаменовало то, что она поддерживала Русскую Православную Церковь. И примерно в тогда же, в 1988 году, Горбачёв пригласил Патриарха Пимена и беседовал с ним, спросил его: «Как Вы собираетесь отметить 1000-летие Крещения Руси?»  – «Ну как мы можем отметить – сказал Патриарх, – связанные по рукам и по ногам советской властью?» – «Мы Вам поможем, надо это сделать широко, на международном уровне, мы Вам отдадим монастырь». И Горбачёв открыл перед Церковью возможность подготовиться к 1000-летию. И начали отдавать храмы, монастыри, реставрация была Данилова монастыря, в котором походила торжественная литургия, в день празднования 1000-летия, я был на ней. Конечно, на площади внутри монастыря была литургия. Не один наш Патриарх, но и другие Патриархи были, Церковь Православная была широко представлена на этом празднике. Вот так началось возрождение Русской Православной Церкви. Церковь пошла в гору.

А в 1990-м году началась новая история в моей жизни. В это время уже было послабление существенное сделано. И я бы хотел об этом отдельно рассказать, как это было.

Православное просвещение москвичей было начато группой православных священников и учёных в 1990 году в клубе железнодорожников на вокзальной площади. Там большущий зал, он почти полный собирался. Проходили лекции для желающих по христианской православной культуре. Это были лекции профессионалов, лекторов и лекции на очень оригинальные для того времени православные темы. В частности, там выступал мой учитель, отец Глеб Каледа, который был преподавателем у меня в Геологоразведочном институте. В то время он уже был открытый протоиерей. Он был тайный протоиерей сначала, потом он уже открылся как протоиерей. И я ходил на эти лекции регулярно. Их немного было, может быть, с десяток, я не знаю, сколько это продолжалось, несколько месяцев, полгода. А когда кончились эти лекции, нам сказали тем, кто присутствовал на них, что открываются курсы катехизаторов, и кто хочет, может участвовать. Будем готовить преподавателей для занятий воскресных школ. И я сдал экзамены на эти курсы отцу Владимиру Воробьёву, нынешнему ректору Свято-Тихоновского университета. Он знал меня, и я его знал – московские семьи православные были связаны. Его дед, Владимир Воробьёв, служил в той церкви, в которой мой отец постоянно бывал. Отец Владимир ездил как-то в Калугу причащать сестру моей жены, на электричке, с Дарами на груди! Она умирала от рака. Он потом приехал и сказал: «Я в жизни такой исповеди не слышал!» Короче говоря, между нашими семьями сохранялись контакты. Это всё один круг. И отец Владимир мне сказал: «Сергей Николаевич, зачем Вы сдаёте, Вы же не будете учиться? Вы профессор, Вы заняты».  Я говорю: «Нет, отец Владимир, я буду учиться». И я кончил, и отец Владимир принимал у меня и выпускной экзамен тоже. Я кончил не курсы катехизаторские, а уже университет, тогда он назывался институт. В процессе моего обучения эти курсы были превращены в Православный Свято-Тихоновский институт. Вот так, в 1990-м году придя на курсы, я постепенно стал уже подниматься по крутой лестнице. И, уже будучи студентом этого института, я преподавал в воскресной школе в своём храме Илии Обыденного в Москве. И в детских, и во взрослых группах. Больше у меня сложились отношения со взрослыми группами, я как-то был более приспособлен к тому, чтобы вести занятия со взрослыми людьми. И под конец, когда я оттуда уезжал, в 2018 году я приехал в Кострому, группа, с которой я работал, очень об этом сожалела. Эти люди со мной занимались по 6 – 10 лет.

К Вам ещё такой вопрос. Несколько вопросов точнее. В каких духовных образовательных учреждениях и когда Вы учились?

Я кончил в 1994-м или в 1993-м году Православный Свято-Тихоновский институт. Кончил с отличием. У меня было две четвёрки: одну мне отец Максим Козлов поставил по Сравнительному богословию, а вторая была по Нравственному богословию.

Потом я учился в аспирантуре в Свято-Тихоновском, в том же университете. Надо Вам сказать, что одна из моих работ для Церкви – это святая Богородичная канавка. Я автор проекта этой канавки. Я проводил её исследование от нуля по благословению игумении Сергии[5], а потом митрополита Георгия[6], нынешнего митрополита, тогда он епископом был. И я руководил строительством этой канавки, с технической стороны, но и, конечно, духовная сторона не чужда мне была. И вот у меня есть книга, которая, соответственно, имеется в нашей монастырской библиотеке, книга, которую просто называют «Святая Богородичная канавка». Там всё о канавке сказано от начала, когда благословила Матерь Божия преподобного Серафима делать эту канавку, и до последнего времени, когда она уже была готова, и на ней совершаются чудеса, подобные чудесам, которые Господь Иисус Христос творил, или святитель Николай, или Ипатий Гангрский, покровитель нашего монастыря. И я написал кандидатскую диссертацию по Святой канавке и защитил её в ОЦАД.

Скажите, пожалуйста, когда и как в Вас укоренилось желание уйти из мира и принять постриг? Какова была реакция семьи на Ваше устремление?

Я овдовел в 2003 году. Моя жена покойная болела раком крови в течение года. Она готовилась к кончине, и я готовился к её кончине. И она не хотела умирать, но смирилась с этим. Она исповедовалась многократно. У нас замечательный был общий духовный отец, уже не отец Александр Егоров, который скончался в 2000 году, а его ученик, протоиерей Константин Кобелев. И вот когда скончалась моя супруга, то, собственно, мне открылся путь в монастырь. И я с того же момента перестал употреблять мясное, уже, так сказать, почитая себя монахом в миру. Но я ещё долго был привязан к своей работе, к своей воскресной школе, к своим внукам и крестникам, которыми я занимался в Москве. Но постепенно я приближался к состоянию, в которое поступил в 2018-м году. То есть с 2003 года по 2018 год – 15 лет я был простым православным христианином. Я с одним старцем архимандритом советовался, он мне сказал: «Ваш путь – путь праведника, а не монаха». Несколько раз я бывал у отца Кирилла (Павлова) и подолгу с ним беседовал, но этот вопрос с ним не обсуждал. И я не поступал в монастырь, а продолжал работу в воскресной школе, консультацию Церкви по техническим вопросам, и очень много я работал в Дивееве, где уже моя дочь в то время была благочинной. Она в начале 1990-х годов ушла в монастырь. А потом я здесь познакомился с владыкой Ферапонтом (Кашиным). И в ходе этих контактов с владыкой Ферапонтом я понял, что по грехам моим мне обязательно надо постричься и вымаливать свою душу, потому что вне пострига трудно мне будет заслужить прощение у Господа Иисуса Христа. А как моя семья отнеслась к этому? Дочь моя, игумения Екатерина нынешняя, конечно, очень была рада, что я тоже встал на тот путь, который она себе избрала с юности. Вторая моя дочь тоже была этим довольна, потому что она и супруг её – образец православной семьи, у них пять человек детей, из которых двое – мои крестники, они, конечно, тоже меня могли только поддержать в этом деле. Никто не был против.

[1] Двоюродная бабушка, сестра Веры Саввичны Мамонтовой, в браке Самариной, бабушки мон. Варфоломея.

[2] Христофор Екимович Лазарев, камергер, действительный статский советник, приобрёл село в середине XIX столетия.

[3] Семёнов Николай Николаевич (1896 – 1986), русский и советский физико-химик и педагог, нобелиат, академик АН СССР.

[4] Виталий Иванович Севастьянов (1935 – 2010), лётчик-космонавт, кандидат технических наук, дважды Герой Советского Союза.

[5] Игумения Сергия (Конкова), с 1991 г. настоятельница Троицкого Серафимо-Дивеевского женского монастыря

[6] Митрополит Нижегородский и Арзамасский Георгий (Данилов)