ФИО: протоиерей Богдан Северин

Год рождения: 1965

Место рождения и возрастания: г. Рава-Русская Львовской области

Социальное происхождение: из семьи военнослужащего

Образование: Московская духовная семинария (заочно)

Место проживания в настоящее время: г. Симферополь.

Дата записи интервью: 06.06.2024

Беседу проводил протоиерей Владимир Чернецкий, проректор Таврической духовной семинарии по воспитательной работе.

Отче, Вы родились в 1965 году в г. Рава-Русская Львовской области. Мы просим Вас рассказать о Вашем детстве, о Вашей семье, о жизни церковной в этом населённом пункте в те годы.

Добрый день! Действительно, я родился в 1965 году в городе Рава-Русская Львовской области. Семья у нас была многодетная. Мой отец был из «середняков», они поместье своё имели, у моего деда было 11 детей. Мать была тоже с семьи «середняков», её отец был краснодеревщик, покойный Иван, дедушка мой, много земли у них было, примерно около 10 гектаров, но он был особый мастер, даже и скрипки делал в своё время, все его уважали. И окна, и двери, и мебель делал, почитаемый был человек. Они были «середняки», то есть жили зажиточно, но с приходом новой идеологии после революции что отцовских родителей раскулачили, что материных тоже. У отца забрали всё, дети разбежались по свету. Что касается семьи матери, то забрали полностью весь дом, всё имущество. Бабушку Екатерину, это мать моей матери, просто с дому выгнали, в подол отдали четырёх детей, и она, покойница, Царство ей Небесное, поклонилась, поблагодарила за то, что детей отдали. Что у них было в их сердце, в их душе по поводу отношения к новым изменениям формата жизни, это уже отдельная тема, я этого особо не буду касаться, но хочу отметить, что они были глубоко верующие люди, и вся жизнь их считалась не календарными днями, месяцами, какими-то событиями гражданскими, у них всё считалось церковными праздниками, и так они жили всё время. Вот в такой семье мы выросли.

Мать хотела учиться, получить высшее образование, она очень была способная, талантливая, но ей сказали вступить в комсомол в своё время. Она не хотела, потому что, наверное, где-то в глубине души боль осталась, дедушку ведь расстреляли за то, что он «середняк», и мы даже до сих пор не знаем, где он похоронен. А бабушка с детьми была отпущена, и она жила с нами потом, с мамой.

Так вот, мать моя, Ксения Ивановна, не захотела поступать в комсомол, и она не стала идти навстречу духу времени. Как она нам потом говорила: «Я себя посвящу полностью семье». И она так и сделала. Она родила всех детей, сколько Господь ей дал, нас шесть братьев вместе со мной и седьмая у нас сестра. Что такое многодетная семья, наверное, кто рос в такой семье, у кого детей много, знает, что это подвиг на самом деле. Тогда условия жизни были непростые, готовили еду примитивно, самое необходимое, вода была с колодца. Утром сготовили, покушали все, на обед снова надо было готовить. И на вечер. С утра до вечера, каждый день без выходных мать подвизалась вот в таком труде. Но она настоящая мать для нас была, и мы её очень все любили, и как пример и в памяти, и в сердце, и в душе она всегда остаётся у нас как настоящая, родная, любимая наша мать. Она себя полностью посвятила нам, детям. Всё, что она для нас могла сделать, она всё сделала.

Отец работал. Поначалу, ещё в молодые годы, после срочной службы он остался сверхсрочником и служил в рядах советской армии, наверное, больше 10 лет. Ему пришлось ещё принимать участие в событиях в Чехословакии, он в танковых войсках служил, и один из экипажа танка был заброшен в Чехословакию. Подробностей особо он не рассказывал нам, но из общей истории мы знаем, что тогда было в этой стране, и в каких мероприятиях они принимали участие. Мы дети, знали только, что он не стрелял с танка, то есть всё мирно закончилось, никаких боевых действий он не предпринимал, хотя было на грани, могло быть всякое, но и мама молилась, и мы молились, чтобы Господь защитил, чтобы всё как-то мирным образом завершилось. Я помню эти моменты, когда отец приехал уже после Чехословакии. Мы ещё маленькие были, но помню, как мы отца встречали. Ещё какое-то время он служил в армии. Мы жили в ведомственном доме от воинской части. Вот здесь, конечно, необходимо отметить один важный аспект. Родители глубоко верующие были, вся жизнь была связана с Церковью, с верой, именно православной верой. Я это хочу подчеркнуть, потому что это была та территория, где разные были направления, но я бы свою семью, свой род отнёс к русофилам, а не по-другому. И именно в этом русле мать нас воспитывала, именно в православной вере. Так вот, однажды был такой случай, когда отец пришёл с работы и сказал матери, что вызывал его командир части и сказал, чтобы мы сняли иконочки со стен. Кто-то там доложил, что вот Фёдор Иванович иконочки допускает на стене. Служит в рядах советской армии, а дома – иконы на стенах. Конечно, мать расстроилась, потому что она иконы никогда бы со стен не сняла. И она их не сняла. Но когда вторую часть слов командира отец озвучил: «Если иконы не снимете, то убирайтесь с ведомственной квартиры, я не позволю, чтобы в квартире от воинской части находились иконы!», мама чуть сознание не потеряла, бледная была, отец распереживался тоже. Но мать стала в коробочки собирать всё имущество, чтобы куда-то идти. А куда? Некуда было идти, ни родственников, никого. А в то время, вот представьте себе, как это было, если ты уходишь от идеологии, это как некое противление. Как это воспринимать? И Господь заступился за нашу семью, за родителей. Совершилось чудо. Пришла соседка буквально в этот день и говорит нашей матери: «Оксана, ты чего расстроена?» Мать спросила: «А что ты хотела?» Она говорит: «Да вот, хожу по соседям и спрашиваю, кому дом нужен». Представьте, как это всё мать воспринимает! Как живое отношение заботы Божией о детях, о верных Своих чадах. А мать так тихонечко говорит: «А какой дом, где? Почему ты спрашиваешь?» – «Так вот, – говорит, – рядом он здесь вот. Мне поручили его продать, а тот, кто строил, куда-то уехал, его в течение года вообще не будет, они приедут через какое-то время». Одним словом, к вечеру мы переселились в этот дом, и там уже и меньшие родились. Представьте, как это было живо, проявление заботы Божией о тех, кто верно относился к Богу, к вере. И мы были воспитаны в этом доме. Он небольшой был, две комнатки такие малюсенькие, кухонька небольшая, условий никаких не было, туалет на улице был, но это были здоровые условия жизни, в тесноте – да не в обиде, вот там мы могли себе иконочки поставить, где мы хотим.

И было продолжение этого чуда Божия, ведь мать в общем-то без зарплаты была, потому что она рожала деток и с нами находилась, там какие-то были выплаты, я сейчас, конечно, не помню, но у матери были две медали «Мать-героиня», государство ей вручало официально за деток.  Но, конечно, этих денег и зарплаты отцовской не хватало, чтобы нам заплатить за дом. Опять мать молилась, отец молился, переживали, как же выйти из положения. Хозяин дома в любой момент мог приехать.

И вот Господь помог решить эту проблему – объявился самый младший брат отца Николай. Оказалось, что жил он тогда в Америке, написал письмо на имя матери моей, рассказал, что он там находится, что у него всё хорошо, у него дочь родилась там, что он устроился, работает, получил очень хорошее образование, высшую школу закончил, несколько учебных заведений. Он был и художником, один из храмов расписал. И буквально через небольшой период времени он прислал бандероль. Мама переживала – бандероль из Америки, тогда отношения были сложные, железный занавес, понятно, что и переписка вся проверялась. Что это за бандероль? Как её получить? Не будет ли это как-то вопреки государственным взглядам? Ну посоветовались дома, помолились, мы же ничего не сделали плохого. Ну прислал брат брату какую-то бандероль. Понятно, что на почте это откроют, посмотрят, что там он прислал: может, агитация какая-то или что-то запрещённое. Ну мать взяла паспорт, пошла на почту, получила эту бандероль. Причём было оплачено всё дядей, чтобы никакие издержки родители не платили. И мать принесла эту бандероль домой. А там были четыре красивенных платка, на то время это были очень модные изделия, такие яркие, похоже на ручную работу. Ну очень красивые! Это запечатлелось в памяти.

У нас были хорошие соседи. Наташа, медсестра, в больнице работала. Она разбиралась во всём. Она такая была женщина коммуникабельная. И мама спросила: «Наташа, что это за платки?» Она говорит: «Оксана Ивановна, а откуда у Вас такие платки? Они очень модные, очень дорогие!» И Наташа помогла маме эти платки продать, и по концовке получилась ровно та сумма, сколько нужно за тот дом! Мне трудно это даже без слёз вспоминать, потому что так было видно руку Божию: не меньше и не больше, ровно. Господь сказал: «Вот сколько надо вам, вот столько и получите». И мы рассчитались за дом, и в этом доме мы выросли все. Ходили в школу. Сначала я ходил в восьмилетнюю школу, она была отдельная.

Что можно про школу сказать? Очень хорошее образование было. Старались детям дать многие знания. Учителя были очень хорошие. Но всё же идеология свой отпечаток оставляла. Например, все знали, что мы верующая семья, ни в октябрята мы не поступали, ни в пионеры. Все учителя знали, что мы не придём в тот день, когда идеологические мероприятия происходили, классная руководительница всегда так подгоняла, чтобы не заострять эти углы, но директор школы всегда это отмечал, и как бы такое пятно было, и даже высказывали матери, что надо у них забрать детей, что они неправильно воспитывают, не раз мать это слышала, хотя мы ничего не нарушали в школе, никакой дисциплины, мы всегда старались учиться.

Вот несколько штрихов. Мать заботилась о том, чтобы в семье все дети были чем-то заняты, вот это правильная тактика была, я сейчас это понимаю, что в этом мудрость была. Ну, основное занятие было всё время. Коровка дома была, её мы пасли, и огород, то есть картошка и всё, что нужно, фасоль, то, что необходимо для выживания в это время. Какие-то курочки, гуси были дома, это единственное, чем мы питались, то, что возможно было на это время. Ну и когда мать видела, что кто-то праздно шатается по двору, она всегда находила какое-либо занятие: то в музыкальную школу запишет, то на брата старшего возложила ответственность всех на спорт записать. И мы занимались спортом больше десяти лет, вольной борьбой. Это было очень хорошее физическое развитие. Оно, конечно, повлияло на физическое состояние и дальше по жизни, в армии это очень был плюс большой.

Вот тоже такой фрагмент из жизни. В один из дней, а это мог быть выходной день, воскресенье после службы, уже к вечеру, родители всех собирают, мы идём на турник у нас дома во дворе. И мать каждого спрашивает: «Сколько ты можешь подтянуться? Сколько раз кто может сделать подъём с переворотом? Как? – говорит, – вы не умеете или мало делаете?» Старшему Николаю срок давался две недели и потом была проверка у нас внутрисемейная. А ему только команду дай! Дисциплина была такая! Мы все слушались, качали мышцы и тренировались, чтобы всё выполнить. Ну как мамку подвести? Конечно, это было очень полезно, потому что дисциплина в доме была, физически развитые были, мы могли и нагрузки какие-то переносить, и в армии все служили братья, как один. И в армии это находка была. Марш-бросок на 10 километров – мелочь. Было просто физподготовку сдать. За себя и за других сдавал. Гимнастёрку переодеваешь – и вперёд. Ну и так как мы занимались спортом, понятно, что у нас были успехи. На соревнования поедешь, раз – медальку тебе. Первое, второе место занимали, как правило. Мы же относились серьёзно к этому. Если мать благословила, то это было на уровне аксиомы, по-другому не должно было быть. Я вот всё время про мать говорю, потому что она всё время была с нами, отец был на работе больше.

Однажды приходим в школу, на линейке директор выступает: «Вот, к сожалению, в нашей школе есть дети – позор для школы. Это надо всё обсуждать, надо всё анализировать, надо выводы делать. Вот, ходили в церковь! Чего они туда ходят, в церковь? Значит, они там попам руки целуют!» Ну так издевался. И за ухо нас выводят на линейку. Ну уже мораль прочитает, что недостойны школы нашей, такие сякие. Конечно, было обидно, когда дитя перед всеми так позорили. Поначалу было очень обидно, а потом привыкли уже. Отругают, обратно в строй поставят. Дальше директор говорит: «Теперь хочу сказать о хорошем. В нашей школе есть образцовые дети, которые нам победу приносят!» И всё такое. И снова нас выводят, вручают нам медали за первое, за второе места. «Ура!» – хлопают все. Ну, вот такое, знаете, как детский сад.

Но в целом, мы переживали за то, чтобы не было каких-то радикальных действий со стороны власти, со стороны школы. Мать всегда рассказывала, как директор говорил, что дети одеты плохо, одежда в заплатах. Мама на курсах кройки и шитья отучилась, и она шила нам то, что зашить надо. Друг за другом доносили одежду. Вот если сегодня посмотреть на улицу, все обтёртые ходят, джинсы такие. Но мы так никогда не ходили в своё время. Заплатки были. Если бы это время поменять, то мы самые модные были бы! Всегда мама стирала нам, причём всё это вручную было, каждому только по одной рубашечке – это уже семь рубашек.

Конечно, учителя (кто мог заходить, не все) заходили в воскресную школу, на службу приходили, переписывали кто ходит в церковь. Это был, конечно, предмет для обсуждения и на уровне педагогическом, и на уровне отношений матери и директора школы. Мать не раз приходила со школы, плакала, но она никогда это близко к сердцу не принимала, в плане того, чтобы изменить что-то. У неё свой был курс, и он был правильным, и она воспитывала нас при церкви. У нас в городе был один храм в честь Преображения Господня. Служил там среднего возраста священник, отец Иоанн. Очень интересный был священник.

Фамилию не помните?

Не помню фамилию.

А диакон был?

Нет, без диакона он служил всегда. И хор был хороший. Он видел, что у нас есть способность к пению, и он нас привлекал даже иногда в хор. Отец пел в хоре церковном, у него хороший голос был. И даже так бывало, что отец Иоанн нас прикрывал, чтобы нас не вносили в списки. Когда заострялась сильно ситуация, он нас в алтарь заводил. Из храма не видно, а мы в церкви находились.

Конечно, дисциплина в плане молитвы была в доме, периодичность исповеди и причастия – это было законно, то есть, на уровне семьи это с детства было, с самого малого возраста. Как только я помню в сознании, насколько это возможно, мама всё время молитвочкам учила, всё мы учили, требовала, чтобы, не торопясь, читали, чтобы вникали, что читаем, и так далее. Конечно, мы малы ещё были. Когда дрова пилили, таскали, мать всё время говорила: «Вот вы трудитесь и молитву читайте». Такое, знаете, на уровне бытовом, может быть, не совсем на высоком духовном монастырском понимании, но это присутствовало в доме, в семье всегда. И бабушка всегда молилась, и, конечно, для нас был очень большим подспорьем этот личный пример родителей. Вот мать сколько трудилась каждый день, с утра до вечера, она раньше всех вставала и позже всех ложилась, но как бы она ни уставала, она никогда не оставляла утренние и вечерние молитвы. И мы видели – у неё возле кровати лежала тетрадка, ручкой написана, тогда книг не было ещё, и она всегда читала и крестила нас всех, деток. Мы уже ляжем, спим, она молилась тихонечко и крестила всех, это на нас так влияло, это было самым действенным, наверное, шагом воспитательным. Она никогда нас не заставляла молиться, но вот этому личному примеру мы всегда старались подражать. Конечно, это было весьма трогательно, и до сих пор я это вспоминаю, это как бы в сердце, в таком самом сакраментальном месте.

Вспоминаются пасхальные дни, мы перед Пасхой всегда постились. В школу ходили, нагрузки были всякие, и даже был такой случай, когда я сознание потерял на линейке. Я ударился сильно об асфальт, у меня шрам остался на подбородке. Я помню, как меня к «скорой» на носилках несли, я то приходил в себя, то уходил, в больнице лежал. Вот помню, что этот директор говорил: «Мать их заморила голодом, пост сейчас, они ничего не кушают!» Но эти моменты не были поводом для оправдания, что можно попроще, или что-то можно не делать, а наоборот, хотелось ещё больше, как-то чувствовалась близость именно Неба, Творца Бога. И никогда лично я не испытывал никакого желания послабления какие-то сделать. У нас пост был на уровне всей семьи. То есть, если пост, то это был строгий пост. Никакого там молока, ничего.

Я так в целом мягко говорю, потому что тот период был очень непростой. Например, один из таких фактов. Приходит из администрации города комиссия, мы коровку держим, они смотрят, сколько мама надоит молока, и сразу всё это молоко надо на сдачу нести. Сейчас люди даже не представляют себе, что это такое. Это обязанность была, если бы мать не носила на сдачу молоко, то у неё бы корову забрали или наказали бы как-то. То есть, это сложный был период, несмотря на то, что у нас куча детей была, никто не смотрел особо, как выжить. Вот курей столько, сколько яиц снесёт курица – всё на сдачу. Специальные были приёмные магазины, туда надо было сдать, и там записывали, что ты сдал. Иначе, как бы сегодня сказали, санкции применились бы по отношению к семье. Но несмотря ни на что Господь нас не оставлял никогда. И картошка была всегда, и немножко молочка всегда оставалось, и с Божией помощью так вот год за годом проходили.

Конечно, скажу, что хотелось очень учиться, но не было времени на учёбу, потому что как только со школы придёшь, мамка сразу: «Так, ты уже пришёл? У меня для тебя работа есть!» И за счёт этого мы выжили, потому что если бы не работали, как было выжить? Это школа была такая, детство, период формирования, самый момент полезный, взаимоотношения с родителями. То есть, такая была атмосфера, было трудно всем, но было радостно, потому что мы дружно всё делали все вместе. Надо было огород обрабатывать, ну и все шли дружно, никто там не придумывал себе, что нога болит или ещё что-нибудь.

Но, честно говоря, прессинг со стороны властей всегда был. В той местности, где мы жили, была такая традиция: под Рождество, в сам праздник и потом ещё несколько дней ходили колядовали. Христос родился, мы прославляли Господа. Так вот были специальные комиссии школьные, куда входили учителя, они ходили вечерами по всем улицам и как услышат, что где-то поют – сразу туда бегут, записывают и потом этих детей поносят на линейках и «неуды» ставят и всё, что хочешь. То есть, всё было настроено на то, чтобы не было духовного воспитания, религиозного возрастания, а всё было направлено на то, чтобы в свете идеологии коммунистической воспитываться.

Ну в нашей семье не было особых отклонений: в церковь сходим, это же не критично, поэтому мы все выросли в семье, никого не забрали, не направили в интернат, хотя обещали всех забрать, чтобы там нас государство воспитало. Ну а при родителях, понятно, мы черпали то, чем они жили. Хочу отметить, что родители, несмотря на то, что ни у отца не было высшего образования, ни у матери, были довольно-таки умные, мудрые люди. И цели ставили они реалистичные всегда. Целью не было что-то заоблачное: дать жизнь детям, воспитать, чтобы их настроить, чтобы они мировоззрение сформировали в себе. Я хочу сказать, что, милостью Божией, им это удалось, потому что ни отец не был священником, ни в роду никого не помню, чтобы был священником, а вот Господь так судил, что нас пять братьев – все священники митрофорные. Сестры муж тоже священник.

Что Вас подвигло к принятию сана?

Первым поступил в семинарию наш старший брат Николай 1958 года рождения, он намерение своё вынашивал внутри себя долго, как потом он открыл это. Он пел в хоре нашем церковном, с ним пел басом один наш сосед, который на цимбалах играл, на инструменте таком, и даже Николаю предлагал научиться. Но как раз цимбалами брат не увлёкся, а вот пение ему очень нравилось. Он тропари учил, молитва ему нравилась. Когда пели Символ веры, брат солировал. У нас такое было своё песнопение, в котором на Символе веры было солирование. Причём, спустя время, и мне благословил батюшка солировать тоже Символ веры несколько раз, когда я приезжал в отпуск из армии. Так вот, Николай собрал документы после школы и поступил в Троиц-Сергиеву лавру на очное обучение с первого раза, довольно-таки неплохие результаты экзаменов были, и его приняли в Московскую духовную семинарию, которую он закончил.

Но что интересно, спустя какое-то время, наша классная руководительница мне лично сказала, когда я с армии приехал документы брать: «Я тебе секрет открою: с тобой мне было очень тяжело». А я говорю: «Так я, вроде, не нарушал дисциплину в школе, вроде как нормальные у нас отношения были». Она ответила, что как раз в этом плане всё было нормально, а вот что касается специальной службы, она мне открыла, что из КГБ заставляли её писать, искать всякие промахи мои, чтобы личное дело формировать. По всей видимости, я думаю, это было связано с тем, что брат учился, а на то время он уже закончил семинарию и уже был священником. Кстати, ещё в школе нас вызывали в присутствии директора какие-то люди в штатской одежде, спрашивали: «А будете ли вы поступать в семинарию? Вот брат ваш учится в семинарии, а может вам это дело нравится, и вы попами будете?» Причём в такой, скажем, не мягкой, а довольно-таки грубой, насмешливой форме это всё происходило. Потом наша классная руководительница сказала, что она занималась таким делом. Я так полагаю, что она где-то и прощения просила за то, что она принимала в этом участие, ну вот я для себя открыл такой момент. Сразу после школы я хотел быстрее пойти в армию служить, потому что я посчитал, что если я весной пойду в армию, весной я демобилизуюсь и смогу сразу под осень поступать в семинарию, я уже для себя решил. Это было, конечно, внутренней личной тайной. Может, на уровне семьи это было известно, но никто к этому не сподвигал. А вот внутренний такой был порыв, нравилось церковное богослужение, песнопение. Это очень сложно передать, почему это происходит, но вот какая-то жизнь внутренняя вдохновляла, радость была от этого. Господь так полагал на сердце, что это было как часть жизни, и я к этому стремился.

Я закончил школу, у меня был больше четырёх средний балл аттестата, я неплохо учился, но я так думаю, если бы было больше времени на учёбу, конечно, показатели были бы выше, у меня математика очень хорошо была, другие такие предметы. Кстати, всё это мне потом пригодилось, спустя время, и сейчас оно для меня актуально. Так вот, я напросился, чтобы меня быстрее в армию забрали что и произошло, как только мне исполнилось 18 лет. Все комиссии медицинские призывные прошёл, их довольно-таки много было. Попал я на Запорожский призывной пункт, нас везли на сборные пункты, где всех призывников собирали и распределяли, кто где будет служить. Территория Советского Союза довольно-таки большая, из Запорожья меня определили в Крым служить. В Керчи я проходил курс молодого бойца, потом после КМБ привезли в Феодосию. Там интересный сюжет такой в жизни случился: выстроили нас большое количество солдат, уже после присяги и спросили, у кого есть родственники за границей. Мать всегда говорила, что об этом не нужно говорить. А тут получилось так, что у меня мозг сработал позже, чем ноги. То есть, я в этом увидел Промысл Божий. Я вышел из строя по инструкции, которая была озвучена офицером. И меня спросили: «Где у Вас за границей проживают родственники?» Я сказал, что в США, они за голову взялись и меня отвели метров на 25 от общего строя. Ещё несколько человек вышло, и нас всех оставили в Феодосии, а остальных отправили в Афган. Вот так Господь мне судил быть в Крыму. Отслужил я ровным счётом сколько положено, залётов не было никаких, как сейчас говорят, старался отдать Отечеству долг, как и все. Был водителем в армии, служил в особом батальоне обеспечения в Феодосии.

В Крыму Вы вели церковную жизнь? Хотелось во время армейской службы пойти в храм в выходной день?

Так я храм видел со своей казармы, я спал на втором этаже, и вот есть церковь Великомученицы Екатерины в Феодосии на автовокзале. Конечно хотелось туда сходить, но мы же за пределы воинской части не могли выходить. Я только выезжал на машине, но я ездил всегда старшим машиной, я не мог остановиться, конечно, возле храма. Дорога вела прямо возле храма. И в уме, конечно, всегда крестился. Так хотелось пойти на службу! Вспоминал Пасху. В своё время в детстве нас батюшка привлекал к пасхальной службе, в крестный ход ночью, у нас на приходе ещё были деревянные била, как на Афоне, но у нас такие своеобразные были, маленькие, и вот когда мы, маленькие дети, шли на крестный ход, то этими билами стучали всё время, когда вокруг храма проходили. Батюшка позовёт нас, подскажет, как нам делать, мы идём и уже как звонари на этих билах стучим. Конечно это всё вспоминалось, это как ностальгия, не передать внутреннее состояние, когда ты лишён того, что тебе присуще, то есть, причастия. Конечно молились, когда уходил в армию, родители благословили иконочками ангела-хранителя, Божией Матери и Спасителя. И брат брату передавал, как надо себя вести, чтобы у тебя это никто никогда не нашёл, чтобы ты сберёг. Каждый друг другу подсказал, и мы так сделали, что никто не находил их.

Кстати, у меня такой случай был, когда уже приказ был о демобилизации, я чуть-чуть расслабился. И в военный билет под обложку иконочки положил, на груди прямо в карманчике носил, а один из офицеров проводил проверку и нашёл у меня иконы, он посмотрел билет, но никто не увидел их. Такой был, я считаю, настоящий офицер, по всей видимости, где-то в глубине души он был верующий. Потому что он не сделал зло для меня, не обнародовал, не надругался, не посмеялся, не порвал иконочки. Он очень понимал, они были такие ветхие уже, ещё старший брат с собой брал их. И так до меньшего мы все передавали друг другу эти иконочки. И он видел, что они настолько такие уже ветхие, как бы ценные для меня лично, и он тихонько мне сказал: «Ещё раз увижу, заберу». Я понял, и никогда больше никто не увидел и не нашёл.

И когда я ещё в армии служил, ко мне приезжал старший брат Фёдор, который поступал в семинарию четыре раза. Всё сдаёт нормально, а не проходит. И он не мог понять, в чём проблема. И только спустя время мы узнали о том, что специальные службы не давали ходу, мешали всячески. И он, бедолага, переживал, потому что хотел учиться, а раз не поступил, уже год потерян, время бежит. Но всё же с Божией помощью пришло время, он поступил, учился на очном отделении. Он ко мне приезжал, он уже жил здесь, в Симферополе, здесь работал, поменял за год 4 места жительства, чтобы затеряться в пространстве, чтобы те, кто там «пекутся о его здравии» особенно, его потеряли. Так нам посоветовали умные верующие люди, так и получилось на самом деле. Так брат приезжал ко мне. Я, вроде, в увольнение уходил, а мы учили программу вступления в семинарию, молитвы, общались, читали Евангелие. Тогда это всё было, конечно, запрещено, никаких потеплений в то время не было.

Это очень сложный был период. В подразделении я один не был членом комсомольской организации, много раз на проверках всяких и комиссиях пытались общаться со мной, почему я не комсомолец и всё такое, то есть это имело свой отпечаток в истории.

Когда я демобилизовался, у меня же здесь прописки не было никакой. Фёдора, старшего брата, прописали просто верующие люди с Троицкого собора Зоя Яковлевна и Виктор, Царство Небесное им, оба уже почили. И вот они по православному своему пониманию, по милосердию просто к себе домой его прописали. А нельзя было в советское время без прописки, очень строго было. И когда я уже демобилизовался, я тоже хотел с ним вместе в этот же год поступать, это был 1985 год, но они не могли прописать меня, потому что сельский совет давал разрешение, власти что-то заподозрили, потому что Фёдор ходил в собор и иподиаконствовал в то время у владыки Леонтия (Гудимова)[1], тогда архиепископа, а уже вырисовалась какая-то картина, он вёл себя как верующий, а это заметно было на фоне того коллектива, в котором он работал в своё время – на птицефабрике «Южная». Ну и не дали ему разрешения брата прописать. Зоя Яковлевна с Виктором добрые люди очень, они пытались, но не получилось, другие люди хотели прописать, но в этом сельском совете зарубили полностью. Мне уже надо было уезжать домой, и Господь мне мысль послал такую, чтобы я пошёл в бюро по трудоустройству, что я и сделал. А это бюро находилось в здании бывшего храма Четырёх Святителей Московских. Я протягиваю руку, чтобы открыть дверь, а она сама открывается, на пороге стоит дядечка, смотрит на меня, я даже не вошёл в здание. – «О, молодой человек, а Вы чего?» Я говорю: «На работу хочу устроиться». – «Ну, считайте, что Вы работаете». Я говорю: «Так есть проблема, у меня прописки нет, я не здешний». – «Ну, мы Вас в общежитии пропишем». Так и получилось, меня прописали в общежитии на улице Лизы Чайкиной, я ни одной ночи там не ночевал. Я так и жил с братом во времяночке у Виктора и Зои. Мы вместе трудились, я же на работу устроился водителем в Горремстройтрест. Это были времена не самые радостные, потому что я был молодой, после армии, что мне могли дать? Тогда техника была, так скажем, не на высоком уровне, дали мне технологический автомобиль ГАЗ-51, ну там целая история, не буду об этом. Но я был и этому рад, потому что я мог заработать на жизнь и мог ходить в церковь.

Я приходил в Троицкий собор. Владыка Леонтий (Гудимов) ко мне присматривался, а Фёдор уже иподиаконствовал в то время. В один из дней владыка Леонтий подозвал отца Георгия Северина[2] покойного, потом он стал моим тестем, он был такой ревнитель чистоты Церкви и веры, и говорит ему: «Мне жалко этих братьев, но мне сказано, чтобы один уехал отсюда, что не могут двое быть иподиаконами», – я ещё тогда и не иподиаконствовал, просто читал в алтаре записки. Владыка знал, что мы готовились вместе поступать в семинарию. А отец Георгий говорит владыке: «Владыка, а сколько мы их будем слушать?!» Я этого сам не слышал в тот момент, потому что это от нас было скрыто, но потом это было обнародовано, спустя время. И для меня это был на самом деле такой поступок, который много значит, чтобы вот взять так и пойти против системы. Владыка говорит: «Ну, раз так, то под твою ответственность». Ну, понятно, потом отец Георгий получил по жизни от этих служб. Я на этом не хочу останавливаться. Но он никогда не сожалел о том, что он сделал полезного для Церкви. Никогда не сожалел. Наоборот, он где-то был вдохновлён и нас так учил, чтобы мы защищали правду и чистоту веры. Я потом его видел уже как священника, уже будучи сам священником, когда был период Киевского патриархата и Филарет Денисенко сюда приезжал, отец Георгий в полном облачении машину и автобус останавливал на полном ходу. Это такие фрагменты жизни, которые весьма значимы, и они формировали наше сознание, духовное восприятие и духовную жизнь. Спустя почти два года владыка благословил Фёдора учиться на стационаре, я иподиаконствовал и работал. Меня в этот год он не благословил. Говорит: «Будешь иподиаконствовать, а там посмотрим». Ну и получилось так, что я женился.

Вы всё-таки учились заочно? Расскажите, пожалуйста, про первый храм свой.

Владыка благословил меня учиться заочно, потому что я женился, и здесь храмов было мало, как раз начался период возрождения Церкви, меня рукоположил владыка во иерея в 1988 году. И, как только он меня рукоположил, я даже полный сорокоуст не служил в Троицком кафедральном соборе, и владыка меня вызвал, дал мне указ на Армянск, это выезд с Крыма, и вырезку из газеты, на которой был храм новопостроенный в Волгоградской области из кирпича силикатного, и сказал: «Такой построишь!» Вот такое было напутствие владыки, и он меня отправил в никуда, там ничего не было, вообще ничего. Но там было, наверное, самое основное, это неправильно сказать, что ничего не было. Там была сильная община. Там была «десятка», к каждому из которой милиция приходила и говорила: «Это что вы хотите церковь тут построить? Мы вас лишим и жилья, и пенсии, и всего!» Это заслуженные люди были. Они не боялись никого и ничего. Говорили: «Лишайте нас пенсии, Господь нам поможет…».

Добились выделения земельного участка?

Добились участка, но это позже чуть-чуть. Но когда они настояли на том, чтобы зарегистрировали общину, тогда администрация Красноперекопского городского совета на Армянск распространял свою власть, нам выделили дом, здание переселенческое, две комнаты там были и такая пристроечка маленькая, как бы для кухни. Мы стенку одну развалили, укрепили и сделали храм в честь Георгия Победоносца, как владыка благословил. Но это было непростое время, это был конец 1980-х годов, нигде ни стройматериалов, ничего не было, это целая история.

Вы можете сказать, сколько было тогда храмов в нашей епархии? Какие-то собрания владыка, может, проводил?

Очень мало, я думаю, до двадцати. Точно я не буду утверждать, но до двадцати — это точно. Вот даже можно перечислить по пальцам, где были храмы. Был храм в Евпатории, в Белогорске, в Мазанке Троицкий и Всехсвятский, это уже пять, в Севастополе Всех святых на кладбище, в Керчи был, в Феодосии один был храм, Казанский, вроде, в Ялте был Александро-Невский, в Бахчисарае был Никольский, отец Алексий там служил, помню, ну вот практически и все храмы.

А в сёлах больше не было нигде?

Ну вот в Мазанке, все ездили крестить в Мазанку. Как я вспоминаю свой период служения в Армянске, вот чем я бы его обозначил. Это был новый период Крещения Руси! За субботу и воскресенье в храме крестилось 80-120 человек. Каждую субботу и воскресенье, то есть меньше никогда не было.

Как Вы успевали это?

Ой, только по молодости, только Господь укреплял. Это такие условия были… В здании крестилки можно рукой достать до потолка, за раз крестил самое большое 28 человек. Все крёстные не помещались в эту комнату, половина в храме, половина тут, там арка у нас такая была, вопросы задавал крёстным, они отвечали громко, «Символ веры» вместе читали, но конечно там иногда невыносимо было, как кто-то из детей заплачет, так все вместе плачут. Но Господь укреплял. И я скажу, за счёт этого, наверное, мы храм построили. Я его не достроил до конца, но я положил начало хорошее: выбил участок земельный, почти один гектар земли, в хорошем месте, в спальном районе, пробил 175 тысяч условного кирпича. Это белый силикатный кирпич, которым облицовывают, то есть фасад не надо отделывать. Мы полностью нашли стройматериал на фундамент, а фундамент состоит из 120 свай по 6-12 метров, никакой техники у нас своей не было, Господь вразумлял, как это всё делать. Мы за двое суток 120 свай забили! Круглые сутки мы забивали, потому что мы сваебой правдами-неправдами выбили на двое суток во время праздников гражданских, а так по госплану там строили здание, никто никогда бы не дал этот своебой, а там недалеко от нашего храма была стройка.

Вагоны леса, 15 тонн извести загашённой, из карьера Лозовского мы очень много камня навозили, мы делали фундамент под расшивку, камень такой, два камаза с прицепом дуба привезли с Курской области.

Вначале, когда вообще ничего не было, мы ездили с прихожанами в Херсон, очищали лес и нам за счёт этого дали определённый лесоматериал. Это были такие стоечки, из которых мы могли навесы делать, перекрытие какое-то. Это нам очень было подспорье большое. Нигде нельзя было купить лес, нигде. То есть мы искали всякие варианты. Но вот то, что я так вкратце тезисно назвал, всё это у нас было складировано уже на новом участке. К нам привозили кирпич в вагонах. С прихожанами литургию отслужим, у всех с собой была рабочая одежда, садимся кто на велосипед, кто на машину, едем на вокзал, где вагон стоит, и разгружаем. Договаривались с ЖКХ о выделении тракторов с прицепами. Искушения были у нас: тележка перевернулась с женщинами, но Господь миловал. За два года фундамент полностью был сделан, стены мы выставили на 4-5 метров, и меня перевели. В это время такое начало было хорошее положено, уже начали появляться материалы современные.

Перевели меня сюда, в храм Трёх Святителей, он тоже нуждался в реконструкции, этим я и занимался, и до сих пор занимаюсь полезным чем-нибудь.

Спаси Господи, Батюшка, за Ваши воспоминания, они очень важны для истории нашей Церкви. Спасибо большое.

[1] митрополит Леонтий (Гудимов), (1928 – 1992).

[2] протоиерей Георгий Северин (1941 – 2007).