ФИО, сан: протоиерей Евгений Палюлин

Год рождения: 1968

Место рождения и возрастания: г. Вологда

Образование: Санкт-Петербургская духовная академия

Место проживания в настоящее время: г. Санкт-Петербург

Дата записи интервью: 16.11.2024

Беседу проводил студент Вологодской духовной семинарии чтец Николай Артёмов.

Отец Евгений, расскажите, пожалуйста, о Вашей семье, Вашем детстве и юности. Были ли Ваши родители верующими людьми?

Да, конечно, я вырос в религиозной семье, даже я бы сказал, что очень религиозной. Мой двоюродный прадед по линии отца был священником, его тоже звали Евгений. Отец Евгений Лощилов[1]. Он был настоятелем храма Николы Золотые Кресты в городе Вологде. В 1937 году он был расстрелян, но с его семьёй, с его потомками я был очень хорошо знаком. Дело в том, что у моей бабушки родной, матери моего отца, была сестра Кира, которая была как раз замужем за Николаем Евгеньевичем, сыном отца Евгения Лощилова. Они жили в городе Вологде на улице Воровского, доживали свои дни в том самом большом поповском доме, который был у них конфискован после расстрела отца. Им выделили там небольшую комнатку на первом этаже, и я туда к ним приходил в гости. Всегда меня радовал этот интерьер какой-то особый, потому что там оставались вещи, предметы из той эпохи, они были не советскими. Для меня всё это было интересно: часы с боем с надписью «Буре», шкафы старинные. Комнатка была не очень большая, но, тем не менее, уклад их жизни был очень далеко не типичным для советского времени. Я был там частым гостем, я бы сказал, что даже любимым гостем, потому что меня всё интересовало, я везде лазил, везде совал свой нос, видимо, не закрывал рот, за что получил прозвище: «Балалайкин», которое с любовью до сих пор сохраняю в своём сердце.

А вообще всё моё детство тоже проходило вблизи храмов. Благодаря, конечно, моим очень боголюбивым бабушкам, бабушке Марии и бабушке Таисии, я проводил все свои летние каникулы в деревне под их крылом. Они всегда ездили в храм. Это храм Илии Пророка в Засодимье в городе Кадников. Это был первый храм в моей жизни, куда я приехал со своей бабушкой. Я ещё был ребёнком, это был, может быть, первый класс. Я уже был школьником, потому что меня отпускали одного с бабушкой. Бабушка, конечно, меня не хотела брать в храм, говорила: «Ты будешь ныть». Но она меня всегда всё равно брала, это была её дежурная фраза: «Ты будешь ныть». Всё же она меня брала, и я всё равно ныл. В конце концов я полюбил очень этот храм, тем более что батюшка мне там давал всегда кадило подержать, мисочку с елеем, кисточку, было всё очень интересно. Бабушка тогда была кладовщицей этого храма, у неё такое было послушание. Свечи выдавала, масло, я там тоже копался у неё на складе церковном, потому что мне всё было интересно: лазил по церковным чердакам, колокольням, везде люди боголюбивые меня окружали.

Эпизод был в моей жизни, на мой взгляд, тоже очень важный. Я, наверное, третьеклашкой был. Меня взяли на Пасху. Скорее всего, Пасха совпала с весенними каникулами. Мы приехали с бабушкой в Великую Пятницу. Ну и понятно, Плащаница, потом освящение куличей и пасох – это всё торжественно, потом отдыхали, спали в церковном доме, там было очень много богомольцев, приезжали со всех волостей. И когда пришло время идти на пасхальный крестный ход, на пасхальную заутреню, я к своему удивлению, когда подходил к ограде храма, увидел, что храм-то оцеплен. Это было самое начало 1980-х. Уже, вроде, скоро всё это закончится, но, тем не менее, вот эта эпоха была. Он был оцеплен комсомольцами, активистами какими-то, милицией, собаки были даже, вероятно, для острастки, красные повязки на рукавах. Бабушек и дедушек пускали, всю молодёжь останавливали. Говорили примерно следующее: «Нечего вам тут делать, разворачивайтесь и ступайте домой». В клубе в это время шёл какой-то хороший фильм индийский, по тем временам это было, знаете, что-то такое редкое. В общем, всех разворачивали, и меня тоже развернули: «Сколько лет? Какой класс? Какая школа? Фамилия, имя, отчество». Ну я же ребёнок, я им всё выложил как на духу, потом, конечно, боялся, думал: «Что я сейчас сказал? Надо было чуть соврать!» Но уже как получилось, так и получилось. Меня не пустили, развернули, сказали: «Нечего тут делать, мракобесничать со старухами, давай, проваливай отсюда!» Я с горя ушёл в церковный дом, думаю, ну ладно, посмотрю хоть крестный ход и спать лягу тогда. Устроился у окна уже, а ещё час до начала богослужения. А батюшка, видимо, исповедовал в это время, я уже теперь-то понимаю, что там происходило, я же священник сам теперь. Ещё не началась Полунощница, видимо, он бабушку заметил и спросил: «Где Женька?» Она сказала: «Его патруль не пустил». Он говорит: «Как это не пустил патруль?» А я сижу у окна, вдруг открывается дверь избы, входит батюшка и говорит: «Женька, ты чего, собрался тут сидеть, что ли? Пошли». Я ему говорю: «Да не пустят, меня уже развернули». Он говорит: «Пусть попробуют только не пустить! Пойдём со мной», – взял меня за руку, и так мы пошли. Это была моя первая Пасха. Я встречал её в алтаре, видимо, он меня забрал туда на всякий случай, чтобы комсомольцы не пришли снова и меня не увели. Я там держал кадило, что-то ещё делал, может быть, записочки какие-то перебирал, я сейчас уже не помню, но во всяком случае, был счастлив.

Второй эпизод с этим батюшкой, который мне также запомнился, произошёл спустя два или три года. Я снова приехал в этот храм также с бабушкой, я уже постарше был, лет за 10 точно. Престольный праздник Илии Пророка. Перед литургией там было принято совершать водосвятный молебен с акафистом на улице. Много людей, батюшка служит акафист, все молятся, потом чтение Евангелия. И вот среди людей я услышал разговоры: «Ой, смотрите, уполномоченный пришёл!» А уполномоченный по тем временам – это царь и бог, все его боялись. И вот зачем он пришёл? Ну, посмотреть, что происходит, сколько людей пришло. Написать очередную докладную о том, что мракобесие процветает, что-то надо с этим делать, может, этого попа убирать, может, ещё чего. И вот пришло время чтения Евангелия. Батюшка сказал: «Мир всем», открыл Евангелие и пошёл читать, полагая Евангелие на головы людей. И вот смотрит, а этот уполномоченный в пиджачке и в шляпе стоит так гордо и надменно смотрит: он же тут самый главный. Ну батюшка так медленно-медленно продвигается, всем кладёт Евангелие, подходит к уполномоченному, берёт у него шляпу и со свистом отправляет её за церковную ограду, и она так плавненько приземлилась где-то за оградой в поле. Я ещё думаю: «Надо же, как интересно батюшка поступил с уполномоченным!» Я не знаю, чем закончилась дальше вся эта история. Священником и настоятелем этого храма в то время был отец Георгий Эдельштейн[2]. Такие у меня о нём очень интересные воспоминания. Он не простой сам по себе человек, видел и слышал его поздние выступления, не со всем соглашусь сейчас, но детские воспоминания о нём очень тёплые. По тем временам он всегда ходил в подряснике, за ним всегда ездила чуть ли не полицейская машина, в одном кармане у него была Конституция СССР, в другом Евангелие. В общем, такой он был непримиримый с советским антирелигиозным курсом, если где-то его останавливали или пытались запретить молиться, он тут же открывал (всё уже было заложено заранее) Конституцию и указывал на статьи о свободе вероисповеданий. Вот такой он был. Он в настоящее время жив-здоров. Я думаю, что он уже очень старенький. Я даже хотел к нему съездить, думаю, помнит он меня или нет, но так и не довелось пока. Не знаю, может, ещё застану его в живых. Но должен помнить, думаю, потому что для него это тоже был определенный период жизни на Вологодчине, который был связан с храмом Илии Пророка.

На своём пути я встретил ещё многих людей очень интересных. Был Николай Новожилов, слепой, он знал Псалтирь наизусть. Всегда читал в храме, стоял на клиросе. Когда приходило время чтения кафизм, он всегда выходил, перебирая руками поручни церковных ограждений, закрывал глаза, хоть он и так ничего не видел, возможно, для того, чтобы как-то больше сосредоточиться, и «шпарил» те кафизмы, которые нужно было читать в это время. В общем, это были очень боголюбивые люди. Я порой удивляюсь: мне всего лишь 55 лет, а я уже застал такую эпоху, такое время, о котором теперь можно вспоминать и писать книги – это просто удивительно. Прошло-то, вроде, и не очень много времени, но это была целая эпоха, скажем так.

А семья была, действительно, очень религиозная. Ну, мама-папа, может быть, и не очень. Мама – да, была более религиозная чем отец. А вот бабушки-дедушки, где я воспитывался – это особый мир, это и есть Святая боголюбивая Русь. Бабушка с дедушкой вставали на молитву вместе вечером. Меня никогда не звали, не привлекали, не заставляли, я сам приходил, сам вставал рядом на молитву. И семья была очень религиозная. Дедушка никогда не матерился, он был фронтовик, дошёл до Берлина. Даже кот спускался с печи, садился рядом, смотрел на мерцающий огонёк лампадки и, когда заканчивалась молитва, уже спокойно уходил – только что лапой не крестился. Такое оно всё было, такая атмосфера, в которой я варился, была очень сказочная!

Ещё, может быть, очень любопытный эпизод, я теперь о нём иногда вспоминаю. Я увязался с бабушкой – это тоже были 1980-е годы, – она была большой путешественницей: была в Почаевской лавре, в Троице-Сергиеву лавру любила ездить, ещё по каким-то монастырям, в Пюхтицу в то время свободно ездили. И вот я увязался с ней в Троице-Сергиеву лавру однажды на память преподобного Сергия. Я был школьник. Конечно, лавра произвела на меня впечатление очень сильное, я бы сказал, сногсшибательное. Вот буквально сшибло меня с ног. Это примерно было то, что описано в Повести временных лет, когда послы князя Владимира приехали в Константинополь и сказали, что не понимают, где были, на Земле или на Небе. Примерно такое. В моём детском восприятии Троице-Сергиева лавра – это Китеж-град, это дворец царя Салтана, это тридцать три богатыря, это кот учёный… Это всё вместе невероятно собранное.

Но это же монастырь настоящий, монахи снуют туда-сюда, семинаристы бегают в строгих кителях. Богослужение длинное жутко. Я, естественно, ныл, но там я получил замечательный опыт. Мы стояли в трапезном храме, людей в то время было очень много, битком лавра набита. Идёт литургия, я же ребёнок, я всё время спрашивал бабушку: «Когда закончится? Когда закончится? Когда причастие? Ну когда уже, когда?» Бабушка мне сказала замечательные слова, которые теперь я всегда помню и другим говорю: «А ты, – говорит, – запомни, всё очень просто, сначала ждёшь “Херувимскую”, как пропели “Херувимскую”, потом “Символ Веры”, а после “Символа Веры” – “Отче Наш”. А как “Отче Наш” пропели, так и причастие». И вот в моём сознании литургия разделилась на эти части и до сих пор: «Херувимская», «Символ Веры» и «Отче Наш». Ну а по тем временам, я же ребёнок, оно разложилось очень для меня внятно и понятно. И с тех пор литургия для меня стала просто даже короткой: «Херувимская», «Символ Веры», «Отче Наш» – что уже причастие?! Это был первый разбор Божественной литургии, скажем так.

Ну и конечно же, у каждого человека есть такое место в жизни, куда нужно иногда возвращаться. Это то место, где тебя Бог услышал. Вот оно есть у тебя, такое место, где ты впервые помолился Господу Богу, а Бог тебе ответил. Услышал и сказал: «Хочешь? Ну на, держи. А точно хочешь? Ну ладно, если точно хочешь, то вот тебе, держи». Вот в один из приездов в Троице-Сергиеву лавру, я уже более взрослый был, может быть, это уже последние годы в школе, увидел семинаристов и подумал: «Так хочу в семинарию!» И как-то помолился об этом. Это место было где-то в районе между Успенским собором и Покровским Академическим храмом, где-то там я с завистью смотрел, как они идут на занятия. И теперь, когда я приезжаю в Троице-Сергиеву лавру, я всегда обхожу Успенский Собор, подхожу к этому месту и думаю: «Ну вот примерно здесь, Господи, Ты меня услышал. Примерно тут это место, где меня услышал Бог. Тут “онлайн” всё работает». Ну работает не только там, но здесь впервые сработало. Скорее всего, где-то ещё было в моей жизни, но это очень ярко для меня запомнилось. Это как Лествица Иакова, понимаете? – «А Ты тут есть, оказывается? А я и не знал, что Ты тут…».

А поступили всё-таки в Петербургскую семинарию.

А потому что владыка Михаил[3] так меня благословил. 

После школы я учился в Вологодском кооперативном техникуме. У меня в то время был хороший фотоаппарат, я увлекался фотографией. У меня не то «Canon», не то «Nikon» был, не помню, но очень дорогой по тем временам, с кучей объективов, я их менял. Это заметили. Некому было заниматься стенгазетой техникума, она называлась «Комсомольский прожектор». И я занимался, вёл фотолетопись техникума, крутился-вертелся, так активно себя проявлял, и вдруг выясняется, что я не комсомолец. Там все спохватились, забегали: что за дела? Вызвали меня к комсоргу местному, она, видимо, очень идейная дама, стала меня чихвостить: «Ты такой-сякой, ты позоришь наш техникум!» Я говорю: «Я не хочу. Во-первых, я человек верующий. Вот крестик». Показал ей свой крестик, она говорит: «Ты что, с ума сошёл?! Сними сейчас же!» В общем, какую-то бучу вокруг меня устроили, в конце концов меня вызывает к себе директор техникума, Борис Евгеньевич Кабанов. Он у меня теперь записан в помяннике. Я стою, он ходит по красной дорожке, там портрет Ленина висит, он ходит взад-вперёд, топает ногами, поднимает палец, ну и говорит примерно следующее (как говорится, это тоже классика): «В то время, когда космические корабли бороздят просторы… Мракобесие! Ты что придумал? Старухи… Церковь какая-то…». В общем, топал-топал ногами, потом говорит: «Ай, да делай что хочешь. Хочешь верить, так верь». Видимо, выпустил пар – и всё. И меня после этого оставили моментально. Как-то, видимо, махнул рукой на меня, сказал: «Забудьте про него, пусть занимается своим делом. Главное его, как говорится, выпустить и забыть». Собственно говоря, вот так меня выпустили. Потом – немножко пропущу, – я уже поступил в духовную семинарию, закончил её, я уже настоятель храма во Владычной слободе[4] в городе Вологде, через дорогу этот кооперативный техникум, и вдруг ко мне приходят и говорят: «Батюшка, отец Евгений, здравствуйте. Знаете, в этом году 100 лет кооперативному техникуму, а Вы же выпускник, мы бы Вас хотели пригласить на торжественный акт». Я говорю: «Меня не выгонит Кабанов-то?» А мне говорят: «Нет, он сам и пригласил Вас». Ну говорю: «Надо же, а то он меня чихвостил-чихвостил тогда». Прихожу в зал. Столетие техникума, полный зал, фуршет приготовлен, меня посадили в первый ряд. Я думал, что в уголочке посижу, а меня посадили в первый ряд, я в рясе, с крестом. И вот выходит на трибуну директор техникума и говорит: «Уважаемые гости! Среди выпускников нашего Вологодского кооперативного техникума два замминистра, 10 председателей колхозов и совхозов, столько людей важных и даже один священник!» Думаю: «Давно ли было, когда ты меня чихвостил? На этом красном ковре ходил, топал ногами, брызгал слюной! А потом рукой махнул как на пропащего, сказав: “Оставьте его”». Потом сложилась его судьба очень интересно. Он заболел онкологией. Пришёл к нам в храм и говорит: «Батюшка, отец Евгений, мне жить осталось немного, но у меня есть родина, там могилы родительские, я хочу там построить храм. Как мне это сделать?» Я его направил, и он поставил там часовню. В итоге я его отпевал в этом же актовом зале Вологодского кооперативного техникума, шёл за гробом (или впереди гроба) и думал: «Надо же, как всё происходит в жизни!» Говорил речь на его отпевании и похоронах. Умер он с покаянием, как хороший христианин. Оказывается, он таким и был всю свою жизнь, но, видимо, должность обязывала. Такие были непростые времена.

Я был прихожанином Вологодского кафедрального собора (в то время собора Рождества Богородицы), я полюбил богослужения, приходил на всенощное бдение, мне почему-то оно нравилось больше, чем литургия. На литургию я приходил редко, потому что я любил поспать, а на всенощное чаще приходил. И там был Алексий Биденко, бывший лётчик, может быть, он иеромонах сейчас уже.

Да, иеромонах Кирилл[5]. 

Он был в то время иподиакон у владыки Михаила. Я пришёл, поставил свечки, стою спокойно молюсь. Вдруг этот Алексей кого-то ищет. Смотрю, пробирается, а я тогда ещё не знал, что это Алексей, иподиакон в стихаре – для меня это вообще какое-то божество было! Подходит: «Слушай, а тебя как звать?» Я говорю: «Евгений». Он говорит: «О, Евгений! Слушай, я тебя давно заприметил. Ты сам в храм ходишь, человек верующий». Я говорю: «Да». Он говорит: «Слушай, а ты не хочешь стать иподиаконом у владыки Михаила?» Я говорю: «А что это такое?» Он говорит: «Ну вот как я». Я говорю: «Хочу! А что?» Он говорит: «Да понимаешь, меня рукополагают в диакона, мне нужно найти себе замену». Я говорю: «Да я с удовольствием». Он говорит: «Хорошо, давай сделаем так: я сейчас владыку предупрежу, а ты на помазание к нему подойдёшь и скажись». А я говорю: «Что я ему должен сказать?» Он говорит: «Ну так и скажи, владыка, возьмите меня к себе». Я стою, ноги трясутся. Ну мне уже где-то 16-17 лет. Как так? Ни с того ни с сего: «Возьмите меня к себе!» Начался полиелей, владыка стоит помазывает так важно, я подхожу, он меня помазал, ну я ему и выдал, говорю: «Владыка, возьмите меня к себе». А владыка Михаил такой смешной был, ну понятно, что Алексей ему всё сказал, и он говорит: «А куда тебя взять к себе?» Я думаю: «Ну вот, попал». А владыка говорит: «Я тебя не могу к себе взять». Ну так, в шутку. Я говорю: «В Церковь». Он говорит: «Ну хорошо, приходи ко мне на приём в Епархиальное управление». В общем, я говорю: «Хорошо, владыка». Помазался и ушёл. Думаю: «Какое Епархиальное управление? Где это управление?» Нашёл опять этого Алексея. Он говорит: «Меня Алексей зовут. Если что, ты у меня всё спрашивай».

Я выяснил, где это Епархиальное управление. Прихожу – здание такое деревянное двухэтажное со скрипучей лестницей какой-то, с запахом, извиняюсь, туалетов. Такой невзрачненький дом с вида. Во двор заходишь, и там табличка: «Вологодское Епархиальное управление». Лестница покрыта красной дорожкой. Я поднялся, встречает меня отец Владимир Завальнюк, тогдашний секретарь, метр девяносто ростом, такой здоровый, говорит: «Ты кто и куда?» Я говорю: «Да вот я к владыке, он сказал подойти». Он говорит: «Да? Ну хорошо, тогда жди. А как тебя звать?» Я говорю: «Евгений». Он говорит: «Ну, тут посиди». Там такая Светлана Николаевна была, секретарь-машинистка, сидела, работала на печатной машинке. Екатерина Александровна, замечательный человек, бухгалтер Епархиального управления, супруга отца Георгия Рябинина[6]. И вот я сижу в приёмной, вдруг какой-то звоночек, Светлана Николаевна убегает. Там такая двойная дверь большая, она туда убегает – я понял, что это владыка зовёт, – там портреты архиереев висят, я сижу, всё рассматриваю, всё такое необычное. И вдруг она так торжественно распахивает дверь двойную и объявляет: «Владыка хочет чаю!» И там все забегали, все заносились, сушки там какие-то, быстренько всё было поставлено, и Светлана Николаевна торжественно поднос этот вносит туда владыке Михаилу. «Владыка хочет чаю!»

Ну и потом после чаю они поинтересовались, кто я, что я, и говорят: «Мы сейчас доложим владыке». И вот я захожу, владыка сидит у себя, развалился в кресле, в подрясничке каком-то заштопанном. Что меня поразило: он сидит в рваных тапочках, такие домашние рваные тапочки, там, где место носка, большая дыра, из которой торчит его носок – первое, что меня удивило в вологодском архиерее! И я пришёл с той же заученной фразой. Он говорит: «Здравствуйте, молодой человек. А как Вас зовут?» Я говорю: «Евгений». – «А по какому вопросу Вы ко мне пришли?» Я думаю: «Надо же, вроде бы, мы договорились об этом вопросе…». Я говорю: «Владыка, хочу послужить Церкви, возьмите меня к себе». Я рассказал ему, что Алексей подошёл, сказал, что нужен человек, и я готов. Он говорит: «Хорошо». Спросил, кто у меня семья, откуда, чего, как. И говорит: «Так, я сейчас уезжаю в духовную академию, где я читаю лекции. Приходи через три недели. Сессия закончится, я приеду, и мы с тобой начнём». Я взял благословение и ушёл.

Прошли эти три недели. Я снова захожу в Епархиальное управление – та же самая картина: «Владыка хочет чаю!» Отец Владимир Завальнюк снова меня встречает: «Здравствуйте, молодой человек, Вы кто?» Я говорю: «Я Евгений, пришёл к владыке». Мне говорят: «Вы зачастили». Потом: «Евгений, Вас просят». Я вновь захожу, вновь он сидит, что-то пишет. Я говорю: «Здравствуйте, владыка, благословите», – он даёт благословение. Он говорит: «Как Вас зовут?» Я говорю: «Евгений». – «По какому вопросу?» Я говорю: «Я вот, владыка, такой-то, сякой-то». Он говорит: «А, да-да-да-да-да! Ну, знаете, у меня для Вас есть хорошее местечко. У меня как раз нет ризничего в настоящее время. Ну и будете помогать за богослужением. Вас, – говорит, – устроит должность ризничего?» Я ещё не знал, кто такой ризничий. Но я уже заранее согласился. Говорю: «Устроит, владыка, спасибо». Он говорит: «Хорошо, тогда меня подождите, через час мы поедем». Я думаю: «Куда мы поедем через час?» Я вышел в приёмную, сижу, жду. Снова все забегали. Пришёл старший иподиакон, отец Анатолий Макаров[7], и говорит: «Сейчас поедем». Я говорю: «Куда поедем?» Он говорит: «К архиерею поедем домой». Я говорю: «Ну поедем, хорошо».  

Подъехала чёрная «Волга», архиерей спускается важно так, отец Анатолий за ним вприпрыжку бежит, и я тут. Все уселись в эту чёрную «Волгу». В то время был такой водитель у владыки Михаила, его звали Владимир, у него кличка была «леший», потому что он был такой сутулый. Как мне сказали, – может быть, это и неправда, но по тем временам это могло быть, – что он немножко даже работал со специальными службами, на всякий случай, знать настроение архиерея. Мне кажется, что владыка Михаил это знал и озвучивал при нём какие-то значимые вещи. Я ещё удивился: «Зачем владыка всё это говорит вслух?» Ну, видимо, чтобы тот лучше слышал. Знаете, как в анекдоте: «Перед сном возьмите телефон и скажите, глядя в него: “Товарищи офицеры, спокойной ночи”. Вам это ничего не стоит, а им приятно». Владыка Михаил, видимо, также озвучивал какие-то вещи. Он говорит: «Мы едем ко мне в резиденцию». Какую резиденцию? Приехали мы на Панкратова, 16, это архиерейский дом так назывался, резиденция вологодских архиереев. И вот владыка Михаил вошёл в дом, отец Анатолий куда-то испарился, что-то пошёл делать, встретила меня Вера Кондратьевна, это повар владыки. Говорит: «Владыка, кушать будете?» Владыка: «Да, мы сейчас будем кушать. И отец Анатолий, и молодой человек – мы все сейчас покушаем». Меня посадили за длинный такой стол архиерейский. Думаю: «Господи, куда я попал?» Отобедали. Владыка почти не разговаривал: читал газеты сидел. Ложкой то в варенье попадёт, то в тарелку с супом, оближет всё это одинаково. Интеллигентнейший человек, но в быту он был очень прост. В конце обеда собрал все крошки со стола перед собой и отправил их себе в рот. После чего он показал мне дом. Там был шкаф большой, облачения архиерейские, рясы висели, всякие посохи стояли. Он говорит: «Ну вот, Евгений, это твоя ризница. За всем этим надо смотреть, чтобы всё было нормально, не мято и чисто. Вот моя библиотека, если захочешь, книгами можешь пользоваться, только потом клади на то место, где взял. Вот такие твои обязанности. А то, что касается богослужений, тебе расскажет отец Анатолий». Отец Анатолий тоже ввёл меня в курс.

И так я стал ездить примерно через день на Панкратова, 16, гладил эти все архиерейские рясы, которые до меня – у меня было такое ощущение, – не гладил никто и никогда, потому что всё было настолько мятое! Владыка Михаил был настолько неприхотлив: местами рукава были заляпаны свечами. Мне кажется, что я был первый в жизни владыки Михаила, кто ему ботинки почистил, потому что они были просто грязные. Лакированные такие полуботиночки, но я сам увидел, что они лакированные только после того, как я их помыл, почистил, привёл в порядок. И вот я следил за состоянием ризницы, за рясами, крутился в его доме. Потом в один прекрасный момент владыка меня подзывает и говорит: «Евгений, я знаю, что у тебя кулинарное образование, ты закончил техникум. Вот Вера Кондратьевна хочет уйти, она уже давно просится. Я не знаю, кому её заменить, но ты же кашу мне сможешь сварить?» Я говорю: «Ну, владыка…». Отказываться как-то неудобно. Он говорит: «Ну кашу! Молочную кашу! Я люблю капусту отварную, только картошку мне не вари. Потому что и так я полный». Я думаю: «Господи, помилуй, да что такое за наказание?» Но отказаться-то никак нельзя – надо вписываться в эту историю.

И вот я стал ещё и владыку Михаила кормить. То есть я к 7 часам утра приезжал на Панкратова, 16, меня встречал сторож сторожки. Был один такой, к сожалению, что-то с ним, потом произошло, то ли он стал выпивать, то ли что-то ещё. Потом он стал батюшкой, потом, вроде бы, ушёл за штат, такой отец Валерий Захаров. Но в то время там была очень интересная эпоха: многие будущие ставленники проходили через сторожку владыки Михаила. И вот один из сторожей меня всегда называл «Женюшка», говорит мне: «Женюшка, доброе утро!» Я говорю: «Доброе утро». У меня были ключи от дома владыки Михаила. Владыка ещё спал, я заходил. И вот однажды он меня встречает. А он видел, что все, когда встречаются, целуются трижды. Я ему руку пожал, говорю: «Доброе утро». И пошёл. Вдруг он меня так останавливает, по плечу стукает и говорит: «Женюшка, а поцеловать?» Я говорю: «Как поцеловать?» Он отвечает: «Ну, все же целуются трижды». А я говорю: «Ну да». Ему хотелось, видимо, как-то войти в число церковных людей. Он потом стал священником. Для меня это тоже было всё интересно: ты входишь в некое пространство православной христианской культуры.

Ну, я приходил, варил кашу владыке Михаилу, потом он просыпался, молился и уже выходил либо в халате, такой у него был длинный халат, в каких-то тапочках тоже не первой свежести, – он был очень неприхотлив, – либо в подрясничке каком-то там драном, заштопанном. Сначала кошка выходила, Муська, она первой выходила, а потом владыка Михаил. Я однажды говорю: «Владыка, может, Вам подрясничек новенький пошить какой-то?» Он говорит: «А что? Он у меня ещё хороший. Ну вот тут, правда, дырка есть, ну ты же, – говорит, – её заштопаешь?» И так из-под очков на меня смотрит хитро. Ну я же ризничий – должен заштопать. Ну представляете, что мог заштопать 17-летний пацан? Ну вот, в таких заштопанных подрясниках он и ходил, и я никак не мог упросить его, чтобы он поменял себе подрясник, но потом он купил себе новый. Чистил его посохи, потому что они были не чищены. Отец Анатолий был старший иподиакон, но, видимо, он этим ничем не занимался.

Что мне запомнилось, у него была тросточка отца Иоанна Кронштадтского. Владыка Михаил, когда отправлялся куда-то в гости, одевался по-светски: у него были лакированные ботиночки, и он поверх их надевал калоши такие с красной внутри плюшевой начинкой, пихал свои лакированные ботиночки в эти калоши, брал эту тросточку, шляпу и шёл. А мне было всегда любопытно, куда же он уходит? В окошко смотрю – он бежит бегом на 16-й автобус. А он ехал к отцу Василию Павлову[8], они очень дружили. Это я уже потом узнал. С этой палочкой-тросточкой с серебряным набалдашничком – уже потом я узнал, что это палочка отца Иоанна Кронштадтского, каким-то образом она ему досталась. Впоследствии он передал её в монастырь на Карповке[9]. Я, кстати говоря, на Карповке нигде не видел, где она там находится, может, в запасниках или ещё кому передарили. Но во всяком случае я точно знаю, что когда открылся монастырь, он её туда передал.

Ну и, собственно говоря, вот так я иподиаконствовал, готовил завтраки владыке Михаилу, иногда и обеды готовил. Чаще всего его кормили в Епархиальном управлении, ещё где-то он кушал. Потому что, я думаю, что он, конечно, проявлял большое смирение, кушая то, что я варил. Ну 18-летний пацан что может сготовить? Яичницу может сделать.  Но, тем не менее, я там поднаторел. Вера Кондратьевна, которая ушла, меня научила. Она говорит: «Да владыка простой! Что ему ни сваришь, он всё съест. Ты голубцы ему сделай». Я думаю: «Господи, какие голубцы?»

Владыка был очень интересный человек. Это уже потом, прошло время, я видел одного архиерея, второго, третьего, четвертого, пятого, десятого. Понимаете, я сейчас немножко непопулярные вещи скажу, – ведь очень часто батюшку рукоположили или епископа, ему кажется, что какую бы глупость он ни говорил, он думает, что изрекает Духом Святым. Владыке Михаилу не нужно было строить умное лицо. Иногда люди строят умные лица, глубокомысленными хотят казаться. А владыка Михаил таким был всегда, ему не нужно было чего-то из себя строить. Это было просто его и внешнее, и внутреннее наполнение. Иногда говорят особенно люди старших поколений: «Вот раньше были продукты лучше: они были натуральными». Но они правы, они были натуральными, потому что не было того, что сейчас есть: всякие добавки, присыпки, усилители вкуса и так далее. Так вот, в этом контексте можно сказать, что владыка Михаил был «натуральным продуктом». То есть не нужно было ничем его присыпать, удобрять, заворачивать его в красивые фантики. Он носил самые простые облачения. Когда люди видели, удивлялись, что архиерей в таких простецких облачениях ходит. Это было настолько для него незначительно, он жил другим совершенно. Иногда говорят, что должность красит человека. Владыку Михаила не сан красил – он красил сан. Это был человек достоинства, очень высокого интеллекта, очень красивый внутри. Он никогда не говорил никаких вульгарных слов ни в быту, ни с близкими людьми, ни даже в компании, где он мог выпить. Даже когда был в светской одежде, он всегда был носителем высокого сана архиерея. Это было в нём. Он дворянин, это было у него написано на лице, в глазах. Собственно говоря, это эпоха. Скажем так, не в упрёк нынешним архиереям или батюшкам, в нём была какая-то простота, и вместе с тем глубина.

Был такой отец Виталий Боровой[10], много сохранилось его различных высказываний, реплик интересных, он был протопресвитером и настоятелем Богоявленского собора. Ну и вот в 1990-е годы Патриарх Алексий рукополагает какого-то новоиспечённого епископа, и потом все идут в пономарку, видимо, скушать просфорочку, запить Святое Причастие, и какой-то помощник новоиспечённого архиерея, может быть, будущий секретарь, налил себе немного кагорчика с просфорочкой и на таком чувстве волнения, может быть, радости говорит: «Ну вот, почил на нашем владыченьке Дух Святой». И отец Виталий Боровой подходит к нему и говорит: «Насчёт Духа Святого ничего сказать не могу, но то, что дух гордыни и высокоумия на нём почил, – это точно». Одним словом, – это эпоха, понимаете, эти люди… Сейчас таких нет. Многие из них прошли лагеря, ссылки, они очень глубокие, бесстрашные. Ну и, конечно же, ещё что характеризует этого батюшку, отца Виталия. Тоже мне рассказали, я не был свидетелем этого. Какой-то митрополит приехал, у него три креста на груди. Отец Виталий к нему подходит: «Владыко святый, благословите!» Он благословил. – «А Вы не подскажете? Я не могу понять, – показывает на средний крестик. – Это я знаю, Кто». И с хитрецой указывая взглядом на другие два креста: «А эти-то двое кто?» Понимаете? Это эпоха.

Владыка Михаил, кстати говоря, единственный, скорее всего, в то время в городе Вологде, кто выписывал газету на немецком языке. Несколько газет ему приходило, я всегда вынимал почту, ему утром клал на стол. Журнал «Балет», газета «Советская культура», газета «Правда», газета «Известия», ещё что-то, целая кипа приходила. Он надевал очки, всё листал, что-то там подчеркивал.

И ещё такой момент очень интересный, который я приметил. Владыка Михаил – человек Писания был.  В то время я ещё парень был, понятно, что Евангелие я читал, но чтобы сесть и от корки до корки прочитать – нет. В моём представлении было: главу прочитал, поцеловал, положил – всё. И только у владыки Михаила я впервые увидел Писание «пушистое» от того, что он часто им пользуется, там закладок было 20, наверное, оно было всё исписано на полях, подчёркнуто карандашом – он жил этим! Священное Писание было кредо его жизни, он мог цитировать главами. Если мы можем цитировать стихами, отдельными фразами, то он цитировал главами, а это может только тот человек, который хорошо знает и любит Писание. Знает почему хорошо? Потому что он этим живёт. Он с ним не расставался никогда. Он был очень хороший рассказчик, мог увлечь человека, даже незнакомого с Писанием, и человек уже будет неравнодушен, он уже навсегда посеет в его сердце семена, потому что владыка Михаил, где бы он ни был, он всегда был проповедником, он всегда благовествовал, он всегда проповедовал, причём ненавязчиво, очень педагогично – он был очень хороший педагог. Это сказывается школа, скорее всего: он в Горном институте преподавал, преподавал в духовной академии. Доходчиво рассказать и изложить любой материал – он это мог, он это любил, и это было очень доступно.

Отец Евгений, позвольте вопрос. Мы Вас благодарим за такую обстоятельную характеристику владыки и за обстоятельную характеристику эпохи. Не прощу себе, если не задам этот вопрос сейчас. Всё-таки человека, действительно, делает чтение, культура, к которой он причастен. Мы знаем, что владыка Михаил был выдающийся богослов. У меня вопрос такой: в сферу его регулярного чтения входила ли литература художественная? Помимо периодики, помимо Священного Писания, богословских трудов, увлекался ли владыка искусством, чтением художественной литературы? Для характеристики, мне кажется, это очень важная деталь была бы – сказать, что читал владыка. Может быть, какой-то был у него любимый классик или любимый писатель-современник?

По поводу самого любимого классика я, к сожалению, не знаю, в силу, наверное, своего возраста я не настолько общался с владыкой Михаилом. Да и, пожалуй, я даже не знаю, кто сейчас может об этом рассказать, но, на мой взгляд, не было ни одной книги, ни одной темы, которая ему была бы не интересна. Он интересовался всем: физикой, математикой, языками, литературой. Он любил классиков. Он цитировал Чехова. Чехова он любил. Лескова мог цитировать целыми страницами – вот это я помню. Пушкина… Да, он цитировал Пушкина, и всегда это было очень к месту. Он любил очень что-то к месту произнести, какие-то слова, фразы – вот это в нём было. Это тоже говорило о его высоком образовании.

Наверное, можно перейти теперь к тому, как я поступил в духовную семинарию.

Да, какую роль он сыграл в Вашем становлении? Ведь он, получается, Вас рекомендовал в Питерскую духовную академию.

Да, он действительно сыграл в моей жизни, я бы даже сказал, ключевую роль, потому что если бы я не встретил, в своей жизни владыку Михаила, то, может быть, и жизнь сложилась бы как-то по-другому, может быть, пошёл бы в семинарию, может не пошёл бы. Просто в те времена, это же советский период, всё-таки была антирелигиозная пропаганда, я всё это прошёл, всё это было мне знакомо. Церковь клеймили, духовенство: попы малообразованные, тёмные бабки, нечего там делать. И вдруг архиепископ Михаил, человек, который знал пять языков, который мог свободно говорить на совершенно разные темы, – он меня просто поразил своей глубокой образованностью. Для меня это было некое открытие. И, конечно, позднее, когда мы стали уже общаться с владыкой Михаилом, я увидел его в быту, я увидел его в богослужении, в частной жизни. И что меня поразило в то время, подкупило – это то, что владыка Михаил архиереем был всегда: дома в рваных тапочках, в ботинках, в рясе – он всегда был полон архиерейского достоинства, он не играл, он был таким, какой он есть. Мне он запомнился, как очень красивый человек, с высокой, большой буквы. И конечно, благодаря ему я объездил все тогдашние приходы в Вологодской епархии, их было 18 всего лишь. Меня везде как ризничего брали, я был счастлив! Владыка Михаил, наверное, понимал, что я молодой человек, видел, что мне всё это интересно, и я с желанием всё это делаю. В общем, меня брали везде, в разные поездки всегда, куда бы он ни поехал, всегда отец Анатолий Макаров и всегда я.

Мне запомнилась такая поездка. Мы едем из Устюжины. А владыка Михаил после обеда всегда дремал в «Волге». Снимал свои ботиночки, надевал тапочки – всегда с собой их возил – рваные, так вальяжно откидывался и давал такого крепкого храпака, что мне казалось, что слышно даже на улице. Он очень крепко засыпал – моментально. Отец Анатолий Макаров сидит – он тоже пытался уснуть, – и говорит: «Господи, до чего ж крепкие нервы у человека!» А владыка Михаил храпел на разные мотивы и потом – хоп, издавал какой-то звук – то есть, он проснулся. И знаком того, что он проснулся, было исполнение каких-либо романсов, он начинал петь: «…Я люблю Вас, я люблю Вас, Ольга!..» И это говорило о том, что у него очень хорошее настроение. Так он до самой Вологды от Череповца пел романсы, он их знал очень много. Иногда, когда у него было очень хорошее, игривое настроение он пел ещё песни, которые услышал где-то в тюрьме. Когда он ещё был подростком, он сидел в тюрьме несколько месяцев за веру, за религию, что-то он об этом тоже немножко рассказывал. И когда у него было очень хорошее настроение, то он иногда по отдельному заказу каких-то лиц или сам пел зековские песни того времени, причём с такой особой интонацией. И вот однажды он поспал, попел романсы, потом наступила пауза, а меня тогда волновал один вопрос. Ну, что парней волнует в этом возрасте? Я говорю: «Владыка, у меня вопрос есть». Он говорит: «Да, Евгений, слушаю Вас». Он всё время обращался на «Вы». Очень редко говорил «ты», крайне редко, всегда на «Вы». А мне только подрясник благословили – ну думаю, теперь, хана мне, мне ж надо как-то с девочками гулять, дружить, а я в подряснике. Как я буду с ними целоваться-обниматься и вообще строить какие-то взаимоотношения?.. И я как-то очень неуверенно, очень скомкано задал ему этот вопрос. Говорю: «Владыка, как теперь мне быть? Всё, прощай молодость!» И владыка мне тогда, помню, от Череповца до самой Вологды прочёл замечательную лекцию о том, что такое любовь, как это красиво, какими эти взаимоотношения должны быть, что это прекрасно, у тебя такой возраст сейчас, это особая пора, в общем, сказал: «Не переживай». Понятно, что он тогда таких фраз не произносил, но современным языком он бы сказал: «Не парься на эту тему. Ничего в твоей жизни не изменилось, и подрясник тебе не помешает. Ты же не в подряснике будешь целоваться, но будь его всегда достоин». В общем, в таком контексте, но во всяком случае, он прочёл замечательную лекцию, беседу отеческую о том, что юность – это особая пора, которую нужно ценить, дорожить ею. Видимо, может, руководствовался и своим опытом каким-то. Но во всяком случае мне это помогло в дальнейшем. Как-то так.

И такой момент ещё очень интересный. Владыка молился на литургии настолько глубоко и проникновенно – у него выступала испарина на лбу. Он не стеснялся слёз. Он настолько проникал в Божественную литургию, настолько это было трогательно… Читал молитвы иногда в голос, иногда про себя, иногда вполголоса. Я стоял с чиновником рядом с ним. Вокруг него не было ничего. И, глядя на владыку Михаила, все настолько проникались Божественной литургией, что в буквальном смысле слова было всё единодушно, единомысленно, единосердечно – вот настолько владыка вовлекал в молитву всех, кто был рядом с ним. Ему не важно было: надели ли на него омофор, не надели… Есть такие моменты. Иногда он на это обращал внимание, но чаще всего, нет. Он видел, что иподиакона молятся, и как-то смотрел на это очень просто. Какие-то моменты богослужения, видимо, были особо личные для него… Я, кстати говоря, об этом немножко рассказал в своё время, ему же Христос явился в отрочестве… И, возможно, это личное Богоявление сыграло в его жизни какую-то особую серьёзную роль. Он очень переживал Христа, очень переживал Его присутствие в своей жизни и в Божественной литургии, и на Евхаристическом каноне у него очень часто катились слёзы, и он никогда этого не стеснялся. Где вы видели архиерея, плачущего на литургии от глубины переживания? Может быть, ещё и будут такие владыки…

Так можно охарактеризовать владыку Михаила. Он очень любил богослужение, он очень любил Божественную литургию, он прекрасно читал, он любил читать Шестопсалмие, нередко читал каноны. Он любил чтение и прекрасно разбирался в церковном уставе. Я фразу его запомнил, он всегда говорил: «Я хороший псаломщик. Архиереем любой стать сможет, а вот хорошим псаломщиком – это сложно». Он действительно, очень хорошо знал церковный устав. И очень любил богослужение, оно было каким-то особо красивым во времена владыки Михаила. Он был очень простым в отношении к облачениям, почему-то не сильно стыдился. Я ему говорил, что вот это надо обновить, а он говорил: «А что же тут плохого? Посмотри, это ещё можно носить». Митра, особенно голубая, из голубого бархата, уже была захватана руками, это не отстирать, а он говорит: «А что же тут плохого? Ничего, это ещё можно носить». Но потом мы нашли метод, я откуда-то узнал, и мы в конце концов её почистили. В общем, для него это было не сильно значительно.

Но потом я всё-таки вызревал-вызревал и попросился у владыки в духовную семинарию. Для него это было, может быть, и ожидаемо, может быть, неожиданно, но я увидел в его глазах небольшую грусть, потому что он уже привык ко мне, я тут постоянно кручусь под ногами. И он говорит: «А в какую семинарию ты хочешь?» – «Владыка, в Московскую». Он говорит: «Нет, только не в Московскую». Я говорю: «А в какую, владыка?» Тогда были Московская, Одесская и Ленинградская. Он говорит: «Только в Ленинградскую. Вот туда я тебя благословлю». Меня ещё удивила тогда его фраза: «А чего ты там решил узнать?» То есть он преподаватель духовной академии и вдруг меня спрашивает: «А чего ты там решил узнать нового?» Я говорю: «Ну владыка, я хочу всё-таки получить образование, чтобы дальше служить Церкви и приносить пользу». Видимо, вот этот аргумент сыграл роль. Во всяком случае, он понял, что начинает противоречить сам себе. Он меня благословил в духовную семинарию, и я стал готовиться. Что меня тогда удивило, в то время из Вологодской епархии очень длительный период не было абитуриентов, никого не посылали учиться, потому что такая эпоха была: быстренько из сторожки архиереи рукополагали: нужно было храмы заполнять. Уже начался процесс открытия храмов, нужно было духовенство. И конечно, владыка шёл на это, но в конце концов потом открыли духовное училище, он там сам читал лекции, и вот он меня благословил учиться. Я приехал в духовную семинарию, и первой, кто меня там встретил, была Ольга Ивановна[11]. Она говорит: «Ты что, с Вологодской?!» Я говорю: «Да, с Вологодской». Она говорит: «Наконец-то! Я тоже Вологодская!» И она что-то о себе стала рассказывать, говорит: «У меня папа служил, Пономарёв, в таком-то приходе». Я говорю: «Я что-то знаю». Я уже слышал об отце Ольги Ивановны… Отец Иоанн Пономарёв[12] был настоятелем.

Под Череповцом.

Под Череповцом, да. А я уже тогда слышал что-то об этом батюшке. Я говорю: «Я слышал об этом батюшке». Она говорит: «Да, батюшка почил…». Я в этом приходе был, владыка в этом приходе любил читать канон Андрея Критского, туда специально приезжал. И как-то мы с Ольгой Ивановной подружились, она всегда с особым чувством ко мне, к земляку, относилась, помогала. Она всем помогала, она такой человек, всегда помогает всем. И, собственно говоря, таким образом я поступил в Ленинградскую духовную семинарию, а закончил Санкт-Петербургскую духовную семинарию. Потому что произошло переименование города. Владыка Михаил очень ждал этого, очень ждал. У него же была ленинградская прописка, он специально поехал в Ленинград для того, чтобы отдать свой голос за то, чтобы город был переименован в Санкт-Петербург, потому что он родился в Санкт-Петербурге, и это было для него очень значительно. Я помню, как мы его провожали с отцом Анатолием Макаровым на ленинградский поезд, и владыка с таким чувством уезжал: «Должен ехать, должен отдать свой голос, потому что если моего голоса не будет, вдруг одного голоса не хватит!» В общем он ехал переименовывать город, чтобы он получил обратно то название, которое было для него очень дорого.

Ну, собственно, потом я уже с владыкой Михаилом встречался в стенах Ленинградской духовной семинарии, где он читал лекции. Он читал лекции в академии, но, поскольку, я всё-таки у него иподиаконствовал, то всегда его встречал. Это не потому, что я так хотел, или так владыка Михаил хотел, ему, мне кажется, было совершенно без разницы, кто его встретит, но он всегда был рад, когда меня видел. Руководство академии, зная, что я был его иподиаконом, всегда говорили: «Вот, владыка Михаил будет служить – тебе его встречать, провожать, облачать и всё остальное». Всегда за ним посылали академическую «Волгу». Владыка приезжал, я его встречал, облачал, потом обратно провожал.

Потом я закончил семинарию, уехал в Вологду, а владыка Михаил, как раз в этот год ушёл на пенсию, переехал в Петербург. Виделся я с ним уже очень редко. Это были очень редкие приезды, когда мы с ним виделись где-то на Гороховой, в квартире его личной секретарши Светланы Николаевны. Меня там принимали. Я приезжал с каким-то гостинцем, владыка всегда спрашивал что-то. А потом я уже всецело погрузился в жизнь Вологодской земли.

К сожалению, я не поехал на похороны владыки Михаила, о чём очень жалею. Почему-то тогда владыка Максимилиан[13] не благословил никому ехать. Поехал только отец Александр Куликов[14]. Нам было всем очень обидно. Но ты же не пойдёшь против архиерея. Во всяком случае, владыка Михаил сыграл особую роль, поскольку идёт речь обо мне, то в моей жизни. Я думаю, что он сыграл очень серьёзную роль в судьбах и очень многих людей. Отец Василий Павлов, его друг и воспитанник, он тоже изменил его судьбу. Я думаю, что владыка Михаил изменил судьбу очень многих людей. Ну вот, вкратце если сказать…

Ну, в двух словах ещё, может быть, Вы вспомните какие-то яркие периоды из своей жизни? Естественно, я владыку Михаила лично не знал, только очень много слышал в Петербурге и в Вологде о нём. Он был ещё и талантливым музыкантом. Мне рассказывали, что он всегда, когда служил на приходах, заходил в трапезную, и, если там было фортепиано, обязательно садился и играл. Может, помните, что-то такое?

Да, он заполнял паузу, пока накрывали на стол. Владыка Михаил всегда садился за музыкальный инструмент. 

Он же любил играть в шахматы.

Да, он любил играть в шахматы.

Рассказывали, что в академии он мог даже на целый урок опоздать, если, например, с отцом Владимиром Мустафиным[15] они пересекутся вдруг случайно в профессорской и сядут за шахматы, то оба могут урок пропустить.

Либо по коридору звучала фортепианная музыка, и все знали, что это владыка Михаил играет, и тоже он мог не услышать звонка, и студенты могли расслабиться. Ставили дежурного в дверях и смотрели, идёт ли владыка Михаил, а сами занимались своими делами.

Да, в Вологде он тоже музицировал, у него дома был музыкальный инструмент. Отец Василий Павлов, он же музыкант, его друг, сомолитвенник и собеседник, наверное, самый близкий для него собеседник – именно отец Василий Павлов. Владыка Михаил любил ходить к нему в гости, отец Василий приезжал к нему, они много беседовали, вели какие-то, по меркам тогдашнего моего понимания, очень умные разговоры о богословии, о физике, о математике, о музыке, об искусстве, о культуре. Понятно, что для меня тогда это была высота абсолютно, недосягаемая, да и сейчас тоже. Иногда под настроение они садились и в четыре руки играли какие-то произведения. А на старости лет, владыке уже было под 80, он решил научиться играть на скрипке. Хорошо, что он жил в частном доме, а не в многоквартирном. Я думаю, слышно было, наверное, и на улице Панкратова. Однако, эту картину надо, конечно, было видеть! Владыка Михаил в рваных тапочках, своих любимых, брал в руки скрипку. Кошка тут же убегала. Отец Василий садился за фортепиано, и они начинали играть «Сурка». Владыка Михаил: «Пью-пью-пью-пью-пью» [Изображает звуки игры на скрипке]. Это, конечно, было очень смешно. Он потом научился играть лучше, но просто я застал как раз тот период, когда он начинал брать в руки смычок. У владыки Михаила был слух музыкальный очень хороший, а у отца Василия был идеальный музыкальный слух, то есть можно было представить выражение лица отца Василия, на ухо которого архиерей пытается играть на скрипке «Сурка» неумело. Но потом они уже играли какие-то мелодии вместе.

Ещё такая очень интересная деталь про владыку Михаила. Знаете, он был человек очень здравого рассудка, очень здравого ума, очень критического взгляда на какие-то вещи даже религиозного характера. Он всё-таки профессор богословия, богослов, настоящий учёный, знаток Писания. Он боролся с разного рода суевериями, очень горячо высказывал своё мнение на определенные вопросы, с кем-то не соглашался. Причём, всё-таки являясь академическим профессором, он начинал с простейшего и широко раскрывал тему. И на фоне этого меня удивило однажды то, что он всё-таки был мистиком. Владыка Михаил был мистиком.

Однажды, я пришёл очень рано, смотрю, а владыка уже встал. Обычно я приходил, готовил ему кашу и ждал его. Потом он вставал, выходил из своих покоев в столовую, там здоровался, заглядывал ко мне, говорил: «Евгений, доброе утро!» Я брал благословение. – «Что у нас там сегодня на завтрак?» – что-то такое он мурлыкал. А тут смотрю – он уже готов, уже что-то поел, какой-то весь взволнованный и говорит: «Евгений, поехали со мной, сейчас подойдёт отец Анатолий». Мы сели в машину и поехали в город Грязовец. А в то время там такой батюшка служил, не буду называть его имя, и там какое-то было нестроение нравственного характера, что-то такое, что очень сильно беспокоило владыку. Он не знал, как поступить с этим батюшкой, что с ним сделать, как с ним быть: простить, не простить, забыть, не забыть. Возможно, он с ним уже на эти темы говорил. Вот он весь такой взъерошенный садится в эту «Волгу», и мы едем. Обычно он либо спал, либо что-то рассказывал. И вдруг он начал делился чем-то личным. Я сижу сзади с отцом Анатолием. Владыка любил сидеть на переднем сиденье, там можно ноги спокойно поставить. И вот он рассказывает, говорит: «Вы знаете, дорогой отец Анатолий…». Он не ко мне обращался, а к отцу Анатолию, потому что отца Анатолия он знал очень давно и советовался с ним, иногда спрашивал мнения. Отец Анатолий был глубоко церковный человек, старший иподиакон. Он вообще был диаконом, но потерял голос на каком-то этапе своей жизни, хотя у него когда-то был очень красивый тенор. Он человек был очень церковный, любил «закладывать» иногда, но очень был предан владыке Михаилу, и владыка Михаил это очень ценил. И он был очень предан Церкви. И это было адресовано больше отцу Анатолию, чем мне, а я просто оказался невольным слушателем. И вот владыка Михаил рассказывает: «Я не знаю, что делать с этим батюшкой! Потому что…», – назвал какие-то вещи, которые для меня в то время не укладывались в голове. – «Я, – говорит, – не знаю, что с ним делать. И Вы представляете, дорогой отец Анатолий, сегодня мне приснился сон. Вы знаете, я всю ночь давил клопов! Они лезли отовсюду, что бы я с ними ни делал! Я их давлю, давлю, они лезут, вылезают из-под ковра, из-под одежды… И когда я проснулся, я понял: я архиерей, и этот сон адресован мне. Я должен сегодня поехать и раздавить этих клопов!» То есть, он был убеждён, что этот сон вещий. Он как Иосиф растолковал этот сон, который был послан откуда-то ему для того, чтобы он в конце концов принял то решение, которое нужно было принять архиерею. Вот мы приехали, это была осень поздняя, слякоть, бездорожье. Владыка Михаил весь там уляпался. Долго стучали, не могли войти, мы без предупреждения приехали. Не могли этого батюшку добудиться, но в конце концов он открыл, смотрит – архиерей стоит. Владыка Михаил мог так разнести, если он заведётся, но опять же, не было ругани, плохих слов, словарный запас архиепископа Михаила был настолько велик, настолько литературно отточен, что он мог отчихвостить тебя по полной, но это будет художественно и красиво. И мы с отцом Анатолием оказались невольными слушателями, мы сидели в прихожей. Он закрыл дверь, отчихвостил этого батюшку и в конце концов довольный тем, что он «раздавил клопов», поехал обратно, унеся с собой крест, который снял с этого батюшки и положил к себе в карман. С одной стороны, это, вроде бы, не укладывается, потому что он богослов, человек очень критического ума, он был против всякого рода суеверий, каких-то непроверенных басен, рассказов – и вдруг сон! Сон, который решил всё! Это очень интересный момент. 

Ещё одна небольшая реплика. Подготовка к Пасхе и к Рождеству. По тем временам в городе было только два храма: кафедральный собор Рождества Богородицы и церковь Лазаря. Они были битком набиты. Это можно понять – два храма, в которых служили и ранние, и поздние. Людей просто битком, дышать нечем, невозможно. У владыки Михаила была такая традиция: он всегда на Пасху, на Рождество собирал сначала духовенство отдельно, потом сотрудников епархии собирал, потом собирал хоры: архиерейский хор и отдельно собирал любительский хор. И для всех накрывали отдельные столы. Все эти приёмы были у него в доме. И накануне этих дней Вера Кондратьевна и ещё какие-то другие женщины накрывали столы, что-то жарилось, парилось, квасилось, висели творожные пасхи в марлевых мешочках на какой-то швабре. Много-много-много всего, какая-то колбаса, яства… Владыка Михаил приезжал в Великий Четверг, женщина делает пасху творожную. Владыка приехал после Страстных Евангелий: «Так, – говорит, – ну что здесь? Так, ну что, пасха, да. Так, пасха, а ну-ка давайте мы посмотрим на сахарок!» – пальцем так. – «Вы знаете, я бы ещё добавил сахара!» На самом деле, все поварские дела его мало интересовали. Но, видимо, это что-то из детства. Знаете, залезть пальцем в пасху, посмотреть, насколько это вкусно. Местами он был такой большой ребёнок. Мудрый, интеллигентный, взрослый человек, архиерей, а местами просто был ребёнок – очень наивный, очень простой, но в этой его простоте всегда была какая-то непоказная, нерисованная интеллигентность. Это было, по всей видимости, у него в крови от его каких-то далёких-далёких предков. Плюс та культура, в которой он вырос.

Ну вот таким я запомнил владыку Михаила. Конечно, я могу ещё много чего рассказывать, делиться какими-то воспоминаниями, но, наверное, это будет перебор.

Спасибо, батюшка, большое спасибо. 

[1] Протоиерей Евгений Лощилов (1882 – 1937). Осуждён тройкой при УНКВД по Вологодской области как участник контрреволюционной группы и приговорён к расстрелу.

[2] Протоиерей Георгий Эдельштейн (1932 г.р.), участник диссидентского движения в СССР.

[3] Архиепископ Михаил (Мудьюгин), (1912 – 2000).

[4] Храм святителя Николая Чудотворца во Владычной слободе г. Вологды. Один из старейших сохранившихся храмов города, памятник архитектуры XVII века.

[5] Иеромонах Кирилл (Биденко), насельник Кирилло-Белозерского мужского монастыря.

[6] Протодиакон Георгий Рябинин (1930 – 2021), был старейшим священнослужителем Вологодской епархии.

[7] Заштатный диакон Анатолий Макаров служил в Вологодском Рождество-Богородицком кафедральном соборе в 1985 году.

[8] Протоиерей Василий Павлов (1946 – 2001), настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы на Торгу в Вологде, благочинный Вологодского округа, главный редактор епархиальной газеты «Благовестник». До 2000 года – ректор Вологодского духовного училища.

[9] Иоанновский ставропигиальный женский монастырь расположен на набережной реки Карповки в Санкт-Петербурге. Основа святым праведным Иоанном Кронштадтским в 1900 г. и назван в честь преподобного Иоанна Рыльского, его духовного покровителя. В храме-усыпальнице покоятся мощи Иоанна Кронштадтского.

[10] Протопресвитер Виталий Боровой (1916 – 2008). В 1973 – 1978 гг. был настоятелем Богоявленского собора в Елохове.

[11] Пономарёва Ольга Ивановна, заведующая канцелярией Санкт-Петербургской духовной академии. Работает в академии более 40 лет.

[12] Иерей Иоанн Пономарёв (1929 – 1973). С 1961 г. был настоятелем храма святых Богоотец Иоакима и Анны в селе Носовское Череповецкого района Вологодской области.

[13] Архиепископ Максимилиан (Лазаренко). С 1993 по 2014 гг. архиепископ Вологодский и Великоустюжский.

[14] Протоиерей Александр Куликов, секретарь управления Череповецкой епархии, почетный настоятель кафедрального собора преподобных Афанасия и Феодосия Череповецких. Много лет служил в храмах Устюжины и Череповца.

[15] Протоиерей Владимир Мустафин, профессор Санкт-Петербургской духовной академии.