ФИО: протоиерей Леонид Константинов

Год рождения: 1948

Место рождения и возрастания: г. Белгород

Социальное происхождение: из семьи рабочих

Образование: Московская духовная академия

Место проживания в настоящее время: г. Белгород

Дата записи интервью: 29.05.2024

Беседу проводил диакон Алексий Собченко, старший преподаватель Белгородской духовной семинарии.

Добрый день, отец Леонид! Я так понимаю, что Вы являетесь коренным белгородцем. Родились и жили здесь, да?

Да. Совершенно верно.

А живёте Вы сейчас в том же доме, где жили в детстве?

Нет, я жил в жилпосёлке Цемзавода. Там был сталинский лагерь. Однажды, это было примерно в 1952 году, мне где-то было года три, я тяжело заболел, дифтерит или скарлатина – я не знаю, что это было. А на моей двоюродной тётке был женат чекист. Он служил в разведке на Сахалине, воевал с японцами. И он охранял этих зэков. А в лагере сидел врач, очень толковый, по фамилии Браверман. Заключённый. Тогда дело врачей раскручивалось, Сталин стал сажать своих докторов. Я не знаю, почему сидел Браверман в этом лагере, но отец попросил своего родственника (этого дядю Васю, мужа моей тётки двоюродной), и Бравермана под конвоем, привели ко мне два чекиста. Первое, что мама рассказывала (я не помню этого), что он велел меня подстричь. Убрать весь волос. Посоветовал купить козу, чтобы у меня было козье молоко. Почему-то именно козье. А отец дал ему стакан гречки. Это по тем временам была валюта. Это голодные годы были послевоенные.

Белгород был разрушен, наверное?                     

Совершенно верно. Танк, я помню, разбитый стоял, и в дуле гнездо птичье было. Потом убрали этот танк.

И вот на второй день Браверман сказал, чтобы его снова привели. И он снова мне ввёл какую-то сыворотку. Скорее всего, пенициллин. И мама говорит: «Ты к вечеру встал в колыбели на ножки и попросил кушать». То есть я воскрес. Он меня фактически спас.

Вторая встреча с Браверманом была у меня в 17 лет. Представляете? Я провожал своего друга в армию, он проходил комиссию. Он зашёл кабинет, я сидел с пациентами, ждал, когда Валерка выйдет. И вдруг из другого кабинета вышел мужчина в белом халате. Абсолютно лысый, почему-то в резиновых сапах. Он прошёл по коридору и скрылся. И все зашептали: «Браверман! Браверман…» Я смотрел на этого мужчину. Это же мой спаситель! Думаю: «Вот бы с ним выпить, поблагодарить его!» Но он-то меня не помнил и не узнавал. Он меня малышом, младенцем спасал. А здесь сидел юноша. Потом он снова зашёл в кабинет.

Получается, после отсидки в лагере он здесь остался.

Да, конечно. А потом третья встреча с ним была. В 1978 году умерла мама. Она умерла быстро, в течение двух дней от инфаркта в 61 год, не старая. Я ещё не был священником. Как-то раз я пришёл к ней на могилу. А потом, знаете, всегда осматриваешь и другие могилы невольно. Смотрю, недалеко могила и на ней выгравирована чаша со змейкой. То есть, здесь доктор лежит. И написано: «Браверман». Я подошёл, узнал его. Тот же лысый мужчина. Видно, что человек битый, тёртый жизнью. Волевое лицо такое… Я с тех пор запомнил эту могилу. Я не знаю, крещёный он или некрещёный, но, когда я прихожу на могилу к маме и к отцу, я прихожу неизменно и к Браверману. Я считаю, это третья встреча с ним после младенчества и юности. Теперь он уже в могиле. И всегда молюсь о упокоении его души.

У Вас были иконы дома?

Да, были иконы дома. Но над нашими иконами Спасителя и Матери Божией висел портрет Ленина большой. А дело было вот в чём. Отец Сталина терпеть не мог. Мама при Сталине четыре дня просидела в изоляторе за початок, который она взяла на колхозном огороде. Её хотели посадить, но спас случай. И отец говорил: «По всем квартирам ходили первого мая, к ноябрю: «Чтобы был портрет Сталина! Чтобы был портрет Сталина!» А он говорил: «Я лучше Ленина повешу!» И висел портрет Ленина здоровый в рамке. Я ещё помню, это был карандашный рисунок. И фамилия художника Васильев.

С этим портретом произошёл один случай. Я был младенцем. А время было голодное, и клопы напали. Мама вытащила в коридор мою колыбель и протёрла её дустом. Сейчас не знают, что это такое. Это же химическое вещество. Очень вонючее, от клопов сильно помогало. А меня положила на пол. Она говорит: «Я протираю колыбель в коридоре, вдруг слышу: “Бабах!” На тебя портрет Ленина свалился! Рядом упал! Я, – говорит, – вся обмякла. Он бы разможжил голову. Но Господь не допустил – мимо. Ну, я собрала стекло, а ты, – говорит, – лежишь, ручками, ножками шевелишь. Не заплакал, не вскрикнул». Иконы висят, а Ленин на меня упал.

Моя бабушка Ольга Михайловна жила с нами, нянчила меня и брата. Она была глубоко верующей, было у неё много детей, выжили восемь. Один погиб на фронте. И я помню, залетал утром в нашу квартиру зимой, накатавшись, наигравшись в снежки: «Бабка, я есть хочу!» А она стояла на коленях и молилась перед иконами. Я тогда тихо уходил. Давал ей ещё минут 15-20. Потом, когда я приходил, она уже жарила оладьи картофельные на сковородке, которые я уплетал «за милую душу». Когда в 1958 году она умерла, я сразу это почувствовал. Я почувствовал, что исчезла молитва, что-то ушло из моей жизни такое хорошее, ласковое, доброе. Я не могу этого объяснить. Ну, бабушка любимая.

А как Вы можете охарактеризовать Вашу семью? Это была верующая или обычная советская семья? Или хотя бы на уровне народной веры иногда ходили в храм?

Скорее всего, это была обыкновенная советская семья. Не атеистическая, но и не религиозная.

Я помню, перед тем, как мне в школу идти бабушка меня и брата за ручку водила в Преображенской собор. Его закрыли только в 1962 году в сентябре. И меня подводили к батюшке, он давал мне что-то из Чаши, что-то сладенькое… Я это помню отлично. Но я ничего не понимал, не понимал, в чём дело. Потом помню, что батюшка заводил меня за ручку в алтарь и говорил: «Здесь поцелуй. Здесь поцелуй…», – я целовал. Очевидно, мать «брала молитву».

А крестили Вас где?

В Белгороде, в Преображенском соборе. Я не знаю, кто меня крестил. У меня была крёстная мать, это моя тётя Катя, и крёстный отец, брат отца Николай, харьковчанин. Он был военный человек, воевал. Но, очевидно, молитвы не давали, молитву, я думаю, мама брала с бабушкой для меня уже перед школой.

То есть, воцерковляли?

Воцерковляли, да. А потом мне со всех сторон старухи совали просфорки. Я набивал ими полный рот! А они всё давали и давали! Я уже и не знал, куда их девать. Но я не скажу, что это религиозная семья. 

И помню, была Великая Суббота 1958 года, мне 9 лет. И мама меня за ручку ведёт. У нас кулич, яйца крашеные… И мы идём в Крестовоздвиженский храм на Кошарах освещать куличи. Собирался дождь. Сказали, что батюшка будет освящать в храме. Я зашёл в храм и поднял голову. Я увидел Человека с бородой. У Него был терновый венец, и Он нёс крест, согнувшись. И были капли крови, видно было, что Он сильно мучается. Я маму спросил: «Мама, а Кто это?» Она сказала: «Сынок, я не знаю». Вдруг подошла какая-то женщина, она рядом стояла, и начала мне рассказывать, что это Христос Спаситель. Из всего рассказа я запомнил только одно: что Христа продал Иуда – Его ученик. Мы с мамой вышли, у неё узелок с куличами. Я иду в шоке.

То есть это на Вас произвело впечатление?

Потрясающее! Потрясающее! Я думал: «Что же он наделал?! Бога предал!! Ему же попадёт!» Я думал: «Это как?! Я двойку или тройку получу – плохо, отец ругает! А это что он наделал?!» Я дошёл до шлагбаума, там переезд. И в это время паровоз без вагонов шёл, он засвистел, и я очнулся. Как взрыв. Как-то меня привёл в чувства этот гудок его. Когда я пришёл домой, бабушка мне говорит: «Внучек, ты правильно сделал, что посетил храм. Теперь Боженька подаст тебе здоровье». На другой день я заболел. Мама мне рыбий жир суёт, лекарств не было совсем. Что-то у меня несовпадение какое-то было. Но я запомнил. Я запомнил этого Человека, Который нёс крест.

Когда уже бабушка умерла, мы переехали на Сокол в свой дом, там построились родители, я стал ходить в четырнадцатую школу, в которой мне очень не понравилось. Я скучал по старым друзьям. И убегал туда, в жилпосёлок, где был старый дом, где я провёл свои лучшие 8 лет жизни.

Однажды учительница рисования Раиса Николаевна принесла на урок картины русских живописцев: «Вот, это, дети, “Алёнушка”. А вот это, дети, посмотрите, “Бурлаки на Волге”. Как труд раньше эксплуатировали. Как они тянут эту баржу! А вот это, дети, “Три богатыря”. Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алёша Попович». А потом переворачивает: «А это, дети, “Явление Христа народу” русского художника Иванова». Я как глянул – Он вдали, я Его сразу узнал. Это Он! Тот, Которого я видел на Кошарах в Крестовоздвиженском храме, Который нёс крест! На меня снова нахлынуло что-то. Но школа была атеистическая.

Потом я у бабушки под подушкой нашёл Евангелие и сказку «О рыбаке и рыбке». Очевидно, она больше никогда ничего в мире не читала. Она всегда возмущалась поведением старухи и говорила: «Как же так?! Это же муж!» А я думаю про себя сейчас, уже в зрелом возрасте: «Вот, что значит старые люди! Муж для неё был – священное лицо. Она же венчанная с ним».

А дедушка был ещё жив?

Нет! Дедушка умер в 1943 году, я его вообще не видел. Дедушку убили отступающие немцы. Прошёл дождь 21-го июля, на Казанскую. Машина сильно забуксовала, бабушка говорит: «Они в грязи все, вытаскивали её». Наши обстреливали. А дедушка вышел и засмеялся. А офицер немецкий подошёл и выстрелил ему в шею… Сразу наповал.

Оттого, что смеялся над немцами?

Ну он засмеялся, что они ничего не могут сделать. Он был участником Первой мировой войны. Я после укорял деда. Думал: «Дед! Ты чего?! Ну как так?! Да тебе нужно было в погреб залезть, в моль превратиться, в ничто, пока они отступили бы, наши бы зашли». Немцев тоже надо понять. Они же мучились, когда вытаскивали этот свой «Студебеккер» или как там его, «Роллс-Ройс» или «Опель Капитан»… Или что там… не знаю.

Я немножко, тоже сейчас подытожу. То есть Вы, так или иначе, с детства были знакомы с религиозностью через бабушку.

Через бабушку. Только благодаря бабушке.

Иногда посещали храм.

Иногда. Ни одной молитвы не знал. Но ещё у меня был один фактор в жизни лет в восемь – девять. Когда мне было трудно, например, когда отец говорил: «Ну я тебя выпорю!» и всё такое прочее, я уходил в окопы. Тогда их было очень много после войны. Я там становился на колени и молился Богу. Я не знал ни одной молитвы. Вообще ничего, но я требовал, просил. И помню, что Он всё время давал. Вот что я просил, Он давал. Каждый день! Что я просил? Я просил хорошую оценку, я просил, чтобы в клубе был сегодня хороший фильм, чтобы в клуб привезли Чарли Чаплина (я буквально умирал со смеху, когда смотрел этот немой фильм с этим маленьким человечком, в этом в котелке с нелепой тростью, в этих ботинках длинных), просил, чтобы всё было нормально с родителями – и всё получал!

То есть так, по-детски, своими словами?

Всё своими словами. Обыденные просьбы к Богу. Это были просьбы, именно просьбы. Не славословия Бога, ничего. Постоянно дай! Я смотрел на небо, руки поднимал. Здесь кустарник колючий, там крапива старая… А я говорил: «Господи, ну, пошли Ты мне сегодня хорошее кино, чтобы я посмотрел».

Вы всё это тайком делали, что бы никто не видел?

Абсолютно тайком! Никто не знал. Потому что училка, Валентина Алексеевна, с моего друга Гриши Афанасьева сорвала крестик.

А Вы носили крест?

Я крестик носил, но тайно зашитый в рубашке. Не на шее.  Это я помню отлично.

А ещё вопрос. Вы октябрёнком, пионером были?

Был. Да, был пионером. Я помню, как нас принимали в пионеры. У меня не было галстука, а девочка-старшеклассница, лет четырнадцать ей было или пятнадцать, которая помогала мне уроки делать, она уже вышла из пионерского возраста, она погладила свой галстук, и на меня пионервожатая его надела. Я стоял с девчонками, с нашими, с мальчишками очень гордый, что я такой вот рыцарь, как и все, не хуже других. Женька плакал, мой друг. У него не было галстука, ему не хватило, сказали: «После достанем тебе галстук». Да, я был пионером.

А вот в Вашем окружении знакомые или соседи были верующие, религиозные?

Абсолютно ноль. Но я продолжал молиться перед экзаменами. Даже молился всю ночь. Ну просил своими словами. Экзамен прошёл блестяще!

Школьный какой-то?

Школьный. Молился в армии на посту в Амурской области. Очень холодно было, минус 35 градусов – это средняя температура в декабре, в январе в Амурской области. Я в тулупе, в валенках охранял ГСМ – это горюче-смазочные материалы. Пока обходил склад, постоянно молился.

***

Я принял сан в годы советской власти. У власти ещё был Леонид Ильич Брежнев. По-своему это было время, я сейчас, оглядываясь назад, скажу, что очень благодатное лично для меня.

Тогда был институт уполномоченных по делам религий, в городе был только один храм, Иоасафовский собор на старом кладбище. Я в 1980 году, будучи диаконом, а в 1981 – 1983 году уже священником служил в Крестовоздвиженском храме на Кошарах. Но Кошары тогда не входили в городскую черту, а в Белгороде, в областном центре, был только один храм, потому что кафедральный собор был закрыт при Хрущёве в 1962 году. Тогда был архиепископ Курский и Белгородский Леонид (Поляков). Такая была политика партии, правительства.

При Брежневе храмы уже не закрывались, но уполномоченные нас вызывали, допрашивали, хотя это не носило такой характер, как в 1937 году, к стенке уже никто не ставил. Но всё-таки это в какой-то степени было унизительно.

Был образован «Совет по делам религий», а на местах, в областных центрах – так называемые уполномоченные. Они ведь были призваны как посредники, а на самом деле они были врагами Церкви Божией. Они постоянно унижали духовенство. Они запрещали рукополагать.

Вот это я знаю точно, очень много примеров тому. У нас, например, когда меня вызывали молодым священником к уполномоченному, я заходил, а он писал. Я даже назову его фамилию. Жданов. До него был Шаманов, тот вообще был какой-то непонятный человек. Он орал всё время. Почему-то орал: «Кто твой отец?! А кто твоя мать?!» Ну какая разница, кто мой отец? А со Ждановым уже легче было говорить. Но он вызвал, к нему заходишь и стоишь, как пионер провинившийся в углу. А он пишет. Так проходило минут семь. Я сейчас понимаю, что он просто воспитывал, смирял. Однажды, к нему вызвали протоиерея Анатолия Стаховского. Тому 60 лет уже было, уже опытный батюшка был. В Иоасафовском храме служил. Он мне после говорит: «Тебя Ждан вызывал?» Я говорю: «Вызывал». – «Ну и что?» – «И что? Я зашёл. Он пишет, а я стою. Так было минут семь. Я стоял, как провинившийся ученик. А Вы как?» Он говорит: «Я зашёл. Он пишет, – то есть это был приём такой – ударить ниже пояса, смирить, – а я сел на диван и стал газетку читать. Он как подпрыгнет!» То есть приём у Жданова, против отца Анатолия, не получился».

Храмы уже никто не закрывал, но и новых не позволяли строить. Печатной литературы религиозной в 1980-е годы не было никакой абсолютно! Однажды я поехал в лавру, и одна прихожанка, Аннушка, она давно уже умерла, меня попросила: «Отец Леонид, купите мне Евангелие». Это был 1981 год. И я вынужден был написать прошение на имя ректора Московской духовной семинарии и академии, тогда был архиепископ Дмитровский Владимир (Сабодан), он позвонил на склад. Я пошёл туда, и монах Михей выдал мне Евангелие, за которое, конечно, я заплатил. Вот такая обстановка была! Никакой литературы – ни Библии, ни Евангелия – вообще ничего не было. Но были «Журналы Московской Патриархии», которые были у батюшек. Их, всё-таки, выдавали благочинные, и я очень ценил эти ЖМП («Журналы Московской Патриархии»), за 1950-е, за 1960-е годы. Там было очень много религиозных статей, очень много было проповедей, я всё это суммировал, что-то перерабатывал и обращался к народу с амвона благодаря этим ЖМП.

И ещё я скажу одну вещь – мне очень помогала, как это ни странно, атеистическая литература. Я буквально засиживался в читальном зале Областной библиотеки, здесь, на ул. Попова. Но я помню потрясающие вещи «В поисках исторического Иисуса» Хасснайн, «Евангельские сказания и их смысл» Крывелев, «О мифологии и философии Библии» Моисей Беленький, «Сказания евангелистов» польского атеиста Зенона Косидовского (он вступал в конфликт с московскими атеистами, которые вообще отвергали Иисуса Христа как историческую личность, он восставал против, он говорил: «Да, такой человек был»). Мне это нравилось, я очень много почерпнул из атеистической литературы. Скажу, что так как не было вообще ничего, а у Зенона Косидовского, у Крывелева или у Кубланова – целые страницы Евсевия Кесарийского, Светония, Плутарха, Пилиния Младшего, Иосифа Флавия, я выписки делал в специальные тетради, а критику на них оставлял. Вот так вот мы стремились тогда к знаниям. Это сейчас навалом всего. И сейчас никто на это не обращает внимания.

Это Вы делали, уже будучи священником?  

Да, очень много работал. Дело в том, что эту литературу на руки почему-то не выдавали. Однажды меня вызвали в органы (повыше, чем уполномоченный) и сказали: «Мы тоже понимаем опасность современной атеистической литературы, потому что благодаря ей люди приходят в храм». Я думаю: «Неужели у атеистов, у писателей было какое-то сверхчувство, сверхвидение или задание, может быть?» Мне один кагэбэшник сказал: «А Вы знаете, Леонид Иванович, я Вам скажу так, что атеистическая литература – это вход в Церковь, к Богу с чёрного входа». То есть они тоже были против атеистической литературы, которая так построена была. Я благодарен этим атеистам-писателям. Не знаю, живы они или нет, пусть их Бог простит, но я от них почерпнул знания.

Меня впервые ещё в 1979 году вызвали в КГБ. Я ещё не был священником. Я получил повестку в военкомат в почтовом ящике. Пришёл в военкомат, военкомат закрыт. Я постучал в окошко. Девушка в погонах лейтенанта сказала: «А военкомат закрыт».  Я говорю: «Позвольте, у меня повестка!» Она говорит: «А, ну дайте Вашу повестку! Ааа, я сейчас открою». Она открыла мне двери. Провела меня во двор. Там стоял «Жигуль» на домкрате. Под ним офицерские сапоги. Какой-то там офицерик ковырялся. А рядом стоял человек. Меня оттуда в армию забирали в 1967 году. Человек такой, лет под 40, коренастый, одет просто, выправка спортивная. Когда я подошёл, он крепко пожал мне руку, сказал, что он подполковник Комитета государственной безопасности, и надо побеседовать. И он завёл меня в зал «Атомные бомбардировки», там такие плакаты, куда падать в случае вспышки. И мы беседовали с ним полтора или два часа. Потом, когда я уже в сане был, меня вызывали другие. Я на них не держу никакого зла абсолютно.

Беседы были не раз. Однажды, это был 1983 год, я достал книгу тоже в лавре у одного перекупщика. Он привозил чемодан книг из Москвы в Загорск, тогда Сергиев Посад так назывался, и книги были потрясающие! Они были в основном дореволюционной печати. Дорогие, конечно.

Церковные?

Ну, не только церковные. Вот я у него купил книгу «300 лет династии Романовых». Издана в 1912 году, накануне юбилея. Я имел неосторожность похвастаться в кругу приближённых этой книгой. Вечером, в тот же день я пошёл по воду. Набрал водички в колонке, несу обратно. Проскочил «Козлик» такой, ну УАЗик и обратно стал сдавать. Вышли два моих старых знакомых в плащах, поднятые воротнички, шляпы…

То есть кагэбэшники?

Да. – «Леонид Иванович, давай поможем ведёрочки донести!» – «Да, нет! Я сам!» Когда мы зашли домой ко мне, я матушке говорю: «Быстро сообрази три рюмочки коньячку и лимончиков порежь». Я завёл их в свою комнату. У меня там музыка, поставил Леонида Утёсова, моего любимого певца.

– «Ну что, Леонид Иванович, говорят, у Вас тут новинка какая-то литературная появилась?» Я сразу понял, что меня кто-то сдал. Я говорю: «Конечно! Я недавно нашёл и не поскупился, выкупил книгу “Триста лет династии Романовых!”» – «А ну, покажите!» Я снимаю с полки книгу – старый фолиант, 1912 год. Он стал листать. И когда он дошёл до Александра II, сказал: «А Вы знаете, я отдыхал в Варне, там болгары ему памятник не убирают. Они говорят: “Это наш освободитель от турецкой зависимости”». Я думаю: «Вот, где кагэбэшники, в Болгарии». Просмотрели книгу – никакого криминала, никакой антисоветчины. Всё нормально. Начинается со Смутного времени и Михаила Фёдоровича, избрания пятнадцатилетнего отрока, и кончается Николаем II. Чисто историческое повествование. Тем более, период Николая I – там Пушкин, период Екатерины – Кутузов, Румянцев, Суворов, Потёмкин… Отдали книгу: «Всё, книга хорошая». Просто проверили, что за книга.

В это время матушка заносит коньячок на подносе и на блюдечке лимончики. Я говорю: «Прошу вас, Николай Андреевич, Михаил Иванович». – «Только с Вами, Леонид Иванович». Я говорю: «Мне вечером на службу, я не могу». – «И мы не будем». То есть я не выпил, и они не выпили.

Когда я их провожал, ещё был такой инцидент, этот Михаил Иванович говорит: «Знаете, Леонид Иванович, я вообще сожалею, что Вы стали священником. Вы бы могли вот историю изучать, мы бы определили Вас на Харьковский исторический факультет. Ну, зачем Вам это всё?» Я говорю: «Я не сожалею, что я стал священником. Это моё». Всё, расстались нормально, хорошо. И ещё не раз после этого меня вызывали. Ну, а после, в 1990-е, уже всё стало рушиться.