ФИО, сан: протоиерей Николай Горбатовский

Год рождения: 1965

Место рождения и возрастания: г. Горький

Социальное происхождение: из семьи священнослужителя

Образование: Московская духовная академия

Место проживания в настоящее время: г. Нижний Новгород

Дата записи интервью: 30.11.2024

Беседу проводил Медведев Матвей, студент Нижегородской духовной семинарии.

Здравствуйте, отец Николай. В начале нашей беседы хотелось бы попросить Вас рассказать немного о Вашей семье: какая атмосфера была внутри семьи? Может быть, были какие-то семейные традиции? Можете рассказать об этом?

Вспоминая своё детство, хочу сказать, что благодарю Бога за то, что так сложилось, что я родился в семье религиозных родителей, которые, не стесняясь, исповедовали веру Христову в советское время. Отец мой, Юрий Васильевич Горбатовский, стал священником, когда я уже был взрослым человеком. Он не стеснялся исповедовать веру, ходил в храм регулярно, как и моя мама, Александра Прохоровна Горбатовская. Они считали для себя нормой ходить еженедельно в храм.

Я родился в 1965 году, соответственно, это были годы, когда открытые гонения на Церковь уже прекратились, такие, когда людей брали, сажали ни за что и расстреливали. Но притеснения продолжались. Однако, несмотря на это, они не лишали возможности православные семьи жить в радости, и, можно сказать, в полноте жизни. Даже некоторые притеснения исключали из нашей жизни искушения. Для моих родителей было нормой посещать храм, не стесняясь исповедовать веру Христову, поэтому благодаря им я воспитывался в христианстве, то есть не в каком-то таком состоянии «полухристианства», полукомсомольского некоего образца, нет. Просто я был христианином не благодаря моим заслугам, а именно благодаря родителям.

Дома у нас была постоянно молитва, иконы у нас были, конечно же, Священное Писание, ежедневное молитвенное правило. До сих пор вспоминаю родителей с благодарностью, что привычка иметь ежедневное молитвенное правило, совершать его – это от них всё. И уже в пять лет я знал наизусть практически все молитвы и умел читать Псалтирь на славянском языке. Опять же, я не хвалюсь, что это я – это родители всё, они меня к этому приучали, и я на славянском уже в пять лет читал.

Общение с другими людьми также очень укрепляло эту веру. Отец мой был очень общительный человек – я говорю «был», потому что в 2010 году он скончался. Мама моя ещё жива. Отец мой очень любил общаться с другими людьми, но круг его знакомых, друзей был исключительно православный. У нас не было друзей неверующих или тех, кто именовал себя верующими, но из страха перед советской властью скрывал свою веру, не ходил в храм. Таких людей у нас практически не было. То есть знакомые были, но друзей таких не было.

Мама – очень гостеприимный и трудолюбивый человек, она готова была в выходные дни, в праздники встретить у себя дома всех православных людей, которые были нашими знакомыми. И благодаря ей у нас часто собирались люди после литургии в храме. Причём эти собрания были по десять-пятнадцать человек, а квартира у нас была однокомнатная, всего лишь метров 17 комната и маленькая, метров 6, кухня, всё. Я был вторым ребёнком в семье, потом появилась ещё одна сестра, нас было трое детей, тёща, родители. Мы жили в однокомнатной квартире до 1972 года. И вот даже на этой квартире родители не против были приглашать друзей, и именно у нас они все и собирались. Поэтому и на этой квартире, и позже уже, когда у нас появилась трёхкомнатная квартира, я вспоминаю, что к нам приходили гости, православные люди.

Эти православные люди уже намного позднее, когда я был взрослым человеком, вспоминая это время, говорили, что очень благодарны моим родителям, моей маме, что она готова была принять такое количество гостей – простых людей, чтобы пообщаться в тёплой домашней атмосфере, приготовить обед. А это большие труды, как взрослый человек я сейчас это понимаю. Благодаря этому люди могли пообщаться. И это не редко было, а это было как правило. Каждое воскресенье. Даже вспоминали некоторые люди: «Ну, куда пойдём? К Горбатовским пойдём. Пойдёмте к Горбатовским». Они даже не спрашивали, то есть вопрос не стоял о том, чтобы спросить, не надо было ничего спрашивать. «Пойдёмте к Горбатовским!» – ну и шли к Горбатовским. Мама готова была принять таких гостей всегда. И это помогало многим людям ощущать, что рядом с ними есть православные люди, которые готовы поддержать, что они не одиноки в этом мире атеизма, безверия и советской действительности.

Так проходило моё детство в обществе православных людей. С этого и хотелось бы начать. И эти православные люди, как и мои родители, мне в жизни очень помогли. Это я понял позже, конечно, когда стал взрослым человеком. И я даже больше скажу, что некоторые вещи я стал понимать глубже лет после сорока, когда прослужил уже минимум лет десять священнослужителем. После этого я стал только некоторые вещи понимать, а до этого это был фундамент, в некотором смысле осознанный, в какой-то части даже неосознанный, но помогающий мне жить.

Как получилось так, что Ваши родители были верующими в этом мире безверия?

На вопрос «как получилось так, что мои родители верующие в этом мире безверия?» ответ такой: мир советского общества был неоднороден. Были православные люди в нём, конечно же, несомненно. Они были разные, были в том числе верующие активные. Господь разными путями приводил людей в Церковь. Что касается моих родителей, они с детства были воспитаны в христианской вере. Другое дело, что многие люди, с которыми мне приходилось общаться, ровесники моих родителей, начиная взрослую жизнь, теряли веру или, по крайней мере, скрывали её, а, скрывая, теряли православный уклад жизни и становились такими советскими гражданами, которыми их хотела видеть власть – серенькими по отношению к религии. Мои родители остались активными. Один Господь только знает, почему. В этом и заслуга моих родителей, в этом и Промысл Божий. Трудно мне сказать, этого никто не знает. Вот они были такие.

Отец вспоминал, что это сложилось и благодаря некоторым знакомым людям, которых он встретил в Нижнем Новгороде, тогда Горьком. Мои родители родом из Брянской области, Клинцовского района. Это самый край России сейчас, то есть это совсем недалеко от места, где встречаются три республики: Беларусь, Украина и Россия. Там они родились, там выросли, оттуда отец ушёл в армию. В армии он в Польше служил, ему встретился хороший человек, какой-то майор, который посоветовал ему сразу после армии ехать поступать в институт в Горький. Мне хочется называть всё-таки Нижний Новгород, мне название Горький очень не нравится. В Нижний Новгород отец поехал поступать, потому что тогда в деревне было фактически крепостное право: людям даже не давали документы, паспорт. Они жили там без паспорта, за трудодни работали в колхозе и только тот, кто уезжал по уважительной причине, получал полновесный документ, который разрешал ему уехать и жить в другом городе. А из армии это можно было сделать сразу, и поэтому он дал ему такой совет.

Отец поехал в Нижний Новгород. Здесь он сделал какие-то шаги, потом вернулся к себе в деревню Киваи. А в Медвёдово в это время работала в магазине моя мама, она его младше на семь лет. Потом они познакомились по совету его тётушки Матроны – очень верующего человека. У отца были две тётушки: Фёкла и Матрона, они были очень верующими людьми. Это тоже сыграло свою роль в том, что отец сохранял открытую, решительную веру всю свою жизнь.

Они познакомились, поженились и приехали в Нижний Новгород. Как отец вспоминал, у них здесь ничего не было абсолютно. Ни имущества, ни денег – ничего. Начинали практически с нуля. Но милостью Божией всё постепенно строилось. Отец начал работать сначала в какой-то организации, его поставили заведующим гаража, это было буквально сразу после армии. По-моему, он был ещё неженатым человеком, и чтобы дальше продолжать карьеру и иметь возможность учиться в институте, ему предложили вступить в КПСС. Отец отказался. Его спросили, почему он не хочет вступить в партию, он ответил: «Я верующий человек, я христианин». – «Раз ты верующий, тогда пошёл вон из завгаров, твоя карьера на этом в нашей организации закончилась». Так отец вернулся в шофёры и проработал шофёром 32 года, дальнейшего роста при советской власти трудно было видеть для человека, который приехал из деревни. Образование он не сумел получить, потому что учиться в институте и работать по 16 часов было невозможно. Тогда работали через день. Непонятно, как это может быть, но норма была такая: человек за рулём пассажирского автобуса работал по 16 часов через день, ещё и ремонтировал его в остальное время. И вот отец стал работать. Жили они тогда на съёмной квартире и ходили в храм, тогда же появились первые друзья.  

Как раз, если говорить, почему они остались верующими – потому, что они выбирали таких друзей. Потому что им встретились в жизни такие люди, которые тоже готовы были ставить христианство на первое место в своей жизни. Так у них появились знакомые, такие как Вениамин Фёдорович Козулин, достаточно известный человек в нашем городе, Вячеслав Солнышкин, Сергей Густов, Леонид, фамилию забыл, Владимир Пашков, очень мудрый человек. Они вместе ходили в храм. Вениамин Фёдорович Козулин и Владимир Пашков были постарше несколько, они были крепкие в вере. Это помогало сохранять веру и иметь радость жизни. Ведь человек иногда в поисках радости жизни как раз и уходит от правильного пути, ему как бы чего-то не хватает, и в этом смысле большой радостью была именно радость общения, как я уже сказал, когда люди православные собирались вместе, что-то обсуждали, вместе обедали, вместе помогали друг другу.  

И в плане радости общения большое место занимал Вениамин Фёдорович Козулин, он имел роль «увеселителя» в хорошем смысле слова, потому что ведь какая-то культурная составляющая должна быть в жизни людей. Вот Вениамин Фёдорович – пианист, певец, да и просто весёлый человек, по характеру артист. Но артист в хорошем смысле слова. Я очень хорошо знаю его биографию. Он действительно был человеком честным, не каким-то разгульным, который на первое место ставил свои увеселения и карьеру, нет. В нём была мера. Он любил попеть и повеселиться, но в то же время он любил Бога. Он говорил: «Я люблю Боженьку». И нас любил этому учить – как молиться, как общаться с Богом, это было у него на первом месте. Непросто сложилась его судьба, но это веселье, жизнерадостность, шутки, которые помогали нам вместе хорошо проводить время, радоваться жизни, в нём всегда были. Он мог в советское время хорошо заработать, потому что настраивал музыкальные инструменты и имел по тем временам достаточно большие деньги. Вениамин Фёдорович мог бы сам себе позволить многое, наверное, но в пользу общины своей он много чего приносил.

Когда мне было лет 12-15, это был активный период дачи в Липовке. Он купил разваленный дом в селе Липовка Павловского района. Очень далёкое село, дороги туда толком не было, автобус, конечно, не ходил. Цель у него была купить такой дом, где православные могли бы собираться. И вот этот дом полуразваленный, прямо скажем, строили мой отец и другие православные люди. Собирались вместе и строили. Достроили его, и я помню, в одно лето мне было интересно сколько же нас там отдыхает, я посчитал – 18 человек! Я сомневаюсь, что в Нижнем Новгороде того времени была ещё одна параллельная община, о которой мы не знали, чтобы вот так 18 человек могли вместе выехать за город и провести там несколько дней. Причём это чем запоминается – всё это было сопряжено с нормальной христианской жизнью. Не так, что мы поехали веселиться и забыли, что мы христиане, забыли постные дни и всё прочее. Нет, мы помнили и постные дни, помнили вечерние и утренние молитвы.

Я помню, каким было для мальчишки приятным явлением, когда мы в поле ночью ходили гулять. Собирались до 10 человек мужчин среднего возраста и вместе читали в поле молитвы. Вениамину Фёдоровичу нравилось это: мы встанем, звёздное небо, он читал молитвы очень чётко. И нас учил, чтобы мы делали это тоже чётко, неспешно, чтобы каждое слово было понятно. Последнее особенно важно – чёткое произнесение слов молитвы, я ему очень благодарен, именно он научил этому нас. Для поступления в семинарию: как читать тексты священные на славянском языке, как петь тропари на гласы – этому учил опять же Вениамин Фёдорович Козулин. Поэтому вечная память ему и большая благодарность.

Вы упомянули, что вера для Вашего отца закрыла карьеру. Ваше открытое исповедание себя как христиан становилось ли источником косых взглядов со стороны обычных людей? Как, например, соседи к вам относились?

Что касается отношения общества к нашей семье, то оно было разным, конечно. Что касается соседей, оно было достаточно ровным, бытового атеизма не было в то время. Многие люди были «полуверующими», так скажем. Они просто боялись. Надо понимать, что в советское время вообще люди были очень разные, и хочется об этом упомянуть. Были люди, которые готовы были пожертвовать своей карьерой и исповедовали веру спокойно. То есть в этом не было никакого противостояния: мы верующие, а вы неверующие, какого-то вызывающего отношения, ничего такого не было. Было спокойное отношение. Даже более того скажу: никаких антисоветских разговоров никогда не было. «Нужно сделать так, чтобы рухнула советская власть!» – нет, таких разговоров никогда не было, но в этом, конечно, подозревало верующих КГБ. Мне приходилось, уже будучи взрослым, видеть документы из архива КГБ, были документы на моего родителя. Там написано обо мне так: «Сын религиозного фанатика». Ну это похвала, конечно, моему отцу. Этот человек был решительный православный христианин. Это похвала, я считаю.  

На бытовом уровне от соседей не было косых взглядов, но согласия никакого тоже не было. И при любом случае каких-то столкновений, все, конечно, отворачивались дружно. Это было. Допустим, жили мы в однокомнатной квартире. Как отец вспоминал, встал вопрос, кому отдать второй этаж, кому отдать первый этаж. Тогда квартиры распределялись государством. Ну конечно, религиозному человеку нужно дать похуже квартиру, а тому, который ближе и лояльнее к власти, к партии, тому дать выбор. Это было, конечно. Более того, были люди, уже не соседи, а на служебных местах, на работе у отца, у мамы было много начальников, которые были яро против религиозных людей. Они хотели строить свою карьеру на обличении, гноблении и унижении православных людей. Это было широко распространено, на этом они зарабатывали баллы перед советской властью. А на бытовом уровне этого было мало.

Кроме того, конечно, нужно помнить, что были такие люди тогда, которые были православными, но из-за страха они боялись регулярно ходить в церковь. Они прятались, кутались в какие-то платки, в бабушкину одежду, чтобы их никто не узнал. Такие люди были, их было много. Был ещё сорт людей, которые считали для себя разумным прятать свою веру, прямо даже считали, что они умные люди. Что они этим и карьеру получают, и, вроде, от Бога не отказываются. Такая прослойка людей тоже была. Были ещё люди просто предатели. Сексоты их называли. То есть КГБ работало, это понятно, они были открыто против религиозных людей, но были их помощники – те люди, которые готовы были доносить, были как «засланные казачки» в обществе православных людей.

В нашей общине постоянно таких людей не было. Потом это всё равно ведь становится ясно лет через двадцать. По крайней мере, такого мы не знаем. Может, что-то и было, но мы не знаем. А что касается попыток таких, то они были явно. Мама всегда вспоминает такой яркий случай. Я это помню: после воскресной литургии часто собиралась братская компания и шла на Волгу или за Волгу отдыхать летом. Когда я был ещё совсем маленьким, они любили ездить в Дрязгу – это за Волгой. Переправлялись на теплоходе и там какое-то время проводили на природе, ещё к какому-то батюшке они ходили, или даже в храм, не помню уже. И вот на природе к ним присоединился какой-то, как им казалось, православный молодой человек Георгий. Он говорил, что он студент, очень хочет пообщаться с православными людьми, напросился и с ними ездил. И когда они поехали в Дрязгу, он стал провокационные вопросы задавать. То есть поворачивать разговор в политическое русло: «Как к нам относится советская власть? Вот нас прижимают кругом, как бы нам так сделать, чтобы не прижимали?..» Все понимали, что это те темы, на которые надо осторожно разговаривать, и если скажешь лишние слова, то тебя могут даже посадить в мордовские лагеря. Тогда ещё лагеря для инакомыслящих были, и нужно понимать, люди там сидели до конца 1970-х годов. В Мордовии такие лагеря ещё функционировали. Так, например, священник Александр Пивоваров[1] в Сибири издал молитвослов, и священника посадили в тюрьму только за то, что он издал этот молитвослов. Поэтому люди понимали и таких разговоров даже не хотели. Но этот человек не успокаивался, опять какие-то вопросы задавал. Говорил: «А давайте послушаем “Голос Америки” или “BBC”». Мы слушали дома «Голос Америки», «BBC». Слушали православные передачи, которые вёл епископ Василий (Родзянко)[2], митрополит Антоний Сурожский[3], но во время отдыха на природе такой цели не было, а он говорил: «Давайте послушаем». А там же были рядом и религиозные передачи, и ещё больше политических. И вот он провоцировал эти политические разговоры. Один раз так было, второй раз поехали – опять он начал такие разговоры, и никак ему это не удавалось. А потом он просто исчез. Просто исчез. То есть человек явно был провокатором, людей провоцировал на диссидентские разговоры.

Я ещё раз говорю, по совести вспоминая, никакого диссидентства, то есть принципиального сопротивления советской власти ни в нашей семье, ни в нашей общине христианской нижегородской не было. Было понимание, как мой отец говорил: «При советской власти хорошо, что нет роскошных, богатых людей, которые соблазняют своим богатством окружающих. Плохо, что против религии, что прижимают религию. Это очень плохо. Не было бы этого – всё было бы хорошо».

Нам тогда даже трудно понять было, наверное, что без этого советская власть жить просто не могла. Теперь-то я понимаю, что это было главное. Становой хребет советской власти – атеизм. Они без этого жить просто не могли. Противостояние на религиозной почве особенно ярко, как я сказал, на работе проявлялось, отца прижимали по религиозным мотивам, ну и в школе это особенно ярко выражалось. Почему? Потому что детей воспитывали в атеистическом духе. В семь лет, уже в первом классе тебе предлагали вступить в октябрята, то есть в юные ленинцы. Но мне не хотелось быть юным ленинцем, последователем вождя пролетариата и главного зачинщика убийств духовенства. Мне совершенно не хотелось быть им. Я сказал, что я не буду октябрёнком. Ну как мальчишка семилетний может противостоять такой системе? Как это может быть? Но противостояли. Отец пошёл в школу и сказал, что мы христианская семья, мы верующая семья, мы не хотим. Тогда Конституция была уже такая, которая позволяла родителям воспитывать, как они считают нужным в религиозном плане. Он сказал: «Согласно Конституции, мы воспитываем ребёнка религиозным и, соответственно, не хотим, чтобы он был октябрёнком».

Потом следующая ступень – это пионеры. Пионеры уже где-то в третьем классе, то есть лет десять. Опять же: юный ленинец и всё прочее… Всё это были непростые вещи. Не просто детская патриотическая организация. Это было идеологическое воспитание, чисто атеистическое, противохристианское однозначно. Я всё это не просто из книг говорю, я всё это помню прекрасно, как это было, и что говорили. Я и в пионеры не пошёл. Опять же противостояние: «Почему ты не хочешь быть пионером?» Вопрос-то как ещё ставился: «Почему ты, хорошо учащийся, не хочешь быть пионером?» Обстановка была такая, что если бы дети православных родителей плохо учились в школе, то конечно, на них сыпались бы все шишки. Почему? Потому что «вы отсталые люди, вы инакомыслящие». Так нас называли, и прямо в архиве было написано «семья инакомыслящих». Эти архивы я видел, у меня хранятся копии. Вот если воспитывающийся в семье инакомыслящих, допустим, плохо учится, всё, значит, это отсталая семья, которая мешает развитию ребёнка. Но милостью Божией учился я очень хорошо все десять классов. Поэтому сказать мне: «Ты плохо учишься, посмотри на Ваню или Васю, которые хорошо учатся» было нельзя. Им не на кого было показать. Учился я хорошо и даже почти отлично. Но было много вопросов всё время: «Почему ты не хочешь быть комсомольцем?» Следующий этап. Это уже было мне 13-14 лет, мы уже жили в другом месте, я учился в другой школе. В этой школе №46 директором была Таисия Максимовна Баберина, и она считала своим долгом воспитывать детей в атеизме. Она это делала, мне кажется, искренне. Прямо старалась. Некоторые люди спустя рукава к этому относились, а она старалась. Когда вопрос встал о комсомоле, она вызвала моего отца в школу. Кстати, до меня ещё училась на 4 года старше сестра, возможно, визит в школу был по её поводу, не могу точно сказать, она тоже не была комсомолкой. Так вот вызвали отца на педсовет.

Как человек понимает? Смотрит биографию: из деревни, шофёр. Сейчас я его вызову на педсовет, и мы его здесь, так сказать, в тридцать уст поставим на место и покажем, что такое просвещённое общество, и кто такой он. Я думаю, что цель была такая, а не просто так спросить. Иначе зачем было на педсовет вызывать, как бы «на ковёр», он же совершенно постороннее лицо. Но милостью Божией отец мой был очень крепкой веры, решительный человек. Она вызвала и сказала: «Как же так? Ваш ребёнок не хочет быть комсомольцем, Вы не пускаете его». Отец сказал: «Это его выбор и наш выбор. По закону мы имеем право быть религиозными православными людьми». – «Я тоже православной была» – ответила Таисия Максимовна. – «У меня мама была православная, она меня воспитывала, однако это не мешает мне сейчас быть активным советским гражданином, в соответствии с новым временем». На что отец ей ответил: «Видимо, Вас мама плохо воспитывала в христианстве, что Вы стали атеисткой». Ну и разговор сошёл на нет, потому что человека хотели поставить на место, но он дал понять: вы свой взгляд имеете на религию, он имеет свой. Если у вас есть какие-то вопросы, задавайте по сути. Так и отстали от меня с предложениями вступить в комсомол.   

Поэтому определённый пресс на детей в школе был, и даже очень сильный. Вот конкретно в нашей школе в тысячу человек было всего три семьи религиозных: это семья Котельниковых, это семья Моргун – отец Николай Моргун[4], священник высоковской церкви[5], он рано достаточно скончался. У него было трое детей. Вот нас, Горбатовских, трое детей было, их трое в этой школе училось, они рядом жили, и семья Котельниковых. Котельникова Тамара Владимировна – моя крёстная мать. И всё. Больше никого. Этих людей знали – вот три семьи православные. Остальные или очень сильно прятались, в трусости забыли свою веру, или же вообще не были верующими.

Когда я думал о своём будущем, прямо скажу, иногда моменты некоего смущения были. Не геройские прямо такие. Я думал: «Как же я буду дальше жить? Вот я вырасту, будут у меня дети. Вот сейчас всего три семьи православных из тысячи человек. А дальше что будет? Они же будут долбить и долбить своим коммунистическим молотом. Сколько же будет православных семей, когда я буду взрослым?» Был у меня такой вопрос. Наступил 1988 год, и много что изменилось. Это будет в дальнейшем уже, а тогда было такое время. Вот в этом заключалось давление во время моего обучения в школе.

После окончания школы я пошёл на вечернее отделение Радиотехнического факультета Политехнического института. Почему на вечернее? Опять же, когда вас долбят постоянно: «Почему Вы не комсомолец?», чуть ли ни через день – это немножко тяжело, так скажем. Любые собрания, нужно понимать, были политически и идеологически окрашены, не как сейчас. То есть, вроде, не было таких идейных коммунистов, но всё это постоянно было предписано делать. Поэтому жить под этим прессом постоянно мне не хотелось. Мне хотелось быть свободным человеком: пойти работать и учиться на вечернем, где никто к тебе не пристаёт: «Почему ты не комсомолец?» И так далее.

И я так и сделал. Но, так как я учился хорошо, участвовал в олимпиадах по математике, физике и химии, то у приёмной комиссии встал вопрос: «Ты почему пришёл к нам на вечерний факультет, мальчик? Твоё место не здесь, тут с таким уровнем подготовки не приходят». Я сказал: «Я хочу». – «Ну раз хочешь, пожалуйста, поступай». Сдал экзамены, поступил на вечерний факультет, учился, работал на заводе Петровского.

Опять же, всё связано с общиной нашей: там работал Пашков Владимир Иванович – очень хороший человек, человек старшего поколения, даже по отношению к моему отцу, можно сказать, наставник был ему, очень ответственный. По специальности он был слесарь-модельщик, он был очень мудрый человек. О нём скажу несколько слов потом.

Так вот, я работал на заводе и учился на вечернем факультете, потом пошёл в армию. В армии был следующий этап давления на меня со стороны начальства по религиозным мотивам. Советская власть везде давила на человека, и она добивалась многого, прямо скажу. Многие переставали верить, даже из тех людей, которые рядом со мной были православными, они постепенно отходили от Церкви. Почему? Потому что им предлагали: «Ты будешь комсомольцем – дальше будет карьера, не будешь – не будет карьеры». И в армии то же самое.

В армии я служил в ПВО под Москвой. У нас были боевые дежурства, мы наблюдали за воздушной обстановкой в стране, и так как время там было, дежурные офицеры иногда им злоупотребляли. Как? Был такой капитан Сомов, он усиленно старался бороться с «религиозным дурманом», как ему казалось. И со мной соответственно, как с одурманенным. Как стало известно, что я верующий? Я не герой, не считаю себя таким, и смущение у меня было из-за этих прессов. Когда я пришёл в армию, меня спросили: «Почему ты не комсомолец?» – «Я не хочу просто». Исповедовать сразу свою веру решимости не хватало, каюсь. Потом начали спрашивать, всё-таки, почему. Ведь в то время – 1985-1986 год – комсомольцем не были только разгильдяй, полубандит и шпана. Они видели, что я к ним не относился. И спрашивали, почему я не комсомолец. Замполит роты говорит: «Ты верующий, что ли?» – «Да, я верующий». На прямой вопрос отвечать нужно всегда прямо. Нас так учили родители: если спрашивают, христианин ли ты, ты обязан прямо ответить, отрекаться нельзя. И я сказал, что я верующий. – «Ах, ты верующий?» Ну и всё, после этого меня отправили по всем инстанциям. Я прошёл по этой лестнице, так сказать. Командир взвода поговорил со мной, но он так поговорил, для формы больше, ему было всё равно. Замполит роты поговорил со мной уже так, как положено советским чинам работать с инакомыслящими, и замполит части поговорил, полковник, это довольно высокий чин. Все поговорили, проверили, нет ли во мне антисоветчины и так далее.

Об этом узнал дежурный офицер, капитан Сомов, и он решил продолжить эти беседы уже по собственной инициативе. Ночью вызывает меня в каптёрку, там было оборудование, и они там курили сидели. Я не курил никогда. Он сидел курил и стал со мной говорить по поводу веры. Одну ночь мы с ним часа два проговорили, потом вторую ночь поговорили, но тут обнаружилось, что капитан Сомов гораздо хуже был подготовлен к этим разговорам, чем я, потому что меня к этому всё-таки готовили, об этом тоже скажу позднее. Когда он говорил со мной, то сказал: «Я вижу, ты подготовленный!» Он раз, два вопросы задал, а вопросы-то какие: «Гагарин в космос летал…», ещё какие-то примитивнейшие атеистические аргументы, я даже не помню, что он говорил. Он сам понял, что я его сильнее в этих вопросах. Он только с таким недовольством сказал: «Я вижу, ты подготовленный». А я про себя думаю: «Да, если бы был 1937 год, разговор был бы гораздо короче». Но тут был год 1986. Но он всё равно не сдавался, был мужчина сильный, упрямый. Он говорит: «А если я с тобой буду говорить каждую четвёртую ночь, – с такой частотой мы пересекались на дежурствах, – вон у нас сколько месяцев впереди, может, ты изменишься ещё». А я говорю: «Мы с Вами сейчас говорим вторую ночь. Если Вы меня ещё раз позовёте, я пойду к замполиту части и скажу, что Вы, как мне кажется, превышаете свои полномочия». – «Ах, ты ещё и здесь подготовленный!» На этом атеистические беседы капитана Сомова закончились милостью Божией, опять же. Сильный был пресс. В то же самое время я знаю, что людей прессовали в других частях очень сильно, вплоть до физического воздействия: натравливали однополчан, избивали даже. Просто стравливали людей специально. Такое было где-то, у нас такого не было. Так я служил два года.

После армии вернулся в институт и учился там. Мне очень нравилась радиотехника, я этим увлекался как своим делом жизни, можно сказать так. Мне нравится математика и радиотехника, до сих пор есть у меня симпатия к этому. Я пошёл работать в радиолабораторию при кафедре. Мне казалось, что так я больше реализую эти стремления стать не просто радиоинженером, а человеком, который хорошо разбирается в радиотехнике, чтобы заниматься и технической, и научной работой. Там я ещё проучился два или три года, до 1988 года. Я хотел быть верующим человеком, ходил регулярно в храм, но при этом хотел быть радиотехником, радиоинженером. Уже воздействие на меня было слабым, потому что уже был 1987 год, и потому что я был независимый человек: работал, учился, хотя всё было при институте, но мне мало внимания уделяла партийная ячейка института.

В 1988 году я решил пойти в семинарию вместе с моим близким другом по жизни – отцом Александром Мякининым. Мы с ним друзья где-то с десяти лет. Мне было лет десять, когда мы с ним познакомились, он меня младше на три года. Стали друзьями на всю жизнь. И вот он заканчивал службу в армии и планировал идти в семинарию. Тем временем и я созрел. Как я созрел? Об этом хотелось бы сказать несколько слов.

Я работал в радиотехнической лаборатории и учился в институте, в интеллектуальном смысле мне всё нравилось – это был мой мир, мир техники. Но окружающее общество меня не устраивало – оно было безрелигиозное и во многом вульгарное. Это были очень хорошие мужчины, я не хочу сказать о них ничего плохого. Хорошие специалисты, простые люди, не лукавые. Мне это нравилось. Но вульгарность в общении, пошлые анекдоты – это было часто. Иногда выпивка. Это была жизнь людей, которые не признают религиозную нравственность. У нас были интереснейшие командировки на Дальний Восток, океанографией занимались. Я про себя думаю: «Хорошо, я здесь ещё поучусь, что-то научусь делать, меня пошлют в командировку, а как я там буду жить? Пошлые анекдоты, мат. Мне хочется жить в такой атмосфере всю жизнь, с людьми, которые не признают христианскую нравственность и идеалов, которые для меня важны и святы? Это же и на меня влияет, меня заражает». И в какой-то момент я подумал: «Да, мне нравится радиотехника, но жить в этом обществе постоянно я не хочу». Ведь мне хотелось не просто работать – отработал, убежал, нет, мне хотелось работать так, чтобы это радовало, было главным делом моей жизни. Так меня воспитывали отец и мать: нужно работать с удовольствием, а не ленясь. Поэтому в какой-то момент я решил, что это общество мне не подходит, мне лучше пойти в то общество, которое мне близко по духу. Вот это главная причина того, что я пошёл учиться в семинарию. Соответственно, в 1988 году мы поступили в семинарию вместе с отцом Александром Мякининым, и начался мой путь в священники.

Вы уже упомянули, что у Вас в доме всегда были иконы, литература в семье была. Вы также упомянули протоиерея Александра Пивоварова, которого посадили за издание молитвослова. Вот как раз такой вопрос: насколько тяжело было в то время (может, даже ближе к детству Вашему, а не в конце 1980-х годов) купить какую-то духовную или богослужебную литературу, иконы? Насколько это можно было найти?

Если бы родители жили среди безбожного общества, то есть не было бы друзей верующих, то такую литературу было бы найти очень трудно. Я приведу простой пример, чтобы было понятно: когда я закончил семинарию, был 1994 год, и я планировал писать дипломную работу, уже будучи на приходе. Я ушёл с 3-го курса академии, женился, ребёнок родился, я решил перевестись на экстернат, переехал сюда, и вот в 1994 году я пошёл в Ленинскую областную библиотеку. Тогда у них уже был религиозный фонд, и я пошёл туда, чтобы найти книги и по ним заниматься. Я спросил: «У вас есть религиозная библиотека?» – «Да, есть. У нас целых четыре ящика!» То есть для них это была огромная библиотека, как они тогда считали. Я посмотрел эти ящики. Там был Закон Божий из гимназий, какие-то журналы, Священное Писание и ещё непонятно что. То есть у меня дома была библиотека лучше, чем у них. Ну и к тому же в электронном виде она у меня была значительно лучше, чем у них в Ленинской областной библиотеке. А в советское время, конечно, домашняя библиотека была единственным местом, где можно было что-то узнать.

Здесь хочется сказать несколько слов опять же о нашей христианской общине Нижнего Новгорода, потому что, как Господь заповедовал в одной общине жить, так и сложилось по большому счёту. В эту общину входили люди в основном простые. Простые и в смысле служебного положения, потому что многим христианам не давали роста, и в смысле материального положения. Прямо скажу, что те люди, которые были побогаче, как-то немножко сторонились. Помните, даже есть у древних авторов объяснение, почему агапы прекратились? Потому что богатые люди брали с собой еду и её ели, им не хотелось с бедными сидеть. То есть были люди побогаче, которые от общества чуть-чуть держались особняком.  

Хочется отметить людей простых, которые были готовы всегда быть вместе и друг другу помогать. И эта взаимопомощь была явной, люди поддерживали друг друга. И когда не хватало у кого-то денег, давали взаймы запросто или просто давали деньги. И нашей семье давали, и наша семья давала. Эта была помощь физическая: кому-то сделать ремонт, кому-то надо сделать уборку, кому-то, если престарелая женщина, помочь вывезти мусор, помочь в больницу человека определить. Взаимопомощь была.

В чем ещё это выражалось? Совместные паломнические поездки были. В Пюхтицы ездили часто, потому что Пюхтицы имели возможность, находясь в Эстонии, принимать постояльцев. Это был практически единственный такой монастырь. Ещё Рижская пустынь была, где тоже принимали. Допустим, в Троице-Сергиеву лавру нельзя было поехать и там остановиться. Там не было таких помещений, чтобы всех принимать. И вот мои родители отпуск проводили так: они в свой отпуск ехали с нами в Пюхтицы, и там две недели мы жили в так называемом «надворке». В общежитии, где просто была большая комната и два настила: справа и слева. Помню, мы жили справа, там наш настил, а слева – семьи Густовых. Две семьи в одной комнате, два настила: размещайтесь, не стесняйтесь, туалет на улице, столовая тоже на улице.

Это как нары были?

Это просто настил. Давали бельё, или мы с собой бельё привозили, и вот так проходил наш отпуск. И это было опять же воспитание детей. Я помню, мы ездили с разными людьми в эти поездки. Например, был такой в будущем священник, отец Виктор Носков, мы с ним ездили. Он прекрасный инженер был в своё время, очень высокого уровня. Это воспитание было во многом и интеллектуальным тоже. Люди, материально скромно живущие, в общину входили, но интеллектуальных людей было много сильных. Среди них хочу отметить моего крёстного, игумена Савву (Кочерыгина). Это выпускник Московской духовной семинарии, очень талантливый, активный человек, яркий проповедник. Я могу сказать не только по моим и отца воспоминаниям, но и по архивным материалам КГБ. Они его перевели из Кулебак в другой город, и там написано было, что он очень активно работает с молодёжью, поэтому надо его убрать оттуда. Потому что в Кулебаках он слишком активно работает и увлекает молодёжь в Церковь. Он был довольно строгий человек, даже очень строгий человек. Немножко как-то это напрягало меня, маленького мальчика. Но в то же время я, вспоминая о нём, могу сказать, что это был прямой человек в вере однозначно. Никаких нюансов – хочу хорошо пожить, мягко поспать, я в нём не замечал. Ну вот был такой нюанс: он считал нужным ходить в подряснике даже в жару всегда, так как он монах. Он считал это необходимой для себя нормой. Как же ходить? Если ходить в подряснике, будет милиция к себе призывать на ответ, это несомненно. Он надевал плащ и под него подворачивал подрясник. И вот жара, помню, идёт отец Савва в чёрной шляпе, плащ серый и подрясник под ним – представляете, как это было тепло?

Как я сказал, мама всех привечала, и это способствовало нашему образованию. У нас не только обедали люди православные, у нас и ночевали постоянно почти. Будущий отец Александр Мякинин практически каждую ночь с субботы на воскресенье проводил у нас дома. И так всё детство многие годы. Куда пойти отцу Савве в Нижнем Новгороде? Ну конечно же, к нам. Мама вспоминала такую историю. Вот однокомнатная квартира: приходят к нам отец Савва – семинарист, отец Иннокентий (Самылкин)[6] – семинарист, отец Виталий (Мешков)[7] – семинарист. Приходят к нам эти молодые парни, а где же ещё в Нижнем Новгороде пообщаешься? В это время приходит племянница одной бабушки Анисии, которая тоже привечала эту молодую компанию на набережной недалеко от нашего храма. Мы туда тоже ходили, собирались. Меня, маленького мальчика, туда тоже брали. Мне ещё было года 3-4, меня уже тогда брали в эти собрания, потому что собрания были нормальные, не какие-то безнравственные, плохие. Общение, чтение Священного Писания, просто поговорят, пошутят, порадуются, покушают вместе и разойдутся.  

Так вот, вечер, однокомнатная квартира, двое детей, родители, эти три семинариста и ещё вот эта молодая девушка, племянница бабушки Анисии. И вот мама вспоминает: «Ну эти-то понятно, что у нас будут ночевать. Куда же им ещё идти? Поперёк дивана эти трое». У них рост вообще-то хороший, у всех троих. Как они там убирались – для меня загадка. Вот они ложатся на диван спать, а девушка говорит: «Мне так приятно у вас быть, я тоже хочу остаться». Мама говорит: «Ну где я тебе стелить буду?» В прихожей постелила. В прихожей легла спать девушка. Почему? Чтобы утром встать вместе, общество православное так вдохновляло. И это было действительно то воспитание и то образование, которое давало силы быть христианином в дальнейшем.

Я сказал, что люди образованные были у нас. Вот эти семинаристы, которых я упомянул. Отец Виталий (Мешков), насельник Троице-Сергиевой лавры. Он боялся, что его переведут из лавры куда-нибудь, куда же ему девать книги? Он рассчитал – к нам, опять же. К нам же можно всё! И поэтому я могу сказать с гордостью, родители принимали всё и всех. Потом, когда я подрос и был уже в институте, ещё до семинарии, я сделал каталог этих книг, он до сих пор у меня лежит, книги-то я уже раздал некоторые, 300 книг было: и Иоанн Златоуст – почти полное собрание сочинений, и Катехизис, и «Добротолюбие», и многие, многие книги. Это была литература, на которой можно было спокойно учиться. У меня всё это было дома благодаря отцу Виталию в том числе. Это были дореволюционные издания, издание Сытина, например, было. Серьёзная была библиотека. Она позволяла учиться.

Кроме того, отцы могли научить. Если отец Виталий или отец Иннокентий были далеко, то отец Савва чему-то учил меня. Потом, когда я стал подрастать, конечно же, Вениамин Фёдоровича Козулин учил нас жить радостно и по-христиански. А ещё был протоиерей Валентин Сазанов[8], тогда просто Валентин Степанович, сотрудник НИИПМК (научно-исследовательского института прикладной математики и кибернетики), выпускник университета им. Лобачевского. За интеллектуальное обучение я ему всю жизнь был благодарен. Вот он, собственно говоря, во мне укрепил желание к интеллектуальному труду и познанию. Он был очень образованным человеком, по-настоящему с высшим образованием. Он был главный мозг нашей общины и, когда было необходимо, он его применял.

Отец Геннадий Ростовцев[9] его вспоминал и говорил о нём – мудрейший. Говорили: «Что скажет мудрейший?»

Да, мудрейший. Надо сказать и об отце Геннадии Ростовцеве. Тоже инженер, тоже очень разумный человек был. А отец Валентин и в шахматы учил играть, и книжки умные читать, и на темы умные разговаривать, и о религии разговаривать. Он привил нам чувство радости от хорошей учёбы. Вообще мне всегда нравилось учиться, но с ним было приятно пообщаться и ещё раз укрепить это желание хорошо учиться и познавать даже светские науки. Поэтому я считаю, что во многом его заслуга, что при встрече с капитаном Сомовым в армии я был подготовленным человеком.

Вот помню, нам дали книгу «Опыт согласования современных научных данных с Библейским повествованием в свете новейших раскопок и исследований» протоиерея Стефана Ляшевского. Она потом была издана в 1990-х годах на русском языке в России. Но тогда как она к нам попала? Маленько предыстории. Когда мы ездили в Пюхтицы, чтобы печатать книги и заниматься самообразованием, мы там купили печатную машинку «Украина», потому что в Нижнем Новгороде серьёзные печатные машинки было тяжело купить. КГБ следило за всем, чтобы не было средств тиражирования. Как бывшие большевики (они же сами этим занимались) они понимали, что если хотят долго жить во власти, надо всех инакомыслящих гнобить всячески, чем они и занимались. Поэтому мы купили машинку в Эстонии. Кто знает, что такое машинка «Украина» (современные люди, наверное, не знают) – это 20 килограммов. И вот будущий отец Виктор Носков[10] привез эти 20 килограммов в упаковке, чтобы снаружи не было видно, что это машинка. Так вот, на ней заряжали кальку, чтобы больше экземпляров было. У меня был какой-то 16-й экземпляр «Опыта согласования Библии». И вот я его читал, у меня до сих пор он есть в библиотеке, это память о том, что было. Эта книга была прорывом для меня. Ещё была книга Воропаевой с возражениями на советские атеистические выпады, и ещё была книга «Пчёлка» – как один пчеловод разговаривает с атеистом. Она и сейчас известна. Вот эти три книги наиболее яркие давали возможность грамотно говорить с атеистом или около-атеистом. Я говорю «около», потому что настоящих научных атеистов я почти не видел. Они были все ненаучные.

Прочитав эти книги, в 9 классе я встретился с классным руководителем, преподавательницей немецкого языка. У неё была задача поговорить с учеником 9 класса, чтобы убедить его не быть христианином. Она была хорошим человеком, потом приезжала в семинарию ко мне образовываться уже в другую сторону. И вот тогда она подошла ко мне со словами: «Коля, я знаю, что твоя семья хорошая, но верующая. Ты подумай, может, тебе как-то по-другому относиться к жизни? Вот Гагарин в космос летал уже, а Бога не видел». Я говорю: «Татьяна Николаевна, так космос бесконечен. А Гагарин сколько пролетел? Около 300 км. Ну немножко поднялся. Что он мог там увидеть?» Но по сути никакого прессинга с её стороны не было, но негатив был, что я не комсомолец. Это всё время звучало. Можно сказать, что к этому мы почти привыкли. Мои родители были смелые люди, они хранили многие вещи.

Владимир Иванович Пашков тоже своей мудростью делился. Хочется сказать о нём несколько слов, возможно, о нём никто ещё не говорил. Он был обычным слесарем-модельщиком. Он приехал во время войны молодым ещё, получил квоту от фронта, потому что это был талантливейший слесарь. Настолько талантливый, что его на заводе Петровского ценили как наиболее ценного сотрудника. Мне даже было непонятно сначала: у него был кабинет с мягкой мебелью, а оказывается он просто слесарь. Таких слесарей было найти очень трудно. Он был слесарь-изобретатель, он был очень нужен заводу и очень высоко там ценился до конца своей работы. А работал он там до 70 с лишнем лет. Он был человек очень дипломатичный и учил нас, как говорить о вере без конфликтов, как налаживать отношения. Очень мудрый человек, честь и хвала ему. Он отец моей крёстной, Тамары Владимировны Котельниковой.

Вот такая была связь у нашей общины. Это была единая община. О ком ещё хочется сказать? Конечно, люди были разные тогда. Были люди, которые очень всего боялись, даже общины сторонились: сходили в храм – и разбежались, чтобы нас никто нигде не заметил. Священники тоже были разные: кто-то был очень сильно запуган ещё прежними гонениями и действовал только в рамках богослужений, мало уделяя времени разговорам с мирянами, чтобы не вызвать на себя гнев уполномоченного и советской власти, потому что за это, конечно, тоже прессовали священников. Тогда власти могли перевести в глухую деревню, как моего крёстного, отца Савву. Для меня ориентиром в жизни были отец Савва и игумен Исайя (Будюкин)[11]. Он не был моим наставником, он наставлял моих родителей. У него в гостях я видел людей с горящими глазами, с горящей верой.

А были люди, у которых в глазах был написан страх советской власти. Вот 1 мая демонстрация – пойду, 7 ноября демонстрация – пойду. Там буду улыбаться. А здесь я прихожу и боюсь, боюсь… Этот страх был написан в глазах. Таких запуганных очень много было во время советской власти, просто огромное количество. Я даже видел их уже в 1994-1996 годах, они всё ещё боялись! А те, кто собирался у отца Исайи, не боялись. Все знали, что они православные. Это была действительно, прекрасная атмосфера братьев и сестёр. Ещё в чём была ценность этой общины – там не было людей лукавых, которые «на двух стульях сидели», то есть хотим казаться и к советской власти близкими, и к религии. Таких не было. Тогда они никаких выгод от религии не имели. Сейчас таких значительно больше: люди хотят и капитал приобрести, и добродетель соблюсти. Советская власть очищала от таких и была молотом и наковальней, отсекала их топором. В общине были люди решительные.

Среди священников хочется назвать отца Григория Долбунова[12]. Что тогда исповедь представляла из себя? На исповеди стоит 100 человек, а священник просто епитрахилью покрывает и крестит. И это вся исповедь. Другой исповеди не было. Было мне тогда лет 12-13. Тогда Валентин Степанович Сазанов говорил мне и будущему отцу Александру: «Надо исповедоваться, чтобы исповедь была полноценной, чтобы могли что-то сказать. Съездите к отцу Григорию в Великий Враг[13]. Он готов всех исповедовать хоть до вечера». Как это выглядело у отца Григория: вот идёт исповедь, кто-то ничего не говорит, и он накрывает епитрахилью, а кто-то говорит, и отец Григорий слушает. Исповедь затягивается, и литургия начинается с опозданием на 1,5 – 2 часа. За это время можно было погулять по улице. Но люди ехали. Потому что где было исповедаться ещё? В других местах просто не хотели, и всё. Пытаешься что-то говорить, а тебя не слушают. Это было по причине многолюдства с одной стороны, а с другой стороны, прямо скажем, некоторые священники не очень хотели этого делать. Некогда было или запуганность такая была: «Не будем устраивать частную исповедь, чтобы не вызвать гнев надзирающих органов, засылающих своих соглядатаев». Я не хочу камень в их огород кинуть, я просто хочу похвалить тех, кто это делал, несмотря ни на что. И вот отец Григорий Долбунов относился именно к таким.

С этого времени мы стали ездить с отцом Александром в Великий Враг. Выезжали рано утром, когда собирались причаститься. Это была школа исповеди. Благодарю Валентина Степановича и отца Григория, что учили нас исповедоваться. Это очень важное начало. По жизни так и пошло, что я привык исповедоваться.

Ещё хочется упомянуть отца Николая Юшкова[14]. Это более старшее поколение – он наставник моих родителей, приезжал к нам в гости несколько раз. Я часто болел, он приезжал меня причащать дома. Отец Николай был человек решительной веры и во многом помогал отцу моему, простому шофёру, быть христианином, знать веру, стремиться не отклоняться душой нравственно, он был его духовной поддержкой.

Также хочу вспомнить отца Александра Соколова[15], он частично был моим наставником. Я уже закончил школу, и только тогда он стал со мной беседы вести. Он был очень образованный человек, любитель истории, я был много раз у него дома, хорошо знаю его семью. Крест, который сейчас на мне, – это подарок его зятя, отца Евгения Чистова[16], моего друга, мужа его старшей дочери Татьяны. Отец Евгений умер в 2009 году. Его супруга, матушка Татьяна, отдала мне этот крест на память о нём. Мне всегда радостно было с ним общаться. Отец Евгений не имел специального образования, но обладал горячей верой и отличался ревностным служением. Очень ревностный человек! Я говорю: «Когда ты служишь в холодном храме, ты надеваешь скуфейку?» Он в ответ: «Мне владыка ещё не благословил». Я говорю: «Некоторые просто надевают, и всё. Куда же деваться, если в храме -20?» А он говорит: «Нет, не могу, не положено». Вот такой ревностный человек горячей веры. Мы у него с отцом Александром Мякининым прятались от органов милиции и КГБ, когда подали заявление в семинарию. Практика была такая: подаёшь заявление в семинарию, там их не могли не показать надзирающим органам, а они – сразу звоночек в Нижний Новгород. Те приходят и забирают на военные сборы, и всё. Ты месяц провёл на сборах и не поступил. И действительно, к нашим соседям пришли из органов и навели справки: «Есть тут такой? Где он? Как себя ведёт?» Это был 1988 год. КГБ работало, идеологическая машина по слежке и угнетению православных людей работала. Вот у отца Евгения мы прожили тогда две недели и напрямую от него поехали в Москву поступать. Тогда уже поступили. Тогда уже всё. Чтобы уже семинариста изъять на военные сборы, они не доходили до такой дерзости.  

А прятались вы у отца Евгения в Роженцове[17]?

Да. Ну как прятались? Просто жили у него. В то время не было сотовых телефонов. Это сейчас трудно спрятаться, тогда было проще.

Потом стал священником отец Валентин Сазанов – тоже большая поддержка для меня была на первом этапе. Отец Андрей Синицын[18], его хочу вспомнить. Протоиерей церкви в Высоково. Он запомнился простотой веры, искреннего служения. Он тогда был престарелый человек, простой, добрый, это очень запомнилось мне.

Отец Феодор Данилов[19] крестил меня в Высоково. Как говорил отец, крестил полным погружением. Почему я хочу это отметить, некоторые батюшки боялись и сейчас боятся крестить полным погружением. Технически боятся. Отец Феодор был ревностный и ловкий, активный такой, шустрый человек – тоже запомнился. Были и другие, которых я сейчас не упомянул, они сыграли свою роль в моём духовном становлении, воспитании. Так что, когда я поступал в семинарию, основы уже были, многие вещи я знал.

Владыка митрополит Николай[20] благословил меня в алтарь по просьбе Валентина Степановича. Потому что там была теснота такая, что там задавят буквально, давка была по воскресеньям. Он сказал: «Вот мальчишки ходят в храм. И чтобы они там не затерялись в храме, благословите, владыка, чтобы они в алтаре стояли молились». И владыка благословил. Так я с одиннадцати лет стоял в алтаре высоковского храма. Я не иподиаконствовал и не прислуживал, но до семинарии в алтаре молился.

А народа было очень много. Приведу такой простой пример яркий, мне запомнившийся. 19 декабря – память святителя Николая. 18 декабря накануне я после вечерних занятий в институте, после одной пары, решил пойти на всенощную, но пришёл уже к середине. Я пришёл к задним дверям и встал уже на улице где-то в метре от дверей! Уже на улице совсем! Вот столько было народа! Чтобы было понятно, это был примерно момент елеопомазания. Столько было народа на этом празднике. Или праздник Крещения Господня. Я пошёл за водой опрометчиво и решил, что я справлюсь, мальчик лет 13 или 14. Меня так задавили во дворе в Высоково! Во дворе! На улице! Я думал, что могу погибнуть там, лишиться нескольких ребер. То есть народ был.

Народ был разный. Одни боялись, трусили, боялись за себя. Другие были ревностные. Третьи вообще были активные атеисты. Разный народ был. Но страха, трусости и предательства, к сожалению, в советское время много было. Вот говорят: «Ведь как же так получилось, что в советское время люди были более нравственные, чем в 1990-е годы?» Что я могу сказать? Грехи бывают разные. Что такое нравственность? Это в целом вообще всё поведение человека: и в соответствии с заповедями Божиими, и с законом совести в целом, а не только в чём-то одном. Так вот, в советское время быть предателем – это нравственно или безнравственно? А в то время много было предателей. И настучать на тебя в органы могли по малейшему поводу запросто.

В этой связи хочется сказать о деятельности нашей православной общины, в которой я как маленький мальчик ещё не принимал участия, но всё это я видел. Я сказал, что к советской власти наша община относилась нормально, никакого желания идти против не было. Но в чём несогласны были? Что советская власть против религии выступала, и что негде было молиться. Церквей же не хватало. И вот Вениамин Фёдорович Козулин инициировал и организовал деятельность, чтобы бороться за открытие церквей. Сначала он пошёл по чисто законному пути. Взял бумагу, пришёл во двор храма после литургии и предлагал людям подписаться в воззвании к властям, чтобы открыли ещё один храм. Потом как-то ему напомнили разные люди, что лучше бы он не появлялся со своими бумагами и подписями, а то как бы что-нибудь в ответ не прилетело – и священнослужителям, и всем. Чтобы он подальше был. Что это было? Трусость чья-то или благоразумие? Пусть это останется на совести тех людей, но деятельность такая продолжилась.

И те люди, которые не боялись показаться христианами, участвовали в этом. Таким образом подали заявление сначала сюда, в Нижний Новгород (в Горьковский облисполком), куда положено было подать. Результат нулевой! Потом подали в Москву. Результат нулевой! Потом решили подать в ООН. А в ООН подавать бумаги тогда считалось почти делом антисоветским. – «Как это ты подал? Кому ты подал?» Хотя по Конституции ты имел полное право это делать. Но это не только не поощрялось, а в дальнейшем расскажу, к чему это привело. Так вот. Небольшая группа людей, 20 человек, собрала подписи с фамилиями, с местами жительства! Их потом сразу нашли, естественно, и им напомнили, кто они такие, и где их место в жизни. Так вот. Подписались, направили бумагу в ООН. Эти списки людей, которые подписывались, Вениамин Фёдорович Козулин, чтобы сохранить их в случае обыска, сфотографировал, сделал фотокопии и скрыл в разных местах. Где хранить? У нас дома. Самое безопасное место. У нас эти списки хранились. У меня до сих пор хранится фотокопия обращения в ООН (я её сейчас не принёс, не было времени взять её). Фотокопия обращения в ООН с подписями этих двадцати смелых людей, которые были готовы на лишения. Как её передать в ООН? Передавала эти документы опять же, простая женщина, Валентина Горохова, простая труженица, очень верующий человек, она умерла лет 8 назад, наверное, в последнее время она была прихожанкой храма Иоанна Предтечи. Вениамин Фёдорович отдал ей эти документы, она поехала в Троице-Сергиеву лавру и там просто молилась, видела каких-то людей, приехавших на экскурсии из других стран. Там иностранцы были.  И она попросила их этот конвертик бросить в почтовый ящик за границей. Потому что если бросить в почтовый ящик здесь, то далеко бы не ушёл этот конвертик. То есть права советских граждан, конечно, нарушались сплошь и рядом, не позволяли этим письмам дойти в ООН. Таким образом с помощью Валентины Гороховой письмо было отправлено за границу, пришло в ООН, ну и в ответ прилетело.

Так что же прилетело? Те люди, которые подписались там, были вызваны в органы. Конкретно мой отец был вызван в органы КГБ на Воробьёвку, где сейчас находится ФСБ. После того, как ООН обратилась к советской власти: «Как же вы не открываете храмы? Видите, люди обращаются, вот их фамилии». – «Ах вот их фамилии? Ну, сейчас мы пойдём ими заниматься!» И пошли заниматься.

Вызвали отца в КГБ. Он шёл на рынок, взял с собой сеточку плетёную обычную, а в ней пакетики. Приходит в КГБ в кабинет, а ему говорят: «Вы сеточку положите вот здесь на стульчике, а сами пройдите туда. Видимо проверить решили, что в сеточке лежит. Нет ли бомбы или чего-нибудь ещё. Люди аккуратные, осторожные. Потом вернулся туда, начали допрос, что, как и почему. Вроде бы, «провоцируешь что-то против советской власти…». И вот человек, который его допрашивал, матом разговаривал. А он ему говорит: «Знаете, у нас слесаря очень тяжело работают, но так матом не ругаются». В то время, чтобы так сказать, нужно было быть очень смелым человеком. Сразу звонок по спецтелефону, сотрудник вышел из кабинета, когда зашёл обратно, ни одного слова больше. Видимо, ему его старшие товарищи объяснили, что надо говорить хорошо. А то ведь этот человек возьмёт и опять сообщит в ООН, как тут у нас работники КГБ общаются с людьми.

А до этого этим же чином было сказано: «Что за сеточка?» Отец говорит: «Да вот на рынок собираюсь помидоров купить». А ему в ответ: «Ты погоди, денька четыре здесь побудешь, а потом, может быть, тебя отправим куда-нибудь пожить, так что, может, тебе сеточка и не пригодится на ближайшие годы». И в этих словах доля истины была, потому что, как я говорил, мордовские лагеря действовали. Могли отправить. Но за это, возможно, не считали нужным отправлять. В общем, ничего не сделали больше. Кроме этого эпизода в КГБ никакого прессования по линии работы, ничего больше не было. Была очередь на квартиру в это время – могли снять с неё. Именно в это время. Это был 1968 год. Уже очередь на квартиры была. Отца убрали из этой очереди. Потом в 1972 году мы получили квартиру. А так было трое детей в однокомнатной квартире.

Вот такая работа проводилась. Ещё были люди пострадавшие, конкретно была такая Галина Вахутина. В настоящее время она матушка Ермогена – монахиня в Хотьковском монастыре. Галина Вахутина была начинающим, хорошо образованным инженером в каком-то полувоенном заведении в Сормово, активно занималась своей работой. Мы с ней общаемся, потому что она крёстная мать моей младшей сестры. И вот она подписалась за церковь, как она сама рассказывала: «Пришла в храм, и мне предложил Вениамин Фёдорович подписаться за открытие храма. Я и подписалась». А она только начинала входить в общину, была молодая. Она не предполагала, что будет дальше. А дальше было следующее. Её вызвали и сказали: «Так как ты подписалась, здесь ты работать не можешь». Всё, выгнали с работы. Пошла на другую работу простую – не принимают. То есть даже не принимали на самую простую работу – иди в дворники или в самые-самые чёрные работы. Практически волчий билет давали за подпись за открытие храма. Вот реакция советской власти.

Ну и к другим были тоже меры приняты. Я знаю, что и к Валентину Степановичу были агрессивные меры приняты. Работать он продолжал, у него были и другие перспективы по работе, но не состоялись. Многие в нашей общине считали, что тексты написал как раз Валентин Степанович Сазанов, или по крайне мере, они писались с его участием. Вот такая деятельность была за открытие церквей. И люди не боялись, ещё раз подчёркиваю, пойти на это.

Вот в такой атмосфере проходило моё детство. Я всё это знал, Солженицына читал, не «Архипелаг ГУЛАГ», конечно, а «Один день из жизни Ивана Денисовича» у нас лежал в тумбочке. Эта книга тоже считалась неразрешённой, хотя потом её издали, но запретили. И так я вырос и стал взрослым человеком. Сначала радиотехником хотел быть, потом пошёл в семинарию. И с большой благодарностью, конечно, вспоминаю всех этих решительных православных людей, потому что без них, может быть, я бы и стал воцерковлённым православным человеком, но в душе жила бы большая трусость, неактивность, боязнь всего. А они как раз были для меня примером, что в таком обществе можно жить спокойно, уверенно, доброжелательно. Никакой злости не было на советскую власть, что вокруг враги. Нет, такого отношения не было. Просто люди неверующие, к сожалению. Так к ним относились. Благодаря этим людям, которых я упомянул и которых не упомянул, сложилось моё становление в детстве.

Можете рассказать о Вашем поступлении в семинарию, об обучении в семинарии и о том, что изменилось после 1988 года?

В 1988 году мы поехали поступать в семинарию. Владыка Николай (Кутепов) написал мне рекомендацию уже прямо перед самым отъездом, и мы поступили туда с будущим отцом Александром Мякининым. Учились в 1 «А» классе. Народу тогда много поступало. Это было время, когда многие стали стремиться к духовному образованию. Сейчас такого нет, а тогда у людей была жажда религиозного образования и была жажда свидетельствовать о Христе. Вот в нашем 1 «А» классе было много людей, хорошо учившихся, был высокий уровень образования. В семинарии назывались «классы», а в академии – «курсы». 

Учиться было мне легко. После обучения в политехническом институте обучение в семинарии мне показалось значительно проще, легче. Очень много было интересных преподавателей, для меня запомнившихся на всю жизнь, которые открыли, можно сказать, мне новую планету знаний. Я знал, но знал не систематически. А вот эти систематические знания катехизиса нам преподавал Константин Ефимович Скурат[21], человек горячей веры, и его старания дать знания не были формальными. Потом, конечно, митрополит Вениамин (Пушкарь)[22], а в то время Борис Николаевич Пушкарь. Он в тот год, когда мы поступили, стал отцом Борисом Пушкарём, у нас он преподавал Священную историю. Конечно, Алексей Ильич Осипов[23]. Мне запомнились люди, которые открыли для меня мир православных знаний и твёрдых основ. То есть я для себя поставил, в общем-то и сейчас ставлю такую задачу: надо иметь такое знание о религии, чтобы у меня не было неразрешимых вопросов, не только тех, которые ко мне поступают от других людей, но чтобы у меня лично не было вопросов таких, на которые я не могу ответить или которых я боюсь. Кроме тех, на которые я не могу ответить, потому что они в принципе не познаваемы, не разрешимы в силу ограниченности человеческих знаний. Это нормальное явление. Главное, чтобы не было вопросов, на которые я боюсь отвечать. Вот такого не должно быть. Вот это был девиз моего учения. Я старался узнать всё.

Учиться я старался, все мы старались. У нас был очень активный класс. Я так думаю, что больше половины прямо грызли гранит науки. Это было благодатное время, прекрасное. Много друзей у меня с тех пор осталось. Молодыми людьми мы познакомились в лавре, и эти 6 лет, которые я провёл в Московской духовной семинарии, а потом в академии, для меня, я считаю, были лучшими годами моей жизни. В смысле и обучения, и интересной жизни молодёжной, и укрепления нравственности – это были прекрасные годы. Тут можно много рассказывать.

Я постарался, чтобы через какой-то период времени у меня был постоянный духовник в лавре. Вспоминаем отца Григория Долбунова и отца Валентина – они научили, что такое исповедь. Ведь не все молодые православные люди исповедовались так, некоторых просто накрывали епитрахилью, и всё, так они и не привыкли к исповеди. А когда мы ездили в лавру в паломничество, там была полноценная исповедь. И это же было в семинарии. Там у меня было несколько духовников. Иногда не было возможности к ним попадать. Потом отец Илия (Рейзмир)[24] стал моим духовником. Я считал его духовником до смерти. Скончался он год назад 9 января. Вера этих людей, конечно, укрепляла. Отец Виталий (Мешков), который нам присылал книги, тоже в это время был там. Он был заместителем эконома в лавре. Он – настоящий монах. Через его руки в то время, в 1990-е годы, проходили миллионы, и ничего не прилипало.

Я был много раз в кельях этих людей, этих монахов. Я говорю «этих», потому что был в кельях у многих. Был и у отца Кирилла (Павлова), и во многих других кельях по разным причинам. Все те люди, те ревностные монахи, которые стремились к богоугождению, жили очень просто. Потом, когда я вспоминал, меня даже это удивляло. У них была возможность написать красивые иконы, поставить их в ряд. Но у них было много бумажных иконочек, которые, казалось, стояли в беспорядке. Общей чертой их был примитивный быт. Возможность обставить всё была, так как почитателей было много, и они жертвовали. Но у людей были другие ориентиры. Они старались молиться.

Были и наши прекрасные люди, нижегородцы. Я с ними общался. Это отец Вонифатий, в схиме схиархимандрит Захария[25] – духовник Оптиной Пустыни, тоже настоящий монах. С отцом Виталием мы больше общались, так как он мой друг и близкий друг моих родителей. Он устраивал меня в гостиницу, когда я приезжал. Я, ещё не будучи учащимся семинарии, туда часто ездил, ночевал и жил на территории лавры. Разговаривал с ним как с наставником, общался с ним. Он наставлял меня. Это был период после моего обучения в школе.

В это время преподаватели семинарии, особенно такие, как А. И. Осипов, дали основы знаний, чтобы быть уверенным в Православии. Не просто как в вере, в которой ты родился и остался ­– это хорошая уверенность. Но человек с нормальным, хорошим духовным образованием и тем более, преподаватель-священник, а я 25 лет преподавал в Нижегородской духовной семинарии, должен иметь более высокий уровень уверенности. Не потому я православный, что я родился в Православии, а потому что я уверен, что Православие – истинная вера. Они дали такую возможность, сориентировали, указали, что читать, как оценивать. Мы можем только радоваться, быть благодарными, что так судьба распорядилась, что мы выросли в этот период.

Почему именно этот период для меня особенно ценен? Ваше поколение уже не знает тех людей, которые застали тяжёлые времена советской власти, то есть тех старцев. Тот же отец Кирилл (Павлов)[26], отец Наум[27] ­– о них узнают из книг. Мне приходилось много общаться с ними, ходить к ним на исповедь. Я много раз ходил на исповедь к отцу Кириллу, но не могу назвать его своим духовником, а себя – его духовным чадом. Почему? Потому что не было постоянной связи. У него было много духовных чад, но ходил я одно время к нему регулярно. Пока у меня не появился постоянный духовник, отец Илия, я ходил к отцу Кириллу или к некоторым другим. Я задавал отцу Кириллу (Павлову) вопросы житейские или общественно-политические, или как вести себя в жизни. И очень благодарен ему за его мудрые ответы. Общение с ним было просто прекрасным. Хочу отметить его простоту, безыскусность, величайшую искренность, как и других людей, пожелавших посвятить себя Богу. В моей жизни встречались разные священнослужители, но я старался общаться именно с такими, которые искренне служат Богу и никаким карьеризмом не болеют, а только стараются служить ради Христа и заниматься своей душой. Благодарю Бога, что мне такие люди встречались. Я общался с отцом Павлом (Груздевым)[28], был у него. Это очень интересный человек, Царство ему Небесное. Это очень интересные люди, которые нашу веру укрепляли, да и сейчас укрепляют своей ревностью.

Вы застали «нашествие варягов» в семинарии и академии, когда светские преподаватели со светскими степенями при владыке Александре (Тимофееве)[29] начинали там свой преподавательский путь: Н. К. Гаврюшин[30] и ряд других. Можете вспомнить, как они вошли в корпорацию?

В семинарии в то время появились люди из числа сотрудников московских вузов или научно-исследовательских институтов. Это были, надо отметить, первые годы после крушения советской власти, и было тогда ещё не понятно, вернётся СССР или не вернётся. Поэтому те люди, которые любили спокойную жизнь и хотели карьеры, тогда в семинарию преподавать не шли. Это сейчас они могут идти в семинарию преподавать и даже за это карьерные баллы получать. То есть это не мешает заниматься карьерой, а может, даже и помогает. То время было другим: тогда было ещё не понятно, куда качнутся весы. А я в 1993 году уже учился в академии, практически её уже заканчивал. Тогда люди были искренне верующие и стремящиеся к вере. То есть полуверующих людей, хотящих преподавать и давать знания, но остающихся полуцерковными, не было там. Позже я таких людей видел в семинарии, которые приходят, а сами до конца не воцерковляются или немножко дистанцируются от воцерковлённых людей. Но это было позже. В то время у нас таких людей не было.

Те люди, которые приходили в семинарию, были искренними людьми. И лекции этих людей, особенно Николая Константиновича Гаврюшина, были прекрасны, великолепны. Михаил Михайлович Дунаев[31] – литературовед, литературный критик, у него позже вышли 6 томов исследований по христианской литературе. Он читал нам лекции, это были первые его лекции, и первые в Советском Союзе такого рода занятия. Это был первый пробный камень, и он таким образом вживую готовил свои материалы, выдавал нам соотношение христианства и русской литературы.

Отец Максим Козлов[32] – очень высокообразованный человек, мне с ним было очень приятно общаться. Я у него во втором классе семинарии индивидуально учился греческому языку. Так мы с ним познакомились. У нас греческий язык проходили в 4 классе семинарии, а я его учил во 2, 3, 4 классах индивидуально. Поэтому вместе со всеми я не учился, сразу просто сдал, и всё. И потом у него курс был Сравнительного богословия, и Историю Церкви он вёл у нас. Хочу отметить, что этот человек мог очень хорошо подать материал. Чётко, ясно, сжато, просто прекрасно. Подачу материала хочу отметить великолепную. Великолепный лектор, преподаватель – отец Максим Козлов.

Вот Вы спросили по проводу пришедших в семинарию светских преподавателей. Но надо понимать, что в эти годы, в 1990-е годы, появились те люди светские, которые пришли в Церковь недавно. И приходили они в Церковь по-разному. Одни приходили с покаянием, желая своего спасения прежде всего, была и необходимость каких-то организационных мероприятий, а у некоторых светских людей при советской власти опыт был побольше, поэтому им давали возможность и в Церкви заниматься организационной деятельностью. Они приходили с покаянием, с искренним желанием быть православными людьми. Но были и те люди, которые думали, что всех перехитрили. Имена называть не буду, но такие люди были. Это надо отметить и не забывать об их отрицательной роли в нашей церковной жизни. Они в 1990-е годы пришли. Надо было заниматься какими-то организационными вопросами, они стали заниматься и привносили своё «я», своё комсомольское прошлое в церковные ряды. Они хотели построить церковное общество, как им представляется, они же великие организаторы! Такое было.

Я уже упоминал, что были люди, которые из страха молчали и не ходили в храм, состояли в комсомоле и в партии даже, бегали везде на демонстрации, а потом пришли в Церковь работать, и когда им рассказывали: «Мы жили тяжело, потому что карьерного роста не могло быть, прессовали за то, что ты верующий, беспартийный, не комсомолец», они отвечали: «Так надо было быть ими!» То есть они чувствовали себя, даже придя работать в церковные структуры, перехитрившими общество. Сотрудница нашей епархии в своё время рассказывала, что не один раз такие разговоры были. Есть такие люди, да. Они и сейчас есть. Они считают: «Вот мы на двух стульях посидели. Мы и там пенку сняли, и здесь успели». Ну Бог им судья. Помоги им, Господи, понять что-то. Но я ценю не таких людей, а ценю тех искренних людей, которые понимают, что если ты был не со Христом в то время, то надо пройти через покаяние, а не говорить: «Какой же я умный, я и там успел, и здесь успел».

Становление моё как священника было после семинарии, в 1990-е годы. После 2-го курса академии я сознательно ушёл на экстернат, потому что я считал, что тот курс лекций, который предполагался в дальнейшем, во многом повторял семинарский, и я взвесил, что я теряю, что я приобретаю. Мне хотелось пойти на приходское служение. В какой-то момент, когда я учился в семинарии, у меня были карьеристские мысли. У меня было много друзей, была возможность куда-то пойти поближе к Москве, в церковную карьеру. Но потом, оглядевшись вокруг, я понял, что самое тяжёлое в жизни и самое нужное – это быть простым приходским священником.

Вы сказали, что главной мотивацией Вашего поступления в семинарию была жажда постоянного пребывания в обществе единомышленников, а это желание равнялось ли выбору пути священнослужителя?

Ну в каком-то смысле да. Ведь можно Богу служить по-разному. Можно служить, будучи мирянином-радиотехником. Можно? Можно. Я и сейчас так считаю. Но мне не хотелось, чтобы работа шла поперёк: это просто хлеб насущный, а там дальше – моя личная жизнь. Нет, мне хотелось, чтобы это была моя жизнь целиком, интересная. А зачем мне её делить, если есть возможность не делить? Поэтому я пошёл в священники. Мне хотелось, чтобы моя жизнь соответствовала моим целям. Моя «работа» соответствует мои целям в жизни. Прекрасная «работа» – священник. Ты занимаешься спасением своей души, и ещё за это получаешь всё необходимое для земной жизни. О чём ещё можно мечтать?

30 лет в этом году исполнилось?

30 лет служения исполнилось в этом году, да. За это только благодарю Бога. В 1993 году я женился, в 1994 году у меня родилась первая дочка, я решил уйти на экстернат, чтобы можно было как-то более удобно жить с семьёй на квартире, поэтому обратился к митрополиту Николаю, примет ли он меня. Он написал ректору академии, я был в то время старшим иподиаконом у ректора академии. Ну и ректор меня отпустил. А ректором уже был владыка Филарет (Карагодин)[33]. Меня рукополагал архиепископ Филарет (Карагодин). Я ему очень благодарен.

Да, хочу сказать пару слов и о ректорах академии и семинарии. Так получилось, что стараниями будущего епископа, а на то время отца Ионы (Карпухина)[34], нашего преподавателя литургики, я с первого класса семинарии после двух месяцев обучения попал в ряды иподиаконов. Я стал иподиаконом ректора и тесно общался с ректором, архиепископом Александром (Тимофеевым), и потом с владыкой Филаретом (Карагодиным) ещё более тесно общался. Я очень благодарен им.

Я владыку Филарета очень уважаю. Владыке Александру очень благодарен за его уважение – он к семинаристам обращался часто на «Вы». Никогда никакой грубости, панибратства, злоупотребления положением не было. Помню, я допустил серьёзнейшую оплошность во время богослужения. Я подал ему не ту молитву. И причём я подал её не когда-нибудь, а во время хиротонии! Надо было во диаконы, а я подал во священники. Это очень серьёзная оплошность! Виноват, страшное дело! И вот он говорит: «Ты что подал мне?!» Я стою и думаю: «Всё, виноват со всех сторон. Что же будет?» Я подошёл, он говорит: «Ты что наделал?! Ты понимаешь, что это серьёзное дело?!» И всё. Просто пожурил, что-то сказал. То есть никакой грубости, это человек очень дипломатично относящийся к семинаристам. И мы с ним в очень хороших отношениях были и после моего обучения в семинарии, я его поздравлял, звонил ему. Благодарен ему за этот урок человеческого отношения, уважительного, внимательного отношения ко всем.

Также благодарю и того, и другого за то, что они не напрягали, а именно приучили меня, студента, молится в алтаре. И владыка Александр (Тимофеев), и архиепископ Филарет. Я мог спокойно стоять в углу и молиться. Никто резко не дёргал, молиться было можно. А владыка Филарет так и приучал, говорил: «Братья, молитесь!» Я был старшим иподиаконом, ездил с ним в паломнические поездки. В том числе, в Иерусалим. Этот посыл, что главное – молиться, был от владыки Филарета очень ярким. Я за это хочу сказать ему слова благодарности. Он будущих священнослужителей научил в алтаре именно молиться, не рассеиваться.

В Нижнем Новгороде началась моя богослужебная деятельность с того, что владыка Николай мне никакого прихода не определил в первое время. Я пришёл сюда в июле 1994 года, и до февраля следующего года у меня не было прихода, к которому я был бы прикреплён. С сентября 1994 года я начал преподавать в семинарии. Преподавал я тогда Основное богословие, Сравнительное богословие. В Основное богословие у меня входили элементы сектоведения и всего круга апологетики. Всю апологетику в первые годы преподавал я. А потом появлялись уже другие преподаватели, расширялся круг преподавателей.

Первой миссией, получается, у меня была работа в семинарии. Это было пока ещё духовное училище. Мы учились в одном кабинете тогда, в Благовещенском монастыре. Интересное очень время было в том плане, что было живое общение с нынешним митрополитом Кириллом (Покровским)[35], он очень интересный человек. В то время был очень маленький педагогический коллектив. Было интересно работать. Я также преподавал на курсах катехизаторов у отца Валентина Сазанова в братстве Александра Невского. При братстве были организованы курсы, и у меня до сих пор есть прихожане из этих курсов. Это был прорыв в духовном образовании Нижнего Новгорода.

Это были уже вторые курсы. Первые были в помещении храма Жен-Мироносиц. Они были организованы стараниями будущего отца Игоря Иудина[36] и отца Кирилла (Покровского). То есть отец Игорь Иудин, на тот момент директор техникума, дал помещение в техникуме лёгкой промышленности, который располагался в храме. Отец Кирилл организовывал эти курсы, а потом уже курсы при братстве Александра Невского.

Люди туда просто рвались, я помню эти лица, эти живые глаза. Эти курсы проходили в библиотеке братства. Что было тяжело? Духота. Набивалось столько народу, что конец занятий приходил не по времени, а тогда, когда дышать было уже нечем. Народ надышал столько, что не было сил уже преподавать. Вот это было. А сейчас уже и мечтать о таком невозможно, чтобы так люди рвались. Да, уровень образования был невысокий. Я со своим максималистским подходом думал, что надо им преподавать Ветхий Завет, как в семинарии. Начал преподавать, старался, старался, а потом принимаю экзамен, а мне по детской Библии рассказывают Священную историю. Большинство по детской Библии рассказывало, но часть людей серьёзно освоила предмет. Всё было не зря, очень не зря. Так что благодарю Бога.

Так получилось, что Вы застали переломные моменты жизни нашего государства, не только в политическом, но и в идеологическом смысле. Как изменилось общество?

Да, пришли в семинарию при одном государстве, а вышли в другое. Помню, монах Иаков из Польши учился у нас. Он после защиты своей дипломной работы на выпуске во время торжественного акта сказал: «Я приехал в Загорск, а уезжаю из Сергиева Посада. Я приехал в Советский Союз, а уезжаю из Российской Федерации». Вот и я пришёл в семинарию в советское время, в Советском Союзе, а вышел оттуда в 1994 году. Я думаю, что бы из меня получилось, если бы я не пошёл в семинарию? Это же было страшное время. Такое бурлящее время, когда цены вырастали буквально в разы за месяц. Как было жить? Как было выживать? Куда направить свои стопы? Кем бы я стал? Я не знаю, кем бы я стал, даже не знаю. Но вот так Господь судил, я благодарен Богу, что в это время я был под мудрым руководством преподавателей и духовников Троице-Сергиевой лавры. Это было прекрасно.

Что касается того, как изменилось, на мой взгляд, общество – оно значительно изменилось. Всё ли было отрицательно при советской власти? Я отвечаю так: даже у Диоклетиана, яростного гонителя христиан, были положительные черты. Он был в общем-то неплохой человек, если говорить по-светски. В своё время ушёл сажать капусту, хотя мог бы не уходить. Сильный был человек. Поэтому, когда мы говорим о гонителях веры и о гонениях, сказать, допустим, что всё там было плохо, нельзя. Нет, не всё там было плохо. Господь премудро управляет миром. И там были хорошие черты. Но сказать, что там было лучше тоже нельзя, конечно. Там самые главные вещи попирались: свобода человека попиралась и попиралось Слово Божие, попиралась, унижалась вера Христова. И поэтому никакой мысли, что советское время лучше, чем вот эта бурная и противоречивая, часто безнравственная жизнь, что лучше бы осталась советская власть, допустить нельзя. Нет, ни в коей мере.

Просто я так отношусь к новому времени, что люди вышли из советской эпохи вот такими, как они вышли. Нравственность советской эпохи в тисках советской власти была хорошей, а когда получили свободу… Мне казалось, как выросшему в верующей семье и к этому времени уже получившему образование в семинарии, что вот, люди услышат Слово Божие, мы им его скажем, и они придут в Церковь. А горение у нас было дать Слово Божие. Скажу так, что после первого класса семинарии нас прямо тянуло проповедовать. Мы чувствовали, что у нас есть сила и есть знание проповедовать людям о Христе. И казалось в какой-то момент, особенно во втором, в третьем классе семинарии, что люди услышат о Христе и массово повернутся ко Христу. Они же не знали раньше, они же не читали, как я читал книги. Они просто не знали о Христе. Потом всё это мнение улетучилось, я понял, что оно неправильно. Оказалось, что многие из них повернулись к оккультизму. Особенно ярко это было в начале 1990-х годов. Они стали обращаться к экстрасенсам, ко всяким колдунам больше, чем в Церковь.

В Церкви количество людей тоже увеличилось, конечно, и этому я радовался. Допустим, количество крещаемых до моего прихода, то есть до 1994 года, исчислялось сотнями на каждом приходе. Это были 1991, 1992, 1993 годы. Потом, конечно, волна значительно спала. То есть в 1994 году, когда я пришёл в священники, уже этой волны не было. Крещения были единичными. Я до сих пор радуюсь, что люди, которые готовы были пойти путём веры, обрели такую возможность. В этом смысле наше время сейчас благословенное. Человек, который хочет обрести, обретает этот путь. Но соблазнов стало больше в смысле технического прогресса. Вам тяжелее как молодому поколению сейчас жить в плане соблазна. Раньше закрыл дверь – и ты не имеешь этого соблазна. А теперь Интернет тебя везде может соблазнить. Поэтому ты должен сам определять. Есть, конечно, плюсы огромные у нашего времени и в доступности информации. Я просто этому не нарадуюсь, что мы можем сейчас толкования Святых Отцов читать все. Все толкования каждому человеку доступны – это просто пир знаний, пир интеллектуалов. И он может стать пиром веры, если ты захочешь этого. В этом смысле, я, конечно, радуюсь, что много людей пришло. Люди спокойно и в молодом возрасте выбирают веру и идут по ней. Но также я вижу, насколько действует соблазн нынешнего мира.

В этом плане хочется вспомнить мудрые слова отца Александра Шмемана[37], которые были сказаны им ещё в работе о проблемах обращения в христианство. Он говорит, что будучи в Америке, он понимал то, что у нас наступило после 1993 года. Что мешает людям стать христианами? Он сказал, что им мешает комфортная жизнь, стремление к комфортной жизни. Я вижу, что сейчас христианское общество даже в той части, которая воцерковлена, имеет больше стремления к комфортной жизни, чем то христианское общество, которое было перед моими глазами в советское время. Я говорил, что там были люди часто очень небогатые, и они не стремились даже к этому. А сейчас некоторые христиане держатся очень сильно за своё богатство и даже не мыслят жизни без него. Как это, от «счастья» отказаться? Получается, лукавства стало больше. Это всегда так было в христианстве. Почитаем Иоанна Златоуста: во время гонений община была маленькая, но крепкая и однозначно преданная. Конечно, не все святые, все со своими грехами, понятно, но всё-таки лукавства было значительно меньше. Сейчас среди христиан стало больше лукавства, потому что соблазна больше. Человек ничего не теряет, когда идёт в христианство. Когда я уходил из политехнического института с работы, я понимал, что я сжигаю мосты. Всё, обратного пути нет. А сейчас ты ничего не теряешь. И получается, что ты можешь немножко пытаться сидеть на двух стульях. И Богу, и мамоне. Есть такой соблазн, и он большой. Поэтому желаю всем людям, чтобы это их не отвращало от прямого христианского пути. Вот это главное отличие того общества от нынешнего христианского общества. А так, конечно, людям мешает эта увлеченность миром, очень сильно мешает.

Я вижу ещё одну проблему, что люди нуждаются в живом примере. Если передо мной был пример отца Кирилла (Павлова) и других людей, которых я назвал, которые горели верой, значит и нам надо быть такими. И если сейчас что-то не так, то надо с себя спросить. Значит, мы не показали этот пример. Людям сейчас не хватает этих примеров в силу ряда причин, я просто это чувствую. И поэтому даже жалко молодое поколение, что такой концентрации духовных примеров, которые я сподобился видеть, они не могут увидеть. Вот моё понимание. Это нужно для духовного укрепления. Поэтому желаю всем духовного укрепления, и чтобы соблазны мира не одолевали. Спасибо.

Спасибо. Было очень интересно слушать.

[1] Протоиерей Александр Пивоваров, (1939-2006). Благочинный второго Новокузнецкого округа Кемеровской епархии, настоятель Спасо-Преображенского собора города Новокузнецка. В 1983 году был арестован по обвинению в спекуляции, батюшка оказался в числе покупателей «Нового Завета» и «Молитвослова», напечатанных сверх разрешенного тиража.

[2] Епископ Василий (Родзянко), (1915-1999). Епископ Православной Церкви в Америке, епископ Сан-Францисский и Западно-Американский. С 1955 года вёл религиозные передачи на «ВВС» для слушателей в Советском Союзе и Восточной Европе.

[3] митрополит Антоний (Блум), (1914-2003). Церковный деятель русского зарубежья второй половины XX века, проповедник, духовный наставник, богослов. Получил известность в христианском мире как проповедник, выступая в церквях и в различных христианских общинах, в монастырях и богословских учебных заведениях, в университетах, по радио.

[4] Протоиерей Николай Моргун, (1937-1969).

[5] Церковь Троицы Живоначальной в Высокове — соборный храм в посёлке Высоково (ныне – территория Советского и Нижегородского районов Нижнего Новгорода).

[6] Игумен Иннокентий (Самылкин), (1941-2017).

[7] Архимандрит Виталий (Мешков), (1936-2014).

[8] Протоиерей Валентин Сазанов, (1941-2009).

[9] Протоиерей Геннадий Ростовцев, (1939-2025).

[10] Иерей Виктор Носков (1935-2001).

[11] Игумен Исайя (Будюкин), (1885-1978).

[12] Протоиерей Григорий Долбунов, (1905-1996).

[13] Село в Кстовском районе Горьковской области.

[14] Протоиерей Николай Юшков, (1907-1997).

[15] Протоиерей Александр Соколов, (1926-2019).

[16] Протоиерей Евгений Чистов, (1959-2009).

[17] Протоиерей Андрей Синицын, (1905-1989).

[18] Село Роженцово, Шарангский район Нижегородской области.

[19] Протоиерей Феодор Данилов, (1920 – 1987).

[20] Митрополит Николай (Кутепов), (1924 – 2001).

[21] Скурат Константин Ефимович, (1929-2021), доктор богословия, заслуженный профессор Московской духовной академии.

[22] Митрополит Вениамин (Пушкарь) – архиерей Русской Православной Церкви на покое. Бывший митрополит Владивостокский и Приморский, глава Приморской митрополии.

[23] Осипов Алексей Ильич – российский учёный-богослов, педагог и публицист, доктор богословия. Заслуженный профессор Московской духовной академии, апологет, проповедник, православный катехизатор.

[24] Архимандрит Илия (Рейзмир), (1944-2024).

[25] Схиархимандрит Захария (Потапов), (1943-2019).

[26] Архимандрит Кирилл (Павлов), (1919-2017), духовник Троице-Сергиевой лавры. Один из наиболее почитаемых старцев Русской Православной Церкви конца XX — начала XXI веков, духовный отец трёх русских Патриархов.

[27] Архимандрит Наум (Байбородин), (1927-2017) духовник Троице-Сергиевой лавры. Один из наиболее известных духовников Русской Православной Церкви последней четверти XX — начала XXI веков, который многими почитался как старец.

[28] Архимандрит Павел (Груздев), (1911-1996). Один из наиболее почитаемых старцев Русской Православной Церкви конца XX века.

[29] Архиепископ Александр (Тимофеев), (1941-2003), ректор Московской духовной академии и семинарии с 1982 по 1992 год.

[30] Гаврюшин Николай Константинович (1946-2019), российский философ, историк религиозно-философской и научной мысли России. Профессор Московской духовной академии.

[31] Дунаев Михаил Михайлович, (1945-2008), российский учёный, богослов, литературовед, профессор Московской духовной академии. Автор более 200 книг и статей, в том числе 6-томного сочинения «Православие и русская литература», основанного на курсе лекций, прочитанных в МДА.

[32] Протоиерей Максим Козлов – российский религиозный деятель, богослов, педагог и религиозный публицист.

[33] Архиепископ Филарет (Карагодин), архиерей Русской Православной Церкви на покое.

[34] Митрополит Иона (Карпухин), (1941-2020).

[35] Митрополит Кирилл (Покровский) – митрополит Ставропольский и Невинномысский.

[36] Протоиерей Игорь Иудин – религиозный деятель Русской Православной Церкви, почётный гражданин Семёновского района Нижегородской области.

[37] Протопресвитер Александр Шмеман, (1921–1983), священнослужитель Православной Церкви в Америке, церковный деятель, миссионер, доктор богословия.