ФИО, сан: протоиерей Сергий Забелич

Год рождения: 1970

Место рождения и возрастания: Белоруссия, Гомельская область, Житковичский район, посёлок Хвоенск, посёлок Червоное

Социальное происхождение: из семьи рабочих

Образование: Александровское медицинское училище,Московская духовная семинария, Московская духовная академия

Место проживания в настоящее время: г. Сергиев Посад

Дата записи интервью: 7 июня 2024 года.

Родился я в Белоруссии в Гомельской области, на Туровщине, в посёлке Хвоенск. Детство и юность мои прошли в молодом посёлке Червоное, где недалеко от посёлка добывали торф и делали из него брикеты для отопления и для других нужд. Посёлок молодой, это я подчеркиваю, в посёлке не было храма, до ближайшего райцентра было 20 километров. Три раза в день ходил автобус. Почему я затрагиваю эту тему, потому что ближайший храм был только в райцентре, куда мы иногда ездили в детстве, нас мама возила.

Я обучался в Червоненской средней школе, потом в Александровском медицинском училище, в Московской духовной семинарии, в Московской духовной академии. Школу я закончил в 1987 году, семинарию – в 1996 году и академию – в 2000 году. Сразу же был оставлен при академии преподавателем.

Родители мои были обычными, папа работал на стройке, мама трудилась в детском садике. Семья была многодетная, я десятый ребёнок в семье. Мои родители, Аркадий Григорьевич и Мария Ильинична, 1926 года рождения.

В годы обучения в средней школе я помню своего дедушку, маминого отца, Казак Илью Васильевича.

Папин отец, дедушка Григорий Иванович Забелич, пропал во время Великой Отечественной войны. Ушёл на фронт. Я как-то о нём делал доклад на нашей академической конференции «История Церкви: факт и мысль». Рассказывал о нашей семье. Тема доклада «История одной родословной». Родословная семьи была восстановлена по ревизским сказкам Мозырского архива. Данные о нашей семье были отслежены до 1752 года. Я рассказывал студентам на лекциях, что в ревизских сказках не было фамилий, а были прозвища.

Интересно, что мои предки занимались сельским хозяйством, у них было сколько-то десятин земли. Если говорить о нашем происхождении по маминой линии, прапрадедушка в звании есаула, Иосиф Казак, каким-то образом попал в Белоруссию. Так и фамилия по маминой линии сохранилась – Казак. Дедушка, Казак Илья Васильевич, воевал в Финскую, получил ранение. Я его помню, он дольше всех прожил. Всё время ходил с палочкой, был очень трудолюбивым. Из рассказов из детства я помню, что в 1930-е годы голод был везде, и вот уже весна, все продукты съедены, и дедушка, Илья Васильевич, пошёл к какой-то еврейской семье и попросил зерна. И они сказали: «Да, вот Илье Васильевичу надо дать, он отработает». Эту фразу я помню, «он отработает». Ему одолжили два пуда зерна. И таким образом семья осталась жива. Зерна хватило, чтобы прокормиться до первого урожая. Потом, действительно, дедушка отдал зерно. Труженики были, были лошади, были ресурсы, было желание трудиться и жить.

Как я уже отметил, семья была верующей по папиной и по маминой линиям, родители ходили в храм, все праздники соблюдали с детства. Я помню рассказы мамы, что, когда были организованы колхозы, приходилось очень много работать. Было несколько бригад в колхозе. Мама в своей бригаде старалась женщин уговорить, чтобы перед большим церковным праздником в летний период перевыполнить норму (перед днём свв. апостолов Петра и Павла, перед Преображением, перед праздником пророка Илии). Мама просила своих односельчан перевыполнить норму, чтобы в день праздника идти не на поле, а попасть в храм, с учётом того, что ближайший храм находился в Турове, это 30 километров пешком. По нормам того времени в день нужно было каждому сжать серпом двадцать соток зерновых (пшеницы, жита). Они работали чуть дольше, чтобы в праздничный день не работать. И мама говорила, что в её бригаде успевали выполнить все нормы. А у той бригады, которая по праздникам работала, обычно всё жниво заливало водой.

Как я уже сказал, ближайший храм был в Турове, храм всех святых. Мама нас, всех детей, носила туда, чтобы священник совершил над нами таинство Крещения. Совершала такой подвиг веры. Пешком, рано утром, в пелёнке всех нас носила в этот туровский храм. С Перерова, с Хвоенска до Турова на литургию и потом обратно. Представляете? 30 километров туда, и 30 обратно.

В 1973 году наша семья переехали в новый строящийся посёлок. Отца пригласили в качестве столяра и плотника в строительную организацию. Отец занимался всей столяркой в посёлке. Вставлял окна, двери, полы стелил. Это была его работа. Кроме того, он сам любил изучать строительные инструменты, и его назначили инструментальщиком. И так всю жизнь он проработал инструментальщиком. Потом в посёлке построили большой завод по переработке торфа. Из торфа делали брикеты. Иногда, в летний период, когда отец уезжал с утра на сенокос, нужно было в девять утра прийти в инструменталку, чтобы выдать рабочим различные инструменты. Иногда приходили мы, дети, начальство об этом знало. Мы открывали инструменталку и с утра выдавали инструменты. Было и такое в нашей жизни. Отец возвращался с сенокоса к часам к десяти. Старшие братья вместо отца в период отпусков, на летних каникулах оформлялись для работы в инструменталке. Изучали инструменты, знали, что выдать, какие инструменты можно было выдать, как их вписать в учётную книгу. Всю документацию отец научил делать.

Мы жили в квартире, но у каждого было своё хозяйство. Чтобы как-то заработать, люди высаживали на торфяных делянках большое количество картофеля, там у каждого было по гектару, по два пахотной земли. На торфяниках легко было высадить и убрать картофель. Предприятие как раз помогало, они распахивали эту территорию, поля, и можно было только побросать картошку, граблями быстро засыпали. И убирать картофель было удобно, легко, земля лёгкая. И урожаи были большие. Вот мы все, все трудились на выращивании картофеля. Тогда, я помню, сдавали его по три копейки, по четыре копейки, по семь копеек. Так вот и жили.

Вся жизнь проходила в этом посёлке. Иногда мама сама ездила в храм, она даже там пела по выходным дням, ранним автобусом выезжала в 6 утра до райцентра. А нас очень редко возили в храм. Объясню по какой причине. Когда нас иногда с братом привозили в этот храм на службу, это в Житковичах, в райцентре, священник нас ставил в алтаре, прятал нас от посторонних глаз. Мы стояли там даже чуть ли не за занавесочкой, чтобы нас никто не видел, потому что, видимо, были нарекания священнику, чтобы молодёжь не привлекать в храм.

Помню, что мы с сестрой, ездили на чин погребения Плащаницы, в Великую Субботу. Ночью совершалась эта служба. Мы в сторожке ночевали и ранним автобусом возвращались в посёлок обратно, то есть в субботу после литургии. На Пасху, конечно, родители нас не брали, до какого-то времени, пока не началась перестройка. А на чине погребения обычно никто не проверял. Не было начальствующих, активистов, комсомольцев.

В 1977 году, насколько я помню, наш храм в райцентре, а он был деревянный, шатровый, в Великую субботу подожгли комсомольцы, активисты. Об этом потом писали в газетах. Была проведена такая акция, храм был сожжён. Священник, служащий в этом храме, отец Леонид, успел вынести из храма антиминс, Евангелие и запрестольный Крест. И понятно, службы отменились. Но одна семья, жившая недалеко от этого храма, отдала свой участок вместе с домом под новый храм. Безвозмездно. Вот такие были люди. Это была обычная, насколько я помню, изба. Её нужно было удлинить. Где-то нашли ещё разобранную избу, прикупили. И по ночам, это я помню, мой отец со своими друзьями строителями, приезжали, работали, собирали, наращивали длинную избу, и получился молитвенный дом. И над храмом появился маленький куполочек с крестиком. Видимо, священник получил разрешение. Вот мы в этот храм ездили с мамой. Конечно, в летнее время там было очень душно, но мы стояли с братом за занавесочкой в алтаре. Когда я учился в семинарии, я в этом храме на каникулах читал и часы, и Апостол, но это уже было другое время.

Когда храм сгорел, его нужно было чем-то заполнить. Не было семисвечников, вообще не было ничего. Где это всё брать? И вот были такие труженицы, мироносицы, которые ездили куда-то на Украину, с кем-то беседовали и привозили подержанные подсвечники, лампады, резные аналои, чтобы обустроить как-то храм. Сельский храм обычно украшался всегда ковровыми дорожками самоткаными. На Туровщине ещё тогда, я помню, их под каждый праздник готовили. В храме всегда были эти льняные, ещё самодельные, домотканые дорожки. Кстати, нам тоже их мама заказывала. У нас дома тоже были эти дорожки цветные. Это всё лён. Потому что на Туровщине люди сами выращивали лён, сами его обрабатывали, полотно делали, нити делали. Вот так обустраивали храм. А свечи откуда-то уже привозили, где-то доставали из Софрино, привозили их. Ладан софринский, это я помню, был очень ядрёный. И, когда пономарь отцу Леониду перекладывал этого ладана, то, конечно, в храме вообще нельзя было дышать, открывали все окна, открывали вентиляцию, вентиляционный люк, вот такой момент был.

А ещё нас мама возила на Рождество, в храм на станции Василевичи, в Белоруссии, по железной дороге в сторону Гомеля. Жили несколько дней у знакомых, ходили в храм на службы, сочельник там проводили и на литургию оставались. Мы там причащались и потом ехали домой. Это в зимние каникулы было, как раз перед школой.

Из старших братьев к этому времени, кто-то ушёл в армию, кто-то учился уже в институте. У нас была средняя школа, десятилетка, мы все учились. Иногда учителя проводили в школе какие-то плановые лекции, об антирелигиозном воспитании. На классных часах рассказывали, что Бога нет, священники обманывают людей, совершая какие-то магические обряды. Мне, конечно, было смешно, потому что я знал, что икона освящается святой водой, никаких магических действий священник не совершает. Но, видимо, учителям нужно было проводить такую работу. В школьное время делался акцент на безрелигиозное воспитание.

Я ездил на олимпиады по биологии, даже помню, попал на областную олимпиаду. Было интересно всегда работать, когда приходили молодые преподаватели, такие интересные. Они уже увидели жизнь, нам давали какую-то литературу читать. И когда пришёл новый преподаватель по биологии, он нас пытался всех воодушевить. Конечно, нам было интересно. В районе мы первые места позанимали, поехали на областную олимпиаду. В каких-то мероприятиях участвовали. Это было всегда интересно.

Я учился на отлично в школе, даже шёл на медаль, но медаль не дали по разным причинам. В восьмом классе по одному предмету поставили четвёрку за год. У меня всегда были красные листы, а тут восьмой класс, он рубежный был, там же экзамены какие-то. Ну, я и не плачу, и не рыдаю. Ну, не дали и не дали.

Интересный ещё момент можно вспомнить, когда закончилось строительство торфобрикетного завода у нас в посёлке, это 1984 год, в посёлок приезжала международная делегация. И нас всех готовили к встрече. Чтобы белые рубашки были. Чтобы мы с ними в какой-то диалог не вступали. Это приезжала зарубежная буржуазная делегация. Я помню, как нас стращали, чтобы мы ничего лишнего не сказали. Чтобы из их рук никаких конфет не принимали. Нас две недели готовили к этой встрече. Эта делегация приехала, нас всех, школьников, выстроили вдоль школьной аллеи, вдоль Дома культуры. Мы такие пионеры стоим, встречаем, машем им цветочками. К кому-то подходили они, что-то спрашивали через переводчика. Им показывали этот торфобрикетный завод как один из лучших в Европе по чистоте, по экологичности. Он был рядом с посёлком построен. Буквально метров 300 от посёлка, его было видно. Когда в сторону посёлка дул специфический дым, он заволакивал весь посёлок этим дымом, таким всё же не очень приятным.

Мы все были и октябрятами, и пионерами. Помню, в девятом классе началась агитация за вступление в комсомол, это был 1985 год. У меня был одноклассник, и мы с ним почему-то решили, что не будем вступать в комсомол. Нас вызвала на беседу супруга директора и просто сказала: «Не связывайтесь с ними. Иначе они вам всю жизнь испортят». Супруга директора переживала за нас, а мы-то ещё ничего не понимали, что система нас согнёт в два счета. Они были очень интеллигентные люди, директор, Михаил Степанович, историю преподавал, они держали корову, труженики были.

Иногда в классе возникали религиозные темы, но это уже гораздо позже. Когда мы были пионерами, эти темы как-то никого не интересовали. Многие ребята старались носить крестики. Ну, видимо, следили очень, и молодёжь, кто постарше, я помню, девчонки, мои сёстры, надевали какие-то декоративные крестики, красивые, из плетёного металла. Началась такая мода, плести из проволоки крестики очень аккуратно, красивые цепочки делали. Они их носили. Их можно было достать, кто-то привозил даже дарили. Я помню даже такой момент из детства, мы на водоёме купались, и кто-то из нас потерял крестик. Оторвалась цепочка, упала. Так мы этот крестик, человек 20 искали, пока не нашли! Все искали! – «Там у кого-то потерялся крестик, его нужно найти!» И все рыли этот песок, и в конце концов его нашли. Вот это я помню. Ну, посёлок, понятно, сельская местность. Если и были какие-то нюансы, то они всегда сглаживались.

Я думаю, что многие преподаватели потом, конечно же, воцерковились. Когда храм у нас открылся в посёлке, некоторые стали приходить в храм. Когда я учился в школе, конечно, никаких своих религиозных чувств они не высказывали, всё это всегда скрывали. Может, кто-то куда-то ездил, но вот так открыто им нельзя было. Их могли сразу пожурить.

Мой старший брат когда-то закончил инженерный институт, у нас был дома большой приёмник «Океан», и мы ловили «вражескую волну», радиостанцию «Свобода», обычно по субботам вечером, я помню. Всё равно, конечно, были большие помехи, но иногда слушали проповеди митрополита Антония (Блума) в субботу вечером или в воскресенье. Конечно, сложно было, но ловили именно его проповеди. Зарубежная музыка была, новости, передачи политические, но мы были настроены осторожно к таким передачам. Да, их можно было услышать на радиостанции, но как-то это всё было чревато. Было недоверие к этим всем передачам. Вот это я помню. Единственное, что мне запомнилось, – это рассказы митрополита Антония (Блума) на какие-то церковные темы.

Когда мой старший брат, сейчас он протоиерей, поступил в семинарию, он стал привозить интересные книги. Это были печатные книги на разные темы. Жития святых, богословская самиздатовская литература. Духовную литературу достать было сложно. Я помню, что мама просила меня переписывать акафисты, молитвы святым, я писал очень красиво, мы проходили уроки чистописания. Иногда, очень редко, мама просила женщин, которые работали в Управлении строительной организации, на печатной машинке перепечатать какие-то молитвы. Это было очень сложно, я помню, некоторые женщины перепечатывали, но потом отказывались. Они боялись, что потом где-то это всплывёт. Вы знаете, что каждая печатная машинка находилась на учёте. И поэтому мы дома переписывали. Мы с сестрой за несколько дней переписывали акафисты. Мама их кому-то отдавала. К сожалению, таких вот рукописных акафистов дома не сохранилось.

В школьное время нас брат возил в Вильнюсский монастырь, где покоятся мощи Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия. И мы там жили несколько дней, говели, причащались. Обычно ездили туда Успенским постом. И наместник монастыря всех паломников перед отъездом благословлял. Мне он подарил первое Евангелие, такое тоненькое, на папирусной бумаге. «Жизнь с Богом» – Бельгийское издание. Вот это было первое моё Евангелие, которое я храню до сих пор.

Дома у нас были молитвословы, дореволюционная Псалтирь, которую мама ежедневно читала. Она старалась читать, если днём не успевала, то ночью просыпалась. Мы часто видели маму среди ночи, читающую Псалтирь. Вот какими были эти молитвенники за всех нас.

А в 6 утра уже нужно было быть на ногах. Нужно было покормить коров, если летнее время, их выгнать на пастбище. А в 9 часов нужно было уже быть на работе. Мы все участвовали в домашней жизни. Косили траву, сено заготавливали. Все вместе копали картофель на бескрайних белорусских полях. Вот это было такое время. Интересное время было, скажу вам. Сёстры мои вспоминают это время с интересом. Летом наступала пора сбора ягод – малины, черники. Мы ходили в лес или ездили на попутках.

С сёстрами, я уже был постарше, мы ездили на престольный праздник в Западную Белоруссию в город Давид Городок. Помню, там храм в честь Казанской иконы Божией Матери. Там я впервые услышал колокольный звон. Колокольный звон – это было, конечно, таким для меня открытием! В этом храме я услышал профессиональный церковный хор. Пели девчонки на четырехголосие, партесное пение, пели очень мелодично. Для меня эти встречи, службы были большим открытием. Мы с таким воодушевлением потом возвращались обратно домой, на рейсовом автобусе, через паромную переправу. На реке Припяти ещё не было моста, а был паром, и автобус, до отказа забитый пассажирами, переправляли. Причём на заднем сиденье, а это было летнее время, лежали мешками с огурцами, кто-то вёз огурцы на продажу в райцентр. Мы так ездили, путешествовали, такое было время.

Я помню, иногда в посёлке какие-то женщины-активистки могли в сторону мамы бросить какую-нибудь реплику: «Вот! Верующие!» С какой-то издёвкой могли сказать. Мама всегда это переносила, не высказывала ничего.

Конечно же, за нами присматривали. Я помню, как один человек в посёлке угодил в тюрьму. По возвращении он нам рассказывал, что на моих родителей постоянно пишут доносы. Даже сказал, кто их писал. Но этим кляузам ход не давали, потому что знали, что отец честно работает, мать работает, семья многодетная, никто не пил. В школе дети учились на «хорошо» и «отлично». Сам я был отличником. Все знали друг о друге в посёлке, кто чем занимается, кто чего стоит. И начальство отца уважало, потому что он в любое время мог прийти на помощь, сверхурочно поработать, выполнить какие-то срочные заказы. Отца уважали и за то, что он знал места очень хорошей рыбалки. Вот они его приглашали, вернее, просили: «Аркадий Григорьевич, поедем на рыбалочку». И вот начальство ездило на рыбалочку, это был отдых, отдушина после трудовой недельной стахановской вахты. Отец вырос на реке Припять и знал красивые места для рыбной ловли. Отец на рыбалку нас не брал, ездили только взрослые, хотя можно было половить удочкой, посидеть на природе, заночевать в стоге сена, в скирдах. Отец старался, у нас в семье еженедельно всегда была свежая рыба и летом, и зимой, и осенью. Отец был профессионал в этом деле.

В общем-то тот портрет семьи, который Вы обрисовали, показывает семью достаточно религиозную. Помните ли Вы какие-то моменты, связанные с религиозными практиками, которые были в Вашей семье? Или какие-то моменты воспитания, где присутствовал церковный элемент?

Молитвы мы читали вместе. Я их даже потом выучил все, не надо мне было специально учить молитвы. Иногда не получалось, но вечерние молитвы всегда читали. Как-то мама приучила, вечером читать молитвы. Потом молитвословы можно было купить, уже из лавры привозили. Всегда было Евангелие, молитвословы.

Я старался читать, как только научился сам читать по букварю, стал читать молитвы по русскому молитвослову, а потом, когда я уже знал, как они читаются, я сам стал читать их по-славянски. Я сам выучился читать по-славянски. Мне было интересно, особенно было интересно открыть Псалтирь. Такая таинственная книга. Я её потом сам переплёл, проклеил, когда уже в семинарии учился. По Псалтири я выписал все цифры, это для меня было интересно. Понятно, что никогда у нас дома не было богослужебного Апостола, это я уже в храме увидел. Мне показывали, как и где находить чтения, и я уже мог читать Апостол.

Мама со старшими сёстрами ежегодно паломничали в Почаевский Успенский монастырь. В летний период на какой-нибудь праздник они ездили в этот монастырь. Младших нас не брали.

Мама всегда старалась сказать: «Надо помолиться». Мы смотрим, какой-то фильм, в субботу вечером обычно, а мама нам говорит: «Там службы такие идут Великим постом, а вы кино смотрите», – как-то так могла мама сказать, строго, но с любовью. – «А вы там развлекаетесь».  

Помню, что Великим постом мы в клубы на поселковые мероприятия не ходили, на танцульки. Но старшие сёстры иногда любили сходить в Дом культуры на какие-то общественные мероприятия. В летний период каждый вечер была в Доме культуры дискотека, молодёжь её активно посещала. Мама всегда была против этих дискотек. Но если в посёлок приезжали какие-то музыкальные коллективы с концертами, мы старались их посещать. Но мама всегда была против.

Отец, как мне думается, не афишировал свои религиозные чувства и в храм ездил очень редко. Иногда мог и прикрикнуть на старших сестёр, чтобы они не молились: «А что вы там стоите молитесь?!» Хотя в каждой комнате у нас висели иконы.

А Вы сказали, что отец помогал восстанавливать храм?

Да, да. Если просил настоятель что-то сделать для храма, отец никогда не отказывал, конечно. Просто, отец был на виду у начальства. Видимо, на работе, проводились какие-то антирелигиозные мероприятия, он дома про них никогда не рассказывал.

Потом, конечно же, когда начала меняться политика, и уже старший брат стал учиться в семинарии, отец потихонечку сам стал и молиться, и причащаться. Он ведь тоже вырос в религиозной семье, но просто, видимо, годы безбожия наложили свой отпечаток. Отец в храм стал ездить после перестройки, после развала Советского Союза. Автобусное сообщение с райцентром нарушилось, и отец на мотоцикле, нас возил в храм. Мы загружались в мотоцикл ИЖ с коляской, нас с братом сажали в люльку, мама сзади, и вот в 6 утра выезжали на богослужение.

И когда новый храм начали строить на пепелище, буквально, может, лет двадцать назад, отец чем мог, помогал. Отстроили каменный храм, такой же шатровый, как был, но каменный.

Самое интересное, что у нас посёлок городского типа, то есть стоят многоквартирные дома. Храма, естественно, никогда не было. Но наши родители стали просить архиерея открыть храм. Благословение было получено, владыка благословил построить храм. Нашлись люди, все вместе собрались, и воздвигли храм. Престол был освящён в честь праздника Чудо Архистратига Божия Михаила в Хонех, 19 сентября. Интересно, что моя мама родилась накануне Чуда[1]. Она не помнила дату своего рождения, потому что метрики во время Великой Отечественной войны были сожжены, никаких данных не сохранилось. Но мама примерно помнила, что где-то вот в это время, перед Чудом. Храм был освящён, и уже родители стали последние годы своей жизни ходить в этот храм в посёлке.

Отец Сергий, могли бы Вы обрисовать, может быть, даже общими чертами, портреты священнослужителей и верующих людей того времени, которые Вам запомнились, которые сыграли важную роль в Вашей жизни?

Я знал только трёх священников данного периода.

Во-первых, это протоиерей Леонид Русин. Он в своё время закончил Минскую духовную семинарию. Очень интеллигентный, очень образованный священник, короткая стрижечка, бородочка такая очень аккуратная, очень воспитанный. Для меня общение с ним – первые шаги, наставления в церковной жизни.

Что мне запомнилось в отце Леониде, он прекрасно знал все гласы и постовые напевы. Даже, я помню, он сам проводил спевки, говорил: «Вы не так поёте». И знаменное пение практиковалось, это я запомнил.

В этот период священник крестил перед службой. Народу на крещение собиралось много. Мы приезжали на службу к восьми утра – а священник с шести утра крестит в сторожке. Народ приезжает на крестины. Были периоды, я помню, мы приезжаем, уже часы все прочитали, а священника всё нет, а он всё крестит. Потом он вбегает в храм, в алтарь, давай там поскору совершать проскомидию, и тут же начинается литургия. Народу много приходило на воскресную службу. И все помогали священнику материально. И особенно я запомнил, была служба на свв. апостолов Петра и Павла. Святые очень почитаемые, со всех деревень приезжали люди. Храм забит битком. А проповедь после службы говорить нельзя. И священник так тихонечко, побеседует с народом и вскользь расскажет о святых. Мы из алтаря выглядываем через боковую дверь, а народ ждёт слово от отца Леонида. Он не может сказать, видимо, кто-то в храме находился такой, кто мог доложить начальству, и вот он пытается, он не проповедь говорит: «вот святые апостолы, мы их все почитаем, будем им молиться», очень кратенько о житии, он даже не сказал никакого нравственного наставления, но все понимали, что хотел сказать священник. Но всегда тут же, я помню, «бабоньки», как они друг друга называли, прихожаночки: «Бабоньки, соберём быстренько копеечку, сейчас ещё батюшка молебен отслужит». То есть, они ему в карманчик 5 рублей опускали, какую-то копеечку собирали быстренько, батюшка выходил ещё на молебен. Вот молебен отслужить можно было. А после молебна панихидный стол завален приношениями. Нужно было отслужить хотя бы заупокойную литию. Уже на панихиду, конечно, время, видимо, было ограничено, но заупокойную литию он всегда совершал. Народ стоял до конца, до последнего возгласа. Отец Леонид уходил в алтарь, понятно, весь измученный. А мы шли, тоже уставшие, но немножко радостные. Из местных жителей всегда кто-то приглашал на обед. Я помню, что нас всегда кормили.

Ну, конечно же, народ всегда любил своего священника, и даже я вот такой застал момент, когда я уже чуть постарше был, мы с отцом Леонидом после службы выходили на дорогу. Всегда кто-то останавливался: «Батюшка, куда Вас отвезти?» И нас отвозили до дома отца Леонида. Я помню, дом был хорошо обставлен, интересные там были какие-то вещи. Можно было увидеть и книги, и богослужебную литературу, которую я нигде не видел. Какую-то интересную посуду, красивые вазы. Это был частный дом отца Леонида с матушкой. У них были дети, четверо детей. До сих пор я нахожусь в контакте с его дочерями, мы переписываемся, созваниваемся, как-то поддерживаем связи. Как родственники.

В храме на станции Василевичи, куда мы ездили на Рождество, служил старенький священник, иерей Филимон. Старенькие женщины говорили, что этот священник «гонимый». Для меня это слово тогда ничего не значило, но я помню, он был «гонимый». Видимо, как мне думается, этот священник прошёл ссылки и лагеря, и говорить об этом публично нельзя было. К отцу Филимону много ездило паломников. Он жил высокой духовной жизнью. Ездили мы к нему на рождественские праздники до самой его блаженной кончины. Он был уже старенький, я смутно его помню, но он всегда после службы нас приглашал на благословение к себе в келью. И он с нами о чём-то беседовал очень тепло. Было с ним как-то спокойно. Я ещё был маленький. Чтобы слушался родителей, чтобы хорошо учился. Такие наставления были.

Ещё я помню рассказы мамы о протоиерее Владимире, который служил в Турове, в деревянном храме, где я его ещё застал. Туров был оплотом Православия на Полесье. От отца Владимира ушла жена, потому что жене хотелось пойти в Дом культуры на какие-то танцульки, а отец Владимир был такого строгого воспитания, и им пришлось разойтись. И вот отец Владимир научил свою паству знать богослужения. Они знали практически наизусть особенно все службы Первой седмицы Великого поста, Страстной, Светлой, потому что он никогда не сокращал службы, особенно постовые. И когда после его смерти пришли новые священники, стали сокращать службы, то прихожане возмущались, сердились. Иногда сокращали песнопения, чтения, могли только одну статию прочитать на чине погребения. Прихожане, конечно, возмущались, и дошло даже до того, что одного из священников они просто выгнали из храма за то, что он сокращал службы, особенно великопостные. Это я запомнил.

Потом в этот храм был назначен какой-то иеромонах, кажется, Сергий, но это уже в позднее время. Он уже старался, конечно, службы не сокращать. Эти женщины, конечно, уже умерли, которые всё знали. Новое поколение, я так понимаю, службы не очень знает. Но вот то поколение, они практически службы знали наизусть, поэтому что-либо пропустить – это было опасно. Вот так их воспитал отец Владимир. Отец Владимир меня крестил, я его поминаю всегда.

Я помню женщину, которая старшая на клиросе пела. Её все звали по отчеству – Владимировна. Я не помнил никогда, как её звали по имени, я уже потом у старшего брата спросил: «Ты помнишь, как её звали?» Мария, оказывается, Мария Владимировна. Вот как-то интересно. Женщины всегда с почтением называли друг друга по отчеству. Я многих помню только по отчеству: Ильинична, Капитоновна. Никогда по имени. Вот так старые люди говорили. Мария Владимировна была старого воспитания, дореволюционного. Какую-то, видимо, гимназию закончила. Она прекрасно знала устав.

Очень верующим из тех, кого я знал, был мой крёстный Даниил. Мы к нему ездили, иногда его навещали. Он был известным пчеловодом на Туровщине. Он был очень ревностным прихожанином туровского храма.

Большое влияние оказала ещё крёстная, раба Божия Валентина. Она вообще ездила по многим монастырям, пыталась попасть к многим священникам, к отцу Науму, она нас как раз и познакомила с лаврой: моего брата и всю нашу семью. Они даже в Белоруссии всё продали и уехали, поселились в городе Струнино, поближе к лавре. Один из её сыновей закончил семинарию, академию и принял монашество в Свято-Троице Сергиевой лавре. Когда я уже стал священником, Господь привёл так, я уже её отпевал. Обычно родственникам тяжело отпевать, я её отпевал, отдал ей долг за её усердие ко всем нам. Она много сделала.

Спасибо, батюшка. А могли бы Вы ещё рассказать о праздниках в Вашей семье и о религиозных праздниках в Вашей семье?

Новый год мы все отмечали, конечно же, мама разрешала нам. Сёстры любили приготовить в Новый год какие-то блюда. Старались больше, конечно, готовить постные блюда. Но шампанское было всегда. Отец всегда привозил свежую рыбу. Я помню, на Новый год были жареные карасики, печёные карасики, щука фаршированная. Ёлочку всегда ставили мы сами, дети. Родители нам только приносили ёлку, мы сами её ставили, наряжали, огоньки покупали.

На Рождество был торжественный стол, больше мама беспокоилась. Она делала какие-то блюда особые, колбаски, запечённый окорок в тесте, в духовке. Это было что-то с чем-то. Всегда были у нас какие-то необычные блюда. Это готовила всегда мама.

На Пасху мама пекла куличи, она это любила. А сёстрам надо было всегда что-то поинтереснее, они могли сделать какой-то необычный торт. Понятно, что ездили на службу, освящали куличи, мама уже привозила всё освящённое. Праздновали вместе с родителями мы младшие в основном, уже старшие где-то учились в это время, троих старших обычно не было. Вот на Пасху накрывался стол, вся седмица была пасхальная, крашеные яйца… Скажу вам даже, что я помню семьи, с кем мы дружили в посёлке, семьи неверующие, но яйца красили почти все. И каждый хвастался: «А у нас гусиные крашеные яйца!» Яйца красили все к Пасхе, может быть, в храм не шли, но яйца и куличи готовили почти все семьи.

В праздник Крещения родители сами ездили всегда, папа помогал маме, ездил с ней, потому что нужно было привезти Крещенской воды. На Крещение собиралось тоже очень много народу. Все приходили со своей водой, и народ в храме не помещался, он выстраивался не только вокруг храма, я помню, отец рассказывал, возле храма было недалеко кладбище, и вдоль кладбищенской стены, народ выстраивался. И батюшка шёл, кропил, кропил. А в это время карманы батюшки росли, росли, росли. Потому что каждый пытался батюшке что-то в карман вложить. Вот так проходило Крещение. Мама приезжала, мы окропляли все комнаты дома.

В Страстной четверг мама всегда ездила на чтение Страстных Евангелий и привозила страстные свечи, как сейчас помню, их было 12, она сама их готовила. Катали свечи восковые на чтение 12 Страстных Евангелий. И потом мама приезжала и вот эти свечи восковые большие возжигала дома. И мы в Страстной четверг рисовали чёрные крестики над дверными проёмами.    

А, кстати, не знаю, откуда эта традиция, но ещё в сочельник Крещенский мелом рисовали белые крестики. И помню, как-то к старшему брату пришли одноклассники по какому-то вопросу. Одна девочка увидела эти крестики: «Ой, а что эти крестики обозначают?» А это зимнее время, и брат говорит: «Плюсовая температура в квартире!» Вот такой момент был.

Я помню ещё, что всех отрезвляло, когда в посёлке кто-то умирал. Я играл в оркестре, нас иногда приглашали, если заказывали духовой оркестр на похороны, но всё равно впереди несли крест. И молодёжь, и начальство – все это видели. Весь посёлок выходил на проводы покойника. Конечно же, людей, возможно, это немножко отрезвляло. Священника могли накануне пригласить домой отпеть, но это было не всегда.

Я помню, когда у нас болел дедушка наш, мамин отец, он уже жил у нас в квартире, мы пригласили священника, отца Леонида, его пособоровать. Вечером его привезли, чтобы никто не видел, он дедушку пособоровал, священника загрузили продуктами, в машину посадили, и он обратно уехал.

А почему именно тайно?  

А видимо, я думаю, если кто-то расскажет, священнику доставалось больше всего. Поэтому, знали, что священника можно пригласить, но инкогнито, домой. Это было вечернее время, была зима, рано стемнело, он приехал только после обеда, уже в сумерках, зашёл к нам домой, чтобы никто не увидел. В сумерках приехал и в темноте уехал. Это я запомнил. Не помню, чтобы он дедушку причащал, но помню, что он его пособоровал. В храме священник не устраивал соборований для всех. Мама говорила, что, когда в Почаев ездили, там они соборовались. А так, конечно, в храмах, видимо, возможности не было. Вот так дома пособоровали дедушку. Это, представьте, трёхэтажный дом, четыре подъезда. И в соседнем подъезде, я знаю, жил человек, который строчил жалобы на всех верующих. То есть его окна выходили на улицу. Знали его, знали.

А что это был за человек?

Я знаю, что он якобы был инвалидом каким-то, он был на пенсии. Я даже сейчас не знаю, что это был за человек, но мне потом сказали, что это именно он. Он каким-то был инженером. Ну как инженером? Он просто наблюдал за какими-то подстанциями. И, видимо, параллельно всех сдавал, кто чем занимался.

А практики поминовения усопших какие были?

Во-первых, всегда, каждое воскресенье, каждый праздник батюшка служил литию, люди заказывали.

Дедушку в храме отпевали, отвезли в храм, я был в классе, наверное, восьмом. Я помню, что, когда у нас умер дедушка, это было в феврале, у нас в это время в школе намечалось какое-то общественное мероприятие, понятно, с танцами… И я на него не пошёл. Куда я пойду? Дедушка умер. И мне за это потом классный руководитель снизил оценку по поведению на балл.  

Ещё я запомнил такой момент. В посёлке умерла какая-то женщина, которая никогда не была в храме. Но кто-то сказал: «Надо читать! Пригласите, кто-то должен по покойнику читать Псалтирь». Маму пригласили, а она говорит: «Как я пойду читать, если она не была в храме, никогда не ходила». Те обиделись, чуть ли не через кого-то священнику позвонили, священник как-то передал: «Ну, сходите, почитайте Псалтирь». Такое было. Кто-то там сказал, значит, надо исполнять, читайте Псалтирь. Мама ходила. Одевалась и шла читать Псалтирь. Вот такой был случай.

Мама очень возмущалась, когда почила одна сотрудница из детского садика, и почему-то родственники решили вместо креста у неё на могиле поставить звезду. И женщины многие возмущались: «Как это так? Крест надо ставить! Какая звезда?!» Они очень сокрушались, что родственники у неё на могилке звезду поставили. Она и коммунисткой не была. Это многих огорчило. Может быть, потом поставили крест, я уже не знаю, но вот это я как-то запомнил.

Батюшка, Вы упомянули в самом начале медицинское училище в Александрове. Это в каком Александрове? Здесь в России?

Да, во Владимирской области. Тут какой момент надо учесть. В 1986 году случилась авария на Чернобыльской АЭС. Я был в девятом классе. Наш посёлок находится в пределах 200 километров по прямой от места катастрофы. Нас летом эвакуировали в Пензенскую область, в город Кузнецк. Я жил там в одной семье. Интересная семья. Семья ветерана Великой Отечественной войны. И поэтому, когда я заканчивал десятый класс, понятно, что нужно было определится, куда поступить. Стопы свои я направил в Россию. Поступал в военную медицинскую академию. Всех выпускников 10 класса вежливо попросили поступать в военные учебные заведения. Мне нашли военную медицинскую академию в Санкт-Петербурге, тогда в городе Ленинграде. У меня не было большого желания стать военным. Я поступил туда, но забрал документы и уехал домой. Сбежал. Потом мне военрук выговаривал, что я самовольно забрал документы. В конце концов меня зачислили в Александровское медицинское училище, которое находится во Владимировской области. Училище я закончил с красным дипломом. Медицина мне нравилась. Потом отец Наум, архимандрит Свято-Троицкой Сергиевой лавры, благословил поступить в семинарию. В 1990 году я поступаю в семинарию. Ровно через год меня забирают в армию, и на два года я снова возвращаюсь в Ленинградскую область, на Ладогу. В воинской части я служил на должности фельдшера. Лечил солдат, сопровождал их в поликлинику, в госпиталь.  

Когда я стал учиться в медучилище, приезжая домой на каникулы, в храме читал часы, богослужебный Апостол. Любил читать очень торжественно, и как сказал один прихожанин: «Ты читаешь, как генерал, и все бабушки стоят по стойке смирно». Потому что им нравилось такое чёткое чтение.

Бабушки пели всегда в храме. Это было умилительное пение такое. За ними сложно было подстроиться, у них было своё. И потом, когда я приезжал в этот храм, уже учась в семинарии, и пытался литию петь по-нашему, по-московски, у меня это с ними не получалось. Они мне потом говорили: «Да не, батюшка, Вы уже нас не переучите». Это вот такое было затяжное пение, народное, религиозное народное пение, до сих пор его можно услышать.

Ну а потом уже наступил переходный период, начиналась перестройка, всё менялось сразу быстро-быстро, и мы, конечно же, это на себе чувствовали. Стали открываться храмы.

Спасибо, отец Сергий. Я думаю, что это интервью, безусловно, послужит будущим исследователям истории в целом и истории региональной, можно сказать, истории бытовой. И всем людям, которые интересуются церковной жизнью того времени, даже на любительском уровне, это, конечно, будет полезно. Спасибо Вам, батюшка.

[1] Имеется в виду, накануне праздника.