ФИО, сан: протоиерей Виктор Зимин

Дата рождения: 18 ноября 1950

Место рождения и возрастания: г. Ташкент, с 1957 – г. Керчь

Социальное происхождение: из семьи служащих

Образование: высшее, Московская духовная академия

Место проживания в настоящее время: г. Саранск

Дата записи интервью: 12.05.2024 г.

Ваше Высокопреподобие, уважаемый отец Виктор, расскажите, пожалуйста, немного о Вашей семье, о Вашем детстве, юности, были ли Ваши родители или кто-то из Вашей семьи верующими, как Вы могли бы сами это определить, оценить?

Я рос в неверующей семье, точнее, к религии было достаточно безразличное отношение. Мама родилась в 1911 году, и так получилось, что родители, когда вошли в возраст, уже началась атеистическая пропаганда повсюду. И они были даже, в общем-то, где-то рады, что в церковь не надо ходить. То их водили младенцами в церковь, и это было обязательным, а тут не обязательно, и вообще даже лучше не ходить. Сестра моей мамы, Маргарита, родилась на год позже, она стала врачом, училась в мединституте, и у них преподавал ещё тогда Лука (Войно-Ясенецкий).

Это Крым, да?

В Крыму он был впоследствии, а преподавал он в Ташкенте. И мама мне рассказывала такую историю, которая на меня имела воздействие внутреннее в детстве, он все свои уроки начинал с фразы «начнём с Божией помощью» и так широко крестился. При этом ему говорили: «Ну профессор, у нас атеистическая пропаганда, мы так не можем», но он никогда не изменял этому правилу.

Это примерно в какие годы было?

Это 1930-е годы. В последствии, когда я уже учился в Симферополе (в это время я в церковь не ходил) оказалось, что он был Крымским архиепископом, и я об этом тогда ничего не знал, и никаких представлений у меня об этом не было. Хотя вот интересное совпадение, что я родился в Ташкенте, в городе, где он работал, и учился в Симферопольском музыкальном училище, где он был епископом. Незримое, может быть, в этом плане влияние святого.

Так что родители неверующие, никаких разговоров дома, в семье, о религии не было, поскольку я не интересовался.

Бабушка была верующая, но она как-то своё мнение не высказывала. Я единственный раз в жизни видел её ходящей в церковь. Она сломала ногу, в свои годы она очень редко выходила. Один раз, как я помню, она нашла в себе силы, сходила в церковь, по-видимому, причастилась. Это осталось какое-то впечатление очень детское, но на моих взглядах это никак не отразилось.

Отец Виктор, а когда и где Вы приняли крещение?
Это было в детстве или в сознательном возрасте?

Нет, в детстве меня не крестили, сознательно не крестили, растили вполне себе юным пионером, комсомольцем, впоследствии чтобы членом партии стал, в общем, во вполне себе советском духе. И в принципе, я это в детстве именно так и воспринимал, что это самая лучшая участь. Я очень жалел всех детей мира буржуазного, которые не испытали счастья быть советским ребёнком, пионером или комсомольцем.

Потом, в музыкальном училище это практически прошло мимо меня. Один раз мы на Пасху решили все сходить в церковь, но нас туда не пустили, и мы просто счастливо вернулись домой всей гурьбой ребятами. В общем, на этом закончилось празднование Пасхи.

В институте, в Москве, мне исполнилось двадцать лет, тоже особенно религиозные вопросы меня не интересовали, но тогда были очень интересные публикации. Появилась публикация Сидорова «Семь дней в Гималаях», я не помню, в каком-то журнале она промелькнула. В то время, с 1970-го по 1975-й год, я учился в Государственном музыкально-педагогическом институте имени Гнесиных, сейчас это Российская Академия Музыки, но стены остались прежними. И остался сейчас ряд моих сверстников, тех, с кем я учился вместе, они преподают там, сменились поколения, сейчас их уже скоро сменят, поскольку тоже уже все возрастные. В эти годы как раз и появилась книжка «Семь дней в Гималаях», и мне тогда ещё в руки попалась «Индийская философия», такая была книжечка, очень содержательная, она и сейчас у меня есть, и уже издание наше, кстати, в Мордовии её переиздали, в Саранске. Я не хочу сказать, что я принял эти взгляды, это было просто как своего рода некое шоковое состояние – осознание того, что вообще религиозность является вполне естественным явлением, что были религиозными очень многие выдающиеся люди. И уже интерес был совсем другой.

Потом как раз я заинтересовался эстетикой, а тут появились ещё и Платон, и Аристотель, что само по себе тоже сыграло достаточно большую роль в моём подготовительном этапе. Я поступаю в последствии в аспирантуру по марксистско-ленинской эстетике. И тут же у меня период армии. В армии я познакомился с племянником митрополита тогда Центральной Европы Филарета. Он был экзархом Центральной Европы и возглавлял в Восточном, по-моему, Берлине церковь тогда. Впоследствии он возглавил отдел Внешних церковных сношений, сейчас называется Внешних церковных связей. Впоследствии митрополит Белорусский, и на этой кафедре он в последние годы отошел от дел, ушел на покой и там же и скончался в Белоруссии. Его племянник служил в армии там же, где и я. Мы с ним познакомились. Получилось так, что я немножко раньше ушёл в запас, когда случайно встретились мы с ним в Москве, и с тех пор мы подружились, дружба продолжается до сих пор. Его отец был священником. Тут получается очень интересная связь: я музыкант по специальности, мать митрополита Филарета, Ольга Варфоломеевна, – дочка Варфоломея Александровича Вахромеева. Вахрамеев — это знаменитый наш теоретик музыки. Он преподавал в училище, по-моему, в Московской консерватории и преподавал в то время в семинарии или в академии. Он преподавал вот как раз теоретические музыкальные дисциплины для студентов семинарии. Тогда не было у них ещё регентского класса. Вот, у него есть ряд работ о ладовой структуре нашей музыки, это был наш учебник, по которому я учился и поступил в училище. В первый год в музыкальном училище мы проходили по этому учебнику элементарную теорию музыки, так что пересеклись пути, внук Варфоломея Александровича, Николай Васильевич Вахрамеев, стал моим крёстным, будучи моим сослуживцем по армии. Отец его, отец Василий, меня покрестил тогда. Причём он никаких усилий не прилагал для моего крещения. Я просто сам выразил желание, зная, что я некрещёный.

Мое знакомство с Церковью не было таким уж благодатным. Наоборот, скорее это произошло после крещения уже, потому что там какие-то там злые тётки, бабки достаточно неодобрительно смотрели на моё посещение храма. Мальчик в галстучке такой какой-то непонятный, рыскающий глазами, видимо, я не производил впечатления благообразного отрока. Поэтому они постарались поскорее выдавить меня с территории священной обители. Отец Василий принял меня очень приветливо. Он со мной побеседовал, узнал, что я о Православии что-то знаю, и даже не так уж мало для вновь обращенного, вполне, как он счёл, достаточно, и меня в этот же день он покрестил через какое-то время.

Это Вам сколько было лет?

Это было уже после армии, мне было двадцать восемь лет. Я был вполне взрослый и осознанный. С этого времени начинается церковная жизнь, она как-то вместилась в меня вполне естественно. При этом я продолжал учиться на марксистско-ленинской кафедре. Мне нельзя было оставить это по религиозным убеждениям, я бы подводил своего преподавателя, который меня взял, научного
руководителя. Ну, пришлось в каком-то смысле жить двойной жизнью: и церковной, и писать диссертацию. Но надо сказать, что эстетика в то время была дисциплиной очень вольной, она скорее была не марксистско-ленинской, а кантианского оттенка, она и сейчас такой остаётся. В принципе эстетические дисциплины скорее опираются на кантианство, феноменологию в каком-то смысле. Феноменология очень большую роль сыграла в эстетике.

Вот это всё, на самом деле, важно с точки зрения понимания, как человек может прийти к Богу.

Ну да, здесь очень много таких вещей. Ну, скажем, у нас есть знаменитое доказательство Бога, но мы не можем доказать существование ни одного предмета, который существует. Мы можем сказать, что такое стакан или что такое компьютер, но доказать, что компьютер существует, невозможно. Мы знаем, что он существует, но доказать не можем. Нет логических инструментов доказательства бытия даже для таких предметов, которые мы вполне чувствуем.

Вернусь к Вашей семье, к детству. Были ли дома у родителей, у бабушки, у дедушки какие-то предметы религиозные?

Нет, ничего не было.

А после крещения Вы, наверное, заинтересовались и религиозной литературой, приобретали Вы её уже тогда?

У меня было проще. Литературы было очень много, потому что у племянника митрополита Филарета, который был в Центральной Европе, была шикарная библиотека. У меня были книги, которые просто нельзя было приобрести, купить, взять в библиотеке. Многих из этих книг просто не было ни в какой библиотеке в то время. Ну, скажем, издательство «Жизнь с Богом» или «Имка-пресс» (YMCA-PRESS). «Имка-пресс» особенно была под запретом. У меня, например, Флоровский «Пути русского богословия» в «Имка-пресс» была уже в те годы, когда мечтать получить такую литературу было невозможно. У меня все были книги Милля в те годы издательства «Жизнь с Богом». Они и сейчас есть. Может быть, не сохранились только «Вестники Царства Божиего», но у меня есть советское переиздание. Эти книги у меня были под рукой. Всё это основное религиозное образование я получил ещё до семинарии. И достаточно подробно, в то время эти книги читались с интересом.

Вы сказали, что приходилось фактически двойную жизнь вести. Исповедовали ли Вы свою веру открыто или как-то всё-таки приходилось скрывать?

Нет, ну открыто я не мог её исповедовать. Ну, скажем, в институте — нет, а в том обществе, в котором я жил, в большинстве случаев были верующие люди, мне не надо было это скрывать. В принципе, они это воспринимали нормально.

Отец Виктор, а в тех условиях, если посмотреть с позиции того времени, Вы сталкивались с проявлением какого-то давления со стороны властей на тех, кто придерживался религиозных убеждений, или открыто высказывал свои позиции в этом отношении?

Нет, позиция была одна тогда, она была открыта. Она была не репрессивной, но, однако, из аспирантуры бы меня выгнали.

А какие-то факты такого рода встречались?

Знакомых обычно выгоняли кого? Баптистов, скажем, которые должны были обязательно это сказать, предположим, когда сдавали общественные дисциплины. У нас, насколько мне говорили, были такие прецеденты, но вообще, в принципе, их было мало.

А к атеистической пропаганде, к тем же предметам, которые преподавались, как Вы относились в те годы?

Скажем так. Предположим, научный атеизм – предмет откровенно антирелигиозный, но многие к нему относились так, что мы можем о религии что-то узнать. Причём я это говорю серьезно, у меня ещё тогда книг не было, когда я проходил научный атеизм, это институт, не аспирантура, то есть это не вторая половина 1970-х, а первая половина. Я в 1973 году учился на третьем курсе, у нас был курс научного коммунизма, и мы о религии могли узнать только на атеизме. По сути дела, атеизм был своего рода напоминанием о религии, это был какой-то даже, может быть, её курс, введение в религиозное сознание.

А преподаватели жёстко проводили антирелигиозный курс?

Нет, надо было знать всё-таки этот предмет. То есть, скажем, говоря о Пятикнижии, нужно было сказать, что такое Пятикнижие, откуда оно, какие-то сведения о Библии. Библию тогда никто не видел. Эта книга была, в то время, когда я учился, впервые издана. Такая зелёная книга, она потом уже переиздавалась в разных обложках, но тогда это был просто штучный экземпляр. И получить её в доступ было невозможно. А так мы хотя бы знали, из чего она состоит, что там Ветхий и Новый Завет.

Отец Виктор, замечали ли Вы присутствие Церкви в общественной, частной жизни? В праздничные дни, может быть? Или тогда это тоже как-то особо в глаза не бросалось, в момент, когда Вы стали этим интересоваться?

Ну, во-первых, Церковь уже тогда стала участвовать активно. Русская Православная Церковь же входила во Всемирный Совет Церквей, мы об этом мало что знали. Однако у нас происходили тоже и внутри страны конференции научные, общецерковные семинары…

Но это уже больше, наверное, 1980-е годы?

Да, да. Мероприятия, посвященные, так сказать, единству церквей. Ну, там единство, может быть, и не достигалось, но, по крайней мере, государству уже тогда пришлось мириться с тем, что это происходит. То есть последнего попа, которого хотел видеть Хрущёв, не случилось, а вот такие конференции стали проходить. Это было большое участие, может быть, не в государственной деятельности, но борьба за мир уже тогда появилась. Вот как раз в политике мира, которую проводило советское государство в то время, Церковь играла большую роль. Это на мою судьбу как человека, как личности, как верующего никак не влияло. Об этом я узнал потом. Когда я познакомился со своим крёстным, с Колей Вахромеевым (с Николаем Васильевичем), до меня стали сведения доходить, появились даже книги подарочные. Я, когда приехал сюда и работал в Мордовской Госфилармонии, в Мордовии была очень сильна атеистическая обстановка, она была намного круче. В Москве было гораздо вольнее. И когда я привез книгу, где представители нашей советской власти сидят вместе с представителями нашей Патриархии – это было для людей как гром среди ясного неба. Там Патриарх сидит и обсуждает мировые проблемы, причем это всё задокументировано, есть фото. Люди привыкли, что этого ничего нет, а вдруг оказалось, что это не только есть, а это происходит ещё и в Москве, да в присутствии наших государственных чиновников, занимавших высочайшие посты в партии, в правительстве. Это было, конечно, такое очень сильное впечатление. Здесь-то знали, что у меня какие-то есть связи, я особенно их не афишировал, но в церковь ходил.

Отец Виктор, интересовались ли Вы тогда церковным искусством, иконописью, церковной музыкой? Посещали ли в то время какие-то выставки, концерты, может быть, которые связаны были с этой областью? Я имею в виду именно в 1970-1980-е годы.

Я в 1978 году крестился, мне было 28. У меня появились, во-первых, пластинки, из Троице-Сергиевой лавры.

Они были в продаже?

Нет, в продаже их не было, но опять-таки, через моего крёстного. Их издавали большим тиражом почти все, кто содержал церковные хоры. Мало того, они были изданы ещё в советское время, в далекие 1970-е годы.

А как же они распространялись, через своих?

Пластинки были у избранных лиц. Были уже катушечные магнитофоны, в общем-то кто-то в Церкви знал. Но у меня были пластинки и с 1970-х годов, в том числе хор Матвеева. Матвеев Николай Васильевич – это один из интересных наших религиозных деятелей, он преподавал музыкальные дисциплины в наших московских духовных школах в Загорске, он был регентом хора в церкви Всех Скорбящих Радости, что на Большой Ордынке. У него был очень хороший хор, они записали пластинки с хорошими голосами. Их брали тогда не без того, чтобы они были верующими. В этом хоре на Ордынке они исполняли раз в году «Всенощную» Рахманинова. Собиралась там интеллигенция, которая приходила, может быть, из-за Рахманинова. Исполнялась «Литургия» Чайковского – это музыкальные произведения, которые требуют хорошего хора, подготовки музыкальной достаточно высокой, они исполняются очень профессионально, и записи сохранились. Мало того, сохранились записи Ленинградской (тогда) духовной академии, хора Александро-Невской лавры, он был записан у нас на пластинках.

Было достаточно небольшое количество альбомов с религиозной живописью. Ну, скажем, Троицу Рублевскую мы тогда не могли созерцать особенно, но какие-то иконы были в Третьяковской галерее. В общем-то, скажем так, с церковной живописью я был тогда менее знаком, но не потому, что она была под спудом, ещё в 1960-е годы издавались альбомы с великими итальянскими художниками. У нас появилась такая серия, которая называлась «Образ и цвет». Это были достаточно доступные по цене альбомчики. И, кстати, в них был и Феофан Грек, и Андрей Рублев. Это продавалось, в отличие от пластинок. Кстати, было ознакомление с древней живописью и очень неплохие комментарии к ней были, потому что у нас был открыт в то время музей Рублева в Спас-Андроньевском монастыре.

А когда в конце 1970-х я уже учился в аспирантуре, я даже там провёл одну из своих лекций. Я подрабатывал немножко и читал лекции для театра мимики и жеста. Гедрюс Мацкявичюс стал очень известным режиссером, он им руководил, и мой преподаватель по эстетике как раз меня рекомендовал. Сказал: «Я сам не могу вам прочитать такой факультатив, а вот мой аспирант может», и вот я как раз познакомился с этими ребятами, и для них провел лекцию в Жигулёвском музее. О чём я рассказывал им, конечно, мне сейчас стыдно немножко вспоминать, поскольку там все работники музея-то были более подготовленные, но я мог им рассказать то, чего не могли рассказать работники музея. С другой стороны, может быть, в этом смысле мне не очень стыдно.

Отец Виктор, а какие-то святые места в те годы Вы посещали?

Конечно, прежде всего, Троице-Сергиева лавра. У нас был факультатив по истории искусства, когда я учился на четвёртом курсе института, это 1974 год. У нас преподавал Олег Сергеевич Семёнов, Царство Небесное, это был выдающийся искусствовед, и приходилось даже отпрашиваться с лекцией, чтобы попасть на его занятия. Его факультатив был для «теоретиков», а я «народник». Он даже устроил целое нам занятие в Троице Сергиевой лавре. Он использовал метод, который в советском искусствоведении не поощрялся – структурный анализ.

Приходилось ли Вам слушать какие-то западные радиостанции, передачи на религиозные темы и насколько регулярно?

Насколько удавалось поймать тогда. Были передачи религиозные на BBC, и их вело Радио «Свобода», где, кстати, был отец Александр Шмеман, и Голос Америки. Из-за этого Шмеман долгое время не мог оказаться в России. Именно потому, что он работал на радиостанции «Свобода», которая считалась вражеской. Она, по-видимому, такая и была.

Какое отношение у Вас тогда было к этим передачам?

Это чисто религиозные передачи, я старался их не пропускать. Это религиозное образование, многие передачи носили чисто образовательный характер. Кстати, на ВВС был митрополит Антоний Сурожский.

Это тоже конец 1970-х, да? Или 1980-х?

Да, 1980-е в большей степени. Ну, во-первых, надо было иметь радио, чтобы услышать это. Более того, эти передачи легче было поймать на таких волнах, как 16 – 19 метров. У нас таких волн просто не делали на официальных приёмниках. Один радиолюбитель мне переделал приёмник, ну и время от времени удавалось поймать и как-то послушать вражеский этот голос. Хотя, в общем-то, политика меня сильно не интересовала, если честно. Я практически не слушал те передачи, которые сильно глушились. А на религиозные передачи эти глушилки немного приглушались в силу того, что это было не так интересно, и, по-видимому, прослушивающего персонала было гораздо меньше, чтобы не тратить энергию.

Какое было Ваше представление в то время о положении Церкви? В те годы Вы знали о закрытии храмов, о гонениях на Православную Церковь?

Тогда было единственное гонение, о котором я могу вспомнить, вернее два – это Глеб Якунин, которого не очень сильно гнали, но как-то гнали. И был ещё священник Дмитрий Дудко, но он довольно дерзок был. Кстати, Дмитрий Дудко вообще не был каким-то таким вражеским агентом. Скорее, если он выступал против советской власти в то время, то только в том плане, что она не даёт покоя ему как православному человеку.

Осознание того, что власть закрывает и разрушает храмы у Вас тогда уже было?

Тогда уже сильно храмы не закрывались, по крайней мере, в Москве.

Фрески Калязинского монастыря даже спасли благодаря какому-то деятелю НКВД, мало того, ещё каким-то образом, через него поступили деньги на то, чтобы снять эти фрески, сохранить их. Они сохранились благодаря тому, что государство в этом не гласно, но приняло какое-то участие. Это к нашей радости, что у нас сохранилось церковное искусство, и, думаю, что и для НКВД это тоже не так уж плохо.

В то время была политика такая, что с Чили у нас не было дипломатических отношений, и могли поехать в Чили только церковные служители, священнослужители, и хоть какие-то переговоры с Чили велись только через Церковь.

Несколько вопросов к Вам, как к священнику. Когда у Вас появилась мысль посвятить себя служению Богу в священном сане?

Получилось здесь очень плавно у меня. Я работал в филармонии, ходил в церковь, а потом стал работать в церкви и немножко занимался музыкой. Я не увидел какой-то особой разницы в стиле моей жизни, когда я пришел в церковь. Тогда ведь образование не требовалось, и меня рукоположили до поступления в академию, в семинарии, точнее. Рукоположили меня в 1989, а в 1990 году я поступил в Московскую духовную семинарию, это в Загорске, в Сергиевом Посаде. В 1993 закончил. В те годы заочно могли учиться только священнослужители.

А тогда Вам рекомендацию кто-то давал?

Всегда принимали всех священнослужителей с рекомендацией правильной. Ну, если я священник, ясно по определению, что я не могу поступить ни в какую семинарию, если меня не рекомендовал правящий архиерей, в то время архиепископ Серафим. Он был Пензенский и Саранский епископ, потом стал архиепископ Пензенский и Кузнецкий.

А Вы сразу служили в Саранском Иоанно-Богословском соборе?

Нет, почти год я прослужил в Старой Тиризморге, и как раз пришёл Варсонофий, епископ Саранский и Мордовский.

Отец Виктор, вот Вы сказали, что вас рукоположили до того, как Вы поступили в духовное учебное заведение. Как Вы восполняли пробелы? Наверняка же была масса того, чего Вы не знали.

В смысле технически, как служить? Нет, литургию более-менее знал, старался чисто технически узнать. У меня был молитвенник, изданный тоже в «Жизнь с Богом», где все тайные молитвы, читаемые священником, были, и иногда я приходил в церковь и прочитывал эти молитвы. Может быть, это тоже каким-то образом сыграло свою роль.

То есть, Вы уже предварительно были погружены, фактически, да?

Ну, в принципе, что происходит, я знал технически, у меня была единственная сложность — это исполнять. И то она была очень недолго, я довольно быстро освоился по тем годам. Надо сказать, когда пришёл на нашу кафедру владыка Варсонофий, рукоположили тогда очень много священников и хватались за голову, думали, как они будут служить. Они позаканчивали учебные заведения, а пришли ни с чем. И за волосы их вытащили, они вполне хорошие батюшки, ничего не могу сказать даже. Вполне уважаемые народом, любимые.

То есть, в Теризморге Вы в 1989 году начали служить?

Да-да, в Тиризморге я служил от Успения в 1989 году до Троицы 1990-го. После Троицы 1990-го я в Иоанно-Богословской церкви прослужил тоже какое-то время. Перед Тиризморгой я ещё пять месяцев был в Иоанно-Богословском соборе диаконом. Перед Великим постом на Прощенное воскресенье меня посвятили в диаконы. А на Преображение меня рукоположили в священники, и я поехал в Тиризморгу. И тогда ещё, когда я стал диаконом, одна из служительниц (она ещё была Верочкой, потом стала монахиней Тавифой, потом игуменией Тавифой, Царство Небесное, возглавляла Наровчатский монастырь) говорит: «Вот Витя пришёл, никто его не знал, а теперь он диакон». У нас было четыре священника в то время и два диакона. Служил тогда (в Иоанно-Богословской церкви) отец Максим Чеботарёв, который стал архимандритом Владимиром, он был настоятелем, отец Георгий Сакович, отец Николай Чадин, который там бессменно служил, и ещё был отец Андрей, он один из тех людей, кто повлиял на меня, мы с ним как-то подружились, и тоже какое-то он влияние оказал на то, что я стал священником. Он не предлагал мне стать священником я стал просто на клиросе в то время читать.

Это всё произошло в Саранске?

В Саранске, да. У меня были связи такие, которые бы мне позволили это сделать гораздо проще. Я бы тогда служил, наверное, сейчас в Белоруссии, потому что там бы скорее меня посвятили, и это было гораздо проще. Но я не думал, я в то время ещё думал о том, что я буду играть на балалайке, это будет вполне себе достойная профессия.

Нужно сказать, что в то время священник был очень отделенный от остального мира человек, сейчас у нас произошли многие изменения. Сейчас между Церковью и государством более умные и, мне кажется, нормальные отношения. Это оказывает влияние на общее отношение народа к Церкви в целом, они понимают, что между Церковью и нашим народом и государством есть определенное единство, это очень важно. Кто-то любит батюшек, кто-то батюшек не любит. Это один вопрос. Но все знают, по крайней мере, вот эту единую позицию, патриотическую позицию нашей Церкви. Да, желать можно много лучшего. Но отношения есть. Вот это стоит упомянуть.

Спасибо большое за замечательное интервью. Общение с Вами всегда радостно, всегда духовно наполняет. И спасибо за эти ценные сведения, которые, я думаю, что тоже определенной лептой будут в наше понимание той эпохи, того периода, так что большое Вам спасибо.