ФИО, сан: протоиерей Виталий Шастин

Год рождения: 1957

Место рождения и возрастания: поселок Караваево Костромского района Костромской области

Социальное происхождение: из семьи священнослужителя

Образование: Московская духовная семинария

Место проживания в настоящее время: г. Кострома

Дата записи интервью: 28.03.2024

Добрый день, отче. Благодарю Вас, что Вы нашли время для нашей беседы. И первый вопрос, который бы мне хотелось Вам задать: когда и как у Вас появилась мысль посвятить свою жизнь служению в священном сане? Вы ведь из священнической семьи. Ответ, наверное, очевиден. Это семейная традиция была или какое-то личное приобретение веры?

В связи с тем, что я сын священника, я никогда не хотел священником быть, потому что на глазах моих происходила жизнь моего отца, и я понимал, как это сложно. Но мне всегда хотелось учиться в семинарии не для того, чтобы стать священником, а для того, чтобы уметь отвечать на вопросы, которые буквально на каждом шагу в мой адрес сыпались, где бы я ни был, как к верующему человеку. И вот мне в 26 лет отец разрешил поступать в семинарию. До того он не разрешал мне, так как не было намерения рукополагаться. В 26 лет он меня благословил, и вот, уже во время обучения в семинарии, ко мне пришло это чувство, эта потребность быть рукоположенным в священника.

А скажите, пожалуйста, кто Вам дал рекомендацию к поступлению? Я так понимаю, Ваш отец, наверное, да?

Нет, тогда обычно давал или секретарь епархии, или архиерей, или приходской священник. Мне конкретно писал рекомендацию настоятель Воскресенского собора, отец Иоанн Щербан.

Спасибо. Расскажите, пожалуйста, про Ваши воспоминания о семинарии, где Вы учились, о преподавателях, дисциплине, послушаниях. О внебогослужебном общении со студентами и преподавателями в годы студенчества.

Ну, во-первых, для меня, как человека простого, была большим открытием та особая атмосфера, в которую я попал, и те люди, с которыми я там встретился. Один из наших руководителей, классных наставников, ныне причислен РПЦЗ к лику святых – схиархимандрит Иоанн (Маслов). Яркое впечатление и потом, не скажу, что дружба, но долгие годы знакомства продолжались после семинарии у меня с отцом Андроником (Трубачевым), внуком отца Павла Флоренского. И даже конспект, который я сегодня использую в преподавании Нравственного богословия – это уникальный конспект, который составлен именно игуменом Андроником. Далее, конечно, профессор Осипов. Это уникальный человек для академии, для семинарии. И когда мне предложили перевестись после третьего класса семинарии на заочный сектор, я сказал, я никуда не пойду, я буду дослушивать Осипова до конца. Ну и в общем-то, что было хорошо, что мы учились не просто в учебном учреждении, а мы учились внутри Троице-Сергиевой лавры. Братские молебны утренние, послушания, приготовление просфор, послушание в библиотеке один год было у меня. Вот такие послушания как раз, в том числе, содействовали вхождению в жизнь Церкви в том или ином виде. Что ещё было хорошо, тогда мне это очень нравилось, что в семинарии в то время принимали людей после армии. В основном это были более-менее взрослые люди, и те, которые были молодыми совсем, как-то выбивались. Хотя разница небольшая, но мы были люди с опытом жизненным, с практикой, и их приходилось по-отечески мягко воспитывать (иронично) в каких-то их высказываниях, в поведении. И это, в общем-то, влияло хорошо на климат. И, кроме того, нужно сказать, что, так как в те времена, мягко скажем, священником быть было не популярно, случайных людей там практически не было. Люди приходили искренне для того, чтобы получить образование и послужить Церкви.

Скажите, пожалуйста, Вы в какой семинарии обучались?

Я – в Московской духовной семинарии.

А потом уже в академию сразу? 

В академии я не учился. В академию меня не приняли, хотя позволяла успеваемость, но у меня были сложные отношения с КГБ. И, я так понимаю, мои документы там не рассматривались. Хотя я их даже не забирал. Я ушёл и даже не забрал. Хотел учиться в академии.

Расскажите, пожалуйста, про Ваше рукоположение, назначение на приход, обстоятельства приходской жизни, особенности и сложности взаимодействия с государственной властью. Приходилось ли Вам сталкиваться с ограничениями в религиозной жизни со стороны государства?

Особенность моего рукоположения, для меня очень важная, заключается в том, что я был рукоположен на Троицу, в Троице-Сергиевой лавре.

Ничего себе! Прекрасно!

Это было решение ректора в семинарии, и я в лавре получил священнический сан.

Когда я учился в семинарии, я спал и видел приход Ильинский Кадыйского района Костромской области. У меня там отец одно время служил, и это была моя семинарская мечта. Так как мы всё-таки в лавре воспитывались, нас тянуло в «пустыню». А Ильинское – это где нет деревни, там дом священника, сторожка, деревянный храм, лес, речка, и нет никаких соседей. И об этом приходе я мечтал. Туда меня по моему прошению направил владыка Кассиан в то время. Я служил в каникулы между третьим и четвёртым классом, будучи священником уже. В то время приезжал в Московскую духовную академию на заочные секторы отец Борис Тюрин. А ректор Московской духовной академии, владыка Александр, был в своё время его алтарником. К своему алтарнику ездил учиться, практически. И вот он меня что-то присмотрел и настоял на том, чтобы меня владыка Кассиан направил в селищенский приход, в храм пророка Божия Илии за Волгой. Приход для меня тоже не чуждый. Этот приход не закрывался. Там, на территории этого прихода, похоронен мой прадед. Храм, в котором я сейчас служу, там похоронен мой дед. Вот первые четыре года я служил в Селище, до 1990-го года.

А скажите, пожалуйста, в каком году у вас рукоположили?

В 1985 году, 2 июня, Троица приходилась на 2 июня.

А с какого года Вы были в Ильинском храме Кадыйского района? Это же моя малая родина, приятно слышать.

Ну, мы были в период детства, это был для меня, наверное, пятый – седьмой класс. Сейчас надо сидеть, высчитывать. А священником когда я на каникулы приезжал, это было лето 1984 года. Там я служил.

Сталкивались ли Вы с какими-то ограничениями по религиозному признаку в течение жизни? Государство как-то чинило козни?

Ну, в своём детстве не скажу, что это были какие-то прямо ограничения. Они носили общий характер. Например, я не вступал в октябрята, в пионеры и в комсомольцы. А соответственно мне где-то в чём-то отказывали, старались меня в чём-то переубедить, организовать какой-то коллектив внутри класса, который бы со мной был в сложных отношениях. Со временем пришлось даже идти боксом заниматься. Но я не скажу, что детство у меня было несчастное. Детство было хорошее, двоечники все были всегда за меня, то есть самая хулиганистая группа класса, поэтому это было всегда безопасно.

Ну, например, мы поехали в своё время классом в цирк лилипутов, такой цирк был в Ярославле. Как и все дети, мы заплатили по 3 рубля по тем временам. Приезжаем, а нам говорят, что с меня и с брата моего – по 15 рублей. – «А почему?» – спрашиваем мы – «А потому что ваш отец священник. На него не распространяются никакие государственные дотации или скидки». Мы ездили в 5 раз дороже, чем обычные школьники. Такой вот штрих в той системе. Она как бы не наказывала за то, что ты верующий. Но верующим было всё сложнее и труднее.

Например, я, как любитель путешествий, поступил после 10 класса в мореходку, загран-плавание, в город Владивосток. Мне очень хотелось посмотреть мир. А в Советском Союзе выехать за границу было практически невозможно. И оттуда меня тоже отчислили за то, что я был не комсомолец. Меня спросили: «Ты почему не комсомолец?» Я говорю: «Я верующий, хожу в церковь, в Бога верю». Они говорят: «У тебя два варианта: один вариант – ты вступаешь в комсомол. Второй вариант – мы тебя отчисляем». И я предпочёл отчисление. То есть, так скажем, юношеская мечта не сбылась. Она потом сбылась. Мир удалось всё-таки посмотреть. Но на тот момент были такие вот ограничения.

Когда я стал священником, мне не раз пригодился такой предмет семинарский, как Конституция Советского Союза, которую семинаристы считали абсолютно ненужным. Например, придя в Селище, я заметил, что председатели колхозов, какие-то партийные руководители, приходят время от времени и выписывают из церковного журнала о крещениях, венчаниях, где это всё регистрировалось, фамилии определённых людей из своих рабочих коллективов и своих колхозов близлежащих, для того, чтобы потом провести там какие-то разборки со своими рабочими. Я перестал регистрировать документы. Они просто приходят, я покрестил, и люди ушли. Соответственно, это очень быстро стало известно уполномоченному. Ну, кто такой уполномоченный, все представляют. Представитель советской власти, который мог священника лишить регистрации, и никакой архиерей без его разрешения не мог дать возможность священнику совершать служение, быть на каком-либо приходе.

И вот меня вызывает уполномоченный на допрос, так скажем, на разговор. И говорит: «Вот у меня есть достоверные сведения о том, что Вы не регистрируете паспортные данные при совершении крещений и венчаний». Я говорю: «Да, не регистрирую». Он говорит: «А почему?» – «Ну, просто не регистрирую и всё». Он говорит: «Вы обязаны регистрировать паспортные данные». Я говорю: «Я совсем не против. Вы мне напишите сейчас письменный указ, что иерею Виталию Шастину, клирику такого-то храма, предписывается в обязательном порядке брать документы и регистрировать при совершении таинств Крещения и Венчания. И как только Вы мне этот указ дадите, я сразу же начну регистрировать» – говорю я уполномоченному. Почему я так говорю? Потому что в результате нашего знакомства с Конституцией СССР я знал, что Конституция запрещает регистрацию документов при совершении таинств. Уполномоченный впадает в сложную жизненную ситуацию. Он не может мне дать такой указ. Тем более, что у меня была возможность в то время этот указ ещё отнести на копию какому-нибудь священнику Георгию Эдельштейну, а он запустил бы на «Радио Свободы» или ещё куда-то. Ну, в общем, он не может мне дать указ. А с другой стороны, он понимает, что если он со мной сейчас не справится, у него у самого будут серьёзные проблемы. Может быть, даже с должности снимут. Вот, и он вот находится в сложной ситуации. Михаил Васильевич – так звали уполномоченного. Очень хороший человек, заранее скажу. Добрый, хороший человек. Я ему говорю: «Михаил Васильевич, Вы не подумайте, что я здесь стою, над Вами издеваюсь и загоняю Вас в какую-то жизненную, сложную ситуацию. Просто Вы должны понять мою мотивацию. Вот люди, которые приходят ко мне, это мои овцы. Я для них пастырь. Представляете, что в моё стадо приходит волк, Ваш какой-нибудь председатель колхоза, а я своих овец этому волку сдаю. Это вот кем я должен быть, как у меня должна работать совесть, если я буду выполнять Ваше распоряжение?» Он говорит: «Я понял Вашу позицию, да, она обоснована. Конечно, Ваша пастырская совесть тут не должна страдать, поэтому давайте мы с Вами договоримся так. Вы будете регистрировать не по документам, а со слов». Я говорю: «Ну да, вот, например, приходит человек с соседней улицы и говорит, что он живёт в Магадане, а не в Костроме, на улице Окружной, а не на улице Центральной и по фамилии он не Смирнов, а Иванов». Он говорит: «Так и пишите». Михаил Васильевич тот уже умер, поэтому никаких последствий для него не будет за такой поступок (иронично). И мы с ним договорились. Я, с одной стороны, не сдаю свою паству, а с другой стороны, его не снимут с работы. Я не обостряю конфликт, в результате которого, наверняка меня просто лишили бы регистрации, я не совершал бы вообще никаких крещений и венчаний. То есть, человеческий фактор тут сыграл хорошо, знание Конституции пригодились. Ну и потом, конечно, оно мне требовалось, когда я начинал открывать новые приходы. Первый приход, мне кажется, в Костромской области я открывал в Кологриве. У меня был оттуда житель, пулеметчик, контуженный с Великой Отечественной войны. Я знал законы, а он был пробивным человеком. И нам тогда удалось открыть храм в Кологриве.

В общем-то, чаще всего сопротивления или претензии зависели от личных отношений. В своё время мы работали на комбинате имени Ленина в Костроме. Нас вызвал парторг – там сильная партийная ячейка была – говорит нам с братом (мы ещё были миряне тогда, до семинарии): «Нам известно, что вы крестили детей». Мы, глядя ему в глаза, не потупившись, не смутившись, жёстко ему отвечаем: «Мы крестили детей – это раз. Мы венчались – это два. Мы верующие люди – это три. И мы каждое воскресенье ходим в храм – это четыре. Какие у Вас к нам могут быть претензии?» Все претензии тут же растворились, и человек занял оправдательную, а не агрессивную позицию. Поэтому в этом плане, может быть, время было более лояльное – 1982-1983 гг.: с одной стороны, советский период был, но с другой стороны, уже так мы могли разговаривать, уже НКВД, которое втроём приговаривало к расстрелу, не было.

Ну, и, конечно, в школе – не всегда, но было, – нам устраивали какие-то чтения, аргументированные. Например, принесла однажды учительница в класс Библию для неверующих и говорит: «Дорогие дети, вот наши советские учёные обратили внимание на то, что в Библии пишется ложь. Например, сказано, что женщина была создана из ребра Адама. Учёные говорят, что если бы это было на самом деле так, то у мужчин должно было бы быть рёбер меньше на одно, чем у женщин. Наши учёные обратили внимание, что у женщин и у мужчин рёбер одинаково. – Это научное открытие такое (с улыбкой). – Поэтому видите, значит в Библии написана ложь». Мой брат, он был примерно в четвёртом классе, или в пятом, говорит: «А Вы знаете, у нас вот дядя Боря пришёл с фронта с одной ногой, а дети у него родились с двумя ногами» (иронично). И вот тогда мы уже в детстве поняли, что атеистические аргументы, на самом деле, если к ним присмотреться, являют глупость. Может быть, эту глупость, какой-нибудь верующий ученый специально написал, чтобы люди не углублялись в доверие атеистическим пропагандам?

В армии я служил в Кантемировской дивизии, и там тоже положено было замполиту со мной работать. Он приносил мне различные атеистические книги. Помню, отец мне в детстве сказал: «атеистическую литературу можно читать, только нужно, прочитав её, с головы всё поставить на ноги». Вот я этот метод применял. В общем, капитан-замполит несколько книг по очереди приносил, а потом убедился, что результата никакого нет и перестал заниматься этой глупостью перевоспитания меня.

В то время многих священников КГБ старалось завербовать, в том числе и меня. У нас между священниками была договоренность: мы никогда друг про друга ничего плохого не говорили. «Вы знаете такого-то священника?» – спрашивают меня. Я говорю: «Знаю». – «Что Вы знаете?» – «Хороший человек, семейный, добрый, талантливый, очень гостеприимный, добродушный, честный человек». – «А мы про него то-то и то-то знаем отрицательное». – «Это Вам кто-то наврал, ему такое не присуще!» И вот, на самом деле, если бы мы этот принцип сейчас использовали… Даже потому что бес похож на такого КГБ-шника, который из тебя через слово пытается негатив про другого услышать.

Тоже такой частный случай. В своё время стали появляться кассеты с записями общества «Память». Ну и КГБ-шник, который меня курировал, старший лейтенант, говорит: «Слушайте, нам известно, что отец Алексий Розин распространяет кассеты общества ”Память“. Вы должны поехать и проверить его, на самом ли деле это так, и привести нам сведения». Отец Алексий – отец многодетного семейства, восемь-девять детей у него, одного ребёнка даже я крёстный, мы хорошо дружили с семьями. Я говорю: «Пожалуйста, я съезжу». – «Мы Вас научим вопросы задавать» – говорят мне в КГБ. – «Меня не надо учить вопросы задавать. Я их сам задам – ответил я. – Только Вы должны понимать, что я поеду к своему собрату. И врать ему ничего не буду. Поняли?» – «Поняли». Приезжаю к отцу Алексию. Говорю: «Отец Алексий, ты распространяешь?» Он говорит: «Ну отдавал тут… Я понял – наверное, один художник меня сдал, похоже». А он сам художник тоже был. Я ему говорю: «Ты давай сейчас прекрати это делать, потому что у тебя такая семья, тебя куда-нибудь сошлют, и никому пользы от этого не будет». Приезжаю, КГБ-шник мне говорит: «Ну что, ездили?» Я говорю: «Ездил». – «Спросили?» – «Спросил». – «Что, он распространяет кассеты?» Я говорю: «Нет». – «А как Вы спрашивали?» – «Ну, я приехал, говорю: “отец Алексий, ты кассеты распространяешь?” Он ответил: “Нет. А почему ты меня спрашиваешь?” Я говорю: “А потому что меня к тебе КГБ прислало”». КГБ-шник говорит: «Вы не могли так сказать!!!» Я говорю: «Мог. Я Вас сразу предупредил». – «Так, давайте мне расписку о неразглашении». Я говорю: «Понимаете, мы с Вами письменно ни о чём не договаривались. А потом, вот советская власть рухнет, и найдут мою расписку. И сейчас нас обвиняют, что мы с царизмом сотрудничали, а тут будут нас обвинять, что мы сотрудничали с советской властью. А на самом деле мы с советской властью не сотрудничали. Поэтому мне нечего с Вами тут подписывать». – «Советская власть никогда не рухнет!» – воскликнул КГБ-шник. Ну и потом пошла перестройка. Это вот тоже такой штрих к нашим взаимоотношениям с КГБ.

 Замечательный факт. Это какие примерно годы были? 1980-е, наверное, да?

Это был 1987-й год, это накануне тысячелетия Крещения Руси было.

Ну что ж, благодарю Вас. Спаси Господи, что Вы нашли время и возможность!