ФИО, сан: протоиерей Владимир Самойленко

Год рождения: 1966

Место рождения и возрастания: г. Армавир, Краснодарский край

Социальное происхождение: из семьи священнослужителя

Место проживания в настоящее время: г. Казань

Образование: СПбДА

Дата записи интервью: 18.06.2024

Отец Владимир, расскажите, пожалуйста, немного о себе, о Вашей семье, о Вашем детстве, юности.

Родился я в городе Армавире Краснодарского края в семье священника. Папа мой служил в Свято-Троицком храме города Армавира. Поэтому можно сказать, что я родился в Церкви и был вскормлен её материнским молоком. Потому что все мои воспоминания связаны именно с этим приходом, где служил папа. Мы часто бегали в храм на службы, любили смотреть, как совершается в храме таинство Венчания. Мальчишками были ещё даже дошкольного возраста. Мои братья, сёстры. Нечто такое необыкновенное происходило. Мы ведь не всё понимали, мы не очень понимали. То время было непростое, время Советского Союза. Было ещё давление на Церковь, на верующих людей. А нам было это очень интересно, как-то завораживающе: жених и невеста венчаются, хор поёт красиво. И вот мы часто бегали посмотреть, как совершается таинство Венчания.

А нас у родителей было 11 детей: 6 братьев и 5 сестёр. Младшие братья Николай, Алексей и я – все стали священниками впоследствии. Какие-то игры были, как и у всех нормальных детей. Играли в казаки-разбойники, в «войнушку». А иногда у нас такие детские игры были. У нас в доме была комната, там был святой уголок у папы, и там мы собирались на утренние, на вечерние молитвы. И вот у папы там были, кроме иконочек, у святого угла крест, Евангелие, кадило. Вот мы брали кадило, брали угли, разжигали. Вот у нас кадило, ладан. Мастерили из полотенец, что находили, из простыночек себе детские священнические облачения, наряжались во всё это и совершали наши детские «богослужения», подражая папе. Ну, на слух, что помнили, воспроизводили, даже когда ещё читать не умели, брали Евангелие, конечно, по-церковнославянски мы не могли, но, тем не менее, как-то звуками подражали. А один раз мы втроём подобным образом облачились, и у нас был диван, а на диване были три такие прямоугольные подушки. Ну и как будто у нас происходит отпевание. А мы тоже ходили, смотреть кроме венчания, как совершается погребение. Ну и видели, конечно, как после погребения гроб с умершим человеком выносился из храма под звук колоколов при пении «Святый Боже». Перед ним папа шёл с крестом, как положено это делать. И вот мы берём, якобы мы совершили погребение человека, эту подушку, наверх поднимаем, поём и в детских облачениях выносим из дома, по порожкам спускаемся. В этот момент заходит папа из храма. И он увидел эту картину, он очень долго смеялся! Ну, если кратко, то примерно было такое детство. Выросли мы в Церкви, выросли мы в вере, вскормлены мы материнским молоком нашей Матери Церкви. Поэтому всё моё детство, вся моя жизнь, непосредственно связана именно с верой православной, с Церковью, через нашего родителя, протоиерея Михаила Самойленко.

Спасибо, отец Владимир. Давайте к следующему вопросу перейдём. Когда и где Вы приняли крещение?

Меня крестили в городе Армавире в Свято-Троицком храме. День я сейчас не помню, честно говоря, но это было вскоре после дня моего рождения. Я только помню свою крёстную маму. Звали её Марфа, Марфа Филипповна. Очень хорошая женщина, она пела в хоре. В Армавире был очень хороший хор. Очень хороший хор! И хочу подчеркнуть, что определенная часть певчих за пение не получала никакой копеечки, никакой оплаты. Это была их жертва. И в том числе моя крёстная мама тоже не получала никакой оплаты.

Поскольку у меня день рождения в августе, 27 августа, накануне праздника Успения Пресвятой Богородицы, это ещё постный день, но я всегда ждал дня рождения. И всегда знал, что приедет крёстная мама, подарит шоколадку, любимую мной, не только мной, но и всеми детьми, особенно в то время советское, подарит, если не шоколадку, то хорошую (где она брала, не знаю) коробку конфет шоколадных и ещё даст 10 рублей. По тем временам 10 рублей – это было целое огромное состояние, можно было много чего позволить себе купить. Ну, или какие-нибудь конфеты, игрушки детские. Крёстную маму, Марфу Филипповну, я всегда вспоминаю с огромной благодарностью. Она была прекрасным, замечательным человеком. Наверное, поэтому мои родители выбрали её, чтобы она и была моей крёстной мамой.

Следующий вопрос, отец Владимир. Были ли среди Ваших знакомых люди, которые открыто исповедовали веру?

Исключая родственников?

Да.

Ну, хочу сказать, что к папе очень многие тянулись люди, и были глубоко верующие, которых многое интересовало о Православии, о Церкви. И они приходили к папе, папа часто с ними встречался, беседовал, отвечал на их вопросы. Иногда мы являлись участниками этих бесед, всегда были очень живые, очень интересные беседы.

Если говорить о круге нашего общения и знакомства в детстве, в юности, то мы общались с детьми других священников, которые служили в городе Армавире, потому что они были верующими людьми. Если брать школьное окружение, моих одноклассников по школе, то открыто верующих не было, потому что время было непростое. Многие, конечно, были из верующих семей: их родители, дедушки, бабушки, это просто однозначно было, они относились к нам с уважением.

То есть верующие люди – это те, с которыми мы общались благодаря папиному приходу Свято-Троицкого храма в городе Армавире. Там были очень хорошие, глубоко верующие прихожане, которые принимали участие в жизни нашей семьи, помогали нашим родителям, потому что нас, всё-таки, много было, 11 детей. Было непросто. И они всячески помогали нашим родителям, кто как мог. И, конечно, это прекрасные, светлые люди. Большая благодарность этим людям. В то сложное время, непростое, столько хороших, замечательных, было прекрасных людей.

Отец Владимир, а у Вас были такие случаи в школе, когда или унижали, или как-то не очень хорошо относились к тем, кто верует?

 Нет, такого не было. Ну, конечно, если говорить о сверстниках, о школе, то какие-то насмешки были. Называли меня, моих братьев, сестёр «попёнок». Для них это было слово ругательное. Посмеяться, унизить, как они думали. Но папа нас определенным образом настраивал. Мы были к этому готовы. В семье мы получали, скажем так, соответствующее воспитание через папины наставления, чтобы мы достойно всегда себя держали, чтобы не обращали внимание на такие выпады в нашу сторону, потому что за нами где-то и следят, как за семьёй священника, как за детьми священника. Папа это понимал больше, чем мы, поэтому он всегда был на чеку, потому что могли вызвать папу в особый отдел, провести соответствующую беседу. Поэтому, если и были подобные выпады, то как-то мы старались не реагировать. Но это были редкие случаи со стороны не очень разумных одноклассников. Тот, кто был задиристым, любил похулиганить, подебоширить, вот обычно с их стороны такое могло происходить. Со стороны педагогов, ну, может быть, было разное отношение, но открыто негативного отношения я, честно говоря, не очень припомню. Чтобы к нам как-то плохо, негативно кто-то относился, как-то давил, такого я не припомню.

Единственное, я помню один такой случай, это был 4-й или 5-й класс. Ну, как во всех городах стоит (а в Армавире до сих пор стоит, как и у нас, в Казани) на центральной площади города Армавира памятник Ленину. И кто-то там облил его частично дёгтем. Пришла девочка в школу, помню её имя, но не буду называть. Она приходит в школу вся расстроенная, вся в слезах: «Представляете, кто-то посмел на такого великого человека поднять руку! Облили дёгтем, негодяи!» И так далее. Ну, а я взял и сказал: «Ну и правильно сделали!» Она это услышала, и при всём классе: «Самойленко! Кто ты после этого?! Как ты мог такое сказать?! Для нас же это святое! Ты не наш, ты чуждый элемент!» Ну, такой набор клише, штампов советского общества. Но особо никто её не поддержал, потому что тоже было разное отношение в семьях. И дети росли тоже в тех семьях, где неоднозначно ко всему относились, тем более, к Ленину. А я потом думаю: «Ой, зачем же я такое сказал, сейчас донесут!» Но ничего, без всяких последствий, никто не приглашал, никто со мной никакой беседы не проводил. Поэтому большого давления и издевательств в наш адрес я не припомню. Наоборот, я больше помню даже какого-то сочувствия где-то и помощи, и как-то очень уважительно к нам, к детям священника, относились. Да, вот это я хорошо помню. А вот открытых гонений, глумления – такого я не припомню.

Это какие годы были? Уже 1970-е?

Ну, я родился в 1966 году, значит, начало 1970-х годов.

То есть это такой регион, что давление не оказывалось? Более дружные люди были? Или чем это обусловлено?

Тут есть разные причины. Армавир – это же кубанские казаки, а я родом из древнего казачьего рода. Потом Армавир – это ещё в чём-то армянский город, потому что армяне его основали. Армавир в переводе с армянского на русский – «долина ветров». Армяне очень сильно хранили свою веру. И в Армавире есть армянский храм, он не был разрушен в те далекие безбожные годы, он сохранился. А армяне массово поголовно ходили, в единственный действующий храм, который в Армавире остался после 1920-1930-х годов, в православный храм. А я даже помню, что потом совершали богослужения по очереди армянские священники и папа, чередовались. Допустим, несколько дней совершают богослужение православные священники, потом армянские священники. Даже было такое, армян очень много всегда приходило в храм, это я очень хорошо помню. Поэтому к вере в целом было очень хорошее отношение. Мы, мальчишки, бегали по улице, где мы жили, по кварталу нашему, вокруг нашего дома, – я не помню, чтобы к нам со стороны соседей было негативное отношение. Наоборот, больше было сочувствия, больше было уважения. Даже в те годы, если понимали, что со стороны каких-то органов было к нам пристальное внимание, то наоборот, было кто-то сочувствие, понимание, нас старались больше поддержать. Иногда это не явно открытым способом происходило, но всё равно. Даже мальчишки на улице, где мы жили, когда летом на каникулах общались, бегали, и домой же заходили, там всегда угостят водой, и чаем, и компотом, и пирожком, и всегда это с любовью делалось. И нас как-то не различали от других, что мы дети священника. Даже иногда было больше повышенного внимания. Знали, что мы многодетные. А у моей мамы за каждого её ребёнка есть государственные награды. Они хранятся у моей сестры младшей сейчас. И мама получила, представьте, в то советское время, даже награду «Мать-героиня», это золотая звезда. Она же жена священника! И получила все эти награды.

А в исполкоме города Армавира работала верующая женщина. Она очень сочувствовала и помогала нашей семье. И было постановление исполкома города Армавира о том, чтобы для нашей семьи отпускать все продукты в магазинах без очереди и в неограниченном количестве. Вот представьте. Я помню такую картину, мама послала меня за хлебом, а хлеб привозили вечером, как правило. Я помню, уже немножко темнело. Люди знали, когда приезжает машина хлебовозка, и собиралась толпа, ну не знаю, сколько там человек, 50-60-100, ну прилично людей собирались. И вот небольшой магазин, хлеб привезли, разгрузили, люди зашли в магазин за хлебом. Магазин полностью забит людьми. Ну и та часть, которая не вошла в магазин, на улице стоит. Ну а я, мальчишка маленький, протиснулся. – «Кто ты такой? Почему ты лезешь без очереди?» Я подхожу к прилавку, там витрина, продавщица, весы советские знаменитые. Я прошу у неё хлеба. Она говорит: «Сколько тебе нужно, мальчик?» Я там, что-то: 8 или 10 булок. Там толпа завозмущалась, а давалось две булки на руки только. А хлеб свежий, ой, там запах такой пленительный, корочка хрустящая, и так хочется хлеба быстрей домой принести, там уже семья ждёт. Люди стали возмущаться: «На каком основании ему столько хлеба?» А продавщица: «Тише, тише!» Поднимает эти весы, под весами в клеёнке лежало постановление исполкома города Армавира. Она взяла, показала его всем и зачитала: «Семье Самойленко отпускать продукты в неограниченном количестве и без очереди». Ну, это документ же! Все увидели, и толпа сразу замолчала, представляете? Все расступились, и я такой весь гордый, беру этот хлеб и иду домой. Вот, даже такое было в советское время, и это было возможно, представляете? Вот была эта женщина, сочувствующая нашей семье, нашим родителям, и было принято такое постановление. Его же подписывал председатель исполкома. То есть, это было коллективное письмо, значит, и другие люди сочувствовали.

Я всегда с благодарностью вспоминаю то время. Да, где-то было сложно. Да, было непросто, но какое-то было особое время, об этом многие говорят. И нам как-то, знаете, даже было радостно. Мы, дети, понимали, что с какой-то стороны проходит наша жизнь как исповедничество. Вроде бы, трудно, а мы через эти трудности исповедуем веру. Мы являемся детьми священника. И как-то можем за веру постоять.

Было и другое, конечно. Папа рассказывал такую историю. Вызвали его в особый отдел. Заходит – чекист сидит за столом, там ещё рядом стоят. Это был конец 1960-х годов. Достаёт пистолет, на стол кладёт и говорит: «Михаил Матвеевич, вот так. Или Вы отрекаетесь от Бога, или Ваши дети остаются без родителя». Папа без колебаний отвечал им: «Пускай лучше мои дети останутся без родителя, чем я отрекусь от Бога». А потом папа рассказывал, что потом этот чекист встретил где-то его, папу. Подошёл к нему и говорит: «Михаил Матвеевич, можно я Вам руку пожму? Вот такие люди нам нужны, как Вы».

Конечно, всякое было, но я, всё-таки, когда возвращаюсь к истории жизни нашей семьи, вижу больше радостных, счастливых моментов, чем негативных. Вот то, что было реально на примере жизни нашей семьи. Может, где-то по-другому происходило в то время, но это пример нашей семьи. Всё-таки, наша семья многодетная была. Я родился в городе Армавире и там прожил до призыва в армию, до 18-летия, поэтому всё-таки это и детство, и юность…

Отец Владимир, а вот в это безбожное время большая ли была антирелигиозная компания в школе? Внушали ли именно антирелигиозность, научный атеизм?

Ну, конечно, всё это было. Но я что-то не припомню, чтобы это носило такой массовый характер в школе. А потом, когда и были такие моменты, люди, отвечающие за это, мне кажется, не до конца сами были убеждены в том, о чём они говорят. Вот нужно было так. Была сделана установка. Конечно, были там у них и идеологи, которые всей душой, всем сердцем верили в то, что они говорят, которые говорили, что Бога нет. Всё это было, конечно. Но всё-таки, их было меньшинство в моей жизни, в том числе в школе. Там не было с утра до вечера антирелигиозной пропаганды: всё, Бога нет, с Богом боремся. Ну, я не знаю, может быть, в нашем присутствии, в присутствии детей священника это нечасто происходило, потому что, думаю, это какой-то нонсенс был бы: они говорят о том, что Бога нет, что это человеческие измышления, а тут сидят дети священника, которые верят в Бога, отец которых Ему служит, являясь священником.

Я помню один урок был, не помню, какой это был предмет. Учительница принесла в класс картину «Чаепитие в Мытищах»[1]. И вот там священник сидит, монах, такой полный, а где-то там нищие. «Вот видите, как жили попы в царское время? Жировали, барствовали, о нищих не думали, думали только о себе». Вот этот момент я помню. Но это не с утра до вечера, не каждый день происходило. Это были отдельные моменты. И активной антирелигиозной пропаганды, чтобы нас постоянно обрабатывали, я не припомню.  

Это, наверное, уже всё-таки другое время, да?

Ну да, это уже брежневские времена были, это немножко другие были времена. Хотя ещё до моего рождения уже многое поменялось. Папа учился в семинарии. По рассказам моего родителя, были трудности, были сложности.

А про отца интересно больше узнать, потому что, наверное, он как раз столкнулся с трудностями. О его выборе идти в семинарию.

Ну, знаете, семинария Ставропольская была воссоздана в 1960-х годах, в послевоенные годы, и папа пошёл в неё учиться. Единственное препятствие для папы было в том, что не было воли его родителей на то, чтобы он шёл в семинарию поступать. Он хотел, а родители были против его желания. Родители его, мои дедушка и бабушка, были глубоко верующими людьми, казаками. Но они понимали, что значит для их сына путь священства. Тем более, тогда. Ну представьте: 1950-е, 1960-е годы. Хотя уже многое поменялось, но они-то всё видели, это было живо в их памяти: гонения на Церковь, разрушение храмов и так далее. И они были категорически против, чтобы папа шёл учиться в семинарию, они не дали ему благословения. Вот это единственное было серьёзное препятствие для моего родителя. Но он в тайне от родителей готовился к поступлению в семинарию. Он приготовился, закончил техникум в городе Георгиевске Ставропольского края. И сказал родителям: «Я поехал устраиваться на работу в город Ставрополь». И он поступил в семинарию. Родители этого не знали. Он три месяца учился в семинарии, писал родителям, что работает где-то на заводе, и они верили. Но потом он признался, что учится в семинарии. И произошёл определённый разрыв между моим папой и его родителями. И когда папа уже нашёл себе избранницу, мою маму, они даже не приехали на свадьбу. Это было такое недопонимание. Но потом всё это стабилизировалось, нормализовалось. Был такой момент. Таким вот образом папа поступил в семинарию.

А что повлияло на выбор отца, идти учиться в семинарию и стать священником? Он не рассказывал Вам?

Вот я, честно говоря, сейчас этот момент не совсем хорошо помню. Но, во-первых, семья была религиозная, глубоко верующая. Я часто приезжал на каникулы к дедушке с бабушкой в станицу Георгиевскую, под городом Георгиевском ещё в дошкольном возрасте и когда первый класс завершился, меня отправляли на полтора месяца станицу Георгиевскую, детей же много. У бабушки тоже был святой уголочек в доме. Казачий дом, были иконочки, там всегда просфорочки были, и была святая вода. И вот с бабушкой мы становились на молитву, утренние и вечерние молитвы, и у неё традиционно утром просфорочки были сухие, она после богослужения привозила, и мы ездили на службы, воскресные и праздничные. Утром помолились, завершили утреннее молитвенное правило, она брала стаканчик, наливал воду святую и туда бросал кусочек сухой просфорочки. Он размокал, она употребляла и мне давала употребить. Понятно, что в этой атмосфере, в этой среде рос мой папа. А когда он учился в городе Георгиевске (где-то 7 или 8 километров от станицы Георгиевская) там оставался храм действующий, Никольский храм. Понятно, что бабушка меня туда возила, и папа туда ходил. Бабушка моя, его мама, его возила в этот храм по воскресеньям и праздничным дням. И, наверное, тогда у папы созрело решение поступить в семинарию. Хотя у нас, вроде, никого не было из священнослужителей. И вот таким образом папа стал священником.

Отец Владимир, посещали ли Вы какие-то монастыри, храмы древние? Некоторые старые священники и архиереи рассказывают, что они ездили в Печоры или в другие места, там получали духовный опыт, и потом уже шли по пути священническому или архиерейскому. Вы были в таких местах?

В Троице-Сергиевой лавре я побывал в первый раз в 1978 году с братьями. Дело в том, что мой папа учился вместе в семинарии с отцом Матфеем (Мормылём). Они одноклассники. И вот 1978 год, зимние каникулы, и папа нас отправляет с моими братьями в город Загорск, в Троице-Сергиеву лавру.

До этого я нигде не был. Мы редко куда-то ездили в то время: большая семья, родителям было непросто. С собой не повезёшь, а на кого оставлять детей? Дети есть дети, чтобы не нашкодили. Один раз с братом, ещё в дошкольном возрасте мы чуть дом не спалили. Там были занавески, ещё что-то у мамы лежало. Вот мы с братом поджигаем бумажку, она загорается, мы тушим. Она больше загорелась, мы потушили. Нам уже интереснее, ещё больше загорится, сможем потушить? Потушили. Потом она загорелась, мы бросили занавески, какие-то вещи. А пламя передалось на эти вещи. Мы стали тушить, у нас не получается. Мы и убежали. Испугались и убежали. Ничего не говорили. Тут проходила мимо мама и увидела, что горит. Она быстро-быстро потушила. А так если бы мама не проходила, дом мог сгореть. Как нас можно было оставлять одних? Не так это просто было.

Поэтому в первый раз мы поехали в лавру, папа нас отпустил, в 1978 году. Мне было 12 лет, мои братья были постарше, мы сами поехали, самостоятельно. Помню, что мы часов в 10-11 только добрались до лавры, все холодные, замерзшие. Ну тогда что за одежда была? Это сейчас у нас пуховики, а тогда… И обуви толком не было, обувь донашивали друг за другом. У нас бывало такое, что большие пальцы прорывали обувь, палец торчит, и даже в школу так ходили, а другой обуви у нас не было. Мы не знали, что такое сапоги, какие-то были ботинки, но они же не утепленные были, носки надевали по двое, по трое, чтобы ноги не замерзали. Сидели там на вокзале, пока добрались, промёрзли все. Папа нам объяснял: «в лавру приедете, сразу ищите отца Матфея (Мормыля)». Ну вот, часов в 10 – 11 вечера мы приехали в лавру, все замерзшие, уставшие, голодные, ничего не ели. И идём на проходную. – «Вам кого?» – «Нам к отцу Матфею (Мормылю)». И буквально минут через 10-15 он приходит и говорит: «О! Самойленки ко мне приехали! Вы, Самойленки, все на одно лицо!» Вот как сейчас помню его слова. И он понял, что нам непросто, он бегом-бегом нас накормил, напоил, обогрел. И в келье разместил ночевать. Я думаю, что я был, наверное, самый счастливый человек в тот момент, когда уже в келье, тепло, уютно, когда мы уже покушали что-то. Мы такие радостные были, что мы добрались, что мы не потерялись, что мы здесь, в лавре. Это вот был первый опыт, скажем так, паломничества. И, конечно, Троице-Сергиева лавра нас просто поразила. Мы ничего подобного не видели. Вот эта вся красота лавры, эти богослужения православные. Я просто был поражен. Трапезный храм, хор отца Матфея (Мормыля), как он пел тогда! Это такие вот потрясения были на всю жизнь, мы ничего подобного не слышали. Отец Матфей нам всё показывал, водил, рассказывал. Такие яркие очень воспоминания об этой поездке. И мы радостные с братьями вернулись домой. Потом с папой, с мамой уже позже немножко ездили, года через два. Ну а потом уже, когда я стал священником, ещё несколько раз был в лавре, в том числе супругу свою туда возил. Вот до сих пор Троице-Сергиева лавра в моей жизни занимает особое место, и туда хочется вернуться.

Когда мы куда-то ездили, папа всегда любил, если там есть храм – в храм, если есть музей, то обязательно в музей. Допустим, приезжали в Ставрополь, это родина моей мамы. До Ставрополя по трассе 127 километров. Как правило, всегда заходили в краеведческий музей имени Прозорителева и Праве. С папой ходили по музею, смотрели экспонаты. Папа очень любил музеи. И ещё папа очень любил природу и нам прививал эту любовь к природе. Показывал, раскрывал её красоту, Божественную красоту, окружающего нас мира. И вот, благодаря папе, мы, все его дети, очень сильно любим природу. Недалеко от храма был, так называемый, Комсомольский парк. От дома, где мы жили, до храма было 5-7 минут ходьбы. И бывало так, что после богослужения он зайдет и говорит маме: «Мама, ну бери детей и пойдем в парк прогуляемся». Вот он находил там какое-то отдохновение. Его очаровывала осенняя пора, как у поэта, «очей очарованье». Бархатная осень, листья красивые, красные, ах! Под ногами шуршат… И папа нам, своим детям, привил любовь к природе. И водил нас по музеям. Его всё это интересовало. И обязательно посещал книжные магазины. Он старался и нам привить свою любовь к книге.

Папа приходил после богослужения домой, покушает, и, если это летнее время, у нас была такая беседка во дворе виноградная, и под беседкой стоял круглый стол. Папа выписывал газеты, как сейчас помню, «Труд», «Правда», «Известия», «Литературная газета» и журналы «Наука и религия», «Техника и молодежь». И он всё это прочитывал, просматривал обязательно (у него где-то час-полтора между богослужениями), и на столе лежала богословская литература. И вот папа нам привил эту любовь к богословской литературе, к книге в целом.

Один раз был такой случай, папа рассказывал. Приходит участковый, капитан. Я лицо его помню, он такой здоровый был, не помню, как его звали. – «Михаил Матвеевич, вот у меня зуб заболел, что-то врачи не могут вылечить, сказали ладан положить на зуб – и боль пройдёт». Ну, предлог, нужно было прийти, посмотреть, как живёт семья священника, чем дышит, чем занимается. А папа как раз сидел за столом этим круглым под сенью и читал что-то из богословских книг. И эта книга была раскрыта, а другая просто лежала закрытая на столе. И папа говорит: «Да, сейчас, хорошо», пошёл в дом, нужно было дойти до своего уголочка в доме, он проходил через комнату, и там было окошко, оно как раз выходило на дворик, на этот столик. И видит – участковый забегает во дворик, подбегает к столу и начинает быстро листать: что читает Михаил Матвеевич? Посмотрел название и вторую книгу опять: что читает Михаил Матвеевич? И бегом обратно на улицу! Ну, папа входит, говорит: «Вот Вам».  – «Ой, спасибо, помогли мне так сильно!» Ну, такие вот разные предлоги были.

Папа ездил ещё, брал кого-то из старших детей, посещал Псково-Печерский монастырь, другие святыни, но я только помню Троице-Сергиеву лавру, в Москве храмы и помню Ленинград. Это как раз был 1978-й год, с мамой мы втроём были. И вот первым делом, где мы были, это Александро-Невская лавра, Троицкий собор, Исаакиевский собор, Казанский собор. Поехали мы, он тогда был закрыт, в Измайловский собор. И ещё ряд храмов. Я не помню, как называется, такой круглый храм. Папа о нём читал, он его знал. Очень красивый, интересный храм, розовым цветом покрашенный. Я, кстати, больше его не видел. Благодаря папе я в первый раз его увидел. Там что-то внутри размещалось, мы даже, по-моему, внутрь не заходили. И в Эрмитаж ходили ещё, в Эрмитаж обязательно. Благодаря папе я в первый раз побывал в Эрмитаже. И все знаменитые храмы Ленинграда мы объехали. Представьте, где-то метро, где-то троллейбус, где-то трамвай. Было трудно перемещаться, где-то я как ребенок уставал, сил нету, а папа идёт: «Мы ещё там-то не были». Прививал нам любовь.

У папы были такие хорошие сборники. Советские издания: русская живопись, русские иконы, но в советских иллюстрированных изданиях. И вот то, что папа где-то находил в книжных магазинах, он всё это покупал. А нам, детям, книжки – это, прежде всего, рисунки, фотографии. Мы любили, даже если читать не умели. Вот мы тоже берём эти издания, всё это просматриваем. И таким образом приобщались к великому русскому искусству. И в доме у нас висели две картины, но это были копии. Где папа их взял, я не помню. Две картины Ивана Шишкина: «Мишки в лесу»[2], знаменитая картина, и «Рожь». Одна в одной комнате висела картина, другая – в другой. Вот эта золотая нива, рожь и красивые сосны. И вот мы с Шишкиным сталкивались каждый день. И для нас это был самый знаменитый в истории живописец, пейзажист. Потом, когда Господь сподобил меня служить в Татарстане, в Елабуге побывал, я узнал, что Елабуга – его родина, тем более Спасский собор, это рядом с его домом, где он родился, где он вырос и семья принимала участие в его строительстве. Поэтому, конечно, наш отец прививал нам любовь к этому. Папа очень любил историю нашего народа, нашего Отечества. Это живо всё его интересовало. И свои глубокие знания он старался хоть частично нам передать.

Я, честно говоря, не в пример своему родителю, этого практически не делаю. А папа в воскресные дни, в праздничные дни собирал всех нас, детей, по вечерам. Ну мы же дети, нам же хочется погулять. Приходят наши сверстники, кричат: «Вовка, выходи гулять, играть будем!» Нас на улицу тянет. А папа нас всех тут собирает. – «Папочка, ну можно покороче как-то?» А нас уже целая орава ребятни зовёт: «Давай выходи, играть будем!» А папа час непременно, всё равно, если ничего не мешало, то полтора часа с нами занимался. То есть на темы евангельские, на темы праздника с нами беседовал. Я помню, как-то мне попалась в руки книга Мориса Дрюона. Я её прочитал, не помню, какое произведение. Папа увидел, что я прочитал, говорит: «Ну, расскажи мне, что ты прочитал? Какие впечатления? Что ты думаешь по поводу прочитанного?» Это я очень хорошо помню, мы с папой сидели на улице, это было летом, и папа меня спрашивал. А потом, помню, каким-то образом у нас был в библиотеке двухтомник Теодора Драйзера «Американская трагедия», я тоже взял, прочитал, мне было ровно 15 лет. Мама говорит: «Тебе ещё рано читать такую книгу». Но мне интересно было, надо было составить впечатление. А потом стоял двухтомник у папы Сервантеса «Дон Кихот». Это была более сложная книга, я её тоже прочитал. Почему-то в тот период тянуло к чтению, читал очень много, даже не по годам. У папы была хорошая очень библиотека, он её собирал тщательно, где что мог, и люди знали, ему несли книги. У него был Фаррар, у него были «Жизнь и труды святого апостола Павла», «На заре христианства». Вот даже тогда я уже был знаком с Фарраром, такие хорошие, замечательные дореволюционные были издания. Благодаря папе мы к этому приучались. Поэтому, мы росли в особой обстановке, родители за нами следили, особенно папа. Ну конечно, от всего уберечь было невозможно, потому что это и школа, и другие моменты. Но в целом, вот так мы росли.

Также могу рассказать такой эпизод. Я учился в начальной школе, потом перешёл в среднюю школу. Я свято верил в то, что мальчики берутся из обычной простой капусты, а девочки из цветной капусты. Ну, так мама нам рассказывала. То есть у нас ни у кого из детей и мыслей других никаких не было. Ну, и вот четвёртый класс. Ну, представляете. Мы не ходили в детский садик, в детский садик нас родители не отдавали, чтобы там мы ничему такому не научились, а то бы я, наверное, раньше узнал, что капуста здесь ни при чем. Ну, в общем, четвёртый класс, была перемена. И вот мои сверстники, одноклассники стали обсуждать, откуда берутся девочки, мальчики, в целом, откуда берутся дети, как это происходит. Для меня это был настоящий шок. Я же свято верил, что только цветная капуста и обычная капуста. Ну я им там и растолковываю: «Вы что такое говорите? Кто вам такое сказал? Вот чтоб вы знали: девочки берутся из цветной капусты, мальчики из простой капусты!» Весь класс меня поднял на смех. А я не понимаю, почему они смеются. Я говорю: «Какие вы глупые! Неужели, вы до сих пор этого не знали?» А они ещё сильнее смеются. То есть они уже были более просвещёнными, чем я. Но вот так мы росли, в таких условиях. Но ничего в этом плохого не было, это благотворно на нас влияло.

Хочу сказать за своего брата. Он первый проректор Ставропольской семинарии[3]. Это практически единственный случай, который я помню, может, что-то ещё было. Мой брат был отличником везде: и в школе, и в институте. Учительница, по-моему, русского языка, не ставила ему пятёрку, ставила четвёрку, потому что сын священника. А он очень хорошо знал предмет. Вот так проявлялось её отношение к детям священника. Но что интересно, прошло время, мой старший брат стал священником, построил храм при 4-й городской больнице в городе Ставрополе. И эта педагог нашла его и приехала к нему. Сколько времени прошло, у неё это сидело в сердце, представляете? Она просила у него прощения: «Простите меня, что я вот так Вам специально занижала оценку». Представляете? Вот сколько лет прошло, она нашла брата моего, приехала к нему в Ставрополь, не поленилась, попросила у него прощения. Такой вот случай удивительный.

Я хорошо помню, иногда к папе приезжали священники, с которыми он учился в семинарии. Или священники с соседних приходов вокруг Армавира. Это не часто было, но я помню, когда приезжали, встречались, беседовали, о чём-то разговаривали. Собирались два-три священника, или просто один приезжал священник, вдвоём общались, а потом утром шли вместе служить Божественную литургию. То есть смысл общения заключался у них не в застольях, а в духовных беседах и в молитвенном общении. Вот как встречались священники. Они могли ночью не спать, например, богословскую литературу обсуждали, а потом вставали на молитвенное правило, они ночью молились, вычитывали акафисты, сколько это было возможно, молитвенное правило ко святому причащению, к литургисанию, а потом шли и совершали Божественную литургию. Вот какая была крепкая вера. Такая крепкая вера была у многих людей. Понятно, что было меньше храмов, но храмы были просто переполнены! Я помню Армавирский храм, вот эти знаменитые белые платочки, сколько было людей! Да, большинство было женщин, но много было и мужчин даже в то время. Я помню, что люди даже в храм не вмещались в большие праздники, в воскресные дни. Ну, лето, юг России, битком заполнены были храмы. Негде даже было исповедовать, выходили на улицу и исповедовали. Около храма собирались люди, там исповедь, потом доходили к храму. Ну, битком! Вот, я помню, заходишь, сколько в храме, столько и на улице людей. Бывало даже больше людей на улице, чем в самом храме. То есть люди не вмещались, люди стояли на улице, и все молились. Я мальчишкой был, мне было пять-шесть-семь лет. И вот людей было просто море! Храмы были забиты, крестин было очень много, отпеваний было очень много в храме, венчаний было очень много, не в пример сегодняшнему времени. Люди шли, крестились, люди венчались и отпевали. Не было ни одного дня, чтобы не было отпеваний в храме, папа всегда отпевал, если его череда, его неделя. Каждый день 2-3 покойника в храме. Это редкий случай, когда не отпевали, а сразу везли на кладбище хоронили. А так 2-3, даже 4 покойника, мы тогда набегались на отпевание в храм, это всё видели. Людей просто было полно, храмы были переполнены. Вот сейчас Пасха приближается, дай Бог, доживём осталось немножко времени, пасхальное время. Мы были мальчишки, у нас строго это соблюдалось. У нас был телевизор, папа вытаскивал вилку из телевизора. Телевизор мы не смотрели в дни Великого поста, чтобы ничего не отвлекало от поста. Вот сейчас мы расслабляемся, смотрим. Ежедневно молились, молитвенное правило, плюс папа добавлял литию. Подавали там записочки, мы дома все вместе читали, дети, вот эти записочки, эти имена. Телевизор мы не включали. Нам же хотелось, детям, мультики посмотреть, какую-то сказку. Но что интересно, в дни Великого поста каждый год показывали по телевидению нами всеми любимый фильм «А зори здесь тихие». Вот мы смотрим программу: «А зори здесь тихие». – «Папочка! – мы его окружим. – Ну дай, пожалуйста, вилочку, ну разреши, пожалуйста, посмотреть нам этот фильм». Он отдавал нам вилку, и мы смотрели этот фильм в Великий пост. Всё. Остальное ничего нам не разрешалось. Но ради фильма «А зори, здесь тихие» папа делал исключение. Мы на этом выросли, на патриотизме. И папа нас тоже так воспитывал.

И вот Великая Суббота, мы уже не могли дождаться, когда же Пасха. Как сегодня светлая солнечная погода, мы с утра бежим: ну когда же утреннее субботнее богослужение закончится?! Благо, там 5-7 минут храм от дома, и мы бегали несколько раз в течение дня туда-обратно, туда-обратно, смотрели, как подготовка идёт, что там во дворе делается церковном, что в храме делается.  Ну когда же крестный ход?! А крестный ход по казачьей традиции совершался вокруг храма не один раз, а трижды. И тысячи людей! Вот то светское богоборческое время, а тысячи людей! Молодежь не пускали в храм до 18 лет, только после 18 лет. И стоят сотни людей, молодых людей. На Пасху все туда шли, я помню огромные толпы людей, огромные толпы молодежи. А как раз в пасхальное время, по радио, я помню, транслировали что-то из зарубежной эстрады модное такое, знаете, то, что только на пластинках достать можно было, или на кассетах, на магнитофонах где-то там переписать. А тут специально, чтобы отвлечь молодежь, – модная зарубежная эстрада, чтобы не шли на Пасху в храм. Но всё равно, людей просто море было, море было людей! Вот ходили крестным ходом, ограда просто вся была переполнена. Великая суббота, даже где-то есть у нас фотографии, папа освещал пасхи, куличи. Это было просто безостановочно. Люди идут: море людей, море людей, море людей вокруг всего храма. И также день Великой Пасхи, в первый день Пасхи – столько же людей. Нескончаемым потоком. Просто море людей, море людей. И вот мы, дети, заходим. Милиция стоит, дружинники стоят с красными повязками, детей, молодежь в храм никого не пускают. И тут мы идём. И тут толпа расступается: «Это дети отца Михаила, дети отца Михаила». И милиция даже говорит: «Проходите, проходите». И нас пропускали, представляете? Ну, для нас это было какое-то великое торжество, Пасха Господня. До сих пор не знаю с детства, что с этой радостью может сравниться. Наверное, ничто.

Ну и очень любили мы всегда праздник Рождества Христова и праздник Вербного Воскресения. По многим причинам. Ну, Рождество Христово, понятно, но ещё тут была одна причина: накануне вечером мы варили кутью, каждый кто как мог. Братья делились, сестры делились, и вот мы группами кучковались, нас много, и ходили по дворам. Как могли Христа славили. С кутьёй, сами как-то приготовим, там, какими-то мандаринками украшали. А варили из риса и сахара. Вот ходили по домам. И вот где-то рубль дадут, где-то 2 рубля, где-то 3 рубля дадут. А был один дом, я вот помню, красный кирпич, зелёный забор. Это было просто вожделение туда пойти, в этот дом. Там нам давали всем по 10 рублей! Они в храм не ходили, но всегда нам подавали по 10 рублей. Там жили муж и жена. Вот как они относились к вере. Мы приходим, сколько нас было! Всем по 10 рублей. Мы такие богатые, такие счастливые, так насобираем.

И любили Вербное Воскресение. Вот этот запах вербочки, запах Вербного Воскресения, ни с чем с детства его не спутаешь. Вот мы с братьями ещё перед Всенощным бдением рано вставали, ехали на реку Уруп, на реку Кубань. Там такой вербы, как здесь нет, там она немножко другая, более простая. И там мешка два нарежем, располагаемся около храма и продаём веточки. Ну папа как-то к этому относился снисходительно: ну мы дети, что там ещё даже дошкольный возраст был, мы всё распродадим, всё уходило у нас. И вот к нам подходили: «Дети отца Михаила, надо у них купить». А то там ещё, конечно, кто-то кроме нас продавал. Вот мы всё распродали – и на службу. Всенощное праздничное бдение. А утром уже в 2 или в 3 часа мы на ногах, мы снова едем. Там рассвет, ещё чуть-чуть темно, а мы уже на велосипедах едем туда. И снова режем вербу, и снова продаём. Мы счастливые, у нас свои деньги заработанные. Поэтому Вербное Воскресение ещё связано для меня с моим детством, с такими детскими воспоминаниями.

Но людей было просто очень много, храмы были переполнены. И вокруг Армавира было пять приходов, которые окормлял армавирский приход. Было три священника в храме, где папа служил, был настоятелем. И вот они по очереди ездили по этим приходам. Если папа где-то ездил, он брал кого-то из нас, из своих детей. Помню, один раз мы с папой поехали километров, наверное, двадцать или тридцать от Армавира в станицу Мостовскую. Ну там не храм уже был, а такой большой молитвенный дом. Папа приезжает, там печки две буржуйки с одной стороны и с другой, их в три-четыре часа утра уже топят, набивается просто полный храм, это зима, по-моему, была, снег был, просто полный храм, ещё люди не вмещаются. Вот видите, какая была картина – везде полный храм. Когда приезжали, вот просто везде полный, полный, полный храм. Ну, это люди старое поколение сохранялось, вот такая была крепкая вера. И вот в этой среде мы росли, воспитывались, возрастали.  

Поэтому благодаря папе, благодаря его ревностному служению пастырскому и у нас у всех было желание посвятить свою жизнь служению Богу и людям. Мы все братья стали священниками, а все сёстры вышли замуж, потом мужья их стали священниками. Такое огромное, колоссальное влияние оказали на нас наши родители своим ревностным служением, своей такой крепкой, горячей, пламенной верой. У папы была, действительно, вера очень крепкая, и он во всём подчинялся воле Божией. Это, конечно, удивительно. Для меня это недостижимо, хотя у меня есть такой яркий пример в лице моего родителя. Я как-то даже нашим студентам рассказывал о том, что папе сказали, когда он в семинарии был, обучение шло к завершению: «Вот, Миша, есть две сестры. Тебе же пора определяться, тебе нужна спутница жизни. Давай познакомим». – «Ну хорошо, давайте». И вот папа рассказывает, что перед знакомством он молился. Дал Господу обещание: «Господи, вот две сестры-близняшки, которая первая выйдет меня встречать, та и станет моей женой». А папа до этого ни разу их не видел. Дверь открыла моя мама, и она стала его женой. А потом моя тетя, мы её тётечкой называем, она ещё жива, да Бог ей здоровья. Мамы уже нет, она в 2019-м году умерла, 2-го августа. Тётя говорила: «Что ж не я первая дверь открыла?» И вот папа её никогда не видел, а какая крепкая любовь, какая крепкая семья и 11 детей! Если мама куда-то уезжала, папа как-то был не в своей тарелке, он без неё уже сам не свой был. Даже моя сестра старшая с мужем уехали в Казахстан жить, она как-то поехала их навещать. Ну, на неделю она уехала в Казахстан. Прошло два дня, папа шлёт ей телеграмму: «Наденька, срочно возвращайся, дети заболели». Я эту историю не знал. Там есть и другие интересные истории. Моя сестра рассказала года два назад, младшая моя сестра Вера. Мы с папой ходили, эту телеграмму отдавать. А дети не заболели, но он без мамы скучал, без неё жить не мог. Молодец, «срочно возвращайся»! (Смеётся). Мама прилетела: «Что случилось?» «Да все живы-здоровы, я за тобой соскучился!»

Ну это вкратце вот если говорить.

Хорошо, отец Владимир, спасибо большое.

Спасибо, очень интересно, на самом деле, это услышать. Нам даже в школе говорили, что храмы были пустые в советское время, и не было верующих людей, а сейчас вот услышали, что вообще всё наоборот.

Храмы были битком, храмы были битком! И даже скажу так, вот помню, после службы папа приезжает на такси домой: «Надя, собирайся». Папа любил, помню, ковыль, в степи куда-то выехать, походить по этому ковылю, этот запах вечерний, эта трава, разноцветие. Ну, мы дети маленькие, мама быстро собралась, мы сели в такси. И вот сколько на природе мы были, ну не знаю, час-полтора. Таксист нас ждёт. Мы приезжаем домой, папа деньги достаёт, а он говорит: «С Вас не надо, мы с Вас не берём». Что удивительно, таксисты в Армавире с папы никогда не брали. Я несколько случаев таких помню, когда с папой такси мы ехали, вот папа за деньгами, а таксист: «Нет, Михаил Матвеевич, мы с Вас денег не берём». Представляете? Вот даже у таксистов было такое уважение. Ну я вот это видел, то, что я видел, через что я прошёл, о том и свидетельствую, об этом я и говорю. Было очень много уважения, сочувствия со стороны простых людей.

[1] Картина Василия Перова, 1862 г.

[2] Имеется в виду картина Ивана Шишкина и Константина Савицкого «Утро в сосновом лесу», 1889 г.

[3] Протоиерей Павел Самойленко.