ФИО: Рогина Раиса Яковлевна

Год рождения: 1949

Место рождения и возрастания: село Холстовка, Павловского района Ульяновской области

Социальное происхождение: из семьи рабочих

Образование: высшее

Место проживания в настоящее время: посёлок Ленинский Лесхоз Пензенской обл.

Дата записи интервью: 21.04.2024

Расскажите, пожалуйста, вначале о Ваших родителях, кем они были, мама с папой, где вы жили, где родились.

Родилась я в селе Холстовке, в Ульяновской области. Я мордовка по национальности. Село мордовское у нас. Папа был водителем, в войну служил, был сапёром. Он герой, столько у него орденов – не передать! Об этом мы потом только узнали, до такой степени он был скромный.

Мама у нас очень верующая была, она была домохозяйкой, потому что нас было шесть детей: пять сестёр и один брат. У нас была верующая семья по бабушке. Моя тётка, мамина сестра, рассказывала, что в Павловском районе была единственная церковь, которая не закрыта была. И если по трассе, то долго, а если напрямую от нас по лесам идти, то не так далеко. И вот она рассказывала, что когда ей было лет восемь, мать её будила очень рано, и они лесом по тропочкам ходили в церковь с ней.

Бабушка кончила приходскую школу, она единственная грамотная была в семье и вообще почти единственная в селе. Она была певчей, но она почему-то о себе не рассказывала. Семья у них была верующая. У неё была сестра Марфа, супруг у неё был Яков. Было двое детей у них Екатерина и Михаил. И вот когда начались гонения, Марфу посадили в тюрьму, и она там умерла. Яков уехал с сыном, видимо, куда-то в Баку, он умер там. Сын тоже там остался. А вот Екатерина, я не могу точно сказать, возможно, в Саратове была послушницей в монастыре. У нас в селе была инокиня Пелагея, она действительно, с Саратовского монастыря. Они приехали к нам жить в деревню. А вот Екатерина, это тоже по рассказам, до такой степени была гонимая, что даже у неё местечка не было постоянного! Она где-нибудь поживёт и уходит. Даже в лесу жила! Очень сильно пряталась, потому что за ней следили.

А бабушкина сестра Анастасия с тремя детьми осталась одна. Она скиталась, ходила, собирала милостыню, этих детей растила. У них очень много было книг церковнославянских. И вот пришла соседка к ним и говорит: «Если сейчас ты при мне их не сожжёшь, то я пойду на тебя доложу». А это как раз был где-то 1937 год. И она сожгла, потому что сильно перепугалась. Она потом жалела, потом и крёстная жалела. Когда они начали с бабушкой келью[1] делать, а книг-то нет, ничего нет. Вот такие страшные времена были, такие гонения.

В 1937 году у дедушки расстреляли брата и отца. Их забрали и в Соловках расстреляли обоих. Забрали, увезли, и всё. Потом только выяснилось, что их расстреляли, в интернете уже нашли. А так неизвестно было, куда забрали. Дедушка спрашивает: «Пап, ты куда?» – «Да вот, сказали, – говорит, – в сельсовете поплотничать надо». И топор сзади у него висит. Увезли и всё, больше никто их не видел. Потом только выяснили.

Дедушку посадили в тюрьму тоже. Бабушка его вымолила, она сильно молилась, наверное, и его отпустили. А мой прадед и брат дедушки вот так погибли. Но они не то, что за веру, а вот на них просто донесли. Написали, что они против советской власти. Сталинские времена были. А дедушку спасло то, что он на лесозаготовках работал. И следователь сказал бабушке: «Если ты найдёшь человека, который подтвердит, что он не говорил против советской власти, мы его отпустим». Она пошла к одному человеку, и он не напугался. Он написал, что дедушка не говорил таких слов. Она всю жизнь молилась за него, благодарила его. Дедушку выпустили. Выпустили, а потом пришли к нему, он рассказывал, собирались выпивать у него и говорят: «Мы тебя всё равно посадим!» И тут началась война. Вы знаете, как он был рад войне? Он поехал в военкомат, ему 41 год был, и военкому сказал: «Я не уйду отсюда, пока ты меня не заберёшь на войну». Его забрали на войну, и он остался жив.

А как раскулачивали бабушку, тётка Лена рассказывала, всё забрали! А у бабушки шуба осталась единственная, потому что, как бабушка говорит, Лена схватилась за эту шубу и начала кричать: «Мама, они у тебя последнюю шубу забирают, я не отдам!» А ей было 4 года. И оставили.

Когда пришли инокини в село, они вместе с бабушкой открыли келью. Это так называлось, келья. И они там молились. По милости Божией, председатель сельсовета был очень лояльный человек, он их прикрывал, их не разгоняли. Он говорил им: «Только потихонечку, чтобы никто не увидел». Они, по-моему, ходили, ночью молились, на праздники ходили. Вот, я хорошо помню, на Рождество ночью ходили. Они даже говорили: «Мы служим». Служили, я думаю, они обедницу, потом я поняла. И был мужчина с ними. Я помню, мне было лет 10, бабушка собирается туда идти вечером, а мы играем, и ребятишки меня дразнят: «Ну что, твои пошли, ты, может, тоже пойдёшь туда с ними?» Они очень, конечно, скрывались.

У мордвы очень был важен помин. Вот помин для нас – это было свято. Было так установлено, поминали всю родню. Когда тётя Катя умерла, у нас помин был строгий: 9 дней, 40 дней, полгода. Сейчас, конечно, поменьше стало, год. Я была очень маленькая, и я так это любила! Вот эти монашки все приходят вечером, они читали канон на исход души. Семнадцатую кафизму читали сначала, потом канон, потом у них беседы были, песнопения, они по тетрадкам пели и читали допоздна. Полуночницы у них были, даже вот перед сорока днями они полуночницу читали обязательно. Строго было, они до двенадцати сидят, всё вычитывают, очень усердно всё вычитывали. Они у нас оставались ночевать. А утром то же самое. Я единственное, что помню, когда я большая была, мне нянька всегда говорила: «Рая, на “Со духи праведных” поставишь лапшу». Вот я это запомнила.

Ну, конечно, умерли многие. Одни умирали, другие приходили. И вот эта келья у нас сохранилась даже до 1990 года.

У нас в селе на кладбище ходили на Радоницу, на Петра и Павла, на Троицу обязательно, конечно, на Преображение. Я так думаю, что они молились там, потому что негде больше было, боялись. И только вот единственная отдушина у них была – на кладбище. На кладбище, конечно, у них строго было, канон они пели. Там их не гоняли.

А в советские годы ездили куда-нибудь на святые места какие-нибудь? Может быть, при Хрущёве?

Нет, тогда мы вообще этого не знали. В советское время мы ездили только в Кузнецк. Там храм уже открыт был, в Казанский храм ездили, бабушка ездила каждый год, причащалась один раз в год. Меня возили. В этом храме я сына крестила, венчалась я в Казанском храме в Кузнецке.

Ну, я помню, ещё бабушка и крёстная переписывались с Псково-Печерским монастырём, милостыню посылали. Всё было тайно, потому что, мама говорит, очень сильно боялись. Доносили же ещё, вся наша жизнь такая тяжёлая была.

В основном, что по божественному, всё эти монашки, что скажут, прислушивались к ним. Крестили бабушки, монашки наши. Но опять по желанию. Не все, но вот это делали тоже.

А отпевали тогда заочно. Вот, например, покойник, а мама посылает тётку, та едет отпевать в этот день в Кузнецкий храм. Потому что от Кузнецкого храма Николаевка у нас 40 километров. Мы в основном окормлялись там всегда.

Крёстная ещё рассказывала, что у нас в Барановке, когда едешь в Холстовку, есть «попов родник». Там по предположениям жили монахи, даже могилки их там невдалеке. Там источник, родник, вода целебная. Крёстная говорила, что у нас Стефанида жила, верующая бабушка, она рассказывала: вот по тропке идёшь, идёшь, идёшь, и потом раз под землю – и в земляночку. Она так рассказывала. Так это было скрытно. И когда уже начали открываться храмы, когда все пришли к вере, разрушенное что-то нашли там, сделали купальню, потом часовенки построили уже наши батюшки. Но местные знали это место и до сих пор называют его «попов родничок».

Я маму спросила, мама говорит, до такой степени все боялись! Она говорит, моим сёстрам-братьям она надевала крестики всегда в школу. И вот она их наденет, а там снимут, наденет – снимут, наденет – снимут. Потом уже учительница пришла и говорит: «Давай не будем, потому что это невозможно». Потом перестала. А мама у нас была ещё странноприимница как бы. Когда она жила в Николаевке, у неё там недалеко жили две бабушки, Александрушка и Ефросиньюшка. Они, как она рассказала, приехали тоже скрытно, молча, потихонечку. Они в Петербурге в каком-то храме были певчими. Они так сказали «мельком», и всё, а подробностей никаких нет. И вот эти бабушки жили, мама их привечала, потому что мама хозяйство держала, она им милостыню носила. И потом к маме вообще приезжали с Барановки. Их приглашали на поминки. Приезжала слепая бабушка Наталья. И вот, я помню это очень хорошо, папе было 40 дней. Папа у нас очень рано умер, в 1978 году. Тогда ещё ничего же не было открыто. И вот она посадила нас и рассказывает: «Вы знаете, всё будет, всё будет, и церкви откроют, и будет всё в золоте, но народа там не будет. А сколько будет добра! Магазины все будут полные, но денег не будет». А мама говорит: «Вы чего её слушаете? Чего она там мелет? Откуда она это всё знает?» А она: «Шура, да хватит хлопотать, идём, сядь послушай, я что-нибудь расскажу». И потом ещё я помню, вот она сказала, что будут птицы железные летать по небу. А я не понимала, думала, самолёты. Я сейчас вот думаю, когда война-то началась, что наверное, квадрокоптеры, они больше на птиц-то похожи. Может, баба Наталья про них рассказывала? Это был 1978 год. И вот она нам это рассказывала, я помню. Остальное, может, я по другим слухам слышала, а вот это она говорила. Она была слепая. Вы знаете, как они жили? До такой степени скромно жили! У них домик был, там печка, иконы, кровать и стол. И всё. И больше ничего у них не было. И по поминкам они ходили. Они Псалтырь читали на слух[2], вы понимаете? Они всё знали на слух. Вот меня чего удивило, у бабушки ещё была знакомая Клавдия в Павловке, она как начала читать, песнопения петь – и всё на слух! Я слушала тоже, но я не понимала, маленькая же была. И вот она на слух службу даже знала: все песнопения литургии она знала на слух. Вот меня поражало это. Вот с такими бабушками я лично встречалась.

У нас в селе старинный деревянный храм Архангела Михаила остался. Бабушка рассказывала, что очень красивый храм был, ограждения были – такие красивые шары. И потом всё это разгромили. Ну, как-то чудом он остался. Там зернохранилище было, и даже ещё оставались росписи. Я помню, на колокольню лазили, там ещё можно было пролезть.

И вот потом начали восстанавливать этот храм. Приехал к нам Владимир Тимофеевич, фамилию я не помню, называли его старцем. И вот когда он к нам приехал жить, начали восстанавливать храм.

Крёстная Клавдия с бабушкой ходила в храм. Она меня воспитывала. Такая была история, как она пришла в храм, верующей стала. Она очень сильно болела астмой. Ей было 40 лет. Врачи сказали, что она долго не проживёт. И была у нас блаженная Анастасия Хвалынская, наше село всё окормлялось у неё, к ней ездили. Она лечила. Я даже тоже у неё была, когда закончила институт, у меня горло очень сильно болело, она меня вылечила. Она очень странная, интересная была. У неё всё было замаскировано, приходишь, она тебя лечит, а у неё радио играет. Она страшно гонимая была. Молитвенница была, помогала очень. Мордовские наши все к ней ездили. И получалось так, что ездили к ней лечиться, а потом все в Церковь пришли. И вот крёстная поехала полечиться. Крёстная тогда не ходила в храм и с бабушкой не ходила в эту келью, у нас бабушка только одна ходила. А крёстная работала. И потом она начала с подружкой вместе к Анастасии ездить и потихонечку пошла в веру, с бабушкой начала ходить в келью, учила церковнославянский, стала на все праздники ходить. И потом это уже стало её смыслом жизни, и она начала открывать храм. Она собирала деньги, и храм открыли. А сейчас этот храм у нас историческая ценность. Получилось так, что бабушка Мантурова, министра промышленности, оказалась с нашего села. Они были зажиточными, у них мельница была. Их раскулачили, и они уехали в Среднюю Азию. Потом вернулись, он стал министром, и эта бабушка приехала к нам в село, увидела этот храм, и он как-то добился сделать его памятником истории. И теперь это такой красивый деревянный храм, так его сделали! Храм Михаила Архангела в селе Холстовка.

А когда начали открываться храмы? Примерно какой год?

Примерно после 1990-го. Помню, бабушки деньги собирала. Крёстная в одно Рождество всё село прошла, Христа славила. Коробочку взяла и ходила славила, чтобы собрать эти деньги. Сильно помогали, конечно, люди. Собирали всё, подкинули материал. У них был прораб Анатолий – молодец, он помогал. И вот они ему деньги собирали, потому что он знал, кого надо нанять. Росписи даже сделали, алтарь расписывали. Художники приезжали из Москвы.

Ну вот, крёстная там певчей была, научилась всему. Вот 34 женщины собрались, и этот Анатолий Павлович с ними, и вот так они потихоньку-потихоньку всё делали. И ещё Анастасия Блаженная молилась. Она в 1985 году умерла.

А какой был Ваш путь в Церковь?

Я выросла с бабушкой, всегда была с бабушкой. И мне запомнилось, что вечером, когда бабушка уходила на службу, она всегда зажигала лампадку. И представляете, вот эта тишина до сих пор мне помнится.

Рождество я хорошо знала, славила, потому что деньги все давали. Я знала тропарь и кондак, и я ходила одна, пела. Меня так любили всегда слушать! Ну, это было детство. 

А вот ещё момент такой был, я московский институт закончила заочно и помню, попала в Загорск. Вы знаете, так мне понравилось! Там очень много народу было, очень много молодёжи, и дети были. Я помню, диакон, наверное, выпроваживал эту молодёжь. А стою в стороночке и дрожу: «Ну, сейчас меня тоже выгонят, сейчас меня тоже выгонят». Потому что я же тоже молодая. Но я была одета по-деревенски, надела платочек… И он меня не выгнал. Один раз я услышала хор семинаристов, очень он мне запомнился!

Мне было 22 года, когда я закончила институт. Потом приехала, вышла замуж. Муж у меня лесник, лесной институт закончил. Мы с ним поменяли два места жительства, пока не приехали сюда, в посёлок Ленинский Лесхоз. Здесь вот остановились.

А как я попала сюда, крёстная мне говорит: «Рая, у бабушки память, ты 2-го декабря поедешь, найди церковь в Пензе и запиши память, поезжай в Успенский собор». Это был 1990-й год. Доченьке моей было 4 года. Заказываю, а там объявление, что воскресную школу открывают. И пошли мы в воскресную школу. И муж дочку даже возил.

Я начинала работать вязальщицей трикотажного производства, потом мастером работала. И потом по милости Божией сюда приехала экономистом. У нас такой хороший директор был! Он меня всегда отпускал на службу. Праздники-то ведь в рабочее время. И я убегала с работы на службу. Но правда я добросовестно потом оставалась и работала до восьми. Хороший человек был. Как-то люди всё равно помогали.

А потом мы начали в паломничества ездить. Когда мы были у Пушкина на кладбище, там служба была рядом. У нас экскурсия, а там монах служит вечерню. Руководитель говорит: «Кто пойдёт поставить свечку?» Я взяла и пошла. И когда я зашла, было вечернее богослужение, там огоньки, и он один. И вот я поставила свечку, и я оттуда вообще не могла уйти. Вот стою и чувствую, что мне надо уйти, потому что они могут меня бросить. Уедут, меня оставят. И я там была как могла долго, я так была зачарована этим!

А потом у нас получилось потихонечку здесь храм открыть[3]. Это, наверное, нам было благословение с Валаама, мы на Валааме были и у преподобного Серафима Вырицкого. Это была последняя поездка наша, и я благословилась в Тарцево, там служил батюшка, который учился с нашим владыкой Серафимом. Нам сказали, я пошла, у него благословилась. Не на открытие церкви, а просто взяла благословение у него, а про церковь я ещё тогда не думала. И потом получилось так, что у нас появилось это помещение, столовая, и почему-то я этим загорелась. Мне было очень тяжело добираться до храма Успенского, не было транспорта. Я так переживала, я на вечерние службы не могла вообще пойти. На литургию, правда, мы ходили. Я же стала в храм ходить каждый воскресенье, в Успенский собор. И вот потихонечку, потихонечку открылся храм. И к нам присылали батюшек. Почти все «сорокоустники» с Успенского храма к нам направлялись. Все батюшки, в основном уже пожилые, служили у нас. На двунадесятые праздники служили. Народа, бабушек, мало очень было, и всё равно служили. И вот так было, пока не приехал отец Сергий Богачков, его назначили к нам. Конечно, было тяжело. Батюшки приезжают, а у нас 2-3 человека. Даже некоторые батюшки говорили: «Ну вам же можно поехать в город на транспорте». Я говорю: «Батюшки, бабушки мои никто не поедут. А тут хоть бабушки придут». Ну вот, каким-то чудом этот храм сохранили.

[1] Сельский молитвенный дом.

[2] Имеется ввиду по памяти.

[3] Молитвенный дом ап. Андрея Первозванного в посёлке Ленинский Лесхоз Пензенской области был обустроен в 2002 году в кирпичном здании бывшей столовой Ленинского мехлесхоза. Здание, построенное в 1978 г., к тому времени пустовало. В основном помещении (собственно столовой) оборудовали четверик и алтарь, в бывшей кухне — трапезную, на кровле установили крест. Содействие верующим оказали директор лесхоза Николай Васильевич Афтаев и начальник управления лесного хозяйства Александр Петрович Белкин. В начале ноября 2002 г. священник Сергий Смолянец отслужил в молитвенном доме Андрея Первозванного первую литургию. С этого времени службы здесь стали совершать не реже, чем раз в две недели. Настоятель: протоиерей Сергий Богачков.