ФИО: Сёмкин Александр Анатольевич

Год рождения: 1955

Место рождения и возрастания: с. Марчуги, Воскресенский р-н, Московская обл. (1955 – 1960), с. Домодедово Подольский р-н Московская обл. (с 1960 по 1970), с 1970 г. Москва

Социальное происхождение: из семьи священнослужителя

Место проживания в настоящее время: г. Москва

Образование: высшее

Дата записи интервью: 04.04.2024

Я всё думал, как же начать этот рассказ о своём отце, священнике храма села Домодедово, протоиерее Анатолии. Много всяких вариантов было в моей голове, не знаю, будет ли этот лучшим, но надо же с чего-то начинать… Начну с представления: я, Сёмкин Александр Анатольевич, сын отца Анатолия и матушки Клавдии. Акцент в этом рассказе хочу сделать на событиях, связанных с храмом села Домодедово.

В Домодедовском храме мой отец начал служить в 1960-м году. Но до этого местом его служения был храм Вознесения Господня Воскресенского района села Марчуги, в котором он служил с 1954 года. Я заходил на сайт этого храма и видел фамилию своего отца в списке служивших священников. Своё священническое служение мой отец начал в 1953 году, после окончания Саратовской духовной семинарии. До прихода в селе Марчуги у него было ещё два храма, в которых он недолго служил, в городах Кашира и Озёры, сохранились даже фотографии с этих мест. Село Марчуги, расположенное на Москва-реке, не имело хорошего сообщения с другими городами, функционировал лишь летний речной трамвай и просёлочные дороги. Село было большое, имело свою больницу, роддом, в котором я родился, рядом с храмом располагалась школа. Папа общался с местными учителями, своими ровесниками, 1930 года рождения. А сам он родом из города Зарайска, из православной семьи, и было неудивительно, что сын пошёл по такому пути, ведь вся семья ходила в церковь. После окончания вечерней школы он пошёл в семинарию, но до этого ему удалось поработать и получить профессию часового мастера. Я помню, как прихожане частенько обращались к моему отцу за помощью в ремонте часов. Помню его инструмент, глазок, который он надевал, и с помощью которого ремонтировал часы. Батюшке Анатолию приходилось ездить в Москву в часовые магазины, где можно было закупить запасные части. Таким образом он оказывал помощь обращающимся. Жили мы на постоянной основе в пределах церковной ограды, в сторожке. Удаленность от крупных городов и центров несколько осложняла жизнь. Помню, что в дни выезда в город меня поднимали рано утром, в четыре часа, на первый теплоход. Когда папа два раза тяжело болел, то маме приходилось часто ездить в город Воскресенск, где папа лежал в городской больнице. И на это время меня маленького оставляли под присмотр кому-то из знакомых.

Рядом с нами (в Марчугах), в соседнем доме, жила монахиня Анастасия, лет 50-ти. Она была бывшей насельницей одного из разогнанных советской властью монастырей. Такие люди старались жить при храмах или в непосредственной близости от них. Она не выходила замуж, не ела мяса, держала монашеские обеты. Позже она переехала в село Домодедово вместе с нами и какое-то время жила там. Вот такие воспоминания у меня связаны с селом Марчуги. Время служения в храме села Марчуги батюшка совмещал с заочной учёбой в Ленинградской духовной академии.

В 1960 году отец приехал служить в село Домодедово. Здесь сторожки прихрамовой не было, и поэтому приходилось снимать жильё у тех, кто сдаёт. Первым местом для жилья, в Заречье, был летний домик, в котором отсутствовали даже деревянные полы, они были земляные. Колодцев тоже не было поблизости, местные жители пили воду из реки с названием Рожайка. Но мама вскоре обнаружила родничок на той стороне реки, где была школа, и туда ходила за водой через реку вброд. Недолго мы прожили в Заречье, в этом же году переселись в двухквартирный дом, располагавшийся недалеко от храма. В одной половине этого дома жила будущая моя учительница, Горбачёва Лидия Тимофеевна, а в другой половине в одной из комнат – мы. Нам сдавали лишь одну из двух комнат, так как в другой, проходной, жила бабушка, помню, как мы ходили через её комнату. В 1961 году нас стало четверо — родился мой брат Игорь.

Помню, как в домик, где мы жили тогда, заходил епископ, который приезжал на какой-то праздник, и конечно, очень сожалел, что в таких условиях нам приходится жить. Всячески старался маму утешить, говорил: «Матушка, Вы уж, держитесь, крепитесь, когда-нибудь это обязательно пройдёт. Будет лучше».

Потом мы переселились ближе к колхозу, где нам уже сдавали полдома, и даже были какие-то грядочки у нас. Вспоминаю, что каждое утро по дороге мимо нашего дома выгоняли колхозное стадо, которое вытаптывало всю дорогу, но всё же условия жизни нашей семьи стали уже лучше, чем прежде. Так мы прожили до 1970-х годов, за 10 лет сменили три места в селе Домодедово.

Теперь от быта перехожу к тому, как нас встретили на приходе. Я помню старосту храма, когда мне было пять лет, мы даже ходили к ней в гости, садились за стол. У неё был очень хороший дом из двух половин, вторая пустовала. В общем, сначала встречи были с ней приятные, но потом что-то пошло не так. Не знаю, что именно, просто она решила показать свою власть, свою силу. В те времена староста на приходе утверждался органами советской власти, и имел всю полноту этой власти. И как-то — не помню, был ли это праздник, либо обычное воскресенье, но когда прихожане пришли на службу, то храм оказался закрыт. Таким образом староста просто решила показать, кто здесь главный. В этой ситуации прихожане встали на сторону батюшки, совершили, по сути, смелый поступок. Там был мужчина, по-моему, звали его Василий Иванович, он сломал замок, люди вошли в храм, отслужили как положено литургию. А после провели собрание и старосту освободили от должности. Как это удалось, не знаю. Наверное, власть как-то отошла, от ставленницы своей, в общем, избрали другую старосту. Звали её Клавдия Семёновна, жила она на Фодеевке, мы тоже ходили к ней в гости, она была очень добрая женщина, положительная во всех смыслах. Прихожане в основном были из города Домодедово, так как там храмов вокруг не было. С автобусами были проблемы, они ходили достаточно редко, и никаких льгот пожилым людям, пенсионерам не было. Потому бабушки пешком из города добирались в храм на службу и обратно. Путь по прямой составлял километра три-четыре в одну сторону. И так всё время: весной, летом, осенью.

Работниками по храму, конечно, в основном были женщины, прихожанки, алтарницы, иногда это были женщины уже преклонного возраста. Мужскую работу по храму приходилось делать отцу: электрическую проводку прокладывал, полировал паникадило с помощью полировального круга. Наш сосед принес войлочные круги полировальные и «Пасту гойя», с помощью которой мы доводили до блеска латунь. Моему отцу, также приходилось помогать истопнику Михаилу. Они сначала пилили двуручной пилой дрова, а потом соорудили циркулярный станок для этих целей. Отапливать храм дровами было трудно, поэтому, через какое-то время стали завозить уголь и им топить. Это был процесс, требующий постоянного контроля, чтобы не погасла печь и не упала температура. А когда по селу в 1970-х годах стали проводить газ, то батюшка добился разрешения на его подключение и строительство отдельной котельной. Для этого ему пришлось окончить курсы на оператора газовой котельной. Газом было значительно эффективнее и менее трудоёмко отапливаться, чем дровами и углём. Помню время, когда полы в храме ещё были из белого камня, который кое-где ещё местами сохранился и по сей день. Это тот самый известняк, исстари добываемый нашими предками в округе. Стелили на пол линолеум, а когда он в негодность пришёл, то положили плитку, но это уже было в конце 1970-х годов. В целом бытовая сторона нашей жизни на приходе святителя Николая оказалась более трудной, чем она была в селе Марчуги. Не знаю, с чем это связано, может, с близостью к столице. Чем ближе к центру, тем больше трудностей. В любом случае, проблемы в храме села Домодедово решались сложнее. Например, монахиня Анастасия, о которой я рассказывал ранее, которая перехала с нами в село Домодедово, некоторое время не могла снять хоть какой-то уголок и жила в помещении современной трапезной. На территории храма не было никаких строений, которые бы могли использоваться под жильё. Был лишь разрушенный домик, который почему-то называли учительским. Может быть, это потому, что там раньше, ещё с царских времен, располагалась школа для детей. Со временем это строение настолько обветшало, что его пришлось разобрать. В конце 1960-х стали проводить водопровод, и когда копали траншею, то оказалось, что за оградой храма тоже кладбище дореволюционное. За свечами отец ездил в Патриархию сам, иконы оттуда привозил. Машина у него была личная, подаренная дедом ещё в Марчугах, Победа.

Место у храма было излюбленным для игр детей, в том числе и моим. Здесь мы играли в войнушку команда на команду. Монахиня Анастасия периодически выгоняла нас с прихрамовой территории, но мы всегда возвращались. Однажды наша команда решила использовать в войне тактический приём и замаскировала меня под один из могильных холмиков, располагавшихся возле храма. Ребята накидали на меня веточек, которыми обычно укрывали могилы и оставили сидеть в засаде. Мать Анастасия в этот момент увидела, что ребята опять стали хулиганить и решила снова разогнать всех. Я какое-то время сидел в засаде, но когда она уже подошла совсем близко, я испугался и выбежал из «могилы», жутко напугав бедную старушку. Конечно, потом мне здорово досталось от отца за эту проделку.

В 1962 году меня отдали учиться в сельскую восьмилетнюю школу, где отношение ко мне было неоднозначным. Сын священнослужителя, или, как меня называли, «попик», всегда был объектом для пристального внимания и учителей, и детей. Это ощущалось явно. Общество реагировало на заявление руководителя страны о наступлении эпохи «последнего попа». Всем было понятно обещание, что советский народ доживет до момента исчезновения религии. «Религия — опиум для народа» — этот слоган являлся призывом к действию. Я учился хорошо, и это меня вытягивало, учителя ставили в пример, маму вызывали, хвалили. Но, иногда хитрые вопросы задавали. Например, я помню начальные классы, когда учитель рассказывал о происхождении человека от обезьяны: «А вот давайте попросим Сашу Сёмкина, пусть он отца спросит, откуда люди произошли»? Я долго ходил, думал, как спросить. Прямо был сам не свой. Рассказывал отцу, он всё понимал, и давал простые ответы, чтобы от меня в школе отстали. Когда наступила пора поступать в техникум, то у меня был такой соблазн: а писать ли вообще о том, что я сын священника? В итоге решил, что напишу, и ничего мне за это не было. Всё обошлось. В институте уже учился после армии, и, так как в группе я оказался самый великовозрастный (все остальные после школы шли), то ко мне было уважительное отношение. Куратор группы шутя, говорил: «Вот, Александр Сёмкин, он как Патриарх у вас здесь». Я думал, почему Патриарх? От того, что великовозрастный такой или от моей принадлежности к священнической семье? Но, проблем у меня в институте не было. А годы это были 1970-е — начало 1980-х.

Вспоминаю, что когда я пошёл служить в армию, то отец мне с собой крестик дал и молитву «Живый в помощи» на листике. Я это под обложку военного билета положил и какое-то время успешно там прятал. Однако всё очень строго было, по уставу, карманы выворачивали на осмотрах. Не дай Бог, чтобы крошки от хлеба в кармане обнаружили. Во время очередного осмотра обнаружили крестик и меня отправили к замполиту на беседу. Ну, слава Богу, всё обошлось, но обязали всё обратно домой в письме отправить.

Дома у нас находились предметы религиозного обихода: иконы, лампады. В каждой комнате они были. Они достались нам ещё от бабушки. Религиозное воспитание я получал индивидуально, от самых разных людей. Например, помню Веру Васильевну, к которой мы ездили в Загорск, в лавру. Она меня молитве учила, креститься, когда я маленький был. В деревне же все на виду были, и потому родители меня старались огораживать от различных неприятностей, даже от церковной жизни. Но, помню, как-то папа меня приводил в алтарь на Пасху, я ещё школьником был. Кстати, во времена Хрущёва действовал запрет на прислуживание несовершеннолетних в храме. На Пасху детей не пускали, милиция на всех входах стояла, поэтому молодежь в основном вся вокруг ограды собиралась. Не пускали молодежь примерно года с 1960. Может, и хорошо, что не пускали, потому что те, которые собирались за оградой, когда крестный ход шёл, кричали что-то своё. В батюшку и верующих из-за ограды летели камни и грязь от хулиганов. И в этом есть плюс, что неадекватных не пускали, но и минус, что верующих детей тоже не пускали. Милиция была к верующим настроена лояльно, как мне казалось. Действительно, защищала верующих от огалтелой молодёжи, воспитанной в атеистическом духе. Мы какой-то стол для них накрывали, кормили. Они же приезжали издалека, кто их здесь покормит?

Власть всячески старалась закрывать храмы, действуя разными методами: разуверить священников, вынудить отказаться от сана, соблазнить хорошей перспективой государственной работы. Например, мой дядя, Сёмкин Вячеслав Анатольевич, был диаконом в храме села Власово (150 км. от Москвы) с 1960 по 1964 год. И когда в 1964 году власти закрыли этот храм, то оставшемуся без средств к существованию молодому клирику, имеющему на руках малолетнюю дочь, стали предлагать выгодные варианты работы вне служения — в должности госслужащего в Шатурском районе Московской области. Но он был твёрд и потом служил в Ильинском храме города Серпухова до конца жизни. Когда мы ездили в гости к дедушке, который тогда тоже жил в Серпухове, по Симферопольскому шоссе, мой отец сказал, что и здесь, в селе Молоди, храм тоже закрыли. Это была такая государственная политика. Домодедовский храм власти тоже не обошли вниманием, в плане попыток его закрытия. Силой сделать это — слишком шумно, потому они пытались действовать неявно. Храмы признавались историческим наследием страны, памятниками архитектуры, которые должны охраняться государством (даже была соответствующая табличка на стене храма), и государство следило за тем, в каком состоянии храмы находятся. Если состояние плачевное, то церковной общине ставилось в вину, что она не содержит объект должным образом, и это было поводом для закрытия данного храма. С другой стороны, получить разрешение на ремонт было крайне сложным мероприятием, требующим невероятных усилий. Специально создавалась патовая ситуация: отремонтировать храм ты не можешь, а если не отремонтируешь, то его всё равно закроют. Все настоятели и приходские советы искали какие-то варианты, чтобы провести ремонт. Я помню строительную бригаду, которая приезжала — бывшие спортсмены (один из них мне боксерские перчатки подарил). Помню, что строители слушали магнитофонные записи песен Высоцкого. Это всё 1960-е годы. С другой стороны, случаи выдачи разрешений на ремонт власти тоже расследовали. Помню, как на главного архитектора или его заместителя завели уголовное дело о получении взяток за выдачу разрешений на ремонт храмов. Моего отца тоже привлекали, в качестве свидетеля, допытывались, каким это образом этот товарищ дал разрешение на ремонт храма в селе Домодедово. Расследовали и другие случаи выдачи разрешений в других храмах. Когда отец уезжал на допросы, то прощался с детьми и с матушкой Клавдией, так как вероятность не вернуться была высока. Ведь срок предусматривался одинаковый как за получение взятки, так и за дачу таковой. Помню, что потом уже они, родители, говорили, как всё обошлось, Бог миловал, и отец прошёл просто свидетелем. Сейчас думаю, что было бы если бы мама осталась одна, с тремя детьми, даже страшно становится: без своего дома и средств к существованию. Господь заступился!

Родители, конечно, не рассказывали нам о всех трудностях, коснувшихся их, щадили детей. Как-то сами между собой обговаривали всё это, в себе носили. И, наверное, это правильно. Когда я вспоминаю о пути служения моего отца, мне приходят в голову строки из Псалтири: «Уклонися от зла и сотвори благо…» (Пс. 33:15), которые были его жизненным кредо. Он не был ярким оратором и очень требовательным наставником, но своим примером и делами показывал, как надо жить. В мою память врезались его слова, что надо делать добро, когда возникала ситуация кому-то помочь. Это бывало трудно сделать в следствие стеснённости средств. Мама могла возразить (по бедности): «Ну, может быть, давай не будем…». Но отец всегда заключал: «Давай сделаем, давай поможем, надо делать добро».

Эти годы, 1960-е и 1970-е, были очень тяжёлыми, но всё, что можно было делать для храма, отец продолжал делать. Построили сторожку, на том месте, где сейчас кирпичная воскресная школа, хотя разрешение на это получить было практически невозможно. Даже в 1970-е годы, когда накал страстей упал и казалось, что времена изменились, борьба с религией со стороны властей сохранялась. Она перестала быть такой явной, сильной, активной со всех фронтов. Но где могли, продолжали прижимать. Подоходный налог для церквей был 30% — это больше, чем у всех остальных. Построить сторожку было очень тяжёлым делом, материалы достать было крайне трудно. А так как она была построена без соответствующих разрешений, то власти хотели её снести. Пришло соответствующее распоряжение – ломать, но народ, прихожане храма, отстояли. Также священник обязан был заносить в метрическую книгу все сведения об участвующих в крещении и потом отправлять их к уполномоченному. Потом были разборки с этими людьми, особенно если они были комсомольцами или кем-то важным. Отец тайком совершал крещение только для доверенных людей. Да, конечно, это риск снятия его с регистрации, но отец иногда делал так. В метрической книге отмечали только тех, кто брал на себя риск, такие тоже были. Хотя, когда родные не могли привезти покойника для отпевания в храме, то отец ездил на кладбище или на дом. Власти не ограничивали при таких обстоятельствах.

Ещё хотел бы сказать, что священники, которые вместе с отцом учились в семинарии, поддерживали между собой связь, друг другу помогали. В частности, с ремонтными бригадами, которые реставрировали храмы. Священнику самому нужно было суетиться и организовывать всё. Здесь нужно было полагаться на надёжных людей, чтобы потом не переделывать за ними, так как второй раз разрешение от властей на это мероприятие не получишь. Тот, кто давал разрешение, уже может отбывать срок к тому времени. Особенно вспоминаю отца Анатолия Кургаева, который учился вместе с отцом в семинарии и впоследствии служил в селе Игнатьево Московской области, мы приезжали к нему в гости. Они жили в прихрамовой постройке, хорошее было место. Бригада отца Анатолия ремонтировала и наш храм. Священник Анатолий был очень позитивным человеком, и у меня с ним связаны самые добрые воспоминания. Он ушёл из жизни чуть раньше отца, в 1990 году. Разница в рождении между ними была в два года, он 1928 года рождения. У него было двое детей, Сергей и Алёна. Священник Пётр Егерев тоже учился вместе с моим отцом, и отец Петр, будучи в 1980-х годах за штатом, подменял моего отца во время его серьёзных болезней. Один раз отец пролежал в больнице около месяца, а второй раз с позвоночником уже дома лежал тоже около месяца.

Мой отец провёл все эти 34 года служения без отпусков у престола. Конечно, тяжело было, храм большой, священник один, как тут уйдёшь в отпуск? Храмов было немного, ближайший в Бирюлёво. А потом, когда мы уже переехали жить в Расторгуево, нам полдома удалось приобрести. Тут мы познакомились со священниками, которые жили в Расторгуево: это отец Илья и отец Василий — они тоже к нам в гости заходили. Особенно отец Илья часто гостил, потому что служил в другом селе, ездил на электричке домой и по пути регулярно заходил к нам. Рассказывал про своих троих сыновей, дела житейские, в том числе поведал свою историю приобщения к Богу, очень интересную. Он прошёл войну, на которой, как известно, неверующих не бывает, в качестве истребителя танков. Однажды во время боя его в окопе заметил экипаж вражеского танка, и по известной тогда тактике танк стал крутиться на месте, закапывая тех, кто находился в окопе. И, когда этот танк пошёл на Илью, то он дал Богу слово, что если выживет, то станет священником. После его, уже находящегося в бессознательном состоянии, товарищи по оружию откопали, а после войны он стал священником. Жена отца Василия, матушка Нина, много сил вложила в открытие монастыря Екатерининская пустынь. Она часто приходила к нам, с просьбами о помощи и всегда находила поддержку и словом, и делом. Помню, мама подписывала письма к властям с просьбами о передаче бывшего монастыря верующим, так как данная территория тогда принадлежала МВД.

Нелёгкое время служения досталось отцу Анатолию. Он постоянно боялся, что храм закроют, всех этих проверок боялся: пожарные, архитекторы. Всех встречал, пытался как-то договариваться, выкручиваться. Было время, когда от властей приходилось ожидать новых напастей, когда для исповедования своей веры прихожанам требовалось мужество. Сейчас, наверное, трудно такое представить, но это было не так давно 50-60 лет назад. Но, то что было в своё время посеяно, дало и даёт всходы. Слышу иногда от прихожан: «А меня батюшка в этом храме крестил, а меня венчал, моих родителей отпевал». В этом храме начинали свой путь священники протоиерей Александр, иеромонах Даниил (ныне покойный), отец Евгений, протоиерей Александр.