ФИО, сан: архидиакон Иаков (Зарудний)

Год рождения: 1946

Место рождения и возрастания: г. Северодонецк Луганской области УССР.

Социальное происхождение: из семьи рабочих

Образование: 8 классов средней школы, ПТУ

Место проживания в настоящее время: г. Печоры

Дата записи интервью: 19 мая 2024 г.

Отец Иаков, расскажите, пожалуйста, о Вашей семье, детстве и юности.

Я родился на Украине, в городе Северодонецке в 1946 году. Отец мой провоевал всю войну – с первого дня до последнего. В первый день сражения с немцами он служил на границе в Белоруссии и первый удар, конечно, принял на себя. Был пулеметчиком, отступал, а после того, как уже наши войска пошли в наступление, получил ранение при форсировании Днепра. Получил пулю в районе ключицы в буквальном смысле навылет, потому что берег был близко, и немцы обстреливали. Но он не растерялся, гимнастеркой закрыл пулевое отверстие и доплыл до берега, где его подобрали наши. Два месяца пробыл в госпитале, потом вернулся и продолжил участвовать в наступательных действиях. Закончил войну уже в Берлине. В день Победы он ликовал со всеми солдатами. Конечно, получил много наград. Мы в детстве с моим братом играли орденами и медалями, которыми был награждён отец. Потом уже пошёл я в школу, у нас конкретного гонения на Церковь не было. Я потом переселился с отцом и матерью в Лисичанск из Северодонецка.

Батюшка, когда Вы приняли таинство Крещения? Кто был Вашим крёстным отцом?

Крещение у меня было после войны, в 1947 году. Как крестили меня, я, конечно, не помню – мне годик был. Всё было тайно, потому что Церковь была ещё гонимая. Мой крёстный отец, будучи шахтёром в городе Кременном, очень много пострадал в войну – был ранен в ногу. А больше травм получил, трудясь в шахте, в забое, где было очень много обвалов – отсюда, конечно, было много смертей. Тогда не так была обеспечена безопасность рабочих, были обвалы и взрывы метана, шахтёры получали ожоги. Конечно, человек был очень верующий. И что интересно: он дал мне, как крёстный отец, толчок для будущей жизни, чтобы быть стойким и не бояться никаких трудностей. Быть шахтером – это больше, чем быть на фронте, потому что там воин видит противника, а здесь в любой момент может обвалиться камень – и получаешь травму уже несовместимую даже с жизнью. Очень много смертей я помню ещё в детстве, потому что я жил уже в Лисичанске, буквально в пятистах метрах от нашего дома находилась шахта. Почти каждый день похоронная процессия проходила – очень много гибло шахтеров. Государство мало заботилось о безопасности шахтёров в забое. В этом смысле снаружи люди «не возникали», никакие демонстрации не делали, но есть сам факт того, что население очень страшилось этих шахтёрских забоев и очень болезненно воспринимало.

После школы я поступил в железнодорожное училище, а уже после армии и года работы на железной дороге я приехал в Псково-Печёрский монастырь.

Отче, чем Вы руководствовались при выборе монастыря и почему выбрали именно путь монашеской жизни?

Моим духовником был отец Иоанн (Стрельцов), который жил в Донецкой области в селе Покровском. Потом, после развала Союза, этого старца в Святогорском монастыре (ныне Святогорская лавра – прим.) уже возвели, как говорится, «иже во святых». Я спрашивал старца, в семинарию мне идти или в монастырь, и он меня благословил поступать в Псково-Печерский монастырь. Я его послушал и приехал сюда.

Сам старец был очень гоним. В тюрьме ему приходилось такие испытания переносить, которые несовместимы даже, может быть, с жизнью. У него были поломаны руки и ноги – поэтому он ходил, конечно, очень осторожно. Простой народ и паломники, которые приезжали, по его молитвам исцелялись и получали благословения на всякие добрые дела. Он молился о верующих, которые приходили к нему. Уполномоченные по делам религий переводили священников из прихода в приход и не давали отцу Иоанну нормально жить.

Вместе с ним находилась его сестра по тюремным узам. Она была так изувечена, что вообще не могла выпрямиться. У неё тоже были переломаны руки и ноги, пальцы были исковерканы, однако же она помогала отцу Иоанну принимать паломников, которые приезжали в большом количестве к старцу. Когда народ приезжал, то он, несмотря на свои немощи и жизнь, прожитую в тюрьмах и ссылках, никогда не отказывал в приёме, кормил этих «прохожан». Я удивлялся его стойкости, его мужеству. Меня поразило, что он никогда не говорил плохого, никогда не вспоминал о тюрьмах, о репрессиях, которым советская власть подвергала верующих.

Ещё до тюрьмы и до войны отец Иоанн служил экономом в Святогорском монастыре, который уже после развала Советского Союза был возобновлён и восстановлен сызнова. Однажды, когда он был ещё в этом монастыре, один из КГБ-истов пришёл в монастырь и начал там делать бесчинства: на собрании братии монастыря он закурил от лампады перед иконами. Отец Иоанн очень возмутился и пресёк его неблагочестивое поведение. Но этот КГБ-ист, когда впоследствии пошёл на повышение в Москве, всё-таки посадил отца Иоанна в тюрьму. Монахи были разогнаны, в соборе устроили планетарий или клуб, в братских корпусах разместили санаторий. Где раньше находилась братия, там отдыхающие наслаждались земной жизнью, не подозревая о том, что здесь святое место, что там подвизались подвижники, которые прославлены были уже в наше время. Что интересно, в этом монастыре есть церковь, которая находится в меловой горе. Эта гора буквально нависает над речкой. Там единственное окошко, которое смотрит на гладь речки. Меловая церковь существует и до сих пор и в ней нет никаких новшеств, дополнительных пристроек, и в ней подвизались подвижники. Сам отец Иоанн был прославлен при возобновлении жизни этого монастыря. Его нетленные мощи потом извлекли из деревни Покровское, и его причислили к лику святых.

Этот старец и благословил меня поступить в Псково-Печёрский монастырь. Он сказал не идти ни в какие другие монастыри, ни в какие семинарии. Он предвидел то, что в этих семинариях и академиях в советское время присутствовали посланники комсомольских и партийных организаций, чтобы внедряться в церковное лоно. Выполняя послушание государственное, они несли и церковное – конечно, все доносы они передавали в органы КГБ.

Отец Иаков, сталкивались ли Вы лично с давлением атеистических властей, обращались ли к Вам органы КГБ?

За мою службу здесь, в монастыре, я сам видел соглядатаев, которые следили за порядком и за поведением, за всей атмосферой в монастыре. Они присутствовали, даже не скрываясь, на площади и территории монастыря, а потом докладывали всё в соответствующие органы. Сам отец Алипий (архимандрит Алипий (Воронов) – прим.) это знал, видел и понимал, что против такого положения нельзя было никуда обратиться, посодействовать, чтобы не мешали церковной жизни в монастыре, чтобы не мешали соблюдению устава. Многие вещи он мне рассказывал, когда я был у него келейником. Он говорил мне не вмешиваться ни в какие интриги.

Одно время к отцу Алипию приходили художники. Поскольку он сам был художником, он привлекал к себе студентов, многим давал рекомендации и поручения писать иконы. Они их приносили в монастырь, может быть, за какое-нибудь вознаграждение. Он собирал очень много таких икон и художественных произведений, за которыми следили эти все осведомители.

Однажды меня пригласили в органы КГБ в Печорах, напротив центральной городской водокачки. Начали спрашивать, не раздавал ли отец Алипий иконы. Я, будучи келейником, присутствовал при всех этих моментах. Оказывается, как я потом узнал, органы КГБ арестовали несколько художников, которые имели при себе какие-то художественные произведения. Мне, конечно, никто об этом не докладывал и не говорил, но в общих чертах я себе представляю, что они хотели их изобличить, наказать, статью им приписать, что они обворовали монастырь. Но отец Алипий мог дать и благословение, и подарки, которые ценности особой не представляли. Это современное письмо, которое приносили отцу Алипию за вознаграждение. А он этим художникам, может быть, что-то и давал взамен того, что они приносили.

Я так и сказал, что отец Алипий никому так просто ничего не давал, а благословлял только ради того, что человек-благодетель принёс свои произведения в монастырь. На этом моя встреча закончилась. То есть я не дал повода для осуждения этих пойманных художников. Позже отец Алипий мне рассказал, что есть многие вещи, происходившие в стенах этого монастыря, которые мы не можем и не имеем права знать. Сам отец Алипий подвергался очень многим репрессиям и обвинениям. Он сам лично мне говорил, что у него было 33 судебных процесса, результат которых мог быть такой, что его могли бы посадить в тюрьму. Но в результате того, что он имел святой ум и рассудительность, разум, данный ему Богом, он при допросах скорее не защищался, а обвинял тех, кто был его обвинителями, готовыми приписать ему какие-то преступные действия. Он всегда выходил победителем в этих «сражениях», судебных процессах, его не могли фактически привлечь к ответственности и дать какую-то статью.

Было очень много покушений на самого отца Алипия в том смысле, что нужно было монастырь закрыть, для чего присылали гонцов из Москвы. Верующие к отцу Алипию приходили, чтобы тайно здесь исповедоваться и причащаться, и он знакомился с ними. Были и студенты, и корреспонденты бывали у него. Однажды, когда пришли забрать ключи от монастыря и от всех церквей, отца Алипия кто-то предупредил из Москвы. Все эти посещения от высшего руководства нашей страны он обнародовал, в том числе и за границей.

Однажды пришли к нему, поднялись на второй этаж дома наместника. Келейником у него был отец Корнилий, который истопником был: приносил дрова, колол, топил печи и камин. Когда он доложил отцу Алипию, что прибыли такие-то, он попросил отца Корнилия принести топор, который недалеко на лестнице лежал, взял этот топор, положил отцу Корнилию на плечо лезвием вперёд и сказал: «Иди с этим топором, открой дверь и скажи: “Отец Алипий сказал, чтобы вы уходили”». Они, конечно, испугались и ушли. На этом всё и закончилось.

Приходили посланники с указами и от Хрущёва, и от других. Когда принесли указ о закрытии монастыря, он потребовал документ и в присутствии этих же неблаговидных посетителей разорвал указ и бросил в камин. То есть всё, что было на бумаге, он превратил в пепел. За эти поступки он мог, конечно, понести наказание. Но он защищал братию монастыря, а основной процент братии были фронтовики, которые имели награды.

Сам лично отец Алипий защищал родину, получил ранение и контузию, вследствие чего он не мог спать. У него в лежачем положении сердце останавливалось, поэтому он никогда не спал, не отдыхал, и всю ночь напролёт проводил в молитве за сохранение монастыря и за братию. О всех событиях, происходивших в монастыре и в стране, он был в курсе и мог заранее устранить какой-то конфликт, который бы привёл к плачевному исходу. Однажды к отцу Алипию пришёл участковый, когда он сидел вместе с псковскими инженерами по реставрации храмов монастыря и стен. Они обсуждали какие-то чертежи. Этот уполномоченный и начал спрашивать отца Алипия: «А откуда Вы стройматериалы берёте, балки для восстановления крепостных стен?» И отец Алипий, без задней мысли, не опасаясь ничего, сказал, что в таком-то колхозе заказал, ему нарубили брёвен. Участковый раскрывает папку: «Ну, а теперь запротоколируем». Отец Алипий возмутился: «Никаких протоколов! Убирайся вон! Никакого разговора с тобой не будет! С тобой по-хорошему, по-человечески, а ты по-басурмански!» Прогнал его, и на этом закончилось. Могли бы председателя этого колхоза подвести под статью и посадить из-за того, что он монастырю помогал.

Отец Алипий поступил благоразумнейшим образом. Почему? Потому что старец, преподобный Симеон, сказал: «Не бойся никого и ничего! Божия Матерь будет защищать монастырь, и никогда его не закроют!» Он, конечно, послушал отца Симеона и поступал так, как подобает воину Христову и воину нашей страны для защиты от всяких репрессий и всяких унижений и уничтожений. Сколько монастырей было разрушено! Погибали и монахи, и священники, и церкви взрывали, поджигали. Монастыри только сохранились в количестве не более пяти-семи в нашей России. А при Хрущёве ещё больше монастырей и храмов было разрушено. Это было очень плачевно.

Батюшка, когда Вы только пришли сюда, в Псково-Печёрский монастырь, какие у Вас были самые первые послушания?

Первое послушание – церковное, второе – кочегар. Под мостом идёт дорога, и там двухэтажное здание (архиерейский дом – прим.). Там есть дверь в полуподвальное помещение, там котельная, я там кочегарил. А потом, буквально через год отец Алипий меня, когда его келейник уехал в отпуск, пригласил у него келейничать. Ну, а потом меня рукоположили во диакона. Я нёс разные послушания в монастыре: и кузнецом, и сварщиком, и плотником, и кочегаром. Перечислять не буду всё. Водопроводом занимался. Сам Михайловский собор утеплён и отреставрирован был где-то 1976-1977 годах. Батареи не поставили на стенах, а отопление проведено было под полом, то есть рылись траншеи, они бетонировались, и в них укладывались трубы. А котельная была за братской трапезной, где коридорчик с улицы, там сейчас дрова для кухни хранят. Я там сварил котёл для отопления, потом провёл трубы вдоль братского корпуса, потом под Благовещенским храмом, потом под Сретенским, вышел в том районе, где дорога около колодца проходит (первая дверь рядом с красными воротами во двор дома наместника, там котельная была, ею отапливался наместничий дом). Туда заведены были трубы, а потом мимо этого здания наверх вдоль крытой лестницы за паперть, а потом за папертью поворачивали и заводили трубы в храм. Всё это делалось с моей помощью.

Отец Иаков, скажите несколько слов о наших старцах, духовниках.

Я приехал в 1969 году, а в 1968 сюда поступил отец Иоанн (Крестьянкин) – то есть буквально через год после него я приехал. А отец Алипий – за десять лет до моего приезда, в 1958 году сюда был назначен из Троице-Сергиевой лавры. Потом уже отец Савва (схиигумен Савва (Остапенко) – прим.) – его прислали тоже из лавры, потому что там он много народа собирал вокруг себя. Стали притеснять старцев, к которым чада духовные так прилипали, что не давали по двору пройти! Отец Адриан (архимандрит Адриан (Кирсанов) – прим.) тоже в лавре одну из таких сановитых особ исцелил от беснования, а потом всё это распространилось. Узнали, что такой-то старец или не старец… безграмотный человечек такую силу имел, что даже бесами управлял. Поэтому его сюда, на окраину России, прислали в наш монастырь. И конечно, все духовные чада и все, которые знали о нём, стали сюда приезжать, монастырь стал процветать. Стало лучше снабжение, потому что жертвовали: деньги привозили и по почте присылали пожертвования. Чад духовных отца Адриана и отца Саввы здесь было очень много. Однажды была даже статья в печёрской газете – какую-то клевету там придумали. Сколотили компрометирующую статью о нашем монастыре. А когда выпустили эту газету, её повезли в другие города, в Москву – и все узнали про монастырь! Получилось, что невольно само руководство Печор в лице типографии сделало рекламу, что монастырь существует, что он живой, что он никогда не закрывался. То есть никто не читал о том, что кто-то там какую-то клевету на монастырь возвёл, а узнали просто о существовании монастыря. Вот такое время было! Просто удивительно, что Господь так прославляет святыню и старцев-молитвенников, которые могли бы помогать верующим, нуждающимся в помощи, в духовной помощи. О существовании монастыря узнали через очерк в газете.

Самого отца Иоанна (Крестьянкина) посадили в тюрьму по клевете. Потом он мне говорил: «Ты знаешь, я приобрёл такую молитву там, какую никогда бы я в миру не приобрёл!» Он показал такую молитву. Мы говорим об Иисусовой молитве. Иисусова молитва само собой, или просто «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь». А он мне говорит: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного» – не обязательно креститься. Мысленно ты крестишься с этой молитвой и делаешь мысленный поклон». Ты не можешь где-то в транспорте поклоны класть, и отец Иоанн в тюрьме не будет там среди своих сокамерников крест налагать. Вот он молился, и крестное знамение на себя он накладывал мысленно. Он приобрёл практику Иисусовой молитвы именно своим настойчивым и таким смиренным духом, что раз Господь допустил, то, значит, так надо было. Он говорил, что молился и за прокурора, и за судью, которые были на судебном процессе, и за того, который его предал – за доносчика. Это тоже собрат был, священнослужитель – он доносил КГБ-истам, чтобы какую-то статью ему пришить. Он их никогда не порицал, а только молился о своих врагах, как Господь и заповедовал.

Так что здесь, как владыка Тихон написал, «несвятые святые» на каждом шагу. Вся братия была святая! Те времена, которые я застал – послевоенные – вся братия была ещё фронтовики! Вот отец Иероним (архимандрит Иероним (Тихомиров) – прим.) – келарь, он тоже в первые дни войны был ранен, буквально ни в кого не успел стрельнуть, как ему раздробило пятку, и он всю жизнь промучился. Но он скрывал это, старался идти и не хромать. Он жил там, где сейчас посудомойка, а за ним – отец Савва. А я, когда посещал его в келье, видел, что он, конечно, страдал. Отец Анатолий (иеродиакон Анатолий (Семёнов) – прим.) был уставщиком братского хора, у него не было руки по локоть – тоже на фронте её потерял. Фронтовики были и в доме за мостом, где жил монах отец Макарий – он как призвался с первых дней, так до последнего дня воевал. Как воевал – он никому не рассказывал. Он никому никогда ничего не говорил! Ничего! Он в церковной лавке был, иконочки клеил, за свечным ящиком стоял (что мог по послушанию делать). Никогда не услышишь слова – как будто это просто тень ходит! Только своё послушание! Рядом с ним жил в том же доме, через две кельи, звонарь отец Алексий. Отец Макарий такой смиренный был – это просто ходячая тень. И отец Антипа (архимандрит Антипа (Михайлов) –прим.) фронтовик был, и отец Никон в блокаду Ленинграда еле живой остался. То есть вся братия до единого была фронтовики! Я никого не знаю, которые бы не были на фронте. Все были фронтовики! И это заслуга того, что Господь призывает, изменяет. Сам отец Алипий тоже никогда не старался ни монашествовать, ни священником быть. Он пошёл на фронт, а потом дал обет Богу, что пойдёт в монастырь, если останется в живых. И прямо с фронта в Троице-Сергиеву лавру уехал.

Отец Иаков, а кто был Вашим восприемником при монашеском постриге?

Отец Афиноген (схиархимандрит Агапий (Агапов) – прим.). Он жил там, где сейчас отец Филарет живёт. Эконом там жил, и там ещё одна келейка была. И там собирались бесноватые, которые приходили сюда в монастырь на так называемую «отчитку», он в своей келье отчитывал этих болящих. Заклинательные молитвы там были. Частично, конечно, люди приносили пожертвования монастырю – так был доход для монастыря. Сам процесс этого отчитывания был отрезвляющим для присутствующих. Человек, живя в миру, видит те моменты, когда бесноватые совершают неестественные поступки, которые никогда не совершили бы где-то там в миру. Конечно, он им помогал и своей молитвой, и отчиткой.

Отец Афиноген тоже был репрессирован, в ссылке был. Он мне лично об этом говорил. Как-то в Успенском соборе за ранней литургией во время чтения часов он присел рядом с престолом, и потирает ручки свои. Я тоже так часто потираю. От трудов тяжёлых, конечно, не выдерживают ни кости, ни мышцы, ни сухожилия. И вот он сидит, на ручках у него пальцы искорёженные – видно, что травмированные были. Я говорю: «Батюшка, болят ручки?» А он говорит: «Да. Так заставляли таскать камни громадные, что у меня пальцы ломались». Никаких средств лечения не было, никаких врачей не было в тюрьме. Там как заживёт палец криво, так и оставался навсегда. Он такого роста был – как я, маленький, голос у него был тихенький, он всегда в Успенском храме служил. Но он не подавал виду, что у него что-то болит. Просто он себя выдал, что пальчики болят, потирая их, потому что кровь плохо циркулирует, и пальцы немеют из-за травмирования (они поломаны были). Это был тот подвижник, который ни на кого не обижался и никого плохим словом не вспоминал! Единственное, что он лично мне сказал – там заставляли таскать такие большие камни, что у человека ломались пальцы. Никого там не били, а просто заставляли. Ну, что маленькому человеку?! Заставь его глыбу больше своего веса ворочать!

Отец Иаков, какие духовные советы и наставления старцев Вам особенно запомнились?

Ну, как духовные… Духовные наставления – это послушания нести, это главное, потом и церковное послушание. Я просто удивлялся выносливости отца Алипия, его трезвому уму. Ему не нужно было мне что-то говорить, я просто на примере учился. На примере старцев. Вот отец Нафанаил, казначей (архимандрит Нафанаил (Поспелов) – прим.) – он тоже был фронтовик, на аэродроме обслуживал технику, награды получил. И вот он идёт по тропинке, нашёл гвоздик и говорит: «Вот это – монастырская копейка. Не проходи мимо копейки! Миллион без копейки – уже не миллион, поэтому каждую копейку нужно беречь». Каждый гвоздик подбери и положи на своё место, он пригодится в будущем. То есть он со смирением, не то чтобы там отчитывает меня: «Почему ты не поднял гвоздь?!» Он сам поднял и объяснил нам, молодым послушникам, как нужно в монастыре жить. Не просто расточительно. Послушание послушанием, но ты должен себя вести так, как будто ты своё родное не расточаешь, не уничтожаешь, а созидаешь. Ты собираешь даже гвоздики. Вот тебе пример! На одном гвозде – и на всю жизнь! Всю жизнь буду помнить, что нужно быть не расточительным. Не то чтобы скупердяйство – нет, это совсем другое. Потому что жить и не расточать – это одно, а жить на широкую ногу – это уже другое: у меня много, я могу и туда, и сюда разбросать, и у меня не оскудеет. Придёт такое время – оскудеешь! Останется только одна гробовая доска и два квадратных метра земли. Вот твоё достояние. То есть нужно жить не только для себя, а в основном для кого-то, для чего-то. Пришёл в монастырь – не для себя же пришёл. Это понятно, что спасать свою душу и грехи замаливать. А главное – ты должен обслуживать братию, которая такая же, как ты. И немощные есть. Ты молодой, можешь ещё какие-то труды своими руками понести, и ты обслуживаешь старую братию, которая не может уже.

А как они посещали храм! Вот на отца Иоанна смотришь: бежит, а так сам еле ходит! А он не подаёт виду, что он плохо себя чувствует, бежит! Отец Афиноген старенький, отец Иероним – нога больная, пятка раздроблена, а он всё равно идёт служить. Вот этот пример показывает нам, молодой братии, как правильно жить: никаких себе поблажек не делать. Можешь идти – иди, скрепя сердце, как бы там ни было. Заболел, лежачий – тогда дело другое. Вот иеродиакон отец Анатолий – он пришёл после литургии в будни на кухню – там выдавали кусочек хлебушка, как раз испекли в пекарне свежий хлеб в ночную смену. Он взял картошки, свёклы и кусочек хлеба. А хлеб такой мягкий, ещё горячий. Он пришёл в келью и этот свежий хлеб съел, но через некоторое время у него появились сильные боли в животе. Ему скорую помощь вызвали, потому что он задыхался. Всё! Уже тут, как говорится, ничем не поможешь. У нас в Печорах был врач – Георгий Васильевич Улий, по национальности немец, но очень хороший верующий человек. В некоторые моменты он даже приходил в монастырь тайком, потому что весь город к нему ходил. И вот только привезли в больницу отца Анатолия, он начал его расспрашивать. И говорит: «А! Хлебушек горячий! Давай на операцию!» Разрезали живот – заворот кишок. Его спасли, он ещё десять лет жил. Георгий Васильевич известный был, к нему все приходили, я тоже приходил. И что интересно, он всё бросал и смотрел только монахов, всё быстро-быстро, чтобы меньше маячили в больнице. На него тоже клепали доносы. Это мы сейчас вольно так живем, а тогда шагнул – всё, тебя уже зафиксировали, хотя ни телефонов, никаких видеокамер не было.

Отче, как Вы приехали на Святую Гору? Как проходила процедура оформления документов? Почему Вы решили покинуть Советский Союз?

Я уехал в 1987 году пополнить наш Русский Пантелеимонов монастырь на Святой Горе Афон, в Греции. В 1975 году туда направили группу наших монахов, но я тогда не смог по здоровью поехать. Потом уже, когда проблема со здоровьем решилась, я подал прошение, чтобы уехать в Грецию, пополнить наш монастырь, потому что там оставались считанные монахи. Я ждал визу не больше-не меньше пять лет. Эта виза, конечно, мне досталась горькими трудами. Но благодаря Богу, молитвами Пресвятой Богородицы и старца Симеона мы с отцом Виталием уехали. Наша группа была из восьми человек: из Троице-Сергиевой лавры, Почаева, Одессы. Из нашего монастыря нас трое было. На тот момент братии в монастыре было всего восемнадцать человек, половина из них – старики, которые уже при мне поумирали.

Если бы не было пополнения, то монастырь отошёл бы в греческое владение. То есть само управление Афона не оставляет монастыри без надзора и попечения, без поселения братии. Поэтому в любой монастырь, если он опустошается, поселяются сами греки. Так же было в Андреевском скиту близ Кареи (столица Афонского монашеского государства – прим.), где подвизались многие наши русские; но из-за того, что никого из братии там не осталось, там поселились греки. Будучи там, я, конечно, применял навыки, которые приобрёл в монастыре: в реставрации, в трудах, которые нужны каждому хозяйству. В нашем Пантелеимоновском монастыре до революции насчитывалось более двух тысяч братии, не считая паломников и временно прибывающих туда трудников.

И, несмотря на такое количество братии, очень сильно процветало благочестие, очень много подвижников было, в том числе старец Силуан и другие подвижники, которые, видя подвиги старших братьев, тоже брали пример и умножали свои молитвы. И трудились! А труд очень был тяжелый: надо было и в каменоломнях работать, и камни ворочать, и тесать, и строить большие пятиэтажные корпуса. Строительство в то время достигало такого уровня, что это не сравнимо даже с современными технологиями строительства пятиэтажных зданий. Там были землетрясения ещё до войны, в 1937 году, и ни одно здание не разрушилось. А после войны, где-то в 1948-49 годах, там даже колокола зазвенели всеми языками. То есть так колокольня колебалась, что раскачивался не сам колокол, а языки, как будто там человеческая рука била по этим колоколам. И никто из братии, конечно, никуда не уходил.

Строительство было очень разумное. Сам раствор был из глины и извести, цемент там отсутствовал – только глина, песок и известь. И вставляли в эти стены так называемые «капрули» – каштановые бруски, которые соединялись замками между собой и скрепляли сами стены. Вот поэтому ни одной трещины в зданиях не было. Пятиэтажные здания выдержали большие колебания. Это о чём говорит? О том, что монахи не только как молитвенники, но и как труженики очень грамотные и рассудительные. Много мастерских там было: и кузнечный цех, и деревообрабатывающий, и металлообрабатывающий, и фрезерные, и сверлильные, строгальные станки. Сам наш Пантелеимоновский монастырь много помогал братии, которые жили в пустынях – келлиотам, у которых не было никаких средств к существованию. Они приходили в монастырь, где каждый день по окончании рабочего дня при выходе из монастыря им вручали паёк: хлеб, масло, сахар и другие продукты. И платили по червонцу золотом. Это давало стимул к тому, что сам Афон не оскудевал, а наоборот, число братии увеличивалось.

По статистике до революции русского населения на Святой Горе насчитывалось около пяти тысяч. В самом монастыре было две тысячи, не считая послушников. Это говорит о том, что благочестие в России было очень распространено. Доходило до того, что в маленьких, узеньких кельях негде было поставить койку. Ставили козлики, которые сами монахи изготавливали, на которые клали щит. На этот щит ложились, подстилая редушку какую-нибудь, а утром вставали, поднимали эту доску к стенке, козлы отставляли и могли пройти по келье, чтобы выйти на послушание или на службу.  

На Афоне в нашем монастыре проходило ежедневно тридцать литургий, чтобы удовлетворить все потребности двухтысячного населения, братии. Они причащались, конечно, не каждый день, но ради того, что кто-то причащался чаще, кто-то меньше, храмы были на каждом этаже. Пятиэтажный корпус имеет два подъезда. В одном подъезде пять приделов, в другом пять. И в других корпусах так же. Это, не считая больших храмов – таких, как Пантелеимоновский собор, Успенский, Митрофановский, Святительский храм, Покровский. На каждом этаже находился один из параклисов (часовня – прим.), где братия имела возможность молиться, а потом идти на послушания.

Снабжение монастыря было самостоятельным. Монастырь имел метохи за пределами Афона – это участки, которые в своё время старцы покупали за присланные из России деньги. На этих землях строили маленькие церквушки, корпуса, выращивали масличные и цитрусовые деревья. Монастырь получал от них маленький доход, в основном были пожертвования из России. Каждую неделю из Одессы приплывал на Афон паломнический корабль, привозил стройматериалы и паломников. Потом этот корабль плыл дальше, в Палестину –то  есть по святым местам. Сама эта паломническая организация, которая шла из Одессы до Палестины с заездом на Афон, приносила двойную пользу. Монастырь и ремонтировался, и паломников привозили каждую неделю. И даже большой колокол, который был установлен на колокольне, тоже привезли из России. Но первый корабль с колоколом попал в шторм, крепление не выдержало, корабль накренился и колокол утонул. Потом его так и не смогли достать, привезли колокол поменьше размером и установили на колокольне. Часы установили, куранты показывают время на все четыре стороны, как кремлевские куранты.

Я, по своей грамотности и своему опыту, знаю, что такое иметь в распоряжении монастыря водопровод, пожарные возможности, обеспечение. Всё, что нужно, было. Даже больничный корпус имели, доктора из России приезжали в монастырь (и зубопротезные, и другие доктора), которые лечили старцев. Обслуживание братии, даже престарелой и немощной, давала возможность человеку как-то слышать службу, молиться. Его не увозили никуда из монастыря – ни в Фессалоники, ни в больницы, братия лечилась в самом монастыре. И это очень похвально тем, что многие братья смущаются, что нужно ехать в больницы и там встречаться с мирскими. А человек, проживший на Афоне шестьдесят, а то и больше лет, мог ни разу не видеть мирских людей. Это не только отшельники. Женщин, там никогда и не было.

Я не горжусь тем, что я пробыл там больше двадцати лет. Я многое узнал, многое перенял, многому научился, много познал того, что в России – это одно, а другое дело – там. Когда я приехал в первый раз в отпуск в 1995 году в Россию, то увидел столько храмов возрождённых, столько монастырей открытых! Я, конечно, стал ездить некоторое время по открывшимся монастырям, которые до моего отъезда на Афон ещё не были открыты. Я радовался тому, что эпоха богоборческого влияния на Русскую Церковь закончилась.

Этими словами я хочу дать наставление будущему поколению: никогда, ни при каких условиях не изменять Родине и не изменять Православию.

Благочестие, конечно, в Греции продолжает существовать: и святыни, и старцы, и молитвенники в лице отца Паисия, который прожил всю жизнь на Афоне. Кстати, он был даже учеником и келейником нашего русского подвижника отца Тихона, иеромонаха, который всю жизнь прожил на Афоне. И хотя он мало знал греческих слов, но старец Паисий так к нему привык и понимал даже без слов. Он всегда ему угождал и помогал уже в старческих летах. Многим, конечно, старец Паисий и на Афоне давал свои советы, как чудотворец, молитвенник и помощник, всем нуждающимся. Кто только к нему не приезжал! Даже из Америки и Японии.

В житии старца Паисия есть такой случай: когда телефоны появились, его духовное чадо из Америки звонит ему, а он, будучи уже умершим, отвечает по телефону. Он ему дал совет, о чём он спрашивал, а потом в конце сказал: «Ты мне больше не звони. Я умер, на земле меня нет, я уже переселился в небесные обители». То есть он даже не погнушался поговорить по телефону, будучи уже умершим. Это о чём говорит? О том, что старец был великий подвижник, великий помощник всем нуждающимся. Будучи на Афоне, я много раз приезжал к нему, привозил паломников, которые из России стали приезжать после открытия границ. Он много беседовал, помогал паломникам. Старец наставлял, увещевал и пророчествовал – те вещи, которые для каждого паломника были нужны. Через переводчика благословлял и помогал. Много, конечно, неизвестных подвижников на горе Афон. Много тех, которые жили в кельях как отшельники, в пещерах, каливах – то есть там, где они вообще не видели никого из мирских. Они, конечно, подвизаются, молятся и, вне зависимости от политических взглядов самой страны, всё сами знают, видят и понимают даже без средств массовой информации. Не было ни телефонов, ни телевизоров тем более, потому что электричества в пещерах не бывает, в кельях отшельники живут сами по себе. Маленький клочок земли, буквально пару квадратных метров монах себе возделывал, а так в основном старцы питались кореньями, каштанами, орехами, которые произрастают на Афоне. Много заготавливали каштанов на весь год. Каштан не портится, он высыхает, а потом его можно варить и употреблять в пищу. Им питаются и зверюшки, кабаны, лоси, даже лисицы. Некоторые места есть даже не посещаемые человеком. Там есть большие ущелья, куда невозможно проникнуть, потому что заросли такие густые, что даже зверюшка не может пройти.

Бог в помощь всем! Дай Бог всем здоровья и памяти о наших прожитых испытаниях за нашу Русь, потому что много тех пострадавших, которые восполнили число отпавших ангелов, бесов, которых Господь низверг с небес. Восполняется число кем? Именно подвижниками, мучениками, которые в наши времена восполняют это число отпавших ангелов. И мы должны тоже стараться восполнять ангельское присутствие.

Спаси Господи, отец Иаков!