ФИО, сан: митрополит Димитрий (Капалин)

Год рождения: 1952

Место рождения и возрастания: пос. Удельная Раменского р-на Московской обл.

Социальное происхождение: из семьи служащих

Место проживания в настоящее время: г. Тобольск

Образование: высшее, Московская духовная академия

Дата записи интервью: 04.06.2024

Здравствуйте, дорогой владыка. Христос Воскресе!

Воистину Воскресе!

Сегодня мы бы хотели с Вами поговорить на тему жизни Церкви в советскую эпоху. Начнём мы издалека и поговорим об одном из самых важных моментов в жизни христианина – о периоде детства и юности. Самыми любимыми и ответственными за нас людьми являются члены нашей семьи, в особенности родители. Поэтому мы просим Вас рассказать о них. Были ли они верующими? Можете ли упомянуть тех, кто участвовал в Вашем воцерковлении? Как складывались Ваши взаимоотношения друг с другом и с церковным миром? Возможно, у Вас были предметы религиозного обихода или литература данной направленности.

Родился я в 1952 году, это послевоенные годы, страна отходила от тяжелейшей войны. У меня на глазах, конечно, было много тех, кто пострадал от этой войны. Мой отец прошёл войну с 1941 по 1945 годы, вернулся инвалидом, был контужен. Был он человек верующий и говорил, что не видел на фронте людей неверующих. Конечно, я не могу сказать, что он часто ходил в церковь, но на Рождество, Пасху, день Ангела, на праздник Николая Чудотворца, в эти святые дни он ходил и причащался. Скажу о том, когда впервые начали праздновать День Победы. В 1950-е годы я не помню, чтобы его праздновали. Это было в 1960-е годы. Всех инвалидов тогда решили подлечить, отца через военкомат почти в принудительном порядке положили в военный госпиталь. Он был контужен, не имел правого глаза, там были осколки ещё близко к мозгу.  Уходя на операцию, он причастился, пришёл и трудно вспоминать, конечно, но его речь была такая прощальная, что он не вернётся, и действительно, он на операционном столе скончался.  Когда извлекали осколки из головы, это привело к смерти.

Мы при отце и после его смерти никогда не вступали ни в октябрята, ни в пионеры, ни в комсомольцы. Видимо, он носил не только боль своих ран, но и боль несправедливости по отношению к его отцу. Ведь его отец, Герасим Семёнович, мой дедушка, вернулся с Порт-Артура. Он тоже вернулся с войны инвалидом, без ноги, и в общем-то получил субсидию за увечье. Такая бумага с гербом царским. На это приобрёл машинку и ткал полотенца. И вот его раскулачили, и отец не мог понять, за что. Дедушка был труженик, а его всего лишили, поэтому отец понял, что этот режим – антинародный. Вот про это он нам говорил. Как бы в завещание сказал: «Вы не должны быть ни пионерами, ни комсомольцами». Нас четыре брата было, и никто не вступал ни в какие ряды.

Мама была глубоко верующая, работала на железной дороге ещё в Финскую войну. Она уроженка Архангельска, часто рассказывала о том месте, где родился праведный Иоанн Кронштадский. И все мы, братья, ходили в храм.

Заметную роль, важную роль в моей жизни сыграло поступление старшего брата в семинарию в 1960 году, когда всё это запрещалось. Называют часто тот период «хрущёвская оттепель», но в это время сотнями, тысячами закрывали храмы. И мне помнится, старший брат поступил в семинарию, и нас стали атаковывать различные организации: тогдашний советский департамент образования, ГОРАНО: «Да вы ещё и не пионеры, не комсомольцы!» Когда брат поступил, приехали стали спрашивать: «Вот Вы идёте, а там бабушки одни!» В храме в то время, действительно, были одни бабушки, потому что молодёжь сразу отсекали на входе в храм, мы сами неоднократно попадались. Сразу спрашивают, куда пошли, в школу сообщают. И вот это как раз, будем говорить так, усилило веру. Мы не понимали первоначально, что происходило. Батюшки были добрые, истории хорошие и поучительные, несколько книжечек было у нас, жития святых. Это всё так нравилось нам читать! А в школе всё так примитивно: «Бога нет» и т.д. Потом уже, когда я в институте учился, я изучал научный атеизм. Это принудительно, конечно, я ничего научного там не нашёл. Так вера укреплялась. Видя добро Церкви и пример родителей, братьев, видел и другой пример. Люди неверующие живут без интереса. Самый большой пример – это пример матери. Она труженица была, швея, также работала на железной дороге по распределению на Кольском полуострове, а потом приехала в Москву. Здесь она была воцерковлённой. Я помню, всегда в нашу семью приходили священники. Уже когда стал подрастать, у нас стали складываться отношения с Троице-Сергиевой лаврой. Мы часто бывали там. Эта духовная обстановка формировала меня, мой церковный образ жизни.

Что касается слушания радиостанций, то этого не было. Приёмник был примитивный, а вот паломничество, будем так говорить, было каждый месяц, обязательно ездили в Троице-Сергиеву лавру. Приезжали с вечера, всенощная, потом ночью храм не закрывался, там исповедь была, потом причащался и возвращался в Москву. И ездил в школьные годы с братьями в Почаев, в Киев. Там останавливались, потому что оттуда приезжали в Москву к нам монахини и у нас останавливались. Вот это такая была цепь духовная. Когда уже учился в институте, посещал монастыри. Приедешь туда как трудник… На виноградниках трудились, вообще такая обстановка благочестивая была. Ну а самое большое влияние оказало посещение Троице-Сергиевой лавры, потому что сначала один брат пошёл учиться, потом другой поступил, нёс послушания при монастыре, но не принимал пока монашество. Мы знали внутреннюю жизнь, нам даже доверяли помогать в ризнице – готовить облачение, погладить, сложить.  Хотя эта ризница точно сокровищница была: старинное Евангелие, но руками сказали ничего не трогать, только смотреть можно, мощевиков там разложено было очень много. Это доверяли и мне, и брату, допускали и на братскую трапезу. Монастырская жизнь была нам изнутри видна, понятна. Мы всегда думали: «Почему же это всё плохо? Почему же это всё нельзя?» Ну, бывали и такие случаи: исповедь была под Успенским собором, а служба – в Трапезном храме. И когда ты с исповеди идёшь, тебя забирают в милицию. Пару раз так было. Милиция возле Троицкого собора сидит контролирует и молодёжь отсеивают. Помню обидно: заберут, держат час, служба кончилась – и тебя отпускают. Лукавые вопросы задают. А мы сами собирались мальчишками, не только братья, приезжали в лавру, как к себе домой. – «Пусть мама придёт, вы несовершеннолетние. Кто вас привёл?» Потом говорят: «Ладно, вы скажите, какого вы батюшку знаете. Мы сейчас уточним, если он подтвердит ваше алиби, что вы нормальные, не хулиганы какие, то мы вас отпустим». Мы думаем: «Ага! Скажи сейчас им, какой батюшка и, они его из лавры уберут, как того, кто с молодёжью работает». Такое лукавство было прямо. И мы думали: «Что же такого плохого мы делаем?»

Был случай такой с подвохом. Приходили какие-то женщины, педагоги, видимо, потому что сразу в школу сообщали, но реально ребёнка забирали в милицию. Ты сидишь там час, два, три. Это было не один раз. Даже в свой храм в посёлке ходили, идёшь – опять милиция, дружинники караулят. Особенно, когда Пасха, Рождество. Надо было идти заранее. Когда я поступил в институт, мы приезжали из Москвы на электричке и говорили знакомым студентам: «Скажи брату, я приехал». Они шли и кителя выносили нам. Мы надевали кителя: «Мы семинаристы». – «Тогда ладно, проходите». Самый трудный период был, когда в институте я учился, приходилось лавировать. У нашего настоятеля была дочь. На третьем курсе узнали, что отец у неё священник, её отчислили. Ей сказали: «Вы неправильные данные дали, когда заполняли анкету». Она указала, что отец был агроном, а он был агрономом, из Рязани, там работал агрономом. –«Отец-то Ваш священник!» Он, кстати, был священник выдающийся! Он хранил святыни преподобного Серафима Саровского: икона Умиления, скамеечка. И поскольку он настоятелем у нас был, когда мы приходили, он нам доверительно давал приложиться к святыням. Ему передали монахини, когда закрывали Дивеевский монастырь, но только под строгой тайной, потому что советские спецслужбы охотились за такими святынями. Сейчас она передана Русской Православной Церкви.  Был такой дух партизанщины: не проговориться.

Перейдём к общественной жизни того периода. Как Вы относились к антирелигиозной кампании пропаганды научного атеизма? Для конкретизации возьмём школьный период. Проявляли ли Вы там свою религиозность? Были ли в Вашем классе другие верующие, и какая реакция могла последовать от администрации на ситуацию, при которой бы проявилась Ваша причастность к Православию?

Пока жил отец, а он скончался в 1965 году, нас не очень трогали, потому что он был фронтовик, и знали, что он человек верующий. Был случай в школе – с меня сняли крестик, говорят: «Опять с крестиком пришёл!» И он пришёл и жёстко сказал: «Вы моих детей не трогайте. Я фронтовик и контуженный». Ну, а после его смерти нас уже прессовали по полной программе всех.

Были и каверзные случаи, предательства. В школе я учился и другу иногда рассказывал.  Домой к нему приходили – тоже иконочки, вроде, есть. Он просил: «Возьмите, возьмите меня в лавру!» Мы поехали в лавру, нам лет 12 было. Приехали, везде ходим, по академии… Однако, когда приехали, он учительнице рассказал, и стали сразу прессовать нас: «Почему вы занимаетесь религиозной пропагандой?» И, конечно, были последствия.

Могу ещё один случай рассказать, когда в 1961 году Юрий Гагарин слетал в космос, сразу проходили демонстрации – ура, космос наш!  У нас линейка была. Портреты Гагарина. Конечно, восторг. И вдруг говорят: «Всё, Бога нет. Юрий Гагарин слетал – нет Бога». И такой был шок! Конечно, сейчас трудно объяснить, почему я поверил тогда этим лозунгам, но я во втором классе ещё учился тогда, что я мог понимать?  А все кричат, поют, восхваляют Гагарина. Мы поехали в лавру, а уже брат учился в Московской семинарии. И я говорю: «Вот, сказали, что Бога нет, Гагарин слетал…» Брат нам показал в газете: «Смотрите, он поднялся на 270 километров или на 300 максимум. Не долетел! А потом, – он говорит, – он только по одной орбите летел». И привел такой пример: «Ты, – говорит, – москвич, если пойдёшь по улице Горького, ты же никогда не выйдешь на Арбат, потому что они – диаметрально противоположные улицы от центра. Так и полёт Юрия Гагарина». Потом он говорит: «Нет, как сказал архиепископ Лука, когда его упрекали, что он одновременно учёный и верующий: “Я делал черепно-мозговые операции, при этом мозг видел, а ум не видел”». Вот это всё нас укрепляло. Вот такие эпизоды сказывались и на внутреннем настрое церковном.

Я посещал в школьные годы Почаевскую лавру, с братьями жили там дней по десять, Троице-Сергиеву лавру посещали каждый месяц обязательно. И конечно, с детства у меня было желание посвятить себя Церкви, но, заканчивая школу, я увлёкся техникой. У нас рядом была железная дорога. Мы с мальчишками бегали смотреть, там паровозики ходят, очень интересно. В общем, кончил Московский институт инженеров транспорта. Были и другие обстоятельства семейные. Потому что я знал, если ты поступаешь в семинарию, то тебе всё будет обрезано разом. И я поступил в институт. Поехал благословение брать. – «Ну попробуй, если тебя паровозы и тепловозы интересуют». Я подумал, поступлю так поступлю. Вот я и поступил в этот институт. Вот как раз на механический факультет – то, что меня интересовало: локомотивы, конструкторские работы. Потом думал, я брошу, когда начали напрягать со вступлением в комсомол. Я вошёл в СНО (Студенческое Научное Общество), где студенты наукой занимаются. Там конференции проходили. В общем-то это хорошую службу послужило, когда ты общаешься с докторами наук, с известными учёными, в научно-исследовательские институты ездишь. Я победил в вузе, и меня направляют на межвузовскую конференцию в Ленинград. Там тоже, как в Москве, есть институт транспорта, сейчас университет. Он ещё с царских времён основан был. Мне там дают грамоту ЦК ВЛКСМ, а я не комсомолец. А это уже для советского человека путёвка в жизнь, понимаете? Я тогда решил бросить: год доучусь и оставлю всё, но духовник сказал: «Нет, взявшийся за плуг и повернувшийся назад – ненадёжный человек, доучивайся. Нечестно перед государством, тебя учили». А это уже был, по-моему, третий курс. Я доучился, а потом говорят: «А надо отработать». Раньше посылали по распределению. Я был на потоке где-то третий, мне дали право выбора, и когда была защита диплома, то различные представители организаций приехали, смотрят выпускников, и после защиты мне предложили в конструкторское бюро в Москве. Я пошёл конструктором, это при главном управлении локомотивным хозяйством, то есть эта организация ведала всеми локомотивами, и стал конструктором по модернизации локомотивов. Я не новое разрабатывал, а вот модель приходит и конструктора её вводят: там это плохо работает, там это надо доработать, там это неудобно. Я получил патент на изобретение, даже в интернете посмотрите гос. патент Капалин дозаторной смазки для локомотивов. После этого мне предложили должность ведущего конструктора. Затем мне предлагают в депутаты, я попал на районную доску почёта как передовик соцсоревнования, там нужно несколько беспартийных, а я не партийный, вот меня и вписали.

Потом всё-таки я решаюсь – поступаю в Московскую духовную семинарию. Меня сразу из депутатов выпроводили, с доски почёта сняли сразу. Ну в те времена уже не сажали, это было начало 1980-х. Вот так я пришёл в семинарию.  Дальше я строил планы семейной жизни. До семинарии хотел, но всё как-то по Промыслу Божиему не получалось, не от меня зависело. А потом я поступил в Московскую духовную академию и там уже принял монашество в Троице-Сергиевой лавре. Меня оставили преподавателем, я преподавал в начале в семинарии, дальше уже в академии, где-то уже на четвёртом курсе. Тогда расширялась Московская духовная семинария, преподавателей не хватало, а я учился успешно. Ну вот такой мой путь в Церковь.

А расскажите про само поступление в семинарию и какое Вы послушание несли, будучи семинаристом, будучи студентом? Может быть, остались какие-то воспоминания про студенческие будни?

Ну, поступил я в Московскую духовную семинарию – сразу послушание. Первое послушание – я пел в хоре семинарском, регентом был, через полгода меня перевели в пономари. Надо сказать, что я семинарию за два года закончил, то есть за полгода экстерном сдавал экзамены. Нас пригласил инспектор и сказал: «Вот, у вас высшее образование, пожалуйста если осилите, сдавайте экзамены». Потом была хиротония ректора Московских духовных школ во епископа, стали формировать иподиаконский аппарат. Такая ступень была: сначала пономари, потом иподиаконы. Вот такие послушания были у меня, а после, когда я в академии был уже на четвёртом курсе, я преподавал Священное Писание Ветхого Завета в Московской духовной семинарии, был дежурным помощником инспектора в семинарии, потом был приглашён в приёмную ректора дежурить. Такие особенности: там дежурит иеромонах, но есть всегда студент, который смотрит почту и может какие-то ответы готовить. Потому что есть простые вопросы. А в 1986 году, когда я уже на четвёртом курсе учился, в Московских духовных школах произошёл пожар, и меня назначили сначала помощником эконома, потом экономом семинарии – восстанавливать здания после пожара. Это был 1987 год. А в 1988 году планировалось в лавре праздновать Тысячелетие Крещения Руси, требовалось за полтора года восстановить пять сгоревших зданий. Это было буквально на контроле у Святейшего Патриарха Пимена. Были сомнения что успеем, но потом получилось восстановить. Буквально, ещё строители уезжали, а уже автобусы с иностранцами едут, размещать их надо. Вот такие я нёс послушания.

   В 1986 году я закончил Московскую духовную академию, и меня назначили заместителем ректора по административной работе – курировать все эти стройки, потому что эконом – непонятно было советским властям, когда приезжаешь, бумаги подписываешь. Приходилось ездить в правительство, и в какие-то организации приезжать проектные, поэтому ректор, епископ Александр, конечно и Святейший Патриарх Пимен, приняли решение ввести должность заместителя ректора по административной работе. Я уже был переведён на эту должность. Вот там трудился. А уже с этой должности, когда провели празднование 1000-летия Крещения Руси в 1988 году, меня перевели инспектором семинарии, ну это как проректор в настоящее время. И на этой должности потом я был назначен заведующим Церковно-археологическим кабинетом семинарии, потому что у меня работа была кандидатская: «Троице-Сергиева лавра в истории русского искусства». С этой должности я был приглашён сюда, в Тобольск.

Расскажите про само наречение на Тобольскую кафедру, как Вы приехали и про положение епархии на тот период.

Вообще было немножко интересно. Расскажу. Было открытие Тобольской духовной семинарии в 1989 году после 1000-летия Крещения Руси – одной из первых семинарий в перестроечной тогда России: Минская, Тобольская. И назначили туда архимандрита Макария (Веретенникова) ректором. Он был доктор Церковной истории. Назначили отца Максима инспектором, ну как проректором по учебной и воспитательной работе, и ещё ряд выпускников Московской духовной семинарии. И так получилось, что год прошёл, и отца архимандрита Макария перевели в другую семинарию. Здесь, видимо, сложная была обстановка, так скажу. Не сразу светский мир принял, ну и местное духовенство жило так: до Бога высоко, до царя далеко. Они не собирались делиться своей властью здесь. И он ушёл. Назначили отца Георгия (Тертышникова). Он по болезни не смог. Это всё в течение 1990 года. Всё за один год только. Потом назначили владыку Илиана (Вострякова). Но тоже здоровье не позволило. Летом уже 1990 года отец Максим (нынешний епископ Елецкий Максим) один остался. Все уехали, все больные. И он приехал и ходит по академии: «Что делать?» Пришёл ко мне в кабинет. Я говорю: «Давай письмо составим Святейшему Патриарху о ситуации в Тобольске». Составили письмо.

На праздник Покрова приезжает Святейший Патриарх Алексий II (он уже был избран в то время) в Московскую духовную академию. После службы Академический акт был. Ну, а я, как инспектор, всё время рядом около актового зла. Выходит секретарь Святейшего Патриарха. Там есть рядом с актовым залом Патриарший зал – место, где Патриарх, когда приезжает, располагается. Ну и вот подходит секретарь Святейшего Патриарха и говорит: «Отец Димитрий, Святейший просит Вас зайти, не уходите пока». Ректор выходит, мне даёт какое-то указание. Я думаю, как мне уйти, когда мне сказали… вот такая накладка получилась. И опять секретарь Святейшего Патриарха выходит: «Отец Дмитрий, просим, зайдите». Я захожу. Святейший сидит за столом. Я сначала подумал, что будут решать вопросы по иподиаконам. Обычно инспектор решает, кого из студентов порекомендовать. Допустим, нужно 2-3 человека. Посылают 4 человека в собор, и там смотрят, способный, не способный к такому послушанию. Люди все разные. И вот мне Святейший Патриарх говорит: «Вы знаете, в Тобольске, проблемы с семинарией. Вы знакомы с ситуацией? Так вот, отец Димитрий, хотим Вам предложить поехать в Тобольск». Я говорю: «Ваше Святейшество, как благословите». Святейший Патриарх: «Ну вот, на ближайшем заседании Священного Синода мы это рассмотрим. У Вас не будет принципиальных возражений?» Я говорю: «Ну, как благословите, Ваше Святейшество. Я монах, послушник. Как скажете».  Потом звонят: «Решение Священного Синода, нужно в Москву приехать». Ну вот так поговорили – и Священный Синод принял решение направить меня ректором и епископом Тобольским, поскольку, когда были разъединены эти структуры, то, конечно, ничего не складывалось. 4 ноября 1990 года, в день Казанской иконы Божией Матери, в Богоявленском соборе состоялась хиротония во епископа. Уже 9 ноября я сюда прибыл. Святейший Патриарх сказал: «Приезжайте, разберитесь». Семинария не функционирует, никого нет. Весь год, как в июне уехал отец Макарий, так и никого и нет. Конечно, приехал – ситуация была сложная. Преподаватели некоторые прямо говорили: «Подождите, а где семинария-то у нас?» Мы занимались в храме Петра и Павла, кушали на ул. Большая Сибирская, дом 17, и то кушали только в подвале. Воду нужно было принести и вынести. Ни канализации, ничего. Сюда, в Тобольский Кремль, мне даже дорога была заказана. Когда я приехал, мне сказали: «Это памятник союзного значения. Он передаче Церкви не подлежит». А это же было время, когда существовали КПСС, Советский Союз. Вот такая была ситуация. И поэтому Святейший Патриарх сказал: «Срочно поезжайте. Разберётесь хотя бы за неделю и приедете, я буду принимать решение. Возможно, нужно будет её пока расформировать». Поэтому приехали и дальше стали трудиться. Хотя я за год был, в 1990 году, пятый архиерей Тобольский и думали, тоже ненадолго. Конечно, сразу даже и разговаривать не хотели, пришлось налаживать отношения. Поддержка большая от Святейшего Патриарха была, что это наши помещения, должны отдать.

Благодарим Вас, Ваше Высокопреосвященство за очень интересное и познавательное интервью.