ФИО: монахиня Лаврентия (Богомолова)

Год рождения: 1934

Место рождения и возрастания: г. Моздок

Социальное происхождение: из семьи рабочих

Место проживания в настоящее время: г. Тула

Образование: 7 классов

Дата записи интервью: 02.06.2024

Я в монашестве только два года, а в Церкви я с 1951 года. В декабре мне будет 90 лет. В Церковь я пришла, ничего не зная, ничего не умея, но желание было, одно желание – быть в Церкви, петь.

У меня умер отец в 1951 году, можно сказать, смерть отца привела меня к Церкви. Я впервые пришла с мамой в Кочаковскую церковь. Знаете Кочаковскую церковь? Ясная поляна-то где. Ну вот мы с мамой пришли, отец умер, и мама говорит: «Пойдём, дочь, помянем отца». Это было воскресенье, это никогда не забыть. Я когда пришла, я впервые услышала церковное пение. До этого я очень любила музыку, очень, очень, когда училась в школе. А музыкальных предметов никаких не было. Единственное – это круглая тарелка висела на стене, а передачи были замечательные, был театр у микрофона, были оперетты, были оперы. Я очень любила светскую музыку, а церковную никогда не слышала. Но когда я с мамой пришла и услышали церковное пение в Кочаковском храме… Я оборачиваюсь к ней и говорю: «Мам можно я ещё раз приду, мне так понравилось пение!» Она плачет и говорит: «Да, конечно». Вот я до сего времени и хожу. Но пришла – ничего нет: ни знаний никаких нет, ни книг нет, ничего нет, только батюшка что покажет, это было при отце Макарии. Был такой архимандрит Макарий (Кобяков), он преставился уже, конечно. Он очень любил всех, кто приходил в храм Божий. Он и говорит мне: «Давай я тебя устрою счетоводом в этой церкви», чтобы за что-нибудь уцепиться, на клиросе-то я ничего не знаю.  Я говорю: «Батюшка, у меня по математике трояк несчастный был», а тогда счёты были деревянные. Он говорит: «Ну ты приходи». Я пришла и, конечно, посчитала плохо, но он, видя, зная, что я пою (на молебне «Господи, помилуй» пела с ним, тропари ещё не знала, а только «Господи, помилуй»), он говорит: «Ну что мне с тобой делать-то?» Я говорю: «Батюшка, не знаю». Он говорит: «Другого у меня вакантного места нет, если желаешь, я возьму тебя уборщицей». В то время это очень строго было, он под свою ответственность взял меня, молодую, мне было 17 лет. – «И будешь привыкать на клиросе».  А к кому привыкать? Там не к кому привыкать абсолютно. Но всё-таки взял. Потом, значит, бабушки приходят, ну помоложе, чем я сейчас. Приходят на клирос, молодую увидели и не обрадовались. Не обрадовались, а как-то ревностно отнеслись: «Что это молодая пришла?» А молодая-то ничего не знает. Вот как сейчас помню. Была литургия и пели «Тело Христово» – две нотки там. Они все замолчали, а я спела. Что тут петь-то? Они говорят: «Ууу, а петь-то она умеет!» Ну по их понятиям. – «Батюшка, возьмите её». Батюшка меня взял.  А там тогда у нас ещё был правый хор, он приезжал из Тулы. Их было 12 человек, были грамотные, образованные люди, музыкально образованные. И регент этого хора, Писанов, как сейчас помню, Царство Небесное, все покойники, он говорит мне: «А Вы знаете, я Вас приглашаю к себе в хор. Вы у меня будете канонархом». А я даже не знала, что такое канонарх. Я говорю: «А что это?». – «Вот будете возглашать: “Глас такой-то, глас такой-то”. У Вас чистый, хороший, мальчишеский голос. Вы будете у меня солисткой». Мне так стыдно стало: как же я так уйду с этого клироса? Батюшка меня взял, а я туда пойду. Я говорю: «Нет, я не пойду, спасибо, я останусь здесь». Батюшка, отец Макарий, был очень доволен, что я осталась.

Ну вот, потом представилась такая возможность съездить мне в Троице-Сергиеву лавру, я не знала, что это такое, и где это находится. А соседка, она ходила в церковь всё время, тётя Вера Карюкина, говорит: «Галь, поедем со мной», я говорю: «А что это такое?» Она говорит: «Там мощи». А я говорю: «А что это такое?» Она стала объяснять мне. Я говорю: «Мне надо отпроситься у мамы». Ну, я у мамы стала проситься, она говорит: «Вот тебе 150 рублей, езжай». Ну вот, мы поехали в Троице-Сергиеву лавру. Автобус старый, мест нет, я прямо на пороге сидела. И когда приехали в Троице-Сергиеву лавру, я была поражена великолепием храмов, какая там красота! А это было как раз перед именинами Патриарха Алексия I. Мы пришли в Троицкий собор, там шёл молебен, и народ так пел! Меня это так поразило, так захотелось петь, и я запела. А что петь? «Господи, помилуй». И я поняла, что надо петь на два голоса. Весь народ поёт как бы вторым голосом, а я запела первым. А она меня всё толкает вперёд, чтобы я к мощам становилась. А батюшка, который служит молебен, оборачивается ко мне, видно, обратил внимание на мой голос, и говорит: «Как тебя зовут?» Я говорю: «Галя». Нет бы сказать «Галина»! Ну он даёт просфорку, благословляет меня и говорит: «Пой, пой, это тебе пригодится». Эти слова на всю жизнь остались у меня в памяти.

На другой день была встреча Патриарха. Патриарх ещё был в силе, красоты такой необыкновенной, шёл, с ним иподиаконы, я даже не знаю где я находилась! Эта встреча была невероятной, на всю жизнь запомнилась мне.

Остались ночью ночевать в трапезной люди все, как сейчас помню, с нами был отец Феофан, такой иеромонах, он с нами пел тропари, а я ни тропарей не знаю, ничего не знаю, есть только голос, больше ничего. А девочек много было, а девочки были из Москвы, грамотные, а я-то нет. Ну ладно. Попели. На другой день или на третий мы уехали с тётей Верой. Я плакала, не хотелось мне уезжать.

Приехала когда, отец Макарий говорит: «Ну как, понравилось тебе?» Я говорю: «Очень, батюшка, очень». – «Ну вот, знаешь, я возьму тебя только уборщицей, больше у меня вакантного места нет». Я была счастлива. Я говорю: «Да, батюшка. Я с удовольствием, с радостью возьму эту должность». Но и стала привыкать на клиросе. Батюшка недолго с нами побыл, его сразу перевели в Рязанскую область, в город Михайлов.

Ну я осталась здесь петь. С 1951 года по 1955 работала я в Никольском храме. А потом меня перевели во Всехсвятский собор, который находится у нас в городе. Владыка меня туда перевёл и поставил на клирос. Я говорю: «Владыка, да я ничего не знаю, тут все грамотные…» – «Ничего, давай, пой». Регента позвал с правого хора: «Вот эта молодая девочка, она хочет петь в хоре, составьте ей расписание». Он мне составил репертуар, поставил перед каждой вещью тональность, показал, как это петь. Ну, там человек 12 было, они ко мне все очень хорошо отнеслись: «Галь, Галь не бойся, мы тебе поможем!» И вот я стала привыкать. И вот я с 1955 по 1983 год находилась в соборе Всех святых. Я быстро привыкла к пению, мне понравилось очень, владыка взял меня, владыка был Антоний, Царство ему Небесное, он сказал главному регенту, чтобы он меня поучил немножко. Ну регент, конечно, меня не стал учить, на кой он будет учить девку молодую? Зачем? Не надо. Ладно. Я сама стала привыкать: потихонечку, потихонечку, привыкала, привыкала и привыкла.

Тут владык много сменилось. Владыка Антоний был[1], владыка Викторин был, владыка Ювеналий был, владыка Герман был, и все они очень ко мне хорошо относились. И я изо всех сил старалась держать свою марку на левом клиросе. Образовалось там человек 12-15 молодых девочек. Владыка Ювеналий говорит, что в то время в Москве не было такого хора молодёжного, как у нас. И очень хорошо пели, замечательно все пели.

В 1964 году я вышла замуж. Но вначале, хочу сказать, мне очень хотелось принять монашество, это когда я ещё у отца Макария была. Написала письмо в Пюхтицы, но мне ответа не пришло, ну тогда трудно было. Тогда в 1964 году я вышла замуж. Он был воспитанник отца Макария, семинарист. Но… как Вам сказать? Плохо подготовленный. Батюшка его плохо подготовил. Он и читал плохо, и всё такое. Он, когда мы поженились, говорит: «Знаешь что? Я хочу быть батюшкой». Я говорю: «Это очень сложно, потому что ты совершенно не готов к этому». А он говорит: «А ты для чего?» Я говорю: «Это очень сложно, я боюсь за это браться». Ну, короче говоря, я его выучила читать. Он не любил замечаний, а замечание нужно было б на каждом слове. Он вот прочтёт Евангелие, придёт, я говорю: «Ну, как прочитал Евангелие?» Он говорит: «Хорошо». – «Ну читай, как ты прочитал». Не хочется, но читал. А потом у нас родились двое девочек, сам он умер в 1982 году от рака, рак желудка у него был, а девочки остались, и я с ними. И так я всю жизнь была в храме. Всю жизнь. Я даже нигде не работала больше, я не могла расстаться с церковью. Ну вот и всё.

А в то время, когда было запрещено молодёжи стоять на клиросе, нам всё-таки разрешили в соборе. И мы это с честью держали. Наш хор славился молодёжный. Но пение у нас простое было. Ну вот так до сегодняшнего дня. В декабре мне будет 90 лет, в 80 лет я ещё пела хорошо, меня поздравляли. А потом я стала болеть. Потом Господь призвал меня к монашеству, чему я очень рада. Сколько мне останется жить и подвизаться, я не знаю, но, конечно, здоровье очень подалось. Очень плохо слышу, очень плохо вижу. На память читаю, мне дают на клиросе на память читать 103 псалом, «Сподоби», «Ныне отпущаеши», такие простые молитвы. И счастлива, что я хоть это имею читать. И стараюсь держать в памяти всю службу, которая идёт в церкви: сейчас вот это, а сейчас вот это, а сейчас вот это. Вот и всё, дорогие мои.

Потом при владыке Серапионе образовались курсы семинарские. Владыка Серапион, владыка Кирилл, владыка Алексий — это уже лестница идёт. И меня поставили читать. Читать, и чтобы я учила семинаристов, что я делала с большим удовольствием. Мне очень нравилось с ними работать, и я старалась, чтобы они получали пятёрки не только «не знаю за что», а за всё: и за тональность, и за содержание, и за ритм, и за всё, а ведь читать – это очень сложно. Прежде чем читать, надо иметь 3 условия: это тональность, это ритм, и это правильное произношение всех слов, которые написаны в часослове. Не надо стесняться того, как, например, стесняются прочитать серДце. Если будешь писать диктант “д” не пропустишь. ”Д” пропустишь – два поставят тебе. Так вы скажите: «СерДце чисто созижди во мне, Боже».

Ну я, конечно, много приняла от отца протодиакона Чернышёва, который в совершенстве знал славянский язык. В данный момент он парализованный, он не служит, дома находится. Замечательный протодиакон! И что пение у него, что чтение – это всё на высоте. Однажды студенту я поставила 4, а отец Чернышёв поставил ему 3. Я спросила: «Батюшка, почему?» – «Он неправильно сказал, вот он там не выговорил, вот тут не выговорил». Я вот и научилась, понимаете? Ну что ещё вам сказать, всё?

Матушка, Вы можете поподробнее рассказать про своё детство? Были ли какие сложности? Было ли сложно верить? Открыто ли Вы исповедовали свою веру?

Дело в том, что семь лет мне было, началась война. Семь лет. Я даже ещё ужаса этого не понимала. Отец был взят, мама осталась и старшая сестра, мы с ней вдвоём. Да, было тяжело, было очень тяжело, но вот всех ужасов мы не видели. Я жила в Щёкино, у нас не было таких страшных сцен, как везде показывают, что там было. У нас были немцы месяца три, не больше. Было тяжело. Сзади нашего дома находилось поле, поле это принадлежало военным. Девушки военные были. И они сажали там овощи, вот соберут овощи, а мы собирали листья. Листья собирали, их тоже мыли, старшие их солили, как могли. Тяжело было. Ну ничего, выжили.

А про веру, какая тут вера? В церковь надо было ходить в Кочуйки. Никто не ходил, потому что церковь была закрыта. А когда открыли, уже пошли, пошли, пошли, стали пешком ходить и из Щёкина до Кочуйков это семь километров. И вот когда меня взял батюшка, я ежедневно ходила на работу в церковь. Ежедневно семь километров туда. А оттуда уже был рубль приготовлен – ехать на автобусе. Даже я не считала, что это какой-то геройский поступок. Ну вот, ещё что вам рассказать?

Матушка, а Вы можете рассказать, когда Вы приняли крещение? Вы были крещены в детстве?

Да, я была крещёная. Знаете, как? У нас недалеко от Щёкина есть деревья Трасна, и сейчас она есть. И там жил батюшка такой с длинными волосами. И вот этого батюшку пригласили к нам в барак, мы в бараке тогда жили, большой барак был. И кто желал креститься, всех он перекрестил, в том числе и меня. Вот помню, даже ни крёстного не было, ни крёстной не было, всё это было заочно. А потом я к батюшке Макарию обращалась и говорила: «Батюшка, я не знаю, мазал ли батюшка нас миром или нет». Ну батюшка меня помазал миром. Вот так вот. Вот и всё. Потом этот батюшка умер.

Матушка, Вы можете ещё рассказать, в детстве и в юношестве, были ли у Вас книги: Святое Евангелие, Апостол, Псалтирь?

В доме ничего не было, ничего не было, абсолютно. Всё, что можно было, это я помню, к причастию готовились люди, которые ходили всё время в церковь, я к ним обращалась. Они читали молитву, они читали вторую молитву, третью читали. А дома отец был верующий и мама была верующей. Единственное, что перед обедом и перед сном молились Богу. Вот, я выучила: «Богородице, Дево, радуйся» и к маме без конца приставала: «Мам, давай споём “Богородице, Дево, радуйся”. Мам, надо ещё раз, мам, спели один раз, надо ещё раз, ещё раз». Вот так вот всё остальное приобрела в церкви, дома ничего не было.

Ещё вот такой вопрос, в своей жизни Вы сталкивались с притеснениями со стороны людей, со стороны власти?

Вы знаете, слава Богу, мне не пришлось этого испытывать. Всё как-то хорошо, гладко шло. И на клиросе все хорошие девочки были, ещё лучше меня были и никого, никого не вызывали, всё шло и шло своим чередом. Мне даже нечего сказать. Всё абсолютно хорошо было, слава Богу, без всяких стрессов.

Матушка, если можете ещё поподробнее рассказать о больших праздниках. Запомнилось ли Вам, как Вы праздновали Пасху, двунадесятые праздники?

Да. Ну, когда во время войны, то тут уже думали, как бы набрать «кавардашек» так называемых. «Кавардашки» – это картошка, оставленная на зиму в грядках, её доставали, привозили, очищали. Это был крахмал. И вот эти «кавардашки» на плите прямо так вот «пели»! То есть это жарили и с удовольствием ели это во время войны. Вот, а когда церкви были открыты, и это уже счастье было, это радость была. Это была радость! Отца не было, а мама работала сторожем на прокат базе. И она, помню, ночью к нам прибежала и сказала: «Вставайте! Война закончилась!» Вы не представляете, какая это была радость! Весь дом проснулся, кто плакал, кто плясал, кто пел. Радость была неописуемая. Вот это мне запомнилось.

Ну а потом большие праздники все встречались в храме. В храме совершались с большим торжеством. Владыка Кирилл, владыка Серапион любили очень торжественные службы, очень любили! Правый хор пел замечательно! Так пел, как я не знаю, так сейчас нигде, наверное, не поют. Все, конечно, умерли, никого нет. Там одна матушка пела, батюшкина супруга, ангельским голосом. Необыкновенно. Батюшка пел необыкновенным тенором, необыкновенным! А матушка солистка была такая! По радио я такого даже не слышала. У них остались сейчас уже внуки и внук их уже батюшка. Хор был у нас большой, мужские голоса были необыкновенные, женские голоса были – это было чудо! Владыка меня поставил, чтобы я ходила по амвону и свечи зажигала на больших люстрах. И я с великой радостью становилась за икону Божией Матери Казанской и слушала, как они пели. И вот их внук сейчас служит в соборе, а дочка, Лариса, управляет до сего времени в соборе большим хором. Спаси её, Господи, сама поёт замечательно. Сейчас-то два собора, а был один тогда. Ну ладно, ещё что вам сказать-то? Больше нечего.

А можете рассказать, в Вашей жизни Вам удавалось встретиться, возможно, с репрессированными священниками, монашествующими?

Нет, ни с кем.

 Тогда, касательно Вашего монашеского пострига хотелось бы поподробнее спросить. Какой у Вас вообще был духовный опыт принятия монашества? Какие тернии Вам пришлось преодолеть?

 Вы знаете, я уже возвращаюсь опять к молодым годам. Я тогда хотела монашество принять, в монастырь уйти. В Пюхтицы написала письмо, но мне не пришёл ответ. А потом уже вышла замуж вот в 1964 году, я поздно вышла замуж. Ребята меня, как таковые, светские совершенно не интересовали, а семинаристов-то не было. Это сейчас их много, а тогда никого почти не было, на счёт были. А это уже милость Божия меня привела в этот приют. Это ничто иное, как милость Божия. Так неожиданно! Я, конечно, не смогла отказаться от этой радости и с радостью приняла постриг. С радостью, с надеждой, что Господь простит мне все мои грехи до этого. Ну вот.

Возможно, Вам запомнилось торжество 1988 года – Тысячелетие Крещения Руси? Вот как у нас в Туле его праздновали?

Да. То это было чудесно. Мой зять, художник, написал большие две иконы, которые на стене висели: Ольга и Владимир, на улице прямо на внешней стороне храма. И народу было так много! И так торжественно было! Это были слёзы радости, невозможно как. И в этом, конечно, необыкновенная радость была не только для меня, но для всех, кто ходит в храм Божий. Это самое большое торжество было.

А на Куликово поле ездили каждый год, каждый год. Так владыка Серапион нас организовывает, и мы едем на Куликово поле, служим там обедню в село Куркино. Там храм хороший. У меня даже фотографии есть, где мы поём. Вот в Куркино, значит, отслужив обедню, панихиду, потом идём крестным ходом. Это было торжественно и необыкновенно. Каждый год отмечали это Куликово поле. И не только мы отмечали, а государство отмечало этот праздник. Ну такие подвижные игры, связанные с этим Куликовом полем, и народу, было очень много. Автобусы прямо вереницей стояли. Ну, больше нечего сказать.

Мы будем, наверное, заканчивать, матушка, спаси, Господи Вас.

Да, конечно. Простите, что мало вам я рассказала.

Вы всё хорошо очень рассказали, Вам поклон из Тульской духовной семинарии просили передать.

[1] митрополит Антоний (Кротевич) (1889 — 1973)