ФИО, сан: протоиерей Андрей Милкин

Год рождения: 1972

Место рождения и возрастания: Горьковская (Нижегородская) обл.

Социальное происхождение: из семьи рабочего и служащей

Место проживания в настоящее время: г. Москва

Образование: бакалавр теологии

Дата записи интервью: 21.06.2024

Я родился в 1972 году и по воспитанию был совершенно советским ребёнком. В моей жизни была пионерская организация и комсомол, но взросление пришлось на годы, очень сложные, на годы, которые, когда называли словом «перестройка», мы не знали, что это значит, и к чему все это нас приведёт и радовались событиям, происходящим вокруг нас. И вот на третьем году этой самой перестройки, в нашей стране произошло событие, о котором ещё за несколько лет до этого даже подумать было невозможно представить себе было невозможно. 1988 год, Тысячелетие Крещения Руси и вдруг празднование этого события не ограничивается только церковными стенами, оно выплёскивается на улицы городов и попадает в очень большом количестве на телевидение. В городе, где я родился, храма не было, но по своему рождению я принадлежу к старому старообрядческому священническому роду, который потом разделился надвое. Мой прапрадедушка был единоверческим священником, но храм, в котором он настоятельствовал, разрушили в 1960-е годы, а сам он уже доживал свои дни при небольшом храме в одном из городов моей родной Горьковской, теперь Нижегородской области.

И вот я не скажу, что Церковь вошла в мою жизнь в 1988 году, нет конечно. Рассказы о моём прапрадедушке очень скудные, очень небольшие сведения у меня были о нём, потому что старались скрывать принадлежность к священнослужителям, чтобы не смеялись над ребёнком. Жаль, конечно, всегда хотелось узнать как можно больше, но теперь спросить некого.

И вот через эти рассказы, через чтение Псалтири единоверческой печати, а я научился читать по-славянски лет в 10 – в 11, Церковь вошла в мою жизнь. Сначала исподволь, незаметно, а потом в 1988 году – как лавина обрушилась, и я узнал, что у нас есть такая Горьковская епархия. И в этой епархии есть самый главный человек, зовут его владыка, это вот у него такой титул, а имя у него Николай. Я увидел его по телевизору однажды и представить себе в тот момент не мог, что пройдёт какое-то время и я буду называть этого человека своим аввой, своим духовным отцом и пройдёт какое-то количество лет, он возложит на меня руки и произнесёт совершенно незабываемые слова: «Божественная благодать, всегда немощная врачующи, и оскудевающая восполняющи прочествует». Ну и дальше моё имя…

Это был удивительный человек, и величие владыки Николая, тогдашнего архиепископа, в последствии митрополита Горьковского, потом Нижегородского, уже тогда являлось, но, конечно, большое видится на расстоянии, и понять, рядом с какой горой ты находился в какие-то годы своей жизни, и от кого ты получил вот эту благодать, врачующую тебя, это, конечно, осмысление, осознание пришло значительно позже

Владыка служил архиереем без двух месяцев 40 лет. На 8 дней он младше по архиерейской хиротонии покойного Святейшего Патриарха Алексия. И уже епископ Алексий тогда участвовал в хиротонии, уже будучи архиереем. Они дружили, они знали друг друга очень давно, и у обоих была жизнь непростая, но сейчас я хотел бы сказать именно о владыке Николае. Он начал своё восхождение по этому церковному пути с Тулы. Он родился в Тульской области в 1924 году, 4 октября этого года мы будем отмечать столетие со дня его рождения. У него были наставницы, его тётки монахини, то есть Христос с ним в его сердце был с рождения, безусловно, но судьба у него была совершенно особой. Особенно, если сравнивать с нами нынешними. Он закончил школу в 17 лет. И началась война, 1941 год. Ещё год до призыва, и он всячески, как мальчишки, взрослеющие  юноши того времени, хотел уйти на фронт. Пришло время, он туда попал, закончил пулемётные курсы и был пулемётчиком. И зимой 1942 года под Шахтами Ростовской области он погиб. Это он сам так говорил: «Меня на войне убили». Разрыв снаряда, контузия, ров, его засыпает землёй – и зима. Наружу остаются торчать только ноги. И спасла его собака. Спас его Бог, конечно, но подействовал Он в данном случае через вот эту Божию тварь. Она подбежала, стала лаять. Подошли, увидели, что он жив. Он всю жизнь любил собак, причём самых что ни наесть дворняжек. У него всегда жила в доме собака, и относился он к ним в память о своей спасительнице очень, очень тепло.

И ампутация на обеих ногах по трети ступни, он инвалид, воевать уже невозможно, и вот, повоевавши, он инвалид, и он сидит дома. Пытался учиться, но нашёлся человек, который показал ему другой путь жизни – тогда Тульский архиерей Антоний (Марценко), замечательный человек. Николай стал его иподиаконом и связь духовную связь до самого последнего дня жизни владыки Антония он не терял. Владыка закончил свою жизнь в лагерях, и вот это общение с неблагонадёжным с точки зрения тогдашней власти человеком, конечно, играло очень большую роль не однажды в жизни Николая (Кутепова). Он был Николаем и в крещении, и в постриге. Играло большую роль и мешало ему в определённые моменты, но никогда от своего духовного отца, своего наставника, аввы он не отрекался. Это для меня первый такой урок: ты всегда должен быть благодарным людям, которые тебе сделали добро и никогда их не предавать. Вообще вот это умение не предавать, он старался передать другим. К сожалению, не у всех получается. 

Он поступает в Троице-Сергееву лавру, учится вместе с очень интересными людьми, его соучеником по семинарии был, например, будущий митрополит Владимир Санкт-Петербургский (Котляров), почивший несколько лет назад отец Леонид Кузьминов, и они, опять же, всю жизнь дружили это была очень крепкая дружба, но владыка Николай был старше на несколько лет. Он старше на войну, на целую войну, он воевал, он был ранен вот таким вот образом и, как он говорил, действительно погиб там, вот только Господь ему жизнь вернул это, конечно, очень много определяло в его жизни. Росли они людьми вполне и всесторонне развитыми. У них был, например, патефон с пластинками, что не совсем поощрялось, тем более в стенах духовной школы.

И по окончании семинарии, Московская духовная школа не захотела видеть ни того, ни другого в своих рядах, как было написано в бумагах, уж что под этим подразумевают, не знаю, может быть, пластинки те самые с патефоном свою роль сыграли, но было написано «Отказано в приёме, по причине излишней светскости». Знали бы те, кто отказывает, кому в конце концов они отказали с этой самой формулировкой. Но музыку владыка Николай любил, любил всю жизнь. Он был частым посетителем оперного театра в городе Горьком, потом Нижнем Новгороде и знал очень хорошо классическую музыку, любил оперу.

Потом учёба в Ленинграде, в ленинградских духовных школах, потом рукоположение, он принял священный сан от владыки Гавриила (Огородникова).  Он служил в Череповце какое-то время и был диаконом целибатным, а потом стал послушником в Киево-Печерской лавре. Как говорят, его постриг стал поводом, конечно, не причиной, но поводом для того, чтобы лавра была закрыта. Потом он был инспектором в Саратовской духовной семинарии, которая после войны существовала какое-то время, и уже из инспекторов он был призван к другому служению, рукоположен в архиереи и направлен туда, где он, наверное, никогда не думал оказаться, он был Мукачевским епископом.

Представить себе невозможно. Это территория, которая вошла в состав СССР совсем недавно. В церковном отношении вошли униаты и владыка Николай, который совершенно никакого отношения не имел к Украине (а Мукачево вошло в состав Украины, Западной Украины, но это особая Западная Украина) попадает вот туда. И три года, недолго, но насыщенно служит в епархии, в которой более 350 приходов, и, если мне память не изменяет, 11 монастырей. Можно себе представить. Разное вспоминал он об этом, вспоминал как приехал на приход, смотрит – лежит служебник на аналое, служебник униатский, естественно, с поминовением Римского Папы, он попытался заменить его на служебник московской печати, но еле ноги унёс. Ну а в остальном всё хорошо. И вот после Мукачевской епархии его переводят в Омск, Омский и Тюменский. Достаточно посмотреть на карту, чтобы ужаснуться, какой величины была эта епархия: 15 приходов, 7, если память не изменяет, в Омске, 8 в Тюмени или наоборот, что не существенно, и вот это после 350 эти 15 приходов. Что вы думаете? Он полон энергии, полон сил. И он начинает крыши латать, что-то ещё делать. А тогда был такой журнал «Крокодил», он специализировался на попах, на архиереях, чтобы не в «Правде» писать про них, много чести, писали в «Крокодиле». Ну и выходили, конечно, заметки. Сейчас читать это без какой-то брезгливости невозможно, а тогда это было нормально: вот как Николай со своими «приспешниками» (нормально «священниками» написать было невозможно) что-то там делают, какие церковные кассы делают…

При том, что владыка Николай был совершенный бессребреник у него никогда не было дорогих вещей. У него была любовь к старинным вещам. Он носил очки в старинной оправе, у него дома была коллекция настенных часов, которые все показывали неправильное время по одной простой причине, иначе они бы все стали бить в одну минуту и это была бы жуткая какофония.

Вот он любил, любил старину в хорошем смысле этого слова, он не был ретроградом, он был очень современным человеком всегда, все годы своей жизни, но он любил основательность, пожалуй, он был очень основательным человеком, любил и в людях основательность. Он, когда видел человека, единомысленного ему, конечно, радовался, что кто-то думает так же, как он.

Ну вот, Омск, огромная епархия, а потом Ростов, неподалёку от которого он чуть не погиб. В Ростове, вот это очень важный, показательный случай для меня, он сам рассказывал, как служил однажды в Новочеркасске. Дело было, насколько я понимаю, на престольный праздник, там Покровский собор, казачий собор, огромный собор, и этот собор расположен на площади, там ни забора, ни ограды, просто ничего, он стоит посреди площади, нет ни церковного дома, никакой возможности скрыться священникам и прихожанам. А тогда скрываться велели. Накануне праздника приходит уполномоченный, если кто не знает, что это такое, это был такой специальный чиновник, назывался орган «Совет по делам религий», и в этом совете решали, будет тот или иной священник или диакон служить, где он будет служить, разрешать ли, давать ему регистрацию или нет. Ну и подобного рода вопросы. Решали дать возможность на собранные деньги крышу починить или пусть течёт на голову. И вот приходит уполномоченный и говорит: «Николай Васильевич…», но они его любили, Николай Васильевич, он действительно поймет, «Николай Васильевич, завтра, я знаю, у вас полагается хождение вокруг храма, крестный ход – чтобы ничего не было». Ну и владыка, а он человек был в таких случаях очень прямой, говорит: «У меня есть церковный устав, и я между Вами и уставом выбираю устав, которому должен подчиняться безоговорочно».

Следующий день, литургия, крестный ход вокруг храма. Спускаются на трапезу, а там уже телеграмма «принять управление другой епархией». И, конечно, не просто это было ему осознавать, что ты трудишься, ты делаешь, и тебя за это бьют.

Дальше был Владимир. Он был Владимирским архиепископом. Владимир – город древний, один из самых древних городов на Руси, тем самым внимание к архиерею со стороны начальственных органов было очень-очень пристальным. Тогда, в те годы, Андрей Тарковский снимал во Владимире свой замечательный фильм «Андрей Рублёв», съёмки были в том числе в Успенском соборе, и что-то произошло при съёмках, случился пожар. Об этом, кстати, также писали в журнале «Крокодил», я сам читал заметку про это спустя годы, конечно. Эта заметка пропесочивала режиссёра, потому что «вот как неаккуратно снимал он свой фильм». После пожара местные власти решили закрыть собор на реставрацию, если бы они закрыли, кто знает, сколько десятилетий эта реставрация продолжалась бы. Потом бы, конечно, открыли, но в каком бы это всё было виде, эта жемчужина, один из главных соборов Русской Церкви? Этого допустить было совершенно невозможно. Не знаю, откуда взялись письма, не знаю, кто их писал, не знаю, кто инициировал, но писем было много, письма были и в ЦК, и в Правительство, и даже в Организации Объединённых Наций. И решили пойти навстречу просьбам трудящихся города Владимира – собор не закрывать. Но владыке, конечно, простить этого никак не могли, его перевели в Калугу, какое-то время он был Калужским архиереем, а потом в Горький. Город Горький – это был один из самых безбожных городов. Мне, конечно, очень грустно, что мою родину вот так можно охарактеризовать. Город родной, я родился не в самом городе Горьком, а в области, но всё равно это моя родина, и печально, что она в те годы представляла собой такое жалкое зрелище, но при этом и такие вещи служат к вящему прославлению праведников Господних.

Он приехал в Горький, был 1977 год, и в этом городе ему отвели для жилья в епархиальном доме комнату. В этом епархиальном управлении не было даже телефона. Нам сейчас совершенно невозможно представить, как можно было вот так вот управлять епархией, там было целых 40 приходов. Это ирония, конечно. «Целых 40» приходов от большой Нижегородской епархии осталось и 60 священнослужителей.

Там был такой уполномоченный по фамилии Юров, который совершенно особо зверствовал по отношению к владыке Николаю и по отношению к духовенству. Например, одному диакону не давал регистрацию, не давал возможность служить просто потому, что тот был его однофамилец, он был Юров: как это Юров будет попом, быть такого не может. И он всячески старался уязвить владыку Николая. Однажды тот приходит к нему на приём, причём по вызову, сидит целый день в приёмной, этот уполномоченный принимает одних, других, даже священников, а до него очередь не доходит, этот день, следующий. – «Нет, сегодня до Вас очередь не дошла». И завтра не дошла. Ну, он пришёл на приём, надел все свои военные ордена и медали, у того, конечно, глаза вылезли на лоб, он говорит: «Как Вы могли?» И тут владыка Николай произносит фразу: «Я на войне погиб, пока ты прятался». Любви больше не стало, но хотя бы так вести себя по-хамски этот товарищ по отношению к нему перестал.

Сложно было управлять этой епархией, очень сложно, потому что область была закрытой, считалась безбожной, ни пожаловаться, ни сказать кому-то нельзя было. Обвинят, и тем самым только хуже сделаешь кому-то. Ну вот один эпизод, это уже правда всё относится к концу 1980-х, началу 1990-х. Перед Тысячелетием Крещения Руси, или сразу после, перестройка, проходят встречи с духовенством партийно-хозяйственного актива. Очень интересно было читать донесение уполномоченного по поводу такой встречи, которая состоялась в областном комитете КПСС. Уполномоченный пишет: «Вместо того чтобы дать бой зарвавшемуся попу Николаю Кутепову, ему рукоплескали». Потому что он пришёл к людям, которые совершенно ничего не знали о вере своих отцов и дедов, совершенно ничего не знали, у них были представления какие-то дремучие, подчерпнутые из какого-нибудь «Вестника безбожника» 1930-х годов. И вот с этими людьми он смог говорить, растопить их сердца, и только кто-то злобой исходил на то, что владыка Николай делал полагающееся ему как архипастырю. Потом в Ленинграде, в музее атеизма и религии, то есть в Казанском соборе, обрели мощи преподобного Серафима. Время уже было соответствующее. В руинах лежал Дивеевский монастырь. И вот вышло решение Синода, Святейшего Патриарха, что мощи нужно переносить именно туда, а Дивеевский монастырь возрождать. Понятно, что о Сарове не шла речь, закрытый город и всё, что с этим связано, ядерное оружие. Владыка Николай тогда пришёл к первому секретарю областного комитета КПСС и между ними состоялся интересный разговор. Этот человек, первый секретарь говорит: «У вас в каких-то книгах сказано, что когда возродится Дивеевский монастырь то и конец света будет». Ну, это про многие святыни так говорят. Владыка Николай улыбнулся, говорит: «Геннадий Максимович, Вы что, хотите встать на пути у Всевышнего?» Прошло два десятка лет, и на площади Елецкого монастыря Святейший Патриарх Алексий награждал тогдашнего губернатора Геннадия Максимовича Ходырева, он стал впоследствии губернатором, орденом преподобного Серафима Саровского за большой вклад в восстановление Серафимо-Дивеевского монастыря. Безусловно всё это произошло по молитвам и по трудам владыки Николая, который тогда смог растопить сердце этого человека, который, слава Богу, жив и здравствует по сей день и вспоминает владыку Николая с большим почтением.

Владыка был человеком строгим, он прожил непростую жизнь, конечно. Он всегда очень уважительно относился ко всем людям. Он, например, принимал, у него были приёмные дни с понедельника по четверг. Каждую неделю по четыре дня он принимал посетителей и делал это в порядке живой очереди и до последнего. Ну, может быть, когда уже силы стали уходить, количество посетителей ограничивалось, а так к нему мог попасть на приём кто угодно. Любой человек мог прийти и попасть к нему. По пятницам у него была рыбалка, он был заядлый рыболов – зима, лето, осень, весна всегда, когда разрешено, всё это время он проводил на реке. Есть совершенно интересные воспоминания об этом. У них компания была целая: профессор один и ещё один человек, вот они втроём удили рыбу.

Сначала о посетителях и его любви и уважении к людям. Когда к нему заходил в кабинет кто угодно, любого ранга человека, любого возраста, хоть юноша хоть убелённый сединами старец, он всегда вставал и приветствовал этого человека стоя, благословлял, не делал этого сидя, всегда стоя, только после этого садился, напомню, у него были больные ноги.

А что касается рыбалки, однажды, как рассказывал его бывший иподиакон, к сожалению, скончавшийся, отец Константин Минюхин. Он сопровождал владыку на этой самой рыбалке, естественно, они были в гражданской одежде, да ещё в соответствующей одежде, они приехали туда на машине, а машина сломалась, а нужно было возвращаться. Зима. Не останешься же на реке, пошли они на электричку. Пришли, сели в электричку, хлопнули себя по карманам – а денег нет. – «Вот, – говорит, – Костя, в жизни зайцем не ездил, а тут в первый раз поеду». Контролёров не было, не высадили, а то был бы конфуз. А всякий раз перед тем, как на рыбалку ехать, он приезжал на рынок сам, надевал плащ, или какую-то другую одежду, сообразную сезону, и всегда сам ходил покупать мотыля, потому что никому не доверял это, он должен был делать это самостоятельно. Он был совершенно простой в быту, любил квашеную капусту, солёные грибы, грибы собирал сам, ну тоже до какого-то времени, естественно, капусту солил сам, любил это делать, и, конечно, наблюдать, за этим было одно удовольствие. У человека просто было такое внутреннее желание быть всегда в деле, всегда в деятельности.

А ушёл он из жизни просто, он стал много ослабевать, и однажды мы проводили его в Москву на празднование годовщины интронизации Святейшего Патриарха Алексия, а из Москвы его привезли уже на скорой помощи, и через несколько дней, 21.06.2001, его не стало.

На Нижегородской кафедре он без малого, трудился 24 года, всего в архиерействе почти 40 лет, тоже без пары месяцев, и прожил 77 лет, на 78 году Господь его забрал. Это был совершенно потрясающий человек.

Когда ты с ним общался, даже когда он тебе говорил нелестные вещи, разругал, конечно, со мной всякое бывало, я был совершенно обычным человеком, не сказать, что мой путь к священству был очень прямым, он не любил разочаровываться в людях, он боялся разочароваться в человеке. Он его куда-то выдвигает, куда-то ставит, а потом человек не оправдывает его надежд, и, конечно, для него это была всякий раз трагедия, всякий раз была драма. Конечно, я всё время боялся его разочаровать, боялся сделать так, чтобы ему было плохо. У меня, к сожалению, это получалось, но потом я, когда просил его о хиротонии, естественно, все мы об этом просим, он рукоположил меня в диакона и в священника, это произошло 25 лет назад с разницей в 4 месяца. И помню прекрасно хиротонию, это было в Заволжском селе Варнавино. Был июнь, 24 июня в этот день – память преподобного Варнавы Ветлужского, было очень жарко, службу начали рано, но после окончания службы нужно было совершить закладку храма деревянного. Храму 25 лет скоро исполнится. Если посмотреть в наш требник, то с деревянным храмом, с его закладкой всё очень непросто. Там архиерей берёт топор, ударяет венцы, то есть совершает такие символические действия. И вот он это всё делал. Представьте себе, крестный ход, 75 лет человеку, это всё на жаре, и никто из нас даже не смел пикнуть, потому что мы понимали, что это человек, который старше нас втрое. Ему было 75, а мне 27. И человек, прошедший такие жизненные испытания! А что же мы тут будем ныть, плакать, если он этого не делал. Он, кстати, никогда не ныл и никогда не плакал. И это естественно. Поэтому каждый из нас помнит свою хиротонию. Вот это я помню, я помню его, я чувствую его сейчас. Я сейчас говорю об этом, и я чувствую тепло его рук, я слышу его голос. Он всегда предварял вот эту богослужебную формулу: «Божественная Благодать всегда немощная врачующая…», он обращался всегда к тебе, когда тебя рукополагал, всегда говорил: «Произнеси свой ум к горе и помолись Господу». То есть он обращал эти слова непосредственно к тебе, это не просто какая-то формула богослужебная произносилась, он так понимал, что это молитва о самом тебе о том, что ты сейчас принимаешь Святого Духа и становишься диаконом или священником. И после хиротонии все те, кого он рукополагал, слышали в качестве первой фразы одно: «Выучи, как следует службу. Это первое, что ты должен сделать. Ты должен знать её на зубок. Тебя не будут уважать прихожане, если ты не будешь знать, как следует богослужение». Ну, и о себе самом он говорил, что в душе остался диаконом. Он очень любил хорошее диаконское служение. И, конечно, диаконом служил не так долго, но любовь к этому осталась у него на всю жизнь. Он был потрясающий человек, наверное, для кого-то он показался бы совсем обычным. Совершенно обычный тульский крестьянин из зажиточных, он всегда, говорил о себе: «я – тульский мужик», любивший пить чай из самовара, любивший почесать за ухом простую дворнягу, чтобы кот обязательно болтал, банька была во дворе, какая-то совершенно обычная жизнь. И вместе с этим вот эта огромная сила духа, которая сообщена была ему в детстве, наверное, начиная с его тётушек, закалила его война, а потом вот эти вот архиереи, учеником которых он был, отец Антоний Марценко и владыка Гавриил (Огородников), сами прошедшие через очень большие тернии, пострадавшие за веру свою, вот они в нём сформировали ту веру, которой он дальше делился.

И, несмотря на то, что он не оставил каких-то больших собраний сочинений и проповеди его были простыми, они доходили до сердца и то, что не через слова доходило до нас, мальчишек, то доходило просто через то, как он служил, как он молился, как он общался с людьми, то есть через его жизнь, жизнь как человека, жизнь как священника, жизнь как архиерея.