ФИО, сан: протоиерей Иоанн Барсуков

Год рождения: 1963

Место рождения и возрастания: Ульяновская обл., Горномарийская АССР, с. Сумки

Социальное происхождение: из семьи священнослужителя

Образование: Московская духовная академия

Место проживания в настоящее время: г. Казань

Дата записи интервью: 06.03.2024

Здравствуйте, отец Иоанн. Хотелось бы побольше узнать, какой была православная жизнь в советские годы. Расскажите, пожалуйста, о Вашей семье, о Вашем детстве и юности.

Каждому из нас Бог предопределяет. А мне Он благоволил жить в такое время, когда был Советский Союз. Государство было атеистическое по определению, была коммунистическая идеология. Я благодарю Бога за то, что я родился и вырос в семье священника. И, надо полагать, я органично принял от папы и мамы веру святую в Господа нашего Иисуса Христа, во Святую Троицу, во Святую Церковь.

Я считаю, что у меня детство было очень счастливым, и себя считаю человеком сбывшейся мечты. Потому что с самой юности, с самой молодости, примерно с четвёртого-пятого класса я начал мечтать стать тем, кем я являюсь сейчас. Вначале я очень хотел стать диаконом, и ни в коем случае не священником. В четвёртом классе, где-то в 10-12 лет, я непоколебимо возмечтал стать диаконом. И это моё желание подкреплялось всё время паломническими поездками, которые осуществляла моя крёстная.

Моя крёстная – псаломщица, старшая сестра моего папы, который в настоящее время живёт и здравствует в возрасте 95 лет. В силу своей старости он богослужений совершать не может, но ежедневно посещает Божий храм, посещает богослужения, исповедует приходящих и сам причащается.

Нас было трое детей, и обычно после Троицы папа говорил: «Ну, собирайтесь!» Мы этого ожидали, как некое преддверие рая! И крёстная, мы звали её няня, нас возила по всем святыням нашей необъятной матушки России и за её пределами. И вот ехала наша толпа: нас трое детей, крёстная и ещё одна благочестивая женщина, которая помогала нашей маме, потому что нас трое, мама была болезненная, она убирала, за нами ухаживала. Она недавно скончалась, в возрасте 93 лет. Мы её звали няня-Соня. То есть, у нас была няня – крёстная моя и няня-Соня.

Каждый год были эти поездки, начиная с моих пяти лет. Они могли длиться пять-шесть дней, а рекорд был – около полутора месяцев. Мы удивлялись, надо сказать, что в Советском Союзе уж очень мобильный народ был. Своих личных авто ни у кого не было, но был очень дешёвый транспорт, и для того, чтобы съездить от нашего села в Троице-Сергиеву лавру и обратно было достаточно тридцати рублей. Мы до сих пор недоумеваем, откуда брались деньги, как-то крёстная умудрялась их находить.

И вот, как только проходил праздник Святой Троицы, мы все собирались и ехали в Троице-Сергиеву лавру, непременно на Сергиев день. Или, если мы ехали раньше, значит, она нас везла в Псково-Печерский монастырь. Я видел и слышал проповеди схиигумена Саввы, видел и слышал проповеди архимандрита Иоанна (Крестьянкина), мы видели Богом зданные пещеры, монастырский сад, всё это отлагалось у меня в сердце, и, конечно, я воспринимал всё очень чутко, видел эти торжественные богослужения, и всё это я впитывал и очень страстно желал стать именно диаконом.

Мы ездили очень спокойно, ни у кого паспортов не было, такая система была спокойная. Москва – Киев, из Киева до Червоноармейска и в Почаевскую лавру.

Это уже ближе к 1970-му?

Да, 1975 – 1978 годы. Последний раз, когда в Псково-Печёрском монастыре я был, мы зашли в Богом зданные пещеры, и нам сказали, что совсем недавно было 40 дней смерти схиигумена Саввы, нам открыли крипту и показали его гроб. Кто был там, это вообще неподражаемое место святое, конечно.

И Пюхтицкий монастырь, Эстония. Крёстная всё время мечтала и в Вильнюс съездить, там тоже была какая-то святыня, она говорила. У неё была парадоксальная способность находить общий язык с прихожанами, с местными, и понятия такого, чтобы где-то остановиться в гостинице, не было. Мы, как паломники, всё время были встречаемы и хорошо принимаемы местными жителями.

На день памяти преподобного Иова Почаевского мы были в Почаевской лавре. В день памяти Почаевской иконы Божией Матери также в Почаеве на следующий год мы были. Я хорошо очень помню пещеру, в которой подвязался преподобный Иов. Поднимались на высоченную колокольню Почаевской лавры, где очень красивый колокол с барельефом Божией Матери Почаевской, который чистили, и к нему можно было приложиться, пока не было звона. Посещая эти святые места и желая стать диаконом, конечно, я впитал в себя многое из пения, чтения и исполнения диаконского, что я потом воплощал, став диаконом.

На Рождество Христово мы всей гурьбой ходили по два-три дня колядовать, славить. Очень любили это сами, и мы видели, какую мы радость приносим с нашей крёстной, которая была «заправилой» всего. Какие слёзы были: «Почему вы к нам не пришли? Вот в том году у нас были, а сейчас у соседей были, а к нам не пришли!» Мы заходим: «Рождество Твое, Христе Боже наш…» И нам почти в каждом доме: «А может быть, вам чайку?» И там, где мы соглашались попить чай, мы ещё концерт пели: «Днесь Христос в Вифлееме рождается от Девы». Слава Тебе, Господи, Господь нас всех наделил и голосом, и музыкальным слухом. Моя крёстная была весьма музыкальной, у неё был очень красивый сильный альт.

Мы жили много лет на квартире, пока папа не купил ближе к храму домик. Домик купил – мы там ютились, семья была большая, ещё бабушка была жива. А около этого домика – 12 соток земли, как в каждом селе. И наступает весна. Это было, когда я учился во втором классе, 1972 год. Ещё махровый атеизм. Бабульки сердобольные, так как у батюшки трое детей, пришли, вскопали нам огород: тут картошка, тут лук, тут чеснок, тут петрушка. И приходит из сельсовета бумажка: «Вас нет в какой-то “шнуровой книге”, и вы не имеете права пользоваться этой землёй». И всё поросло, бурьян вырос, и наши индюшки, которых мы держали, там бегали. И вот марийцы увидели, что батюшке не разрешили картошку в огороде сеять. В итоге сложилась такая картина. Есть такое понятие, как подпол в сельском доме: можно открыть, туда залезть – и там картошка. Так я помню этот момент: маме нужна картошка утром, она открыла погреб, слезать не стала, и просто её сверху достала. То есть, нас завалили картошкой! Вы понимаете, как это было? Народ был очень верующий вокруг.

А на службах много вообще людей было в то время?

Это было нечто, конечно! Я помню, что было 650 человек на Крещение!

Я вот как-то иду на ночную службу, и никак не могу дверь открыть, из-за дикого количества людей. Потому что было мало храмов. Уполномоченный был ярый коммунист, ему было очень плохо от состояния религиозных общин. Их количество в Горномарийском районе было по их меркам непозволительно большое. В одном районе было пять церквей. В то время, как в сторону Йошкар-Олы на пять районов была одна церковь.

И вот папа мне рассказывал, как хотел его этот уполномоченный снять: «Да тебе надо быть свинопасом, а ты в церковь пошёл! Я тебя сниму отсюда!» Папа мне рассказывал: «Он накрутит старосту, староста приезжает: “Сказали тебе зарплату не давать. Ты тут наёмный рабочий”. А я ему сказал: “Если вы мне не даёте зарплату, значит у вас священника нет. У вас же нет священника! А ты тут староста, ты понимаешь?”» И до него дошло, он продолжал эти 130 рублей платить.

Получается, было всё сделано для того, чтобы не было большого желания идти в священники?

Да. Атеизм ещё вот в чём проявлялся. Папа всё время сокрушался, ему это не нравилось, требовали отчётность у него, какие проповеди он говорит. Он говорил, что, скрепя сердце, эту проформу заполнял, открывал просто Журнал Московской Патриархии, брал оттуда проповеди, списывал и отсылал, хотя он говорил всё время своё.

И папе запрещали воспитывать детей, то есть нас, по-христиански.

Говорили: «Вот Вы служите, а дети не должны в храм ходить»?

Да. Он как-то сказал: «Я так не могу поступить». Вот это было. Но я как-то рос.

Отец Иоанн, как к Вам относились в школе? Одноклассники знали, что Вы из церковной семьи?

Да, это вопрос очень простой и интересный. Я вырос в глубокой деревне. Это был берег Волги, это было русское село, от которого потом ничего не осталось, потому что оно стало зоной затопления Чебоксарской ГЭС. Папа сказал: «Я храм не брошу». И остался. Всю деревню снесли, в итоге храм и два дома осталось. И мы ходили в школу в близлежащее село за два километра, там уже шли марийские селения, это была окраина Марийской республики, там Нижегородская область начиналась.

Все преподаватели знали, что я пою в церкви. Я где-то в 7 лет начал Апостол читать. То есть, для меня было большей проблемой удержать Апостол, чем его прочитать. Я солировал «Един Свят, Един Господь», то есть, я пел всегда. Первая моя зарплата была зарплата регента, это ещё до армии. Мне положили сколько-то там рублей, так что я был официальным регентом. И когда старенький регент скончался, я стал управлять клиросом до армии.

Ну, конечно, самое ругательное слово в мой адрес было «попёнок». Один сверстник, когда мы разодрались с ним, меня обозвал попёнком. И для меня это было очень оскорбительно. Мне было лет десять, наверное, может быть, восемь. Это раз или два было, вот и всё. И больше ничего такого не было.

А вообще, в школе я всё время лидер был, с друзьями очень весело время проводили. Мой любимый день был в школе – понедельник.

А почему именно этот день?

А потому что во вторник, в среду, в четверг, в пятницу ещё можно было в школу идти. Представляете, как мне нравилось в школу идти? Это вечный праздник! А грустный день у меня был в пятницу, в субботу, потому что завтра в школу не надо идти. Я первое сентября ждал, как какого-то вообще непостижимого события. Было так интересно! Лето прошло! А у меня всё время козырь был: «А я был на Красной Площади!» Когда в Троице-Сергиеву лавру ехали, ждали поезд, я говорил: «Няня, можно мы пойдём за 5 копеек в метро на эскалаторе покатаемся? Или на Красную Площадь съездим?» Там ГУМ, а в нём было мороженое.

Что касается прессинга, гонение на христиан, конечно же, чувствовалось. В пятом классе был урок биологии, и меня корёжило всего, когда биолог говорил, что мы от обезьяны произошли. Я помню, очень нами уважаемый, очень хороший педагог Андрей Фёдорович, до почтенных лет мы с ним все потом здоровались. Он, оставив математику, мог минут 20 свои измышления рассказывать. Будучи убеждённым коммунистом, он говорил: «Вы счастливы. Я вот не доживу, а вы доживете до коммунизма». С его стороны нажима не было, но меня, почему-то, корёжило, что мы произошли от обезьяны. Фильтр включался, что мы Богом створены, а не от обезьяны.

Вы никак не противоречили учителю в этот момент?

Я не мог ничего сказать. Я просто отводил свои очи, и всё. Мне было неприятно это слышать. Полемизировать я потом стал любить очень, любил поспорить на тему, есть Бог или нет. В пятом классе я этого просто не мог.

Относились в классе ко мне, зная, что я попов сын, ну, очень, скажем, терпимо. Никогда со стороны преподавателей, классного руководителя не было нажима, попыток сделать меня пионером или комсомольцем. До сих пор помню, как меня научил папа отвечать, если меня начнут принуждать. У меня был готов вопрос: «Что нужно сделать для того, чтобы стать пионером или комсомольцем?» Ответ: «Нужно написать заявление». Второй вопрос: «Что пишется в заявлении?» Ответ: «Прошу принять меня…» – «Так вот, я Вас, когда буду просить, вот тогда Вы меня и примите. А сейчас я Вас не прошу». Вот был у меня готов такой ответ.

Но нажим был самый большой, чтобы я стал комсомольцем, когда я пошёл служить в армию. Был такой атеист, наш замполит, майор Баранов. – «Так, Барсуков, всё, скоро в комсомоле будешь у меня, советский солдат!»

Я очень чувствовал благодатную молитвенную помощь мамы. Хотите, я Вам расскажу, как я призывался в армию? Меня от военкомата выучили через школу ДОСАФ на водителя. Но водителем я, окончив и получив права, нигде не работал. Я был при храме всё время и пел в храме. И вся округа атеистическая это всё знала. Все знали, что там поёт хорошо на клиросе сын священника. И перед тем, как через неделю уже уйти в армию, мы получаем повестку на инструктаж какой-то. Здесь подполковник, военком, капитан сидят, и нас человек 40 уже забритых. Идет инструктаж. Каждый поднимается, его личное дело, номер его команды озвучивается, какие-то рекомендации. Доходит моя очередь на этом инструктаже. Нас человек 40 сидит в зале, подполковник, как сейчас помню, и капитан. – «Так, Барсуков работает? Не работает. А почему Вы не работаете шофёром? Мы же Вас выучили на шофёра. Подожди, это какой Барсуков? А, это тот, который в церкви поёт? Товарищ капитан, Вы его определили в какую команду? В 54-ю? В такую хорошую? Дайте мне Вашу повестку». Я даю им повестку, он при всех её разрывает. – «Идите отсюда домой! Все завтра идут в армию, а Вы идите домой, мы Вас вызовем. Я Вас пошлю на Крайний Север, где Вы будете знать, как молиться!» Вы себе не представляете мою радость! Завтра они все в эту несвободу, служить два года в армии, а я окрыленный выбежал, что мне завтра не в армию!

Неважно, что Север светит?

Нет! В 18 лет, ну Вы что? Романтика же! Это было за две недели до 6 мая. Я ещё две недели был на свободе, и, как сейчас помню, на праздник Георгия Победоносца я ухожу в армию. Марийцы посещают храм в этот праздник, обычно много народу в храме. Папа решил при всех отслужить молебен о путешествующих для меня. И помню, когда прочитал он Евангелие, тут все вдруг ко мне потянулись: «Наш дорогой Ваня!»

Вы старший в семье?

Я самый младший. И тут мне все пожертвовали какую-то сумму на армию. Я маме всё отдал, столько денег зачем мне?

Вас куда в итоге направили?

Я служил на Дальнем Востоке, в субтропиках, это одна параллель с Сочи, за Владивостоком. Там было 40 километров до Кореи и 8 километров до Китая.

Я поступил, будучи водителем миномётной батареи. Мне показали: «Вот секретный миномет, он не на ходу. Ты напиши, какие нужны запчасти, чтобы эта машина поехала, она стоит сломанная». Я походил три раза вокруг неё. Я же только водитель, мы не автомеханики. Но один раз я всё-таки подполковника комбата до китайской заставы довёз.

Я отслужил ровно три месяца в полковых частях, а потом получилось так, что я заболел, оказался в госпитале. И вот моя история болезни закончилась, а за мной не едут. Меня не берут и не берут. Потому что нужно было за 120 километров за мной приехать. И случилось так, что один фельдшер-лаборант комиссовался. И медсестра на меня глаз положила, говорит: «Давай я тебя научу брать кровь из пальца и делать анализы».

Вы тоже этим занимались?

Да, потому что он комиссовался. И она меня научила брать кровь из пальца и делать анализы крови и мочи. Моя кличка была «пробирка и вампир». Потому, что я кровь брал. А кровь брать – это нужно было через трубочку. И в итоге я там остаюсь фельдшером-лаборантом, делаю анализы в белом халате.

И получилось так, что прошло полгода, и войсковая часть полка издаёт указ, меня отправляют в медико-санитарный батальон штатным медиком, ефрейтором. И я был медиком. Очень ответственная была работа. Например, привозят с аппендицитом, все симптомы. Я заметил закономерность, почему-то солдат с аппендицитом привозили ночью. Дежурный хирург меня вызывает. Последнее слово за мной: должен быть лейкоцитоз повышенный. Меня будят, я быстрее в свою лабораторию, беру свой ящик, беру кровь из пальца.

Но это без медицинского образования? То есть, медсестра натаскала Вас на эти пробы?

Да, я мог сделать анализ крови, анализ мочи, я биохимию делал, желудочный сок определял. Я делал реактивы даже, из которых делаются некоторые анализы. Не забывайте, солдат может всё! Потому, что это – солдат. Представляете, ночью привезли одного, все симптомы аппендицита. Я делаю анализ – нет, не показывает, лейкоцитоз нормальный. А должен быть повышенным – и тогда нужно вскрывать человека. Представляете? Как сейчас помню, капитан Кандыба поверил этому анализу и не стал его вскрывать, резать. А утром нашёл у него другой диагноз. То есть, хорошо, что он поверил мне. Ответственно анализы я делал, лейкоцитарную формулу крови читал и клинические анализы крови.

Я чувствовал, как мама за меня молится. Мама прислала мне в армию акафист Георгию Победоносцу, от руки написанный, потому что не было в печатном виде. В двух толстых конвертах я получил. И я умудрялся раз в неделю читать акафист Георгию Победоносцу.

Я познакомился там с моим коллегой, он тоже был медбрат, Костя. Потом тоже стал священником и гулял на моей свадьбе. Я говорю: «А как ты стал верующим?» Он говорит: «А у меня тётя в Пюхтицком монастыре». Он из интеллигентной семьи, у него мать журналистка, папа геолог. Он москвич, с Лосиностровской. И мы с ним умудрялись на Страстную неделю поститься. Мы говорили, что у нас разгрузочная неделя, и мы мясо не едим. Потому что это же армия, там же что дали, то дали. Понимаете?

Я фельдшер, я привилегированный. У меня ключ от кабинета просторного, там два холодильника, ковровая дорожка. Я один лаборант: и хирургия, и терапия вся на мне. Я утром прихожу после развода. Все пошли кто куда в холод, а я – в свой тёплый кабинет. Говорю: «Ну-ка все правую руку греть, сейчас буду у вас кровь из пальца брать!»

Никто на Вас не наезжал?

Капитан говорил: «Так, Барсуков, ты ещё не комсомолец, скоро им станешь!» И был такой капитан Трандин, после отбоя он делал нам поблажку и с нами по-братски пил чай. И вот Костя, я, ещё кто-то в белых халатах, мы с ним могли чай попить. И он узнаёт, что я верующий, что я после армии собираюсь поступить в семинарию. Так вот, вот этот Трандин, узнав, что я верующий, сказал об этом в штабе всем офицерам на офицерском собрании. Не забудем, это был 1981 год. Как раз при нас Брежнев умер, нас собрали, сказали, что он скончался. И слушайте, как повернулось дело! Потом тот же Трандин, который слил, что я верующий, он же нам и рассказал реакцию этого капитана: «Товарищи офицеры, будьте осторожны, в нашей части есть верующий человек. Это Барсуков, лаборант. Да мало того, что он верующий, он ещё в семинарию собирается поступать! Ну, конечно же, никакого комсомола он недостоин!» Вы представляете, как получилось? И отстал вообще! То есть я не был ни октябрёнком, ни пионером, ни комсомольцем.

А изначально не указали, когда Вас отправляли, приписку, что Вы верующий?

Нет, нет, ничего не было. Вообще никак не было.

А как Вы поступили в семинарию?

У меня очень классическая форма: школа, армия и поступление в семинарию.

Легко было поступить?

Было поступить нелегко, потому что был конкурс. И я, приезжая ещё до армии, видел, как там парни не поступали. Вот владыка Феофан такой был, он рассказывал нам, его не взяли, и он целый год вынужден был где-то около академии какое-то послушание нести. И таких парней было много. Делали вторую попытку, третью.

И вот я пришёл на вступительный экзамен после армии. После всех экзаменов мы сидим в трапезной, и стали объявлять. Должны были взять из 500 желающих только 120 человек. Было три класса по 40 человек. Три человека на одно место.

Мы сели обедать. Помощник инспектора, отец Филипп, помню говорит: «Братья, послушайте, кого я не зачитаю, значит, тот не поступил». И он стал зачитывать, я слышал, что он с буквы «А» начал. Моя фамилия на «Б». Потом я слышал, что он читает уже на «Б» долго, а меня всё нет. Я говорю: «Как?!» И уже почти последним прочли. Поступил!

То есть, с первого раза?

С первого раза. Но я этому не поверил. Мне этого было мало. И после обеда, мы все ринулись наверх, чтобы вот пальцем провести по списку и увидеть. И потом приехать домой, и сказать: «Я семинарист!»

Это в 1980-е годы?

Это был 1983 год. Я поступил в 1983. Я учился в 1-А, ещё были 1-Б и 1-С, и мы три потока так и шли.

То есть, тогда уже, в принципе, было почётно поступать в семинарии, раз такой конкурс был?

Ну, нет, просто было же 15 республик, 260 миллионов в СССР. А всего 3 семинарии и 2 академии.

А какие-то внешние препятствия были при поступлении? После армии же начинают привлекать юношей, которые только что демобилизовались, в МВД, в милицию.

Нет, нет, совсем нет. Я это никак не чувствовал. Понимаете, может быть, у меня такой характер, я не знаю, я этого ничего не боялся. Я знал, что там идёт сбор данных, мне потом сказали: «Ты знаешь, что на тебя вот такой вот толщины дело?»

У меня сестра в это время на регентском училась. У меня свободные два часа времени, я иду к сестре, у неё время проводим. А там, оказывается, всё это фиксировалось, то есть, в самой семинарии была система.

Были свои люди, которые доносили?

Да. В конце первого класса семинарии я познакомился с моей матушкой – самой любимой и красивой. И говорю папе: «Я очень хочу служить!» А он говорит: «У тебя невеста есть?» А я говорю: «Есть, мы на Пасху познакомились». Мой друг со старшей сестрой, а я – с младшей, Галиной. Я женился и перешёл на заочное. Я на очном учился только первый курс. У меня и семинария, и академия заочная. А вот здесь, в Казани, владыка Пантелеимон[1] тогда был, он очень боялся, чтобы я отсюда не уехал. Он говорит: «Ты должен сюда вернуться. Смотри! Только сюда!» А куда ещё? Больше никуда. И вот мы, молодожёны, идём к нему на приём. Я, помню, джинсы снял, костюм надел в зале ожидания на вокзале, и к владыке мы на приём, молодожёны, пришли. Он поговорил с нами. – «Значит, на Покров мы тебя рукоположим». Этот Покров был 40 лет тому назад. И в этом храме он рукоположил меня во диакона. Моя мечта сбылась.

Это в Никольском храме?

Да, где рукоположился мой папа, мой старший брат, и оказалось, мой тесть тоже. Все тут, в Никольском, и рукоположились. Как владыка Анастасий говорил: «Мы все тут духовно родились».

То есть, Вас рукоположили до окончания семинарии?

Да, да, конечно. Мне было 22 года, я женился в 21 год, и меня рукоположили во диакона. Женившись, я перевёлся на заочное, и меня послали в село Гари, под Зеленодольском. И моя мечта сбылась. Я помню, когда меня рукоположили, отец Николай Ушаков[2], старец, он недавно скончался, мне такую фразу сказал, которая мне запомнилась, но которой я тогда не понял. Он говорит: «Село Гари – хороший приход, ты не волнуйся». А у меня сразу вопрос: а почему я должен волноваться-то? Я не знал, почему я должен волноваться.

И вот, помню, это был вторник, и мы приезжаем с Галей знакомиться со священником, с которым я буду служить. Мне показали церковный дом, и сам он пригласил меня любезно на чай. И я задаю ему вопрос: «Когда мы с Вами будем служить?» Он сказал: «Мы будем служить в пятницу вечером». Я помню это чувство грусти, что ещё среду ждать, четверг ждать, и только в пятницу мы будем служить. Мне было неимоверно интересно посмотреть тот амвон, как место моего диаконства! Я облюбовал это место, и стал с упоением служить диаконом.

Так что имелось ввиду под тем предостережением, что там хорошее место?

Ну, наверное, думали, что я хочу в город какой-то, что ли. А я понять этого не мог. Там был ещё один такой случай. Я в этих Гарях послужил 7 месяцев после праздника Покрова. Наступает Великий пост после зимы, и всё духовенство Казанской и Марийской республики, там человек 25-30, собиралось здесь, в Казани, на исповедь духовенства. И меня отзывает отец Анастасий, секретарь епархии, ныне митрополит, дай, Господи ему здоровья. Он говорит: «Ты как там служишь?» Я говорю: «Хорошо». – «А мы тебя после Пасхи сюда забираем». И у меня первая была мысль: «Почему? Не понравился, что ли, я в Гарях? Почему сюда?» А там наступила весна, они меня не забирают ещё, где-то только в июне забрали. Мои бабульки от папы приехали, мне вскопали всё. Я в свой палисадник чернозём таскал в вёдрах, клумбу поднимал. Я тут хотел жить всё время и служить. – «Ну, почему меня сюда? Не понравился я, что ли? Ну, сюда, так сюда». И помню, мы нашли Москвич. За эти 7 месяцев мы нажили столько добра, что мы в один Москвич всё поместили и сюда переехали.

Отец Анастасий тут нашёл на улице Максимова в хрущёвке однокомнатную квартиру: «Вот мы тебе оплатили на полгода, вот тебе жильё. А дальше, как хочешь». Полгода проходит – выметайтесь, жилья нет. Мне старые священники говорят: «У тебя один выход – купить частное жильё». А где деньги брать? Денег нет. Спрашивали: «Братья и сестры, вот наш любимый молодой диакон, ему жить негде, у кого есть квартира отдельная?» Три человека подошли. Спрашиваем: «У вас отдельная квартира?» Отвечают: «Отдельная! Я буду вот тут спать, а вы – вот тут. Всё отдельно!» – «Да квартира нужна отдельная, а не комната отдельная!» И я за полтора года в трёх квартирах пожил. Мне потом отец Иоанн, наш настоятель, говорит: «Я с мокрицами 6 лет в подвале, полуподвале жил, а ты всего полтора года!»

И Вовка, мой сын, родился на квартире. Я помню тот зимний вечер, когда я приехал к папе, и крёстная сидит. Это был 1986 год. Он говорит: «У тебя сынок родился?» – «Да». – «Где живёшь?» – «На квартире. А что надо делать?» Он говорит: «Частный дом купить». Я говорю: «Денег нет». – «Полезай на чердак и там покопай». И всё. Я покопал, папа добавил, и сын теперь живёт там, где я сейчас живу. В частном доме, в центре города.

Став диаконом, я почувствовал атеистические драконовские налоги на служителей культа. Объясню, что это такое. Если все платили 6 процентов, то мы, служители культа, – 33 процента. Уже когда я стал священнослужителем здесь, в Никольском кафедральном соборе в 1985 году, мы, всё духовенство, получали зарплату за январь, за февраль, а за март мы получали зарплату, добавляли, помню, 126 рублей и полностью относили в качестве налога. То есть мы вообще зарплату не получали.

А на что жить приходилось?

Я диакон, мне настоятель сказал: «Если тебя бабушки полюбят, то ты будешь жить хорошо».

А ещё батюшка в двух словах буквально расскажите, образование и дисциплина в семинарии раньше лучше была, чем сейчас?

Ну, это же наша альма-матер! Там Осипов, там Скурат, там отец Иоанн (Маслов). Осипов ещё на вводной лекции сразу стал кумиром. Конечно, там уровень был! Мы бегали всё время перед началом занятий к мощам прикладываться. Иногда на братские молебны ходили. Я пел в верхнем хоре, и мы чередовались. Один день в академии поём, другой день мы поём в лавре. Я всё время смотрел на руку отца Матфея (Мормыля). Я видел вот это его пение, что он делает: «Ныне Силы Небесныя…», что он творит! И я помню, Иван Семёнович Козловский, оперный певец, приехал на одну всенощную. Отец Матфей увидел: Козловский стоит! Он сразу решил переменить какие-то вещи. Ну, оперный певец мировой величины! А ему тогда было 84 года.

Старец Кирилл, отец Наум, мы к нему ходили на исповедь, и так далее. То есть, это была такая лавра, что называется, центр мирового Православия! Чем она и сейчас, конечно, является.  

И потом, конечно, у меня масса друзей, а я видел, что мой диплом никому не нужен. Я, не спеша, самый минимум сдавал, чтобы в лавру как можно дольше ездить, как можно дольше учиться, продлить очарование. Я минимум сдавал: три-четыре предмета. То есть, я растягивал. Нам сказали: «Не меньше трёх-четырёх предметов вы должны сдавать». Собор мне оплачивал проезд, и я там учился, с друзьями встречался, общался. И с удовольствием возвращался опять с конспектами. Я только в 1997 году закончил академию. И тут Александр Владимирович Журавский меня «цап-царап»: «Мы открываем училище!» Ну, училище, потом семинария. То есть, я в семинарии преподаю с момента её открытия. Только что закончил академию, и он меня сразу заграбастал. Я там два года, что ли, литургику читал, а сейчас гомилетику. Я священником захотел стать где-то на третьем курсе академии.

Новые мечты появились?

Да, я стал чувствовать, что я из этих штанишек вырос. Вырос и захотел стать священником. Где-то уже ближе к концу академии, прослужив диаконом 12 лет, я стал к владыке подходить с этой просьбой за благословением. Он, чтобы меня оставить дальше диаконом, потому что у него просто диаконов не было, говорил: «А давай я тебя в деревню?» Я один раз эту пилюлю проглотил, другой раз, а потом говорю: «А почему я с академии должен идти в деревню, когда тут трактористы и повара в соборе служат?» А тут был один зав. столовой, а другой – пионервожатый. И вот он меня через два года после моей просьбы рукоположил во священника.  

[1] епископ Пантелеимон (Митрюковский) (1912 – 1993)

[2] Протоиерей Николай Ушаков (1923 – 2020)