ФИО: протоиерей Михаил Денисов

Год рождения: 1952

Место рождения и возрастания: республика Марий Эл, пос. Удельная Раменского р-на Московской обл.

Социальное происхождение: из семьи служащих

Образование: высшее, Московская духовная академия

Место проживания в настоящее время: г. Тобольск

Дата записи интервью: 04.06.2024

Здравствуйте, отец Михаил, мы решили с Вами провести беседу на тему жизни Церкви в советскую эпоху. Мы начнём издалека и поговорим об одном из самых важных моментов жизни – о периоде детства и юности. Самыми любимыми для нас и ответственными за нас людьми в этот момент являются члены нашей семьи, в особенности родители. Поэтому просим Вас рассказать о них. Были ли они верующими, кто участвовал в Вашем воцерковлении, как складывались взаимоотношения друг с другом и в особенности с церковным миром. Возможно, у Вас были предметы религиозного обихода или литература данной направленности.

Родился я в 1960 году в республике Марий Эл, на берегу Волги. Храма у нас там не было. Крестил меня дедушка, что называется, «погружал». Когда мне исполнился год, мама ездила со мной в Бугульму к священнику отцу Илие (в тех местах его знают), и он там совершил миропомазание и воцерковление.

В детстве я помню, как мы каждое воскресение дома совершали молитвы. В субботу вечером – вечерню. У нас был молитвослов или точнее сказать канонник. Мы пели вечернюю службу 6-го гласа, а утром в воскресение совершали часы и изобразительны. Вот, каждое воскресение у нас был такой праздник. На Рождество ночью мы молились, верующие тоже приходили молиться, потом у нас был праздничный обед, так что праздники мы в семье с детства соблюдали.

Первый раз я исповедовался у священника, который относился к группе священников катакомбной церкви, у отца Михаила Рождественского[1]. У меня часть родственников не ходила в храм, они обращались к священникам, которые осудили декларацию митрополита Сергия[2]. Эти священники совершали богослужения по домам. Но потом, когда мы подросли, этот священник, отец Михаил Рождественский, моему папе сказал: «Иди в храм. Если не будешь в храм ходить, то детей потеряешь». И папа стал ходить в храм. Мы потом переехали в Липецкую область, в город Данков и уже исповедовались и причащались в храмах Московской Патриархии. А часть моих родственников так и осталась, они, так скажем, в расколе пребывают.

Мои родители люди были верующие с детства, они были в годы юности репрессированы. Папа у меня в сталинских лагерях провёл 10 лет, мама тоже, дедушка был репрессирован. Они были репрессированы по статье 58 пункт 10 «участие в пропаганде или агитация с целью свержения советской власти». Но, конечно, они ни в какой агитации не участвовали, а речь шла о том, что они собирались вместе молиться. Когда храм у них в селе закрыли, то верующие стали собираться по домам в праздники, и это считалось антисоветской деятельностью. В моём воспитании, кроме моих родителей, участвовал мой дедушка. У него была репрессирована сестра, она причислена к лику святых – преподобномученица Анна (Боровская), жена брата Алексея – мученица Евфросиния Денисова, она также причислена к лику святых. Также были братья репрессированы. Они были расстреляны в Карлаге. О репрессиях я, конечно, знал. Знал и о закрытии храмов и духовных школ. Дома у нас находились книги со штампом Казанской духовной академии. Брат дедушки жил в Казани, и когда там академию и семинарию закрывали, некоторые книги разобрали. Вот у нас дома они и лежали. Некоторые из них я читал, смотрел. Знал, что семинарии там нет сейчас. Липецкая область и вообще центральная Россия – это огромное количество обезглавленных храмов. Едешь на машине – почти в каждом селе стоит храм обезглавленный. Открыт был только один храм на район. Допустим, у нас был в городе Данкове один храм на город и на район. А было около 40 храмов в районе. Прошёл каток репрессий и гонений. С другой стороны, хоть один был храм, но он был всегда полный. Помню, в детстве я в храме не стоял, а висел – столько народу было, если, например, святителя Николая праздник. А если Рождество Христово, то зажат был со всех сторон людьми! Если зашёл, то всё, уже не выйдешь, пока служба не закончится. Конечно, по сравнению с нашим временем было хорошо то, что люди тогда не только детей крестили, но и венчались. Я помню, несколько раз видел, как священник венчал две или три пары, то есть венчалось много людей. Молодёжь приходила. Вроде как в храмы они не ходили каждое воскресение, но в Великий пост, на исповедь бабушки или родители детей приводили. Поэтому много было тех, кто хотя бы раз в год исповедовался и причащался. Репрессии, конечно, шли на всех уровнях, но народ веру сохранял. Я уже не говорю про Пасху, когда весь город шёл освещать куличи. Была ещё традиция, когда на Пасху все люди шли на кладбища. Просто город преображался! Мне папа с мамой говорили: «Не надо на Пасху идти на кладбище! На Радоницу надо! А на Пасху в храм надо идти».

Конечно, в детстве, где мы жили, храма не было, а потом переехали в Липецкую область в город, в котором был храм. Папа у меня пел на клиросе и читал. В школьные годы нам нельзя было становиться на клирос, но в храм мы ходили.  Вот тогда у меня появилась мечта участвовать в церковной жизни, быть поближе к алтарю, к клиросу. Я даже не знал, что семинарии существуют.

Как Вы относились к антирелигиозной компании, пропаганде научного атеизма? Для конкретизации возьмём школьный период. Проявляли ли Вы там свою религиозность? Были ли в Вашем классе другие верующие, и какая реакция могла последовать от администрации на ситуацию, при которой бы проявилась Ваша причастность к Православию?

Когда я учился в школе, как только преподаватели узнавали, что наша семья верующая, то на нас обращали внимание.  Я помню, в третьем классе пришли мы на урок, и классная руководительница почему-то стала спрашивать, у кого в доме есть иконы. Спрашивает одного, второго, третьего, и до меня дошла очередь, я молчу. У нас иконы, конечно, были. Она начала говорить, что иконы – это пережиток прошлого. Перед Пасхой преподавательница проводила урок, как не разговляться. Говорила: «Родственники у вас, может, постятся, на Пасху, может, кулич будет освящённый, а вы возьмите до этого и съешьте что-то скоромное – кусочек мяса, например, и вам будет кулич уже нельзя есть». Вот такое было наивное отношение. На Пасху помню, это был год 1972 или 1973, обычно были субботники, а тут сделали воскресник. То есть на Пасху днём сделали уборку территории. Мы не пошли убирать, и потом нас (всю семью) вызвали в учительскую и спрашивали, почему не ходили. Тогда я ещё услышал такое выражение: «Спасибо партии родной за доброту и ласку, отняли выходной и Пасху!» По-моему, эту шутку передало Радио «Свобода». Ну и проводили с нами беседы, работу. Помню, сёстры мои пришли из школы, плакали, я более мужественно относился и не плакал. На Пасху обычно дежурство было у храма, преподаватели стояли там и не пускали в храм. А тех, кто пытался пройти, потом опять вызывали.  Вот такая работа проводилась. Из школы только я один ходил в храм, поэтому я испытывал некоторое неудобство, насмешки были. Жили мы в период антирелигиозного давления. Словом «богомол» могли обозвать, и я чувствовал себя неудобно. Поддержка родственников была самым главным.  Однако особого трагизма я не испытал: ну, поругали и поругали, ну, бывает. Я не был ни пионером, ни комсомольцем. В период брежневского правления советская пропаганда была уже более мягкой. Такого особого гонения, как претерпели мои родители, не было, конечно.  Наше школьное образование было, конечно, очень добротным. У нас в городе был музей. Правда, музей был в бывшем храме, я об этом потом узнал. Была картинная галерея. А отец нас, детей, приобщал к культуре. Сам он не был высокообразованным, но понимал, что детям надо дать образование не только школьное, но и более глубокое. Мы обычно с моих двенадцати лет почти каждый год ездили в Москву, посещали музеи, Третьяковскую галерею, но самым, конечно, впечатляющим было посещение Свято-Троице-Сергиевой лавры. Мы приезжали туда несколько раз и несколько раз приезжали с ночёвкой, ночевали в Трапезном храме. Вечером были на службе, исповедовались, потом читали правило ко причащению, потом на полу там где-то немножко поспишь, и утром в пять часов ранняя литургия. И я вот до сих пор помню, как тогда пел хор отца Матфея (Мормыля). Я не знал тогда ни отца Матфея, ни хор его. Пел смешанный хор, и где-то около половины шестого утра после возгласа «Благословенно Царство…» такое «Аминь!» этого хора звучало! Такими голосами свежими, яркими! И сразу ты просыпался после этого. И потом на одном духе проходила вся Божественная литургия! Утром, в семь часов она где-то заканчивалась, выходишь на улицу, – там грачи, такой шум, солнце – и как будто побывал в раю. Вот детское впечатление такое было. Это навсегда осталось впечатление о посещении Свято-Троице-Сергиевой лавры. Мы ездили ещё в монастыри. Тогда были монастыри открыты в Почаеве, Псково-Печерский монастырь, в Киеве было два монастыря. Вот эти монастыри мы посещали.

Возможно, Вам приходилось слушать передачи иностранных радиостанций на религиозные темы?

Конечно, большое значение для воспитания, образования, я считаю, имели передачи из-за рубежа.  Вот, каждое воскресение, по-моему, в 14:30 по «ВВС» выступал владыка Антоний (Сурожский), мы слушали его проповеди, беседы. Владыка Василий (Родзянко) выступал. Конечно, там в передачах был немножко элемент критики Церкви в Советском Союзе, но проповеди и беседы от владыки Василия и владыки Антония – это было незабываемо. «Голос Америки» слушали, там проводил беседы отец Виктор Потапов, их мало глушили. По Радио «Свобода» ещё, это по времени уже ближе к Тысячелетию Крещения Руси, Глеб Александрович Рар вёл передачи, но обычно радио «Свобода» сильно глушили, поэтому их передачи было сложно услышать. Вот в воскресения помню, как отец нас собирал и сажал у радиоприёмника. Радиоприёмник у нас был «Веф 201», и мы слушали передачи, проповеди, там был ещё обзор церковных и политических событий. Я помню, в Тобольск приезжал владыка Василий в начале 1990-х годов, и он рассказывал такой случай. Он приехал в Россию, и где-то случилась авария, и он был свидетелем. Он подошёл, человек умирал после аварии. Он спросил: «Вы в Бога веруете?» – «Верую» – «Евангелие читали?» – «Евангелие не читал, слушал передачи владыки Василия (Родзянко)». А владыка Василий стоит рядом с ним, умирающим после аварии. Так что эти передачи многие тогда слушали. Они большое значение имели. Я благодарен владыке Антонию, владыке Василию за такое духовное просвещение.

По «Голосу Америки» также помню, я несколько раз слушал проповеди отца Александра Шмемана, он говорил таким басом, таким проникновенным голосом. Говорил о преподобном Серафиме Саровском. Тогда я получил впечатление о нём. Больше впечатлила сила его голоса, только позже познакомился с его литературой, уже когда в семинарии учился. Помню, я когда учился в семинарии, приходил на почту, тогда же не было сотовых телефонов, надо было прийти на почту, чтобы домой позвонить. Иду оттуда, и на встречу идёт Серёжа Жиров, он сейчас батюшка. Спрашиваю: «Куда идёшь?» – «Вот попросили телеграмму дать с соболезнованиями – умер отец Александр Шмеман». Это был 1983 год.  Как-то в памяти осталось это. Тогда ещё интересный момент был. На почте на столе лежал журнал «Советский Союз», и там была фотография Тобольска и Тобольский кремль. Статья была о том, что строят химический завод, и некоторые из общественных деятелей выражали опасение, что это будет вредно для Тобольска, экология нарушится. Вроде, кто-то из организации «Добрая воля» писал статью. Я так посмотрел на этот далёкий Тобольск: кремль даже есть там! Но никогда не думал, что придётся ехать в Тобольск. С Тобольском ещё один интересный момент связан. Было такое послушание у некоторых студентов – носить пищу пенсионерам, ветеранам, тем, кто работал в академии. Вот в Московской духовной академии был библиотекарем Владимир Македонович Волков, и мне дали послушание носить ему обед. Я ему приносил обед в баночке: первое, второе. Он это принимал и потом начинал рассказывать. Говорил: «Ну сядь, посиди». У него был деревянный дом, крылечко, я садился на крылечко, и он начинал рассказывать про Тобольск. Мне нужно было идти, какие-то дела были, а он мне всё про Тобольск рассказывает. А он, оказывается, закончил Тобольскую духовную семинарию, потом работал библиотекарем в Московской духовной академии. Когда он умер, нескольких студентов направили на его отпевание, и в Ильинской церкви мы служили всенощную, потом Божественную литургию и отпевание. Я там был, также владыка Максим (Дмитриев), сейчас епископ Елецкий и Лебедянский. Мы участвовали в отпевании Владимира Македоновича Волкова. Я тогда не думал, что я окажусь в Тобольске. У нас в библиотеке в Тобольске есть книга его воспоминаний. Он закончил семинарию до революции ещё, до её закрытия. Вот такие интересные бывают встречи, необычные ситуации. Промыслительно.

Расскажите, пожалуйста, о том, как и когда у Вас появились первые мысли посвятить свою жизнь служению в священном сане (лично ли Вы к этому пришли или была некая традиция)?

Конечно, первые мысли о священстве у меня появились, как и у многих молодых людей, которые поступили в Московскую духовную семинарию после посещения Троице-Сергиевой лавры. Когда приезжал в лавру молодой человек и встречал семинаристов или слышал хор студентов Московской духовной семинарии, то, конечно, возникала мысль: а нельзя мне тоже попробовать поступить? Но была в наше время такая особенность, что до армии поступать было нельзя. Нужно было отслужить в армии. После армии я работал и параллельно начал посещать храм. Встал на клирос, с бабушками пел, читал. Научился церковнославянскому чтению. Я нот не знал. А бабушки такие были, которые знали ноты. И у нас была одна бабушка, которая рассказывала, что её отец пел в хоре протоиерея Петра Турчанинова. Раньше камертоны были большие, и якобы Турчанинов как-то так камертоном управлял, может, замечание какое-то сделал и попал ему в зуб. И выбил зуб. И он всем потом рассказывал: «Вот, отец Пётр Турчанинов мне зуб отколол камертоном. А одна бабушка была, Варвара, она мне подарила книгу Апостол. Она закончила до революции курсы псаломщика. Вот когда она в храме канонаршила, её голос был как будто восемнадцатилетней девчонки, а ей было восемьдесят лет тогда. Ещё я застал тоже, у нас на клиросе пел один дедушка, который закончил Рязанскую духовную семинарию. Это было начало 1980-х годов. И вот в 1983 года я поехал поступать в Московскую духовную семинарию. Я думал, я один такой приехал, герой, а тогда, в 1983 году, поступало 240 человек! Это со всего Советского Союза: это и Россия, и Украина, и Молдавия, и Белоруссия, и Дальний Восток, и Сибирь. Владыка Александр (Тимофеев) был ректором. И приняли тогда 120 человек, я помню. На Преображение объявили результаты. Ну вот, тогда началась семинарская жизнь.

Расскажите, пожалуйста, о Ваших воспоминаниях о семинарии и академии. О взаимоотношениях с преподавателями и студентами.

Для меня семинарская жизнь была в удовольствие. Распорядок дня и дисциплина не пугали, после армии это было очень хорошо даже. Не было никакой дедовщины, четыре раза приём пищи. Ну и, конечно, это богослужения, это хор, это пение. Я тогда полюбил великопостные богослужения, потому что до семинарии в Великий пост постоянно в храм не ходил, работа была. Только вот на канон Великий прп. Андрея Критского ходил и в воскресения. А вот уже в семинарии я смог увидеть всю структуру служб Великого поста. Для меня семинария является до сих пор самым лучшим воспоминанием в моей жизни. Это и общение, конечно, с преподавателями. Это Иван Александрович Глухов, это отец Зотик[3], у которого мы пели в хоре, это отец Матфей. Первые преподаватели наши в первом классе. Отец Николай Кочанкин преподавал у нас библейскую историю. И многие, многие преподаватели, многие из которых уже сейчас ушли в вечную жизнь. Много и тех, которые живы. У меня в алтаре Синодик, я поминаю преподавателей, которые скончались, и тех, которые здравствуют. Можно сказать, мечта, которая в детстве, в школьные годы зародилась, исполнилась. Это лучшие годы.

Конечно, особый период был во время учёбы – это подготовка к Тысячелетию Крещения Руси. Это богослужение, которое было в Свято-Даниловом монастыре, который к этому времени восстановили, один из первых монастырей, который восстановили. И там было богослужение, в котором участвовали Патриархи Вселенской Церкви, Святейший Патриарх Пимен, который уже себя тяжело чувствовал. Долго к этому богослужению готовились. Отец Матфей много спевок проводил. Вот это, конечно, особый день был для России, да и вообще для истории Церкви. Тогда причислили к лику святых свт. Феофана Затворника, свт. Игнатия (Брянчанинова) и других святых. Отношения между Церковью и государством как-то потеплели. Приходилось участвовать в поездках во Францию, в Германию в составе хора отца Матфея. Знакомство с Церковью за рубежом, с русскими эмигрантами, которые там сохраняли веру – эти впечатления, конечно, необыкновенны. Некоторые связи с верующими до сих пор сохранились. Некоторые из нашего курса уехали в Германию, там служат на приходах Русской Православной Церкви. Я помню, как мы книги привезли. Тогда ещё издательства не было у нас, можно было купить только Библию, молитвослов, и то с трудом. Когда приехали, помню, в Мюнхен, в монастырь прп. Иова Почаевского, нас владыка Марк, ныне здравствующий, завёл на книжный склад. Там было огромное количество книг, и он сказал: «Берите что хотите». Для нас это было что-то невероятное! Тогда мы набрали себе каждый по чемодану книг, привезли. До сих пор эти книги хранятся. Это было всё равно, что открыть окно в мир, который мы не знали. Сейчас это уже не в диковинку – книги. А тогда голод был такой. Голод слова Божиего.  

Так что много было очень интересного во время обучения. Но самое главное – конечно, это общение с преподавателями. Это самое большое и самое ценное, что осталось.

В 1989 году, когда я учился на 4-м курсе в Московской духовной академии, начали открывать семинарии. До этого у нас было только три семинарии: это Московская, Ленинградская и Одесская. И две академии было в Советском Союзе: Московская и Ленинградская. А потом, в начале перестройки, начали открывать. И вот в 1989 г. открыли Тобольскую духовную семинарию и сюда назначили ректором архимандрита Макария (Веретенникова). Потом назначили инспектора, такая была должность: не проректор, а инспектор, назначили секретаря Учёного совета. И меня сюда пригласили, сказали, что нет диакона. Нужно в семинарию диакона и преподавателя. И на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы владыка Александр совершил мою хиротонию. Я приехал тогда в Тобольск и вот с того времени начал преподавать.

Расскажите, пожалуйста, про Ваше рукоположение, назначение на приход и обстоятельства приходской жизни.

До 1997 г. я был диаконом, а в 1997 году владыка Димитрий, сейчас митрополит Тобольский и Тюменский, совершил мою священническую хиротонию. Я сначала служил в храме Петра и Павла. Потом 19 лет служил в храме Семи отроков Ефесских, на кладбище, а с 2017 г. – уже в храме апостола Андрея Первозванного.

Конечно, современный период нельзя сравнивать с периодом советской власти, когда священники не имели никаких прав. Был такой закон, когда священнику давали регистрацию с согласия двадцатки мирян. И священник на приходе был наёмником. Его могли в любое время снять и отправить на другой приход. Сейчас Церковь управляется самостоятельно, в жизнь Церкви вмешательства нет. Как служить, как проповедовать, что можно говорить, что нельзя говорить, никто не диктует, свобода религиозного вероисповедания существует. Есть, конечно, другие разные искушения и проблемы. Но не такие, как при советской власти, когда священника могли за слово, за проповедь лишить регистрации, сослать в глухомань или посадить даже. Сейчас в этом плане священник свободен. Другие трудности есть. Легко никогда не бывает.

[1] протоиерей Михаил Васильевич Рождественский (1901—1988). После отделения от митрополита Сергия (Страгородского) в течение всей жизни не состоял в общении с клириками Русской Православной Церкви, совершая лишь тайные священнослужения.

[2] Послание заместителя патриаршего местоблюстителя, митрополита Нижегородского Сергия (Страгородского) и временного при нем Патриаршего Священного Синода («Декларация» Митрополита Сергия) датировано 16/29 июля 1927 года, опубликована 18 августа 1927 года в «Известиях». Официальный документ представлял собой листовку размером 53 х 36 см, изданную тиражом 5000 экземпляров. Её разослали по приходам. Сразу же после публикации «Послание» вызвало ожесточённые споры как среди духовенства в СССР, так и в русской эмиграции.

[3] протоиерей Зотик Якимчук (1943 – 2024).