ФИО, сан: протоиерей Василий Романов

Год рождения: 1946

Место рождения и возрастания: Иркутская обл., Усольский р-н, пос. Тельма

Образование: Московская духовная академия (заочно)

Место проживания в настоящий момент: г. Воронеж

Дата записи интервью: 14.06.2024

Батюшка, здравствуйте! Мы рады, что наша встреча состоялась. По благословению нашего владыки митрополита, мы просим Вас рассказать о жизни Церкви в довольно сложный период для её существования, в годы советской власти. Для начала, батюшка, расскажите, пожалуйста, немножко о себе.

Ну что ж, обо мне уже написано много, даже в журнале. С благословения владыки Сергия, однажды была такая встреча с отцом диаконом, который спрашивал у меня как раз об этом обо всём и написал в Воронежском журнале о том, что я рассказал по благословению владыки Сергия.

Я, Романов Василий Яковлевич, протоиерей. Родился в 1946 году, 2 января. Воспитание получил в семье христианской, воспитывался в основном у бабушки. Отец на фронте погиб. Я его и не видел, и не знаю. Мама вышла за другого, и моё воспитание полностью было отдано бабушке.

Я жил у бабушки в посёлке Тельма в Иркутской области Усольского района в частном домике, и на каждую службу бабушка меня носила в святой храм Казанской иконы Божией Матери, где я принял крещение от протоиерея Михаила Мещерякова, который как раз вернулся из тюрьмы, пробыв там более десяти лет, и служил в этом храме. Он меня крестил, и в этом храме я причащался Святых Христовых Таин практически каждое воскресенье. Бабушка приносила меня в храм маленького и причащала. Потом, когда я уже подрос, встал на ноги, я уже пешком бегал в храм, к храму я привык с детства, с детства я был в храме. Это было время 1945, 1946 и далее года, когда Православие, конечно же, преследовалось. И когда я пошёл уже в школу, то естественно, нужно было вступать в октябрята, в пионеры, в комсомол – ни в какие эти организации по благословению моего духовного отца я не вступал. Некоторые скорби были, но об этом уже писалось.

Однако же, я прошёл путь школы до восьмого класса – раньше была восьмилетка – закончил восемь классов и ушёл работать. Так как мы жили в бедности, бабушка пенсию не получала – раньше пенсии то и не было, у неё, правда, был убит сын на фронте, за убитого сына она должна была получать, но она отказалась, так как не хотела за убитого сына от советской власти получать какие-то копейки, и жили на то, что Господь посылал. Тот же самый мой духовник, отец Михаил, и там ещё был игумен Евгений (Краснопёров) – они старались всячески поддерживать наше маленькое семейство.

Я закончил школу до восьмого класса и ушёл. Проработав, может, месяца два в колхозе, я ушёл учиться в город Иркутск в ГБТУ-2 – это училище по строительству и собиранию самолётов. Там были и военные, и гражданские самолёты. Вот это училище я закончил, работал на элеронах, собирал крыло самолёта, элероны были как раз по моей части. Некоторое время поработав, пошёл в армию. Пошёл с радостью. Взяли меня в танковые части в училище недалеко от Иркутска, в Чите, в Антипихе. Закончил танковое училище, был механик-водитель среднего танка. Служил три года – в училище год и два года в части. Несколько раз ко мне командир и политработники подходили и спрашивали, почему я до сих пор не комсомолец, почему я до сих пор не вступаю, потому что в армии нужно было, чтобы все были комсомольцы. Заставляли писать заявление о вступлении в комсомол. Я не говорил «нет», говорил «да», что буду вступать, и всё будет в порядке. Они отходили от меня, и так продолжалось некоторое время, потом однажды была облава, и очень интересная. Стали проверять все тумбочки. У кого, что в тумбочках есть. А у меня там лежал молитвослов, акафистник был маленький, маленькое Евангелие было. И было это всё в микросостоянии. Они всё это изъяли, и через некоторое время меня пригласили на беседу. Показали мне все мои вещи и спросили, какой я религии. Я сказал, что я православный. Они ответили: «Ну, раз православный, то ладно». Всё отдали. Ну, конечно же, стали говорить: «Ты заблуждаешься» и всё прочее, воспитательную беседу провели со мной, потому что это нужно было сделать. Я согласился с ними во всём, но оставался всё равно в своих мыслях. Никогда ни с кем не спорил и не доказывал ни свою правоту, ни чужую. Смирено уходил от каждого, и вот это оказалось маленьким подвигом – то, что я никогда не вступал ни в какие прения, не дрался ни с кем, не ругался. Если меня побьют, то побьют и ладно – в армии всё бывает, особенно в те времена.

Интересно тоже, тогда «старики» были в армии, и посвящали нас молодых в «старики» уже, они демобилизовались, а мы оставались. И так после отбоя, часов в десять, начали каждую койку поднимать, перед «дедами» на середину выставлять и задавать какие-то вопросы. Потом подходили или били, или нет – ну, в общем, маленькое издевательство было. И как-то так прошло, что там, где я лежал, меня даже не подняли и не вызвали никуда. Следующего вызвали, а я остался лежать на кровати. Слава Богу, всё прошло. Меня не трогали и в «старики» не посвящали.

После окончания службы в армии, я демобилизовался как раз на Троицу. Утром рано поезд из Читы до Тельмы меня привёз. Я вышел из вагона, было где-то шесть часов утра, служба в девять начиналась у нас. Пешком оттуда где-то километра четыре, я дошёл до дома. Конечно, дома все обрадовались, что я пришёл. И даже переодеваться не стал, в военной форме так я и пошёл в храм. Пошёл на клирос и даже Апостол читал в этот день.

По-славянски я уже читать мог с детства. Книг не было, откуда я научился, я сам не знаю даже, потому что раньше книг не было, а славянских тем более не было книг, только в храме. А у бабушки, может, какой-то молитвослов и был или Псалтырь, не знаю. Что-то было на славянском, и как-то я смог научиться читать на славянском языке. Никто меня не учил, но уже в церкви я читал. До армии, в церковь я заходил и только у порога стоял. После армии я стал уже стоять на клиросе, и в алтарь мог входить, а до этого времени, потому что советская власть была, не разрешалось молодому поколению даже в храм ходить. Всегда следили за этим делом. Естественно, и за мной следили, чтобы я не ходил. В другой раз и поддадут, когда в храм идёшь, потому что пионеров настраивали на это дело, чтобы они следили: кто пойдёт в храм, тех прижать немного. Ну прижимали и, Слава Богу, ничего не выжали, остался цел и невредим.

После армии пришёл, надо устраиваться куда-то. Ну, конечно, сначала надо было бабушке помочь, и домик уже разваливался. С Божией помощью этот домик снесли, мне ребята помогли наши, поставили новый маленький домик, из дерева, конечно, своими силами. Денег не было, без свяких денег. И я устроился на работу в колхоз, где проработал до сентября месяца. Какую-то зарплату получал: 4 рубля, 5 рублей, однажды 7 рублей, а это большие деньги были, 7 рублей, на эти деньги сколько хлеба возьмёшь! Ну вот, потом устроился в военкомат, так как у меня было много благодарностей по службе, и замечаний не было, военкомат меня с радостью взял, когда я пришёл военный билет получать. Получил военный билет, и мне предложили быть помощником начальника IV отделения. Меня устроили, и где-то я месяцев 7 проработал, зарплата неплохая была, где-то 15-20 рублей было уже, и на это можно было уже хорошо жить. Ну и потом проработал до определенного времени, меня начальник вызвал и сказал: «Ты, оказывается, в церковь ходишь!» Ну, я сказал, что хожу, конечно, по праздникам. Он говорит: «Пиши заявление об увольнении, а то на моей голой голове будут блины печь скоро! Так что надо тебе уходить. Или же не ходи в церковь. Вступай в комсомол, и будешь здесь нам помогать». Ну естественно, я написал заявление и ушёл. Ушёл из военкомата, и тогда у меня открылась полная возможность начать служить Церкви.

Духовник мой, отец Михаил, меня направляет в Иркутск, к владыке Вениамину (Новицкому)[1]. Он меня принимает, даёт мне место для работы небольшой, иподиаконом, и там уже я остался жить у него.  При нём была келейка небольшая, при владыке Вениамине я и жил. В храме трудился, потом меня завхозом поставили, уголь нужно было привозить из далёких мест, потому что всё отапливалось углём. Весь храм, весь двор. Вот я был завхозом. Добывал уголь, привозил уголь машинами, хотя сам за рулём не был, но как завхоз я должен был везде ездить, расписываться. Интересная была работа, пока не дошло до того времени, что я заболел. Пошли чирии по мне. Тогда меня с этого места убрали, потому что нужно было целыми днями сидеть в машине. Раньше ни дорог не было, ничего, по всем кочкам, да в леса ездить, дрова заготавливать. Ну вот я год проработал где-то так, а потом владыка меня убрал и благословил мне жениться. – «Глядишь, – говорит, – будем тебя рукополагать». Ну вот, жениться-то – это не проблема, только вот надо найти кого-то, где же мне там быстро найти? Ну, тот же владыка мне и подмигнул, где найти. Он говорит: «Там на клиросе есть Машенька, девочка хорошая. Приглядись к ней». Ну, я приглядываться не умел, я сразу подошёл и познакомился, как следует, а как познакомился, так где-то мы месяца три подружили. Она работала в больнице медсестрой, ну когда-то я ходил встречал её, когда службы не было, а когда служба, то на службе виделись. Ну вот, где-то через три месяца мы и поженились, мы долго не дружили, не испытывали, кто мы такие. Потому что раз владыка благословил, то уже благословение выше всех испытаний. Мы поженились, и слава Богу, Господь так помог, так благословил, что супругу мне дал хорошую. У неё отец был псаломщиком, мама её была регентом при этом же соборе. Сами они с Украины, там было гонение на христиан, и их выслали. Они высланы были с Украины, некоторое время в Казахстане были, там со старцами были знакомы, потом их владыка Вениамин пригласил к себе, и они были в Иркутске, ну тут и я подвернулся. Ну раз подвернулся, то я не упустил этого времени, забрал её к себе, и вот мы повенчались 26 января. А 22 февраля я уже был рукоположен в диакона.

Указ я получил от владыки Вениамина, но после этого указа я служить ещё не имел права. Я должен был получить ещё регистрационную справку от уполномоченного по делам религий, потому что в то время было так. Нужно было после указа архиерейского идти к уполномоченному с этим указом, представлять указ уполномоченному, уполномоченный даёт справку. И то не сразу, может испытать тебя, сразу не дать не справку тебе, а сказать: «Хорошо, я разберусь. Вы придёте ко мне тогда-то, тогда-то». Может, даже и через неделю и через две. За это время служить ты не имеешь права. Нужно ждать, пока тебе не дадут справку, а если начнёшь служить (а ему обязательно донесут, что ты начал служить), тогда вообще ничего не получишь, тогда он тебе ничего не даст. Ну вот, я просидел ещё где-то недельку, через недельку меня вызвал уполномоченный. Торжественно мне вручил справку, что я имею права в Знаменском соборе города Иркутска служить. И началась моя пастырская деятельность с этого времени. Недолго я прослужил, нужны были священники. Храмы были, мало храмов было, но они были. И в некоторых храмах вообще не было священников. Меня 14 сентября по старому стилю рукопологают во священника и отправляют в один из приходов. Сказать бедных – ничего не сказать, раньше бедных приходов не было, они были все беднейшие, потому что если 5 – 7 человек на приходе есть, это уже хороший приход. Отправили меня на приход в Зиму, такая есть станция недалеко от Иркутска. Когда я прибыл на этот приход, он был наполовину разваленный. Отопления не было, а в Сибири нет отопления – это под 50 градусов мороза, это хорошо чувствуется! Нужно было сделать отопление, но никто не разрешал. Уполномоченный не разрешал сделать отопление, но ввиду того, что я не слушался уполномоченных никогда, и всех тех властей, которые надо мной бывали, кроме церковных, я не подчинялся никому, кроме архиерея, то я сделал отопление в этом храме, кровлю немного подремонтировал. Уполномоченный вызвал, сказал: «Кто тебе разрешил сделать отопление? Кто батареи поставил?» – «Сам своими силами делал. Кто-то помогал из прихожан. Я замёрз, – говорю, – а если я простыну, то служить некому будет, ну вот я и решил сделать. Вы уж меня простите! Я виноват, виноват. Но я больше так не буду делать!» – «Ну ладно, ты ещё молодой, так что смотри, ничего не делай, в храме делать ничего не надо», – и всё, отпустил. Ну, отопление работает, тепло уже стало. Теперь осталось там ещё чего-то сделать, и так потихонечку мы что-нибудь да делали. Но недолго я там пробыл, где-то годика два, через два года решили меня оттуда убрать, потому что стал народ собираться. Люди стали приходить, служба стала почаще, а до этого там был батюшка, который служил раз в месяц, может, два, а остальные дни не служил, холодно было там служить. А я стал служить каждое воскресенье, и стали приходить, стали люди собираться, это не понравилось уполномоченному. Крещений прибавилось, тоже за всем же следили, то было 2 – 3 крещения в год, а тут где-то десяток. Всё, это уже пропаганда идёт, надо его убирать. Раньше больше пяти лет не разрешалось быть на приходе. И меня из Зимы перевели в Тулун, а в Тулуне было два храма, один был центральный, полуразбитый, а другой на станции. Туда перевели моего друга, батюшку тоже из Иркутска, а меня – в центральный храм. Ну, приехал я, храм пятипрестольный, громадный, тоже отопления нет. Ну что ж, пришлось тоже отопление делать. В первую очередь сделал отопление, чтобы было тепло служить. Жить негде, дома нету – построил дом. Всё, можно было жить, потому что это 300 километров от Иркутска, не наездишься. По Сибири 300 – это совсем мало, но не наездишься туда с Иркутска. Как раз в это время у меня и у матушки моей родился ребёночек, первенец. Она в Иркутске была, я в Тулуне был. Я в Тулуне, наверное, лет 5, но не угодил, опять-таки, уполномоченному. Храм побелили внутри и снаружи, иконы написали. Прибегает уполномоченный и говорит: «Зачем икону наверх поставил?» А там когда-то в храме была наверху икона Покрова Божией Матери, её сняли при советской власти. Я восстановил, написали туда икону Покрова Матери Божией, поставили. Звон устроили. Звона тоже нигде не было. Колокола приобрёл маленькие, где-то нашёл, сам не знаю. Ну вот, маленький звон был в колокола. Ну, тут уже все взбаламутились и уполномоченный, и все – не было же ничего, и тут появилось! Опять вызывает меня уполномоченный, говорит: «Заберу у тебя справку если не прекратите звон!» Я и говорю: «Я ж его и не открывал, это не я! Вы думаете я? Я не умею звонить совершенно! Так что это кто-то другой. Привезли колокола, поставили: “Батюшка, можно позвонить?” А я что, запрещу что ли звонить? Да пусть звонят! Вот они и позвонили». –  «А икону кто поставил?» – «А эту икону привезли из Иркутска и сказали, что нужно тут икону поставить, так как тут была раньше икона, но её теперь нет. Служба теперь у нас почаще идёт, люди стали приходить, – я говорю – ну икона, ну что икона? Ну снимайте! Только я не могу снять, потому что не я ставил. Там поставили, – говорю, – мужчины приезжали, но если это нельзя, то я попрошу Вас, кого-нибудь пошлите, снимите, чтобы было всё как положено». – «Кто, – говорит, –  полезет туда?» Я говорю: «Я не знаю, но я не полезу». На такие хитрости шли. Всё, икона осталась, звон остался. И бумажку не забрали.

У нас в храме не было Плащаницы Христа Спасителя вообще, только иконка, и всё. Я учился в семинарии в Москве, и решил приобрести Плащаницу Христа Спасителя. В семинарии был очень хороший духовник, с которым я переговорил, он говорит: «Я тебе достану». Достал мне Плащаницу. Всё же это бесплатно было, все друг другу помогали в то время. Сейчас же Плащаницу купить – это такие деньги! А раньше солидную Плащаницу, золотом вышитую достал мне духовник. А как провезти? Раньше не было обыска, это сейчас надо через камеры идти. Я запаковываю её в ящик, тоненький такой, она тоненькая, хорошо сложена, в ящик запаковываю и ящичек везу. На проходной в самолёт спрашивают: «Что это?» Говорю: «Зеркало. Зеркало хорошее приобрёл, надо сохранить!» – «Ну, в багажник!» – «Конечно, в багажник, я же не говорю, что с собой повезу». Ну зеркало, так зеркало. Так и прошло моё «зеркало». Привёз в Тулун эту Плащаницу, распечатали, открыли. На погребение у меня была Плащаница к Пасхе. Но донесли же на меня, что не было Плащаницы, а тут старинную Плащаницу, антиквариат где-то батюшка взял! А кто? Да староста донесла. Староста была такая преданная уполномоченному, безбожница такая была, но ходила, за всем следила.

 А получал я там 33 рубля и ещё сколько-то копеек. И тогда так было: два месяца получаешь, а третий месяц государству отдаёшь, потом опять два месяца получаешь, а третий государству отдаёшь. Зарплаты у меня получалось не очень-то много, и жили так скудненько, бедненько. Курочку не всегда покупали, может быть, раза 2 – 3 в год. Только если кто-то принесёт, это другое дело, а сходить купить, то не на что было. Ну, на хлеб, на воду, на молоко и на сахар хватало. Приношений почти не было, потому что раньше приношения рассчитывались так: если в храм кто-то принесёт булочку, или сахар, или чего-то ещё, и батюшка это заберёт, ему умножают на весь год по булочке и по килограмму сахара, и он за это должен будет заплатить налог, что приносили это и ему давали. Так вот, если даже и приносили на панихиду, то мы не брали, а надо было, чтобы кто-то забрал, куда-то унёс, а потом потихоньку тайно принёс. Вот так вот было.

Ну и вот, когда про эту Плащаницу донесли уполномоченному, там тоже возбудились, пришли с проверкой, зафотографировали, вызвали меня и суд устроили. Тройкой, три человека было, которые судили меня. Три дня судили, потом сажали в бобик и возили по городу. Иной раз долго меня дома не было! А уже и деток было двое, матушка с детками дома молилась, чтобы хоть где-то меня высадили. Но подвозили, правда, домой, высаживали возле дома и всё требовали: где я взял, и подписочку о служении им. Но и подписочки не получили, и где я взял – сказал, что взял в Троице-Сергиевой лавре. Открыто! – «Вот, – говорю, – иду по Троице-Сергиевой лавре, стоит какая-то женщина, продаёт вот эту икону. Ну а что? У меня такой иконы не было, вот я у неё и купил». – «За сколько же купил?» – «За 15 рублей». Там хоть 10 скажи, какая им разница? – «Вот, купил и привёз». – «А как Вы провезли, что Вас нигде не остановили?» – «Ой, – говорю, – да провезти-то проще всего, “зеркало” вёз!» – «Да, Вы так смело это провезли?»  Я говорю: «Ну вот, провёз. Значит, это не я смелый, а Господь благословил смело провезти. Провёз эту Плащаницу, теперь она в храме! Я же, – говорю, – не себе это взял – это вам! Для города, для храма! Храм – это ваше. Всё это ваше! И Плащаница эта ваша. Хоть и антиквариат, но он же ваш! Вот, зафиксируйте, – говорю, – запишите, что она есть. И в храме будем мы служить, и она у нас будет». Ну, кое-как, значит, всё равно сошлись на молодости: «Да Вы молодой! Вы ещё ничего не понимаете! Ну ладно, простим его». Простили и тут. Но всё равно, простить простили, но через некоторое время, там уже владыка Серапион[2] у нас был, и вот владыка Серапион, узнав обо всём этом, решил меня перевести, чтобы меньше скандалов было. Туда дали другого батюшку, а меня перевели в Улан-Удэ, в центр Бурятии, в Вознесенский храм, и поставили благочинным.

С этого времени начинается уже другое действие, потому что я уже стал благочинным и округ какой-то был, и с бурятами нужно было работать. С бурятами было работать намного легче, чем с русскими. Буряты – все верующие. У них там дацан бурятский, и они буддисты все. Сам уполномоченный по делам религий в дацане был бухгалтером. Хорошее дело выбрал. А буряты, они дикие, неграмотные в то время были. Сейчас-то, может, и другие. Так вот, он им там деньги считал, бухгалтерию вёл, и какой надо отчет, он в Москву посылал. А здесь-то, всё-таки, в православных храмах свои были бухгалтера, и свои были священнослужители, которые умели считать. И насчитывали столько, сколько надо, и кому надо. Ну вот, я прибыл туда. Храм был двухэтажный, один этаж прогнулся. Колокольни не было, она уже согнулась. Из конюшни был сделан храм. И между стенами головы коней ещё остались. И мне пришлось это всё дело раскрывать и открывать, головы коней оттуда убирать, вместо двух этажей делать один этаж. Но высокий храм. Реставрацию сделал, колокольню тоже поставил. И колокола привезли. Ну, тут был приход богатый, тут можно уже что-то делать. Лес покупал, лес привозили. Лес был дешёвый совершенно. И храм тоже деревянный. Сделали всё – комиссия опять нагрянула. Из Москвы. Стали проверять: зачем храм восстановили? Зачем колокольню поставили? Зачем звон сделали? Приехал уполномоченный. А мы с уполномоченным сначала очень плохо жили: он всему препятствовал, ничего не давал делать. А я делал. Он вызывал-вызывал, потом говорит: «Заберу у тебя регистрацию, и уже ничего не сделаешь». Я звоню владыке Серапиону и говорю: «Владыка, наверное, завтра заберут регистрацию». С архиереями хорошо я жил. Владыка приезжает сам в Улан-Удэ, идёт к уполномоченному на следующий день, начинает разбираться. Меня взял с собой, но сказал: «Сиди там». Я сижу, значит, в коридоре – владыка разбирается там с уполномоченным. Тот кричит: «Он привлекает к себе народ! У него крещения увеличились! Я не могу! Какой я отчёт буду делать перед Москвой? У нас в дацане ничего не увеличилось, а вот в православных храмах стало увеличиваться с его приходом! И, вот, будем судить его и – убирайте, убирайте его, чтобы его здесь не было! Давайте другого батюшку!» Владыка Серапион умел и жёстко говорить, и кулаком по столу стукнуть. У него вот такой кулак был! Он с уполномоченным так и разговаривал. Кулаком по столу: «Я его уберу, но я вам больше никого не дам! Пусть народ возмущается!» Он этого испугался, и стал помягче, помягче. «А судить, – говорит, – мы можем всех. Если сейчас, – говорит, – кучу томов законных положить, то и Вас осудить можно! По закону». Ну вот, короче говоря, он всё это уладил, потом меня  подзывает уже с улыбкой: «Всё, всё в порядке». Уполномоченный руку мне пожал, говорит: «Продолжай служить». Регистрацию не забрал. Мы отреставрировали. Потом его пригласили на чашку чая, он приехал к нам, уполномоченный, а он любил выпить: так подпил хорошо, что мы его потом вынесли, в машину положили, и его увезли. На этом дело и закончилось. Я там так и служил до того времени, пока владыка Мефодий[3] не прибыл. Я там и благочинным был, и в епархию ездил, и он приезжал на каждый праздник. Он решил меня с собой забрать, когда его перевели в Воронеж. Он решил меня забрать с собой, матушку мою, тёщу и тестя – в общем, всю мою семью. Вот от чего мы и оказались в Воронеже. Когда владыка Мефодий нас забрал сюда, то меня поставил настоятелем в георгиу-дежский храм Покровский. Мы с матушкой сначала квартиру снимали в Георгиу-Деж, а для моих тестя и тёщи владыка дал домик в Мариуполе, они туда уехали. Мы иногда туда наведывались, а в Георгиу-Деж я служил. Но недолго, с годик. Тут гораздо тяжелее уполномоченные были и следили за каждым движением батюшки. Когда я приехал в Покровский храм, он голый совершенно был, ни одного ковра не было, пол цементный, холодный, когда лето, то ещё и выделяет водичку, на колени встать перед престолом просто невозможно. Я решил купить ковёр и постелить. Постелил ковёр перед престолом. Староста сразу пожаловался уполномоченному, что я ввязался в дела церковного совета. Уполномоченный вызывает меня и забирает регистрацию: «Раз ты ковёр постелил, значит, ты здесь не будешь служить. Зачем ты сюда приехал? Ты не наш». – «Да я знаю, – говорю, – что я не ваш, я вообще ничей, я Божий. Меня Господь послал меня сюда, я и служу здесь. Но раз Вы благословляете меня уехать, благословите! Я уеду. Пойду сейчас скажу владыке, что Вы забрали регистрацию». Он говорит: – «Езжай». Я поехал к владыке, сказал об этом, он мне даёт полгода отпуск. Как раз вот в Мариуполь я и уезжаю. И там я полгода без регистрации, но с указом живу. Владыка мне подкидывает деньжат, чтобы хоть как-то мог прожить. Тёща там устроилась на работу в храме регентом, уже какая-то зарплата была. И от храма можно было жить, там были какие-то приношения. Свой садик был, домик был с огородиком, с садиком. Мы сажали помидоры, огурцы, вишни.

Так я прожил полгода, потом через полгода владыка вызывает меня. На связи я был каждый день с владыкой. Вызывает меня, говорит: «Кое-как успокоился». Полгода не мог успокоиться: «Зачем ты его сюда привёз?» Но он про меня наслушался, у них личное дело-то идёт: и там храм восстановил, и там храм восстановил, ну он и побоялся, что я начну что-то и здесь сейчас строить или восстанавливать. Но тут храм-то уже был готовый, я хотел домик построить, но не получилось.

Потом владыка дал мне уже другое место, там некоторое время я послужил, там меня обложили страшным налогом. Нельзя было брать денег за отпевания. Я и не брал, я это знал. Но где-то я отпевал покойничка, отпел, а они мне в карман сунули три рубля. Кто-то зафотографировал. Это специально, скорее всего, было сделано. Всё, через некоторое время меня вызывает уполномоченный и говорит: «Ты служил там-то и взял деньги за отпевание». Я говорю, что не брал денег, они мне в карман положили что-то, я даже и не знал, что там деньги. – «Ну а разве ты потом не увидел?» – «Ну а если и увидел, что мне с ними делать? Выбрасывать? Ясно, что деньги никто выбрасывать не будет». – «Ну, тогда плати налог». Тогда 573 рубля был налог, где мне взять его? Столько и за год не наберёшь… Я опять к владыке. Он каким-то образом урегулировал ситуацию, налог этот с меня сняли. Но служить меня там не оставили. Перевели меня в самую глухую деревню Покровку. Там был пятипрестольный храм полуразрушенный внутри, снаружи более-менее, но всё равно, много делать нужно было. Отопления тоже не было. С чего я всегда начинаю – делаю отопление. Приехал – брошеный храм. Ни людей нет, ни певчих, никого нет вообще. Так как я пробыл уже в Ельце некоторое время, то у меня было много знакомых: и врачи были знакомые, и люди, которые приезжали, мне помогали. Храм раскрыли, потому что там один придел, остальные приделы все закрыты были. Один придел Пантелеимоновский был открыт. В нём я и служил. Там было пять икон старинных Афонского письма – Иверская, Крест, Скоропослушница, Пантелеимон и Млекопитательница. Такие хорошие, и никто их как-то и не покрал! И сторожей не было, храм брошеный. Потихоньку начали открывать храм, всё пооткрывали, побелили, знакомый художник из Сибири приехал мне помогать, роспись даже сделали. Звон устроили. Телефон провели. На всё остальное как-то не обратили внимания, но уж когда телефон провели, тут уполномоченный опять приехал: «Кто тебе разрешил телефон проводить?» – «Ну скорую помощь вызвать, позвонить куда-то»… – «Вон городской!» Я говорю: «Ну отрезайте». Ну в общем, пытали-пытали, подписку просили. Я говорю: «Отрезайте!» Подписку не отдал. Но с Покровки не перевели, потому что некуда уже переводить. Хуже этого прихода нет. Прошло некоторое время, владыка Мефодий назначает меня в Елец настоятелем Елецкого храма разрушенного, но отданного, вот в него мы и пришли. Мы везде с матушкой. Матушка меня нигде не покидала. Где я, там и она, вместе с детьми. Это сейчас матушки говорят: «Я не поеду!» А мы даже и не думали. Переводят – собираем вещи – и поехали на другое место. Негде жить – на квартиру. А постепенно я сразу дом строил. Хоть двухкомнатный, но всё-таки было место, где жить. Мы приехали в Елец. Дали нам квартирку в Ельце и храмик Елецкой Матери Божией, который нужно было восстанавливать. Голуби летают, окон нет, ничего нет. Но служить начали. Поставили шатёр в алтаре, престольчик отгородили, над певчими поставили металлический шатёр, а то сверху падают глыбы, чтобы не убило никого, и так служили. Голуби летают, песни поют нам, воркуют. Тоже хорошо! Если народу нет, то хоть голуби есть. А потом и народ стал, потому что храм был недалеко от больницы. Больничные стали приходить, и вообще люди стали собираться. Приход стал большой, но это был уже 1991 год, уже стало полегче. Уполномоченные уже смирились с нами, так что мы их победили. Вот этих бумажек они уже не давали, уже указ архиерея играл роль. И Покровский храм в деревне был за мной, и в Ельце, и плюс дали ещё один храм. Если всё рассказывать, много историй было! Великокняжеский храм, 1881 года постройки в честь 300-летия дома Романовых. Маленький из майолики, красивейший храм. Но естественно, всё побито, все иконы выбиты. Нужно было восстанавливать, и восстанавливали этот храм, и восстановили. Возле этого храма был дворец. Великокняжеский дворец, в котором принимали однажды великого князя в 1913 году. Этот дворец реставрировали, я в него перешёл, я в нём жил потом. Через некоторое время владыка отдаёт мне собор, благочинным округа меня делает. И теперь я и настоятель собора, и настоятель Великокняжеского храма, и настоятель Елецкого храма. И началась уже другая деятельность, когда уполномоченные уже не вмешивались в наше дело, а если и вмешивались, то благодарили. Руку пожмут, да и всё. Началась совершенно иная пастырская деятельность. Я построил гимназию, открыл её, 100 человек детишек набрал, и уже была возможность с властями тесно работать. И власти со мной работали, и я с ними работал. Так вот до сегодняшнего дня я и дослужился, 55 лет как в священническом сане. Если с диаконского считать, то 55 лет уже исполнилось, если со священнического, то 14 сентября 55 лет исполнится.

Батюшка, такой вопрос, а замечали ли Вы присутствие Церкви в общественной жизни? Праздновалось как-то Рождество Христово, Пасха Христова не среди церковных людей, а в обществе? Может, были какие-то торжества в Вашей семье, такое традиционное празднование?

Всё, что нужно было праздновать, мы всегда праздновали и в нашей семье, и торжественно праздновали при советской власти. И все советские люди, все безбожники тоже праздновали, но тайно. Так, чтобы никто не видел, и никто не знал. Куличики все освящали, в храм через бабушек, через дедушек посылали, чтобы освятить. При советской власти были даже такие случаи: мне пришлось из Георгиу-Деж ехать в Москву, венчать одну пару. В церковь они не могли пойти, он работник был высокопоставленный, в Москве их все знали, к батюшкам московским, они не могли подойти. Каким образом они меня здесь узнали и увидели, не знаю. У меня бороды не было, чем я был иной раз при советской власти доступен для многих вот таких коммунистов. Он пришёл, поговорил со мной и сказал: «Я просто хотел бы, чтобы Вы нас обвенчали, но мы не можем в храм прийти, и у батюшек всех бороды большие, как позовёшь? На площадке увидят! Только не в одежде, а так Вы можете приехать?» – «Конечно, могу, одежду с собой возьму, да приеду». Взял венцы да одежду. Приехал, как просто мальчишка к ним, да и всё. Они меня приняли, открыли шкафчик, а там у них иконки. Вот такие коммунисты были! Шкафчик открывался – и вместо рюмок стояли иконки, перед этими иконками зажгли свечечку и в полголоса, чтобы нигде не слышно было, обвенчал их, помолились с ними. Они мне на дорогу дали и уполномоченному не сообщили. И отвезли меня ещё, они на своей машине приезжали. И соборовать тоже в Москву ездил. В Москве не было батюшки без бороды, а здесь оказался в Воронежской области батюшка без бороды! И вот этим тоже, оказывается, пользу принёс каким-то людям. Не знаю, как они сейчас, и где они, они же адреса не оставили. А соборовать я ездил бабушку, тоже меня привезли, я пособоровал, меня отвезли и приношение мне какое-то дали. Так что были такие случаи.

 Так что при советской власти всё праздновалось, всё торжественно отмечалось. Если не могли советские люди идти в первый день Пасхи в храм, то они шли на кладбище. Что они делали? Они, может, не знали, что они делали, но приходили они и христосовались со своими усопшими. Вот кладбище, там никто не арестует, никто не заподозрит, что они пришли туда. Масса народа, в первый день Пасхи на кладбище! Все коммунисты ходили, так что  праздники все всегда отмечались во всех уголках нашей России.

Батюшка вот рассказывали о том, что Вы служили в Иркутске и потом в Воронежскую епархию переехали, такая довольно широкая география. а посещали ли Вы в качестве паломника какие-то святые места?

По милости Божией, здесь когда я был благочинным Елецкого церковного округа, то три раза я во главе делегации посещал Иерусалим и четыре раза Афон и Грецию. По всем практически монастырям Греции небольшой группой 5 – 6 человек собирались, владыка благословлял, у нас был знакомый человек в Москве экскурсовод, а там был монах экскурсовод, он наш русский, но жил в Америке, а экскурсоводом работал на Афоне и в Греции. Он принял тайно монашество, он был монах. И вот мы с ним были знакомы, и когда что надо было, мы собирались с благочинным или по благословению владыки и ездили, посещали всё. Практически за свою жизнь я посетил все те места, о которых никогда не думал, что я там буду: и Иерусалим, и Грецию, и Афон, ну уж про Грузию и говорить нечего, своя была страна. Ещё владыка Зиновий[4], когда был он моим духовным отцом, я к нему ездил со своими детьми, с дочерями. У меня у одной дочери заподозрили однажды затмение в головном мозге и предложили делать операцию, и мне посоветовали съездить к владыке. Я тогда учился в академии, и архимандрит Инокентий (Просвирнин) мне посоветовал съездить к владыке Зиновию, он с ним учился. Вот я взял семью свою, матушку и детей, приехали мы к владыке. Владыка нас очень хорошо принял. Мы рассказали ему нашу беду, а владыка сказал, что ничего нету, благословил и сказал: «Ничего нету, езжайте, и что говорит врач, то и делайте». Ну и всё, мы у него недельку пожили, помолились с ним, послужили с ним. Потом уехали, приехали в больницу – и на самом деле, ничего нету. Вот с такими старцами нам Господь сподобил побыть, и благословение от них получить, и теперь они во святых. И отец Иоанн (Крестьянкин), это уже после владыки Зиновия я перешёл к отцу Иоанну (Крестьянкину), и мы с ним и переписывались, и письма его есть. И ездили мы к нему, и он всех детей моих благословлял. Вот такая вот была жизнь.

Батюшка, а были ли среди Ваших знакомых, близких, может быть из духовников, те кто были притесняем советской властью, может кто-то был в тюрьмах?

Вот, мой батюшка, отец Михаил Мещеряков, который просидел в тюрьме, потом из неё вышел. Потом отец Евгений (Краснопёров), который был игумен, он стоял у мощей святителя  Иннокентия Иркутского ещё в своё время, там его и арестовали, тоже просидел в тюрьме и вышел оттуда. Вот эти два священнослужителя, которые меня окормляли с пелёнок, а уже когда я подрос, то тогда повыше стали окормлять – владыка и отец Иоанн. Наставления от них и помощь благодатную я как раз получал.

Владыка Вениамин 11 лет тоже просидел в тюрьме, в ссылке, и волос у него не было, ему выдернули все волосы, палец один сломаный был, ему гнули и мучали его, так что тоже святой жизни человек, он был тоже у советской власти под стражей, и служил в Иркутске долгое время. Наград ему не давали, он был как бы под арестом, а потом уже когда с него сняли всё, тогда его перевели из Иркутска в Чебоксары. В Чебоксарах он умер. Но там считают его местным святым. А он на самом деле, святой жизни человек, любовь была такая, что всех принимал, и со всеми любвеобильно беседовал. Однажды даже преступника принял, который на него наставил пистолет и хотел его застрелить: «Давай деньги». Но кто-то стукнул, помешал, и преступник убежал. Ангел Хранитель, наверное, стукнул, и он убежал. Так что много перенесли они во время советской власти. Вот с этими людьми я был знаком, и от них получал благословение.

А было ли у Вас до благословения владыки желание самому принимать священный сан?

Нет, у меня не было желания вообще никакого. Я был просто христианин. Я знал, что надо идти в церковь, и надо молиться.

Вы хотели поступать сами в академию?

Никогда, никогда на протяжении своей маленькой жизни. И даже с армии пришёл, я не думал быть ни священником, ни диаконом, никем я не думал быть. Я думал быть алтарником и подносить батюшке кадило. Мне всегда хотелось подносить батюшке кадило. Или со свечкой выйти. При советской власти нельзя же этого было делать, меня не пускали в алтарь, я у порога стоял только, а мне хотелось.

А потом вдруг всё пошло, и меня посвятили во диакона, я даже ничего не понял. Страшно. Потом во священника посвятили, ещё страшнее! Все плакали, и я плакал. Почему? Я в то время ничего не знал. Потому что это ещё молодость. Благодать Божия сама идёт. Я ничего не понимал в то время, только слёзы катились, и всё. Что на священнической, что на диаконской хиротониях. Во время рукоположения, во время стояния на коленях перед престолом со сложенными руками, ничего не понимаешь. И что тебе говорит архиерей, напутственное слово, его бы хорошо запомнить, но ты его не запомнишь. Потому что у тебя отключена часть головы. Но благодать Божия в тебя вселяется. А если будут твои мозги работать, то благодать Божия и не вселится. Потому что ты уже будешь сам работать, а не Бог. Тут Бог над тобою работает. Вот, что самое главное!

Я сравниваю это с тем состоянием, когда был в Иерусалиме в первый раз с владыкой Мефодием. По святым местам Иерусалима мы шли, заходили – и ничего! Всё отнято. Всё видишь, всё слышишь, всё знаешь, и ничего не понимаешь. Второй раз уже по-другому. Но в первый раз – вот так. Вот так благодать Божия действует на человека. Она отнимает всё, чтобы ты не думал, она сама в тебе действует.

Батюшка расскажите о поступлении в семинарию в академию. Вы учились в лавре преподобного Сергия. Как Вы поступали? Были ли какие-то препятствия от властей?

Вы знаете, у меня никогда никаких препятствий не было. От властей никаких препятствий не было. Просто надо было идти напролом. Когда напролом идёшь и их не боишься, препятствий не будет. А если боишься, вот тогда будут постоянные препятствия. Я никогда никого не боялся. Меня так отец Михаил учил, который просидел много лет в тюрьме: «Не бойся ничего. Главное не давай никому подписки. Иди прямо, и ничего тебе не будет». Всё, я вот это в себя взял и шёл так и знал, что ничего не будет. И правда, ничего не бывало. Не посадили меня ни разу. Хотя стращали несколько раз посадить, но ни разу не посадили. Отбирали регистрацию, ну так это каждый должен пройти, чтобы отобрали эту справку, это тоже нужно было для моего смирения и спасения. Всё то, что прожито при советской власти, я с благодарностью вспоминаю, с одной стороны. С другой стороны, если бы мне пришлось жить заново, я бы пошёл в точности так же, по этому же пути. Потому что это было благодатное время, когда, если ты остаёшься церковным человеком, всё победишь, потому что побеждает благодать Божия «немощная врачующая и оскудевающая восполняющая». Она побеждает, а тебе только нужно действовать.

Батюшка, Вы вспоминали духовника лавры который подарил Плащаницу. Не остались ли воспоминания о преподавателях семинарии, об обстановке, которая царила в то время в академии?

Преподаватели были прекраснейшие в то время! Они понимали, как тяжело нам, молодым людям, прийти в семинарию или в академию, потому что нужно было пройти барьер, и через этот барьер потом начать учиться. Было много подосланых, и они каким-то образом всё это высчитывали, кто подосланный, кто не подосланный. Те преподаватели, которые там были, я уже сейчас фамилии некоторых не помню, прекраснейшие люди. Один преподаватель по славянскому языку приходил к нам на экзамены, я учился заочно, раньше заочникам было легко учиться. Приезжаешь за месяц, неделя подготовка. Каждый день встречаешься с преподавателями, тебе всё рассказывают, через неделю ты этот же предмет сдаёшь. Ты только что прошёл, легко было сдавать, ты всё знаешь. Один преподаватель приходил, говорил: «Бог знает на пятёрку, я знаю на четвёрку, вы все – на тройку». Начинали сдавать – одни двойки сыпятся. На тройку никто не мог сдать, и потом бегают, пересдают. У меня как-то получилось на тройку сдать. Другие преподаватели – наоборот. Отец Платон (Игумнов), профессор, так любвеобильно приходил! – «Кому какую оценочку поставить? Вам какую надо? Пятёрочки хватит?» Я говорю: «Отец Платон, Вы написали нравственное богословие, но я ничего в нём не пойму!» – «Ой, Вы его не читайте, Вы его не читайте, Вы по старому». А он написал нравственное богословие ну такими заумными словами, что таких слов-то не знаешь даже! Все были  хорошие преподаватели, все шли на уступки. Много не спрашивали, два три слова, лишь бы вздохнули. Вздохнёшь – оценка будет, не вздохнёшь – вот тогда будешь пересдавать. Так что вздыхали, и получалось. Бывало, пересдавали, и я пересдавал, были случаи.

Батюшка спасибо Вам большое за такую интересную, очень насыщенную беседу.

Это 30% от всего того, что было.

Было очень интересно, очень познавательно и самое главное, что это было назидательно. Благодарим, что Вы поучаствовали в нашем проекте, который осуществляется при благословении Святейшего Патриарха и что по благословению владыки Вы приняли участие в этом проекте. Надеемся, что для всех, кто будет читать эти воспоминания, это будет большим уроком, каким священником надо стать, тем кто становится на этот путь.

[1] Архиепископ Вениамин (Новицкий) (1900 – 1976)

[2] Митрополит Серапион (Фадеев) (1933 — 1999)

[3] Митрополит Мефодий (Немцов)

[4] Митрополит Зиновий (Мажуга), в схиме Серафим (1896 — 1985)